Текст книги "Душа и слава Порт-Артура"

Автор книги: Сергей Куличкин

Роман Исидорович прибыл на передовые позиции накануне вечером, когда получил первое сообщение, что минные работы против фортов прекращены. Это было прямым сигналом к началу штурма. С началом артиллерийской подготовки Кондратенко разослал адъютантов по боевым участкам и теперь, принимая донесения, начал быстро налаживать управление. Ему приятно было видеть, как хорошо понимают его начальники отделов, связные, штабные офицеры. К 5 часам вечера стало ясно, что бой складывается удачно.

Пять раз пытались японцы ворваться в форт № 2, но безуспешно. Каждый раз их встречали картечь и хорошо организованный залповый огонь. Тактика действий наступающих не изменилась. Те же густые цепи стеной вставали под ружейно-пулеметный огонь, сметались картечью. Новые и новые роты атакующих лезли на бруствер, спускались в ров. В дело пошли ручные гранаты, мелинитовые шашки, шаровые мины. Ров форта был переполнен убитыми и ранеными японцами. Такая же картина была и в форту № 3. К вечеру в живых там осталось только 27 защитников, но и японцы, атаковавшие целый день, выдохлись окончательно.

В направлении Куропаткинского люнета и укрепления № 3 бой носил еще более бесславный для неприятеля характер. К началу штурма японцы находились от этих укреплений всего в 50 шагах, но в первой же атаке понесли такие потери, что больше наступать не пытались.

За весь день Кондратенко только один раз направил роту моряков из резерва на батарею литера Б.

Здесь японцы, несмотря на большие потери, ворвались в окопы на флангах батареи. Завязался рукопашный бой: в дело пошли штыки, саперные лопаты, топоры, кулаки. После обеда генералу донесли о критическом положении батареи. Туда сразу направили десантные взводы с «Пересвета», «Победы» и полуроту с «Амура». Моряки подоспели вовремя. Гранатами отсекли прорвавшихся на укрепление японцев от главных сил и в штыковом бою уничтожили их полностью.

День прошел удачно. Только поздно вечером Кондратенко пришлось поволноваться. Задолго до начала обшей атаки Ноги в тылу наступающих частей создал сводный отряд добровольцев. Три тысячи штыков под командой генерала Накимуры ожидали команды «вперед!» для развития успеха в случае прорыва. Отряд бездействовал весь день. И только затемно, когда японцам стало ясно, что атака восточного участка окончательно провалилась, Ноги приказал отряду штурмовать Курганную батарею. Вновь заговорила артиллерия. И почти сразу за огневым валом Накимура повел своих добровольцев в атаку. Прожектор с Кладбищенской импани обнаружил противника, и артиллерия крепости открыла огонь. Но на батарее оставшиеся в живых защитники не успели занять места по боевому расписанию. Японцы ворвались на бруствер, затем и во внутренний дворик. Завязалась рукопашная. Кондратенко и здесь успел с резервами. Три роты моряков, около 500 человек, вышли с третьего укрепления в тыл противнику и с ходу ударили в штыки. В темноте атака была особенно успешна. Японцы решили, что на них обрушился по меньшей мере целый полк. Крики «ура!», казалось, неслись со всех сторон, и так же со всех сторон настигали их острые, безжалостные русские штыки. Отборный отряд Накимуры был частью истреблен. Остатки его обратились в паническое бегство. Самого генерала Накимуру, тяжело раненного, на руках вынесли с батареи.

Утром прискакавший с Курганной Ерофеев докладывал генералу Кондратенко, что похоронные команды насчитали вокруг батареи более 700 убитых японцев. 200 человек погибло на проволочных заграждениях, через которые один из помощников генерала, минный офицер с броненосца «Пересвет» лейтенант Коротков, пропустил ток высокого напряжения. Эту идею Роман Исидорович приветствовал на испытаниях электрической изгороди. И вот теперь – результат этой работы.

Потеряв за сутки бесплодных атак до десяти процентов живой силы, но так и не выполнив даже ближайшей задачи, Ноги приказал прекратить штурм Восточного фронта. Впервые за долгие месяцы осады он принимает единственно правильное, тактически обоснованное решение – бросить все силы на захват горы Высокой. Наконец-то командующий осадной армией понял, что с захватом Высокой он получит возможность вести прицельный огонь по всем точкам порт-артурской гавани и решит главную задачу – уничтожение эскадры.

Атаковать район западных гор Ноги поручил частям 1-й и 7-й дивизий и приданной им резервной бригаде. Штурмуя одновременно горы Высокую, Дивизионную и Плоскую, японский генерал рассчитывал со взятием последних обеспечить полное окружение находящихся на Высокой частей с последующим захватом всех укреплений горы.

После октябрьских боев на Высокой была проделана большая работа. Углублены и снабжены дополнительными траверсами от продольного огня окопы вокруг вершин. На одной из них оборудовали специальный редут, на другой – батарею морских шестидюймовых орудий. На блиндажи для личного состава уложили новые перекрытия из рельсов и камня. Все подступы к укреплениям перекрывались сплошной линией проволочных заграждений и волчьих ям. Войсками, оборонявшими горы, командовал начальник 1-го отдела Западного фронта, командир 5-го стрелкового полка полковник Третьяков. Под его началом было около четырех тысяч человек, из которых 500 находились в общем резерве.

Даже беглый подсчет показывает, что японцы имели почти пятикратное преимущество в личном составе, не говоря уж об артиллерии. Параллели противника находились от русских позиций всего в 100–150 шагах. Положение оборонявшихся усугублялось тем, что вокруг Высокой было много мертвых пространств, в которых атакующие могли спокойно накапливать резервы, с главных же укреплений обороны подступы к горе просматривались плохо.

Утром 15 ноября началась усиленная бомбардировка. Вели огонь осадная артиллерия, полевые гаубицы, артиллерия 1-й и 7-й дивизий. Укреплениям были нанесены серьезные повреждения. Однако начавшаяся в пять часов вечера атака велась настолько робко, что через два часа окончательно захлебнулась.

Кондратенко, получив первые сообщения о бомбардировке Высокой, особенно не волновался, ибо в это же время шел усиленный обстрел фортов № 2 и № 3, а около деревни Шуйшин группировались вражеские резервы. Вялая и неудачная атака японцев как бы доказывала, что японцы совершают отвлекающий маневр. Но в глубине души Роман Исидорович все же боялся переориентации направления главного удара. Вечером, докладывая Стесселю положение дел на фронтах, он пытался высказать свои опасения, но начальник укрепрайона, так же как и его противник барон Ноги, недооценивал врага и считал, что в столь короткий срок японцы не успеют перегруппировать силы, тем более не откажутся прорваться в крепость кратчайшим путем. Следующий день подтвердил худшие предположения Кондратенко. С раннего утра град снарядов обрушился на укрепления Высокой. К восьми часам почти все блиндажи и укрепления на горе были разрушены. В атаку пошла пехота.

Ночью Роман Исидорович все-таки отправил к Третьякову адъютанта с приказанием подтянуть на гору резервные роты, подвезти боеприпасы и продовольствие. Адъютант вернулся в два часа дня с сообщением, что японцы непрерывно атакуют. Замечено также передвижение неприятельских войск в районе Голубиной бухты. Кондратенко не стал даже дослушивать доклад. Было ясно, где развернутся дальнейшие события.

Вечером генерал прибыл на Западный фронт. Штаб 5-го полка располагался недалеко от позиций у подножия Высокой. Третьяков обрадовался приезду Кондратенко и тут же начал обстоятельный доклад. Положение было серьезное. К пяти часам вечера беспрерывные атаки японцев окончательно обескровили защитников горы. Вернувшийся на Высокую капитан Стемпневский просил у Третьякова подкреплений, но резервов у того не было. Полковник заметно волновался.

– Ваше превосходительство, час назад снял роту с Дивизионной и направил ее Стемпневскому, но опоздал. Японцы заняли окопы слева и справа от главного редута. Контратаки успеха не приносят. В связи с вашим прибытием прошу разрешить мне лично отправиться на гору и возглавить контратаки.

– Хорошо, голубчик, – согласился генерал. – Я на вас надеюсь, а сам пока подумаю о резервах…

Поздно вечером Роман Исидорович доносил в штаб крепости:

«Правый верхний и соответствующая часть нижнего редута на Высокой горе заняты японцами, а остальная часть редута в наших руках.

Проведенная нами два часа назад атака не удалась… Теперь полковник Третьяков делает распоряжения для новой атаки, лично находится на Высокой горе. Всего на Высокую к бывшему там гарнизону было послано четыре нестроевые роты, одна сводная рота и три роты запасного батальона, но все они очень слабого состава и без достаточной сплоченности, вследствие чего с наступлением темноты численность их чрезвычайно уменьшилась, и я принужден был послать на Высокую гору десантную роту и пятую роту 5-го полка, причем весьма вероятно, что понадобится дальнейшее усилие гарнизона Высокой… Редуты и блиндажи вследствие усиленной бомбардировки 11-дюймовыми бомбами почти совершенно разрушены.

Артиллерийский огонь теперь стих, но продолжаются ружейный огонь и перебрасывание бомбочками. Раненых через перевязочный пункт прошло до 400 человек».

Едва Роман Исидорович успел отправить донесение, как с Высокой доложили, что Третьяков успешно атаковал и выбил японцев из занятых окопов.

Следующие два дня прошли в непрерывных боях. Позиции несколько раз переходили из рук в руки. Обе стороны несли большие потери. Артиллерия сметала все, что появлялось на поверхности горы. Только за 17 ноября на вершине Высокой разорвалось более тысячи 17-дюймовых снарядов. Наблюдателям из Артура гора казалась сплошным огнедышащим вулканом.

За два дня боев 1-я дивизия понесла такие потери, что Ноги был вынужден заменить ее частями свежей, хорошо вооруженной дивизии. Русских сменить на горе было некому. Кондратенко пришлось бросить в дело четыре роты резервистов, укомплектованные еще не оправившимися от болезней и ран стрелками, и две десантные роты моряков. Заботясь о резервах, Роман Исидорович не забывал и самого солдата.

«Убить лошадь, сварить ее, порезать на порции и в таком виде отправить на Высокую гору, чтобы там каждый боец мог взять кусок мяса и хлеба и, вернувшись в окоп, съесть, когда ему будет удобнее», – писал он в одном из своих приказаний.

18 ноября в шесть часов утра японцы вновь поднялись в атаку.

Ноги бросал в бой всё большие силы пехоты. К девяти часам противник занял один из редутов. Создалась угроза для всей обороны. Правда, через час Третьяков вернул позиции, но в мертвом пространстве у подножия горы группировались новые колонны атакующих, а у Кондратенко больше резервов не было. В этих условиях Роман Исидорович приказал начальнику Северного фронта полковнику Семенову снять часть сил со своего участка и направить на Высокую. Враг снова был остановлен.

Днем в Голубиную бухту вошли японские канонерки. Одна из них, «Сайен», сразу подорвалась на мине и затонула. Это еще больше разозлило японцев. Артиллерийский огонь усилился. Поднялась пехота. Кондратенко снимал роты со всех неатакованных участков, бросал их в бой. Теперь рота охотников с 4-го укрепления спасла позиции из почти безнадежного положения. К полуночи атаки прекратились. Измученные защитники принялись восстанавливать то, что хоть как-нибудь поддавалось восстановлению, строить новые укрытия. На Высокой, где каждые пять минут рвался одиннадцатидюймовый снаряд, не говоря уж об остальных калибрах, восстанавливать было уже нечего. Из 45 блиндажей уцелело только два, батареи давно перестали существовать. Раненый полковник Третьяков продолжал оставаться на укреплениях и руководить инженерными работами. Только после второго, тяжелого ранения 19 ноября его сменил подполковник Сейфулин.

Ноги, невзирая на большие потери, продолжал активные действия. В дело вступили саперы, которые под огнем рыли сапы и параллели. Вечером 19 ноября бои вспыхнули с прежним ожесточением. Английский военный корреспондент при японской армии Эллис Ашмед Бартлетт писал: «…В течение трех дней – 19, 20, 21 ноября – артиллерия не прекращала бомбардировки, осыпая снарядами гребень Высокой горы и все на ней разбивая в щепы. Как русские могли держаться – необъяснимо: храбрость их, как обороняющейся пехоты, никогда не подвергалась более суровому испытанию, и никогда они не отвечали на вызов врага более доблестно и самоотверженно…»

22 ноября на Высокой сменилось несколько комендантов. Погибли Стемпневский, подполковник Бутусов, капитан Иващенко, за ним – подполковник Покровский. Последним комендантом был флотский инженер-механик Лосев. После полудня на горе выбыли из строя почти все офицеры, погибла большая часть гарнизона, ощущалась острая нехватка гранат, патронов. Кондратенко предпринимал отчаянные усилия для спасения укреплений. Он приказал Горбатовскому срочно направить с Восточного фронта две роты и доставить 100 тысяч патронов, Семенову снять с Северного еще две роты, просил у коменданта крепости моряков, но не успел с подмогой.

В 5 часов 30 минут вечера Высокая пала. Роман Исидорович плакал, не стыдясь слез.

– Это начало конца… – бросил он удрученным офицерам штаба и вышел из блиндажа.

Генерал отсутствовал минут пятнадцать, а когда возвратился, все снова увидели деятельного и бодрого, такого привычного Кондратенко. Роман Исидорович приступил к организации контратаки. К штабу 5-го полка срочным порядком были стянуты охотничья команда с 4-го укрепления, рота моряков с «Баяна», остатки отступивших с горы солдат. Командование отрядом, насчитывающим не более тысячи человек, Кондратенко поручил человеку беззаветной отваги – полковнику Ирману. В восемь часов вечера разбитый на две колонны отряд поднялся в атаку, но силы были слишком неравными. К этому времени командир 7-й дивизии генерал Осака расположил на горе более четырех батальонов пехоты. В десять часов Кондратенко отдал приказ полковнику Ирману прекратить бой и отвести отряд за линию фортов № 4 и № 5. Одновременно всем частям, оборонявшим район гор, было приказано отойти за главную линию обороны.

Бартлетт позднее напишет: «…Нельзя выразить удивления по поводу отступления русских с вершин Высокой горы. Вследствие непрерывной бомбардировки было совершенно невозможно держаться: даже мышь не могла найти себе здесь безопасного укрытия».

В боях за Высокую потери русских составили четыре тысячи человек, японская армия потеряла до двенадцати тысяч.

Глава 8
Последние дни

Вечером 23 ноября, когда на Высокой был оборудован постоянный корректировочный пост, японцы открыли методический прицельный огонь по русской эскадре. Участь кораблей была предрешена. Правда, в создавшейся обстановке адмирал Вирен мог вывести эскадру в море и попытаться прорваться в нейтральные порты или в открытом бою нанести японскому флоту существенный урон. Но вновь испеченный адмирал преступно бездействовал, отдавая корабли на расстрел осадных батарей противника. Первой затонула «Полтава», после того как одиннадцатидюймовый снаряд попал в артиллерийский погреб и вызвал взрыв боеприпасов. В «Ретвизан» попало более 20 снарядов, и броненосец в четыре часа дня затонул. Через два дня его судьбу разделили броненосцы «Пересвет» и «Победа». В тот же день погиб крейсер «Паллада» и был сильно поврежден крейсер «Баян».

27 ноября адмирал Вирен после совещания адмиралов и флагманов отдал приказ, первый пункт которого гласил: «Судам вверенного мне отряда, за исключением броненосца „Севастополь“ и крейсера „Баян“, окончить кампанию и спустить флаги».

Адмирал несколько запоздал с приказом, ибо последний из крейсеров – «Баян» был поражен десятью одиннадцатидюймовыми снарядами и затонул.

И только один «Севастополь» решил погибнуть в бою. Еще 24 ноября его командир капитан 1-го ранга Эссен попросил у Вирена разрешения на выход броненосца и получил отказ. 27 ноября он все-таки вышел на рейд, бросил якорь в бухте Белый Волк и несколько суток вел отчаянную борьбу с японскими миноносцами, нанося им значительный урон. Получив серьезные повреждения, броненосец был затоплен своим командиром на двадцатисаженной глубине.

Артурская эскадра, всего год назад мало чем уступавшая объединенному японскому флоту, прекратила свое существование. Моряки плакали, покидая корабли. Чувство глубокой боли и ненависти они обратили на врага, штурмующего крепость, но надолго осталась в памяти простых моряков обида на тех, кто преступно, без боя позволил уничтожить корабли.

Роман Исидорович тяжело переживал потерю Высокой, но вида не подавал. В последнее время он стал замечать, что быстро устает, причем не физически, а морально. Болезни, преследовавшие его с ранней юности, перестали о себе напоминать, зато часто наступала апатия. Порой, наоборот, он быстро возбуждался, грубил без причины, даже подчиненным, чего ранее за ним не водилось. Конечно, нервное напряжение от непрерывных боев, постоянное ожидание смерти могли вывести из себя кого угодно, но сам Кондратенко нынешнее свое настроение связывал с общими неудачами на фронте. В последнее время все вокруг уже не говорило, а кричало об этом: бездействие Маньчжурской армии, черепашьи темпы продвижения 2-й Тихоокеанской эскадры и гибель 1-й. Боль утрат, обида за армию, которая стояла на грани поражения, делали жизнь невыносимой, и только внутреннее самообладание и высоко развитое чувство долга заставляли его трудиться с неменьшей энергией.

С падением Высокой и расстрелом кораблей эскадры на фронте наступило относительное затишье. Впервые за последние недели Кондратенко приказал провести в своем домике генеральную уборку. Вновь появились чистые простыни, горячая вода. Только не стало привычных всем поздних обедов или ужинов, на которых офицеры не только весело проводили время, но и решали многие важные вопросы, связанные с обороной Артура. Многие из постоянных друзей и соратников генерала Кондратенко погибли, другие лежали в госпиталях. Да и поздно было выдумывать новое. Борьба подошла к той точке, когда перед оборонявшимися встал один вопрос: как можно дороже отдать свою жизнь?

Вечерами, если не было надобности выезжать в войска, Кондратенко, оставшись дома, много читал, размышлял, пытался осмыслить создавшееся положение. Защитникам крепости выбирать не приходилось. У них оставалось одно – сражаться до конца, оттягивая на себя как можно больше сил, и, если придется, погибнуть с честью. Сделано ими было немало. Более 200 дней боролся Артур в тисках блокады, приковывая к себе треть находившихся в Маньчжурии японских войск. От сознания этого на душе становилось немного легче.

Роман Исидорович принимался писать письмо жене, но странное дело: любивший раньше писать, он теперь после первой же строки впадал в меланхолию и бросал перо. Только дело, давно ставшее привычным, любимым, необходимым, отвлекало от мрачных дум. И Кондратенко окунался в привычные заботы. Поймав себя как-то раз на невольной грубости, Роман Исидорович стал еще внимательнее относиться к подчиненным, особенно к нижним чинам. Не считаясь с усталостью, выезжал в любое время на укрепления. Следил, чтобы солдатам готовили горячую пишу, не забывал бывать в госпиталях.

После того как генерал Ноги начал саперные работы вокруг укреплений полевого типа, можно было предположить, что японцы окончательно отказались штурмовать крепость. Действительно, японский командующий решил взять крепость на измор. Защитникам от этого легче не стало. Японские саперы сосредоточили усилия против фортов № 2 и № 3 и не прекращали работу ни на час. С русских укреплений бросали гранаты, скатывали шаровые мины, артиллеристы били шрапнелью, но японцы продолжали работы.

Днем 2 декабря Кондратенко получил донесение, что в районе 2-го форта японцы применяют удушающий газ. Он немедленно отправился на передовую. По дороге заехал в штаб и пригласил с собой начальника 2-го отдела Восточного фронта подполковника Науменко, там же к ним присоединился капитан Зангенидзе. Все это были старые соратники генерала, давно проверенные и надежные люди. Дорога прошла быстро, в оживленной беседе. Все единодушно пришли к выводу, что японцы вряд ли применили отравляющие вещества, а просто зажгли какую-то гадость. Большую часть времени друзья говорили о контрминной войне.

В форту их встретили комендант подпоручик Фролов и руководивший минными работами подполковник Рашевский. Действительно, ни о каких отравляющих веществах не могло быть и речи. Просто японцы зажгли в занятой ими части контрэскарпной галереи пропитанный чем-то войлок и вынудили защитников форта оставить галерею. Выслушав доклады, Кондратенко предложил всем осмотреть укрепление.

Обстрел начался неожиданно, когда генерал и сопровождающие его офицеры выходили из каземата. Пришлось вернуться назад. Роман Исидорович сел за карту, одновременно слушая Рашевского, который объяснял причины последних неудач в контрминной борьбе. Обстановка была привычной. От близких разрывов дрожала земля, на мигающий язычок керосиновой лампы с потолка сыпались песок и земля. Офицеры тихо переговаривались. И только при приближении гула одиннадцатидюймового снаряда умолкали… Было девять часов вечера, когда раздался оглушительный взрыв…

Одиннадцатидюймовый гаубичный снаряд, пробив перекрытие, разорвался внутри каземата. От взрыва погибли генерал Кондратенко, подполковники Науменко и Рашевский, капитан Зангенидзе, еще пять офицеров и несколько солдат. Погибли разом те, о которых участник обороны Ф. И. Булгаков позднее напишет: «Для него и его достойных сотрудников: Науменко, Рашевского… и других не существовало понятий: „не время“, „поздно“, „не наше дело“ и т. п., что создавались формализмом и рутинной канцелярией. Все они готовы были делать самое маленькое дело, не считаясь ни очередью, ни служебным положением».

Смерть Кондратенко потрясла защитников крепости. После гибели адмирала Макарова это была главная потеря для Артура, но в начале обороны смерть адмирала воспринялась не так остро. Сейчас, в самые тяжелые, критические дни осады, потеря Кондратенко была поистине невосполнима. 3 декабря в приказе по гарнизону было объявлено: «День 2 декабря есть день печали для нас, защитников крепости. В 9 часов вечера на форте № 2 убит бомбой наш герой, наша гордость – командующий 7-й Восточно-Сибирской дивизией генерал-майор Кондратенко…»

4 декабря после панихиды, на которую, несмотря на непрекращающуюся бомбардировку, собралось огромное количество народа, состоялись скромные похороны. Моряки и пехотинцы, артиллеристы и саперы – все двигались в скорбной процессии. В толпе было много раненых и гражданских лиц. На лафете, в который была впряжена пара лошадей, стояли гробы с телами Кондратенко и Науменко. Не было траурного оркестра и торжественного песнопения. Хоронили героев под звуки артиллерийской канонады и затихающей вдали ружейно-пулеметной перестрелки. На кладбище у батареи Плоского мыса появились две новые могилы. Под большими белыми крестами лежали два друга-соратника. Рядом шли они по жизни, рядом и обрели вечный покой…

Уже после капитуляции в артурской газете «Новый край» было напечатано стихотворение Вельянинова:

