Текст книги "Душа и слава Порт-Артура"

Автор книги: Сергей Куличкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

Роман Исидорович все это время не вылезал из седла. За день он успевал побывать и на западном, и на восточном участках, в порту и на артиллерийских складах. Вечерами работал в штабе. Домой возвращался совсем поздно. Но и ночью в маленьком домике начальника сухопутной обороны приветливо светились окна. В эти дни Кондратенко возобновляет товарищеские ужины. На них по-прежнему приходит много молодежи, которая группируется вокруг адъютантов генерала, но смело выступает со своими предложениями, особенно по созданию новых средств борьбы с противником.

В это время в Артуре рождались технические новинки. Здесь, на квартире Кондратенко, они не только находили одобрение, но и получали путевку в жизнь. Все, что хоть как-нибудь могло усилить оборону, внедрялось в войска.

В один из таких вечеров частый гость лейтенант Н. Л. Подгурский принес изготовленную им самим ручную гранату. Дело в том, что в русской армии таких средств ближнего боя пока не было, зато каждый японский пехотинец, наступая, нес с собой по три бомбочки и при первом же удобном случае забрасывал ими русские траншеи. Подгурский предложил оригинальную конструкцию русской ручной гранаты. Она представляла собой гильзу от 37-миллиметрового снаряда, начиненную сухим пироксилином, с бикфордовым шнуром для воспламенения. Роман Исидорович сразу увидел, что наладить изготовление таких бомбочек не составит особого труда. Принялись за дело и уже через два дня в Артуре стали делать самодельные гранаты. Сначала работы велись только в специально оборудованной мастерской на 18-й батарее, а затем и в других местах. К концу обороны в крепости изготавливалось в день до 300 таких гранат, причем разных типов.

Моряки же предложили использовать морские минные аппараты для стрельбы с суши торпедами и доказали эффективность этого средства борьбы с живой силой.

Кондратенко видел, как с каждым днем растет инициатива молодых офицеров. В крепости возникло негласное соперничество за создание лучших средств обороны. Роман Исидорович его поощрял. Не успел он дать добро предложению капитана 26-го полка Шметило об использовании запаса ружей Манлихера, как мичман Власьев представил еще одну отличную идею. Ввиду острого дефицита пулеметов Шметило предложил связывать винтовки по пять в одном станке и использовать их как своеобразную митральезу. Власьев же стал родоначальником разработки нового грозного оружия – миномета. Для стрельбы шестовыми минами он приспособил тело 47-миллиметрового морского орудия, установленного на основании трехдюймовой полковой пушки. Окончательно обосновал и развил идею создания миномета еще один помощник Кондратенко – капитан Л. Н. Гобято.

Сапер Дебигорий-Мокриевич поделился с генералом изобретением метательной осветительной гранаты. Моряки предложили пропускать через колючую проволоку, защищавшую окопы, электрический ток.

В дни, полные забот и дел, с одной из китайских шхун в Артур прорвался офицер штаба Маньчжурской армии. Он доставил пакет от Куропаткина. Командующий спешил поздравить артурцев с первыми победами и посылал выписку из высочайшего повеления. Царь назначил Стесселя своим генерал-адъютантом «с награждением орденом Святого Георгия III степени за бои под Цзиньчжоу». За эти же бои Фок вместо суда получает золотое георгиевское оружие. Немедленно был отдан приказ по гарнизону. Начались торжественные молебны. В среде боевого офицерства вести из главной квартиры вызвали, мягко говоря, недоумение и прямые насмешки.

В офицерском собрании, не таясь, говорили, что единственное действительно верное в приказе – высочайшее повеление считать месяц службы в Артуре за год. Сам же Стессель принял повышение в чине и награду как должное и сразу развил кипучую деятельность. Пользуясь затишьем, он даже выехал на наиболее безопасный участок обороны. Впрочем, эти поездки принесли больше вреда, чем пользы. Их результатом явился приказ, запрещающий всякие вылазки, которые якобы, кроме лишних потерь, ничего не давали. Конечно, разведкой боем нанести серьезный урон врагу трудно, были и неизбежные потери. Но каждая такая вылазка давала ценнейшие сведения о японских приготовлениях. Кроме того, вселяла в защитников крепости уверенность.

Кондратенко несколько раз пытался переубедить Стесселя, но говорить с ним в эти дни было бесполезно. Новоиспеченный генерал-адъютант и георгиевский кавалер чувствовал себя на вершине славы и не принимал ни малейших возражений в свой адрес.

Роман Исидорович не стал упорствовать. Дел было много, и убивать время на бесплодные споры он считал просто недопустимым. Чинов и наград за свою деятельность он в то время не получил. Зато удостоился лучшей награды – памяти человеческой. Много позже, рассказывая о его неутомимой деятельности в эти дни, участник обороны Ф. И. Булгаков напишет:

«И вот эта-то энергия, неиссякаемая, неутомимая, и „двигала горами“ в Порт-Артуре. По званию начальника сухопутной обороны генерал ежедневно посещал форты, укрепления, батареи, бывая преимущественно там, где в данный момент обороноспособность была слабее, а стало быть, и более опаснее. Почти ежедневно он бывал на батарее № 18, возле которой шло изготовление ручных бомб; заглядывал и в порт, где шла кустарная выделка орудийных снарядов; не артиллерист по службе и образованию, он заглядывал и в арсенал, чтобы в одном углу его найти станины, а в другом – колеса, в третьем – тело орудия, в четвертом – снаряды и с милой, ласковой улыбкой попросить все это, как-нибудь собрать и устроить и, таким образом, дать крепости новое орудие взамен подбитого. Он именно всегда и всех просил, а не приказывал, и эти просьбы исполнялись всеми свято, как самое строгое приказание».

В последние дни августа в Порт-Артур пришла еще одна телеграмма из штаба Маньчжурской армии, в которой защитники крепости торжественно уверялись, что армия горит желанием идти им на выручку и ее предстоящее наступление будет энергичным и решительным. Немедленно телеграмма была объявлена частям гарнизона, но никто – ни читавшие ее, ни слушавшие не знали, что к этому времени Маньчжурская армия оставила Ляоян и в дальнейшем им предстоит около четырех месяцев без всякой помощи вести отчаянную борьбу против озлобленного неудачами, постоянно пополняющего свои силы и запасы противника.

Маршал Ояма, так и не дождавшись «победоносной» армии барона Ноги, решил первым атаковать Куропаткина. Имея под своим началом около 200 тысяч человек и свыше 500 орудий (примерно столько же было у Куропаткина), он нанес удар, в результате которого Куропаткин стал отходить на Ляоянские позиции. Здесь 16 августа и начались бои, продолжавшиеся целую неделю и постепенно вылившиеся в генеральное сражение. В результате жесточайшего боя русские оставили Ляоян. Если поглядеть на итоги, то даже беглое сравнение потерь сторон вызывает удивление: почему Куропаткин отдал приказ об отступлении (русские потеряли 500 офицеров и 15 тысяч солдат, японцы – 600 офицеров и более 23 тысяч солдат)? Детальный разбор сражения прямо доказал, что Куропаткин упустил реальнейшую возможность нанести японцам решительное поражение. Японская армия попала в тяжелое положение. Прекрасно организованные дивизии армий Нодзу и Оку понесли невосполнимые потери. Сам Ояма потерял управление армиями. В резерве у него не осталