Текст книги "Начало Водолея"
Автор книги: Сергей Лукницкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)
–Мы должны благодарить вас, – сказал, встречая Нестерова, господин Федерик, – вы вели себя благоразумно и убедительно. В знак благодарности я представляю вам встречу с человеком, которого вы так хотели увидеть – с боцманом, но после просмотра, так сказать, хроники. Идемте.
Они сели в низкие, очень мягкие кресла перед уже известным эрмитажным столом. Уставленным различной снедью и напитками. Вспыхнул экран. Нестеров увидел себя и Нашего Героя в баре.
Больше всего он, конечно, боялся эпизода, где удалось шепнуть НГ, что он похищен. Видео зафиксировал и сцену возвращения Нестерова от двери бара когда тот оторвал пуговицу, чтобы бросить ее в стакан НГ. Он был уверен, что его враги не смогли понять, что он такое бросил. Камера крупным планом прощупывала стакан "оранджджюсса", но он был непрозрачен даже для такой техники, какая имелась у Федерика. "Хорошо, что сок здесь не разбавляют".
Дальше подошла официантка с предложением поменять стакан, но НГ не разрешил, и тут произошло самое интересное.
В зал вошел двойник. Натасканный на голосе Нестерова, на интонациях, одетый, как он, он смело взял со стола книгу и начертал без ошибок:
"Старичку НГ на память. Вождаев". Нестеров сам должен был такое написать. Потом двойник бодро объяснил, что к телефону его подозвали ошибочно. НГ стал рассматривать пиджак двойника, после чего бросил взгляд на стакан с почти допитым соком. А когда он снова обратил внимание на пиджак своего визави, сомнений не оставалось: понял. Жаль. У наблюдателей еще много было шуточек и для Нестерова, и для НГ, так что они не отчаивались.
Медленно стал гаснуть свет, свидетельствуя о том, что Нестерову велят лечь спать, но он еще позволил себе как любой русский помечтать, помахать кулаками после драки. Что было бы, если бы...
НГ развил бурную деятельность, чтобы найти Нестерова. И спецслужбы помогали ему, хотя Нестеров до сих пор не понимает, отчего не постигла такая же, как Вождаева, участь. Наивный, НГ им нужен был на воле, а вовсе не потому, что у господина Федерика не было его двойника.
Расплатившись, НГ из бара отправился к своей машине. Он теперь уже великолепно знал, что тот, очень похожий на Нестерова человек, не есть его друг, но не подал виду, а, сев в машину, пропетлял на всякий случай по городу, как делали герои его книг, после чего нажал на акселератор и, прибавив скорости, помчался в соседний городок к советскому консулу, чтобы посоветоваться с ним, как действовать дальше.
Консул (наверняка тоже из кадров КГБ) ничуть не удивился рассказу НГ и, посоветовавшись с Москвой, принял решение, составной частью которого было участие Нашего Героя в поисках полковника.
Заручившись поддержкой консула, НГ начал, как и следовало ожидать, с дома боцмана, ибо именно из него, по его расчетам, Нестеров был похищен.
Но посещение дома боцмана не дало никаких результатов: семья боцмана, как ему сообщили новые жильцы, здесь уже не жила больше недели, то есть с того самого момента, как Нестеров был помещен в клинику. Попытки найти ее новое место жительства не дали никаких результатов. Семья боцмана бесследно исчезла из городка. И ни полиция. Ни служба информации не смогли помочь НГ в его поисках.
И вот, когда уже НГ отчаялся напасть на след, ему пришла в голову блестящая идея: снестись накоротке с двойником и тем самым попасть в поле зрения людей Федерика, а тут уже не без помощи консула и его сотрудников довершить то, что должно было сделать.
В один прекрасный час НГ остановил автомобиль возле отеля и неспешно поднялся в номер, где столь недолгое время жил Нестеров, а теперь обосновался двойник.
Он постучал в номер и вошел: двойник сидел в кресле и, положив ноги на столик, смотрел телевизор.
Увидев НГ, он вскочил и поприветствовал его столь по-русски, что НГ потом говорил, он даже засомневался, двойник ли это.
Короче говоря, Наш Герой спас Нестерова; однажды он появился в клинике с консульскими работниками. Спецслужбы пошли на эту подставку, потому что Нестеров уже выработался.
Федерик хорошо подготовился к их приезду и придумал такую версию: никакого двойника нет и не было, а что Нестеров – со странностями, его неадекватное поведение якобы и привело его в конце концов в клинику, где он пробыл всего сутки. До прихода сюда представителей советских властей.
Возвращая Нестерова Нашему Герою, Федерик заявил, что у него сложное заболевание: раздвоение личности, он одновременно мог ощущать себя в разных местах, но сам Федерик будто бы сделал все, что мог, и если вдруг наступит ухудшение, он готов оказать бесплатную помощь.
Дома, в Советском Союзе, "отходя" от командировки, Нестеров, к сожалению для Спецслужб, сумел вспомнить множество деталей, на первый взгляд мало что значащих, но весьма существенных для дела, которое передали потом в его производство.
Продолжать работу по освещению ситуации со шхуной "Дюгонь" поручили Нашему Герою, получившему назначение на должность собственного корреспондента "Всероссийских юридических вестей".
Глава 12. Морони в роли грабителя
Участковому инспектору милиции
т. Стрижуку Н.Н.
от жильцов дома No 31 по Анфертьевскому
переулку Остроуховых кв. 341
Заявление
Сегодня, около 12 часов дня в квартире
No 342 жильца нашего дома Вождаева происхо
дил странный шум. Нам известно, что това
рищ Вождаев находится в командировке, клю
чи он оставил нам. На звонки квартира не
отзывается, к телефону никто не подходит..
Квартира на охране.
Конечно, исполнителем такого предприятия должен был быть элемент деклассированный, но организатором...
Морони вспомнил, как легко несколько лет назад он ограбилгосударственный банк, и усмехнулся.
Чуть-чуть покачивалась листва, забавно было смотреть на этот милый московский вечер, на реку, на птиц, кружащихся, но реку перелететь не решающихся, на прогулочный катерок...
Если бы он курил, то можно было бы написать, что от отшвырнул окурок и решительно вошел в парадную дома. Но он не курил и вошел не решительно, а обыкновенно, потому что уж кому-кому, а ему такого рода предприятия было делать легко.
Остроуховых по его данным дома не было, да их не оказалось и в действительности. Он легко и просто в течение тридцати секунд открыл дверь квартиры и немедленно наметанным взглядом определил, что квартира находится под охраной милиции. Причем под двойной. Одна система называлась "ревун" и отключалась простым выдергиванием шнура. Вторая была сложнее. Надо было позвонить на пульт связи и сообщить туда номер кода и пароль.
Но ни телефона пульта, ни пароля, ни кода Морони не знал, однако это его не остановило и даже не огорчило. Он достал из кармана плоский предмет, напоминающий микрокалькулятор с двумя проводками, заканчивающимися иголочками. Воткнул эти иголочки в телефонный провод, и тотчас же на табло прибора высветился последний номер, который набирался из этой квартиры. Надо думать, последним номером был номер пульта охраны, потому что после того, как человек его набирает, а этим человеком, как Морони установил, был Нестеров, он тотчас же уходил из квартиры.
Морони секунду подумал и позвонил на пульт.
–Пульт слушает, – ответил мягкий женский голос.
–Здравствуйте. Это Вождаев, – сказал Морони, – вот вернулся домой из командировки. Две недели меня не было, а в самолете еще поддали и вылетели из головы ваши номера и пароли.
Девушка рассмеялась.
–Ничего, – сказала она, – настоящий грабитель не бывает так откровенен. Снимаю с охраны. Панова.
"Социализм все-таки непобедим", – усмехнулся Морони.
И, посмеявшись над Пановой, Морони начал действовать. Милиция не придет, и у него в запасе была вечность.
Он для контроля все же вышел на улицу, прикрыв дверь, но когда милиция не приехала в течение часа, снова вошел в квартиру и принялся изучать архив Вождаева, кое-что отбирая в кейс, который таскал за собой из комнаты в комнату.
Уже уходя, он решил, что все-таки стоит спровоцировать ограбление, просто так, для порядка. Поэтому на охрану ставить квартиру не стал.
Глава 13. Стресс
Десятки лет пытаются медики многих
стран победить недуг века – онкологические
заболевания. Одна из проблем, с которой им
приходится сталкиваться, – длительный скры
тый период болезни.
Четырнадцать лет назад начались комп
лексные исследования иммунологических сдвигов
у людей с поражением головного мозга. Пора
жения бывают разных степеней. Установлено:
травма, полученная в автокатастрофе, вызы
вает повреждение. Опухоль – это поврежде
ние, более протяженное по времени. Предпол
ожили, что каждое поражение характеризу
ется появлением в организме специфического
белка – антигена...
(Из архива Вождаева)
От всего увиденного и пережитого Войтецкий оказался под угрозой серьезного психического заболевания. Центр лихорадочно искал замену Войтецкому по всем странам. Но такого класса ученого нигде – ни на свободе. Ни в концлагерях не находилось. Время шло.
Ординатором к Войтецкому была временно назначена некто Неда Тилич. Молодая женщина из оккупированной немцами Хорватии, вышедшая там замуж за одного из офицеров фашистского корпуса Павелича. Муж ее вскоре был убит в бою с партизанами, а сама она обосновалась в Триесте. Где добывала себе средства к существованию общением с некоторыми итальянскими, австрийскими и хорватскими офицерами, обитавшими в тамошней гостинице, оказывая специальные услуги также портовой жандармерии Муссолини, от которой получала регулярное вознаграждение...
Войтецкий хотел жить, любой ценой жить, сознавая подлость самого этого желания в тех обстоятельствах и на тех условиях, какие до времени обеспечивали продолжение его жизни. Он старался оправдать себя тем, что его действительно необыкновенная научная работа поможет совершить величайшее открытие. Которое будет иметь огромное значение для всего человечества... на самом деле он презирал себя: о каком человечестве и о чем человеческом можно думать здесь, в этом гнезде преступников, великолепно организованном могущественнейшим государством, где любое, самое гениальное открытие используют в античеловеческих целях. Для кого же старается он? Ведь им руководит только чувство гадкого страха... И что же теперь поделать, если на самом пороге к великому своему открытию он оказался нужен не миру гуманности и добра, а безумцам, маньякам, превращающим свой народ, не менее великий, чем все другие цивилизованные народы, в гигантскую банду преступников. Да, он, Войтецкий, в их власти, он слишком слаб духом и боязлив, даже для того, чтобы наложить на себя руки. Как сделали это многие другие германские ученые, оказавшиеся в подобном положении... Он понял, что будет работать при любых обстоятельствах, на кого бы ни работал. Свое открытие он сделает. Не может быть, чтобы рано или поздно оно не дало положительного эффекта, а его имя не осталось бы в веках!.. Если человечество уцелеет, у него найдутся последователи, которые продолжат его работу, и не только во вред, но и на благо всему человечеству. В сущности, он сейчас находится в том же положении, в каком пребывают физики. Поставившие своей целью добиться расщепления атомного ядра. А если добьются? Первое, что будет создано ими, вернее, что заставят их создать, будет атомная бомба! Слава Богу, что ее пока еще нет! Но ведь будет, будет!...
Почему Гильда не пишет, не прислала ни одного письма? Здорова ли? Жива ли?.. А милая, маленькая доченька, девочка, что с нею, где она, знает ли, как мучительно жить здесь ее отцу?
А может быть, Гильда не пишет просто из предосторожности? Что, в самом деле, напишешь в письме сюда, в письме, которое будут мусолить пальцы фашистских рук? Хотя бы два слова, всего бы только два слова: "Живы, здоровы!.." Но ведь такими словами во время войны и лгут, жалея того, кому пишут, не решаясь сказать правду! Если бы, конечно, эти два слова были написаны собственной рукой, это все-таки значило бы: "Живы..." А от них – ни слова. Письма даже с одним этим словом – нет!.. А может быть, Лорингоф этот или какой-нибудь из тысячи других Лорингофов – держит его у себя?
В эти дни Войтецкий, завершая первый этап своей работы (он открыл новое сочетание химических элементов, способное, по его суждению, положительно воздействовать на мозг человека), изготовил первый вариант препарата, действие которого можно было проверить, только инъекцировав его в различные доли мозга. В обычных условиях Войтецкий, вероятно, стал бы проводить длительные пробы на разных животных, меняя дозы, частоту инъекций, тщательно изучая реакции разных животных и на каждый укол, и на различное сочетание уколов....
Но едва он заикнулся об этом, как Неда Тилич немедленно уведомила о "большом успехе в работе" Альмедингена, а тот сразу же сообщил Лорингофу. На следующий же день в кабинете Альмедингена было устроено совещание.
– Сколько на первый раз, герр Войтецкий, надо произвести пробных инъекций? – прямо спросил Лорингоф.
Войтецкий молчал.
– Сколько? – холодно повторил барон. – Тысяча, две?
– Что вы, – с дрожью в голосе пробормотал Войтецкий. – Я пока приготовил только сто пятьдесят ампул.
– Для взрослого мозга или для недоразвитого?
– Вы хотите сказать – для детского?.. Нет, нет, сейчас никакого резона нет делать инъекции детям. Важно выяснить немедленную реакцию.
– Значит так, сто пятьдесят мужчин или сто пятьдесят женщин?
– О, мой Бог! – прошептал, побледнев, Войтецкий.
– Ну?
В разговор вмешался Альмединген.
– Вчера вечером господин Войтецкий в частной беседе со мной дал мне понять, что он не хотел бы испытывать свой препарат на женщинах.
– Я по другому поводу это сказал! я говорил о грядущем времени...
Лорингоф без улыбки продолжил:
– То, что вчера было грядущим, то сегодня становится настоящим временем. Хорошо! Примем во внимание пожелание господина Войтецкого. Значит так! Господин Швабе, отберите для эксперимента в Пятом отделении сто пятьдесят мужчин. Здоровых, конечно, прочее вас не касается. Ординатором будет фрау Тилич... Все!..
Конечно, в другое время и в другом месте первый опыт введения нового химического вещества был бы произведен только на одном испытуемом, и только при удаче количество испытуемых было бы удвоено, утроено и лишь после долгих повторений, давших положительные результаты, было бы умножено.
В любом случае первые испытания проводились бы на животных – в долгой строгой последовательности, – скажем такой: мышь – крыса – кролик – собака обезьяна...
Так именно и мыслил себе постановку опыта Мирослав Войтецкий, даже тогда, когда окончательно понял, что экспериментировать в дальнейшем ему придется на людях.
Над ним тяготели понятия: "время не ждет"; "жестокость и беспощадность – высший закон морали"; "нет ни детей, ни мужчин, ни женщин там, где есть враг"; "жизнь истинного германца дороже и священнее жизни десяти тысяч врагов". Лорингоф в категорической форме советовал искать философские истины в строках "Майн кампф" и глубже размышлять об истории арийской расы, просветляя свой разум чтением Фридриха Ницше, который, как известно, в гимназические годы основы своих этико-политических концепций связывал с понятием тирании.
– Как видите, – с высокомерной, самодовольной усмешкой обронил Лорингоф, – и мы, занятые работой не меньше профессоров, находим время изучать труды основоположников нашего мышления, или, может быть, герр Войтецкий, вы предпочитаете изучать труды Маркса?..
Войтецкий смешался и. оробев. обещал больше не затевать "нерезультативных разговоров" и не смешивать общечеловеческую мораль с моралью сверхчеловеков!..
Те, кому выпала доля оказаться в камерах-резервациях, были в большинстве своем сильные духом, к тому же сравнительно недавно сильными и физически. Но и после всего, что они испытывали в тюрьмах, концлагерях, по пути сюда и в подвалах Центра, – истощенные, изнуренные, ежечасно готовые к смерти, выдающие уже только в ней избавление от новых страданий. они все-таки оставались сильными духом.
Еще там. в подвалах Центра, многие из них перезнакомились между собой, делали попытки как-то соорганизоваться, чтобы поддерживать дух более слабых, оказывать помощь больным и изувеченным. искать возможности облегчить участь детей и женщин.
Сорока семи из представленных Войтецкому людей он сам искусно ввел в височные доли мозга иглы с препаратом первой модификации, изготовленным физико-фармацевтической лабораторией Центра; пятидесяти другим женщинам этот препарат в разных дозах был введен Недой Тилич внутривенно. Еще пятьдесят получили тот же препарат через рот – проглотили приятные на вкус, сладенькие таблетки... Введение в организм изобретенного Войтецким препарата было произведено различными способами для сравнения и контроля.
Инъекции в мозг, как уже было сказано, Войтецкий сделал сорока семи "пациентам", троим ввести иглу не удалось. Двое из них оказались русскими военнопленными – моряками, один – черногорцем, два года назад пасшим отару овец на скалистых склонах, что висят над приморским городком Будвой, древние стены которого облизывает прибойными волнами прозрачно-синяя Адриатика.
Приведенные в лабораторию эти трое отказались подчиниться врачу. А когда их силой пытались усадить в специальные кресла, переглянувшись между собой, они ударами кулаков разбили фарфоровую подставку столика с приготовленными иглами и, возможно, разнесли бы все, что попалось бы им под руку в этой лаборатории, если бы Лорингоф тремя точными выстрелами не уложил бы всех троих прямо на руки подбежавшим от дверей охранникам.
Глава 14. Остров без координат
"Из рассказа фрау Гильды Войтецкой стало
ясным, что все описываемые ею события имели
место на берегу Черного моря. Не исключено,
что ее доставляли к мужу (в порядке конспи
рации) и на самолете, лишив ее возможности
ориентироваться (завязав ей глаза), чтобы
посеять в ней убеждение в том, что база, на
которой служил ее муж, находится в Атлан
тическом океане"
(Факты для сопоставления)
Наш Герой, как, конечно, помнит читатель, был назначен собственным корреспондентом "Всероссийских юридических вестей" и включился в работу комиссии, которая занималась расследованием странного случая с моряками шхуны "Дюгонь".
Разумеется, он продолжал беседы с фрау Гильдой.
Они потрясали Нашего Героя.
– Естественно, что вы мне не верите, меня неоднократно проверяли на психогенность... Вам лучше, чем мне, должно быть известно: то, чем занимался мой муж, не было преступлением против Бога, а всего лишь против человечества. Так думали изуверы, и считали, что помогают Богу совершенствовать планету, создавая абсолютную нацию.
– Ну вы же не будете утверждать, что описанный вами Центр был в Европе? – не обратив внимания на старухины сентенции, спросил НГ.
– А он был на острове, разве я не сказала вам, что Центр в один прекрасный день был переведен на остров в Атлантике.
– А почему вы столько лет молчали? Быть может, не было бы многого из того, о чем вы рассказали.
– Вы всерьез это говорите?
– Конечно, всерьез.
– Ответить вам?
– Сделай милость.
– Мой муж, Мирослав Войтецкий, всегда считал, что человечество – все без разбора, все мы – это живой организм и что если часть его больна какой-то инфекцией, то весь организм должен чувствовать эту боль и бороться с пораженными клетками. А близлежащие клетки пораженный участок (нацизм в третьем рейхе – это тоже пораженный участок) попросту уничтожит. Я была той самой близлежащей клеткой, а вы предлагаете мне остановить на ходу курьерский поезд.