 
Нет, мы его оплакивать не станем —
Оплачут его там, где время есть для слез.
Он с нами вместе здесь осады бремя нес,
Он был всегда, везде, повсюду между нами.
То как простой солдат шел с цепью впереди,
То ночи напролет сидел за чертежами…
Никто не знал, когда он спит… С делами
Он жил, скорей горел… и на каком огне!
И сердце детское он сохранил в груди,
Смеялся он, как дети, простодушно…
Пускай кругом его бушует целый ад,
Его спокоен лик, его спокоен взгляд.
Умел глядеть в лицо он смерти равнодушно.
Где он – кругом его спокойствие царит —
Таким он был всегда – таким и в гробе спит.
И места нет слезам у тела его, нет!
Он сам сиял звездой; спокойный ровный свет
Ее погаснет ли в мгновенье ока?
Пускай звезда исчезла уж давно,
Но луч ее по-прежнему блестит.
Пройдут века, а ряду поколений
Все кажется, звезда еще горит…
И сколько слез, святых и чистых вдохновений
Она собой, погаснувши, внушит!..
И правнук правнукам расскажет про него,
Расскажет, как в годину испытаний
Родной страны здесь бился он, герой,
Как начертал искусною рукой
Преграды для врага на Угловой,
На Длинной и на той горе,
Что поднялась, как жертвенник, высоко!
Расскажет, как мечтал враг залететь далеко,
И как же падал он глубоко.
И форт второй, где зимние квартиры
Себе устроил враг во рву и там сидел,
Крича, что фортом он уж овладел,
А сам не смог взглянуть на русские мундиры!
Расскажет, как сюда, на форт второй,
Бесстрашный приезжал герой,
Как вид его внушал и мужество и силу,
И как нашел он там безвременно могилу,
С Нахимовым, с Корниловым сравним…
 

Еще позже, по окончании войны, имя Кондратенко будет присвоено 25-му Восточно-Сибирскому стрелковому полку, одному из новых минных крейсеров, пяти городским начальным училищам. В Николаевской инженерной академии будет введена премия имени генерал-лейтенанта Кондратенко за лучший проект по фортификации. Памятники герою поставят в Петербурге на кладбище Александро-Невской лавры, куда перевезут останки героя, в Георгиевском зале Николаевского инженерного училища.

Это все будет память благодарного народа, а в те декабрьские дни гибель Кондратенко, несомненно, отразилась на судьбе крепости. С его смертью, по существу, кончилась оборона Порт-Артура. События стали разворачиваться с поразительной быстротой. Начальником сухопутной обороны вместо погибшего Кондратенко был назначен генерал Фок, и уже 5 декабря наши войска оставили форт № 2. Накануне ночью, когда японцы закончили саперные работы и всем стало ясно, что утром начнется штурм, Фок не только не усилил, а, наоборот, ослабил и без того малочисленный гарнизон, сняв с укрепления 140 человек. «Гарнизон форта № 2 в составе 275 человек я признаю при настоящих обстоятельствах чрезмерным», – писал он Горбатовскому.

В час дня японцы произвели взрыв форта и сквозь разрушенный бруствер бросились в атаку. Рукопашный бой с переменным успехом шел до полуночи, после чего лишенные подкреплений защитники форта оставили его.

Еще через десять дней японцы решили провести такую же операцию против форта № 3, заложив под его бруствер более шести тонн динамита. Форт № 3 нужно было держать во что бы то ни стало, ибо он являлся ключевым пунктом всей позиции, но маховик предательства закрутился с новой силой. Произведя взрыв, японцы пошли на штурм. После одиннадцатичасового боя русские, оборонявшие, по сути дела, одни развалины, не получив в подкрепление ни одного солдата, отошли, сжигая все, что может гореть. В плен японцы взяли только трех раненых солдат, а потеряли больше тысячи.