– Но сообщить-то вы могли о том, что вам известно.
– Это было известно не только мне, а сотням и тысячам людей. И знаете, они все были со скрупулезной точностью и педантичностью убиты, или вдруг умерли. ("Человек, – как изволил выразиться русский писатель Булгаков, – не просто смертен, он внезапно смертен"). А те, кто по каким-то причинам умер независимо от того, болтали они о том, что им было известно, или нет, прошли полный курс "обучения" в психиатрических больницах, и там уже в соответствии с законом к ним применяли различные средства, вызывающие потерю памяти и другие пренеприятные явления. Я провела в такой больнице более четырнадцати лет. И при этом я не осуждаю государство – оно всегда аппарат насилия, и, если я была брошена в сумасшедший дом, где меня постепенно превратили в животное с животными инстинктами, то это дело рук государства, ведь не по частному же обвинения я туда попала. И заметьте, это было уже не в Германии, это было во Франции, где я хотела просто спрятаться...
– Вы, конечно, не знаете, что такое "вакцина добра", – продолжила фрау Гильда, свой рассказ, – это фантастика до известной степени. Но все, чем занимался мой муж, казалось мне в те годы фантастикой. Да так оно и было. Только Бог себе может позволить создавать народы и вершить свою истину, а тут это делали на моих глазах. Делали, сняв доктрину совести, а следовательно, убив память и тем самым – Бога. Люди перестали бояться чего бы то ни было.
– Я уже говорила о том, что все конвойные расстреливались немедленно по прибытии самолета на остров. И только единственный раз барон фон Лорингоф пощадил голубоглазого паренька. Это был обыкновенный мальчишка, видимо, недалекий. Он взмахивал пушистыми ресницами, а я с ужасом ждала, что и его уничтожат. Конечно, мне не показывали сцену расстрела, но интуитивно я всегда чувствовала это, а тут вдруг встречаю его через два дня в нашем коридоре.
Тогда я была просто уверена, что у него брали семя для опытов: молодой парень, здоровый, красивый, еще подумала: хорошо, что хоть жить оставили. А дело-то было вовсе в другом.
Мирослав произвел над ним опыт, и это несчастное подобие мужчины превратилось в безвольную амебу. Ему можно было сказать: "работай", – и он работал, "ложись", – и он ложился. То есть, перед вами был совершенный робот, только в живом обличьи, робот, управляемый голосом.
Мирослав Войтецкий был гениальным ученым, поэтому ему удалось то, что не удалось другим. Я уже говорила про вакцину добра, так вот Мирек был убежден, что в мире и добро и зло пребывают в равных, причем материальных долях. Может быть, это смешная теория. Но, по-моему, стоит прислушаться к мнению человека, доказавшего, что его теория что-то стоят. Боюсь, если бы он остался жить, он нашел бы в конце концов химически чистое добро и зло.
Он когда-то объяснял мне это, но я была дурой, девчонкой. Помню лишь, как однажды он расчертил лист бумаги на две части, на одной написал минус, на другой плюс. Минусом он считал смерть, плюсом – жизнь. Поэтому все страдания, болезни, голод, суету жизни он относил к явлениям положительным и считал, если живешь, значит улыбаешься, болеешь, страдаешь, любишь и т.д. Он пошел дальше известного: "я мыслю – следовательно я существую".
Боже мой, если бы не война! Но, как любой ученый, он был не от мира сего, он не выдержал пыток, это я точно знаю. Ведь ему никогда не доставляло удовольствия пытать других. Да, кстати, его опыты были безболезненными, хотя и безнравственными.
Так вот вакцина добра: это так прекрасно и так мудро. Жаль, что до наших дней она не дошла, она бы сделала свое дело. Мирослав выбросил в атмосферу столько положительных психотропных зарядов, что казалось, вся природа вокруг улыбалась.
– И на фоне улыбающейся природы он все-таки калечил людей? – не выдержал Наш Герой. – Я этого не знаю, но уверен, что люди, которые отрезают живому ногу или заталкивают беременную в газовую камеру, должны обладать особой психикой. Почему эта психика стала возможной, да еще в массовых масштабах, я судить не берусь. Может быть, тоже опыты...
Глава 15. Встреча с Л. Дженти
Специнформация для Дженти
Не исключена возможность вашего контакта с русским журналистом НГ. Чрезвычайно обаятелен и контактен, нервен, но не психопатичен, может внушить вам что угодно. Интересуется паропсихологией. Офицер. Живет с матушкой, которую боготворит. Опасен, ибо имеет аналитический ум, оцениваемый по шкале Свайда 94%. Подходов к нему не имеем.
РНДжей
– А-а-а, господин НГ, коллега, рад, очень рад вас приветствовать, говорил Дженти, когда после телефонного разговора по предложению Нашего героя он опустился в парк, чтобы не мешали гостиничные стены пройтись и побеседовать на воздухе.
– Здравствуйте, господин Лупо Дженти.
Оба шли по тенистому парку, сделанному настолько изящно и со вкусом, что оба поражались величью укрощенной природы и долго не начинали беседу.
– Я, между прочим, знаю некоторые ваши книги, – сказал Дженти. – Это весьма неплохие детективы, хотя вы в них всегда преподносите вашу полицию слишком умной. Это читателю не всегда нравится. Говорю это как издатель. Простите.
– Весьма польщен, но я хотя и хотел побеседовать с вами как с писателем, (и тоже знаю некоторые ваши эссе) однако, отнюдь не о моем творчестве.
– Вот как, неужели писатели сходятся, чтобы поговорить о политике? Какие же мы после этого писатели?
– К сожалению, так. Даже больше чем о политике, меня интересует ваше мнение писателя о том, почему на нашей планете вообще могло возникнуть такое понятие как политика? Ведь если природа создала мыслящую плоть, то ее, эту природу, мало должна волновать проблема, какой эта плоть национальности, вероисповедания и к какому участку на нашей планетке она относится.
– Любопытно, – сказал Дженти, – я даже очень рад, что в нашей беседе не участвует моя пассия Винченца. После таких слов она наверняка влюбилась бы в вас. Она любит неординарных собеседников. Но смею вас уверить, мой ответ вас не удовлетворит. Я писатель не по призванию, я ведь пишу за деньги, и меня мало волнуют проблемы, о которых вы говорите. Иногда я люблю петь. Это я делаю бесплатно, у меня неплохой тенор.
Аллея кончилась, надо было возвращаться, но на обратный путь уже не было тем для разговора. У Нашего Героя не было музыкального слуха.
Прошли молча, вдыхая запах листвы, и оба не огорчались, что расставание близко и больше они не увидятся. Контакта с Дженти не произошло.
...Но не произошло его оттого, что Дженти располагал информацией о Нашем Герое, переданной ему сегодня коридорной отеля по каналам Морони.
Винченца лежала в постели в белом пеньюаре и читала книгу. Глаза ее бегали по строкам, но мысли ее были далеко в Милане, она только что поговорила с крошечной дочерью и, услышав: "мама" – казалось, тотчас же успокоилась. Но почему так дорого за все надо платить? Почему за то, чтобы содержать дочь, она должна терпеть возле себя этого Дженти?
Когда-то он ей нравился, как нравится учитель ученице, но с каждым днем Дженти становился все старее, все обрюзгшей, все гунявей, а она зрела и хорошела, и плоть ее и тело протестовали бесконечно.
Вот и сейчас он купается в ванне, даже напевает, и вымывает, наверное, грязь из жирных складок своего живота.
За что? Ведь счастливы же ее сестры, они нормально живут с мужьями. Правда, не так роскошно, как она, Винченца, но ведь нормально.
Она готова была поменять бесчисленные массажные, бассейны, приемы, напитки на обычную жизнь.
Дженти появился наконец из ванной, когда она уже почти засыпала. Появился и, кряхтя, стал снимать свой халат. Винченца, не глядя на него, знала, что у него большие белые ляжки, пухлые ноги без каких-то признаков растительности и лицо, по которому можно было легко определить, что он не гнушается алкоголем.