С оставлением форта № 3 Стессель наконец решил открыто заговорить о капитуляции. Положение было угрожающим, так как японцы на этом участке могли ворваться в город, но не безнадежным. В руках Стесселя оставались почти все укрепления, большое количество артиллерии и личного состава. Люди горели желанием сражаться и при умелой организации и четком руководстве творили чудеса. Но Стессель искал любого предлога к сдаче крепости. 16 декабря он собирает военный совет из старших начальников крепости: генералов, адмиралов, командиров полков, начальников штабов дивизий.

Выступать, как было заведено, начали младшие. Начальник штаба 7-й дивизии капитан Головань высказался за продолжение борьбы. Примерно в таком же духе говорили и все остальные участники совещания, вне зависимости от чина и занимаемого положения. Генерал Белый заявил, что снарядов хватит по меньшей мере еще на два штурма. Генерал-майор Горбатовский сказал: «Мы очень слабы, резервов нет, но держаться необходимо, и притом держаться на передовой линии». Такой же принципиальной позиции придерживались другие генералы: Смирнов, Надеин, Никитин. Настойчиво требовали продолжать оборону такие боевые офицеры, как Ирман, Семенов, Мехмандаров. За капитуляцию выступили только Фок да начальник штаба Стесселя полковник Рейс.

Стессель не ожидал такого поворота событий и, явно обескураженный, поспешил закрыть совет. Выразив свою благодарность участникам совещания за мужество и готовность продолжать борьбу, он в то же время направляет царю телеграмму: «Крепость продержится лишь несколько дней, у нас снарядов почти нет. Приму меры, чтобы не допустить резни на улицах». Царь исподволь подготавливался Стесселем к мысли о неизбежности капитуляции крепости, а сам Стессель, отправив через Чифу телеграмму, считал себя обезопасенным со всех сторон и ждал повода действовать. Такой повод вскоре появился.

Через день после совета японцы взорвали бруствер укрепления № 3. От детонации в потерне взорвался запас боеприпасов и окончательно разрушил каземат. Укрепление пришлось оставить. Для японцев это был большой успех, но далеко не решающий. Однако Стессель немедленно отправил к Ноги парламентера с письмом, в котором писал: «Принимая во внимание положение дел на театре военных действий, я нахожу дальнейшее сопротивление Порт-Артура бесполезным, и во избежание бесполезных потерь я желал бы вступить в переговоры о сдаче». Он отправил парламентера, не предупредив об этом ни коменданта крепости, ни командующего эскадрой. «Падение укрепления 3-го дало Стесселю повод для капитуляции, за который он ухватился с неприличной торопливостью» – так писал об этом все тот же Бартлетт.

После проявленной Стесселем «неприличной торопливости» Фок распоясался окончательно и отдал приказ очистить Куропаткинский люнет, батарею литера Б и Малое Орлиное Гнездо.

А на переднем крае продолжались упорные бои. Генерал Горбатовский, офицеры и солдаты и не думали сдаваться. Ожесточенные схватки происходили в районе Орлиных Гнезд. Большое Орлиное Гнездо отбивало атаку за атакой. Враг нес огромные потери и, не считаясь с этим, продолжал атаковать волнами. На русских позициях не переставали рваться одиннадцатидюймовые снаряды. Горбатовскому приходилось вести войну на два фронта – с японцами и приказами Фока. Когда он отправил на Большое Орлиное Гнездо последний резерв – роту моряков, пришло донесение от коменданта укрепления капитана Галицинского: «…Надеюсь на Бога да на русского солдата». После этого стрелки и моряки отбили еще несколько атак. Нужны были резервы, и враг был бы остановлен окончательно… Но погиб генерал Кондратенко, и больше никто не решался снять войска с неатакованных участков. И это несмотря на то, что войска Северного и Западного фронтов стояли на позициях, удерживаемых ими со времени боев за Высокую. Семь тысяч человек находилось в полнейшем бездействии.

Фок продолжал очищать укрепление за укреплением. Когда ему доложили, что по приказу Горбатовского войска продолжают сражаться, он рассвирепел. «…Предписываю немедленно отдать распоряжение об очищении литера Б, – писал он во гневе. – Не заставьте меня принять побудительные к тому меры…»