Дженти же видел перед собой совсем иное. Он видел перед собой очень ухоженную, спортивную женщину и. Мельком взглянув на прозрачный пеньюар, почувствовал в себе силы обладать ею. Его сознание немедленно зафиксировало каждый пальчик ее ног, который он по странной прихоти собственноручно облачал в перстни, ее икры, лодыжки. Ее шея была совершенна. Ее волосы так живописно обрамляли почти не скрываемую пеньюаром грудь, что он не стал гасить свет.
Резким движением он сорвал с нее пеньюар и приблизил властной рукой ее тело к своему. Она закрыла глаза.
Глава 16. Войтецкий заплакал
Шведский журнал "Ви Мэншур" рассказыает о новом изощреннном средстве воздействия на инакомыслыщих, примененном в Гринэм-Коммон...
В ноября 1983 года на базу прибыли пер– вые ракеты. Вскоре у ветеранов пикетирова ния появились симптомы непонятной и тре вожной болезни. Тошнота и кровотечение,
ожоги и выпадение волос, загадочные случаи
потери памяти и самопроизвольных абортов
стали необычно частыми среди женщин рас
положившихся лагерем у ворот базы. Англий
ские врачи – участники антиракетных выступ
лений – провели медицинское обследование пострадавших. По из мнению, причиной не
дугов является электромагнитное излучение, исходящее из-за колючей проволоки.
(Из архива Вождаева)
Мирославу Войтецкому не нужно было искать способ самоубийства, достаточно было принять любой из недавно изготовленных препаратов, и все кончилось бы в считанные мгновенья. Однако, Войтецкий не спешил. Он боялся отнюдь не этих мгновений. Он боялся, что со смертью тела не наступит смерть духа, а ведь он хотел умерщвления именно духа. Он, ученый, создавший сыворотку, могущую уничтожить сознание, перестроить клетки мозга таким образом, чтобы подопытные воспринимали мир так, как это кому-то угодно, сам боялся теперь перестать ощущать себя, или вдруг начать ощущать себя иначе.
"Но если принять яд, который умертвит все, и, главное, мозг, – подумал Войтецкий, – то они уничтожат, сожгут мою жену, как носительницу некоторой информации, и дочь – только потому, что это дочь человека, их обманувшего".
Войтецкий похолодел. Ему уже показалось, что над его женой и дочерью смыкается болотная тина.
Он решил развлечься, но здесь, в коттедже, к его услугам была только немецкая бравурная музыка. Разыскав диск с какой-то опереткой, Мирослав принялся было насвистывать в такт музыке, как вдруг увидел, что в открытое окно за ним наблюдает Рихард Швабе – ординатор отделения.
– Развлекаетесь, господин Войтецкий? – развязно проговорил немец.
Войтецкий принужден был изобразить на своем лице умильную улыбку, иначе здесь было не принято, и повернулся к немцу.
Швабе ничего не было нужно, он просто прогуливался от безделья и от безделья же наблюдал за Войтецким – игра, приносящая немалые барыши тому, кто брался в нее серьезно играть: сперва выследить, запомнить или лучше зафиксировать малейшее отклонение настроения объекта, а потом невзначай сообщить и обещать не напоминать о нем – за малую мзду. В эту игру играло даже высшее командование.
Сейчас за то, что он включил музыку в часы работы, Войтецкий проиграет бутылку коньяка, которую он с радостью готов был отдать Швабе, да и еще что-нибудь в придачу, только бы остаться наедине с собой.
Но Швабе не пожелал немедленно оставить Войтецкого. Он еще довольно долго продолжал вести с ним разговоры, но Войтецкий отвечал невпопад, и это бесило немца, потому что он чувствовал, что мог бы увидеть что-нибудь еще более существенное, но не – вовремя, как говорят в разведке, "засветился". И в конце концов он убрался не солоно хлебавши.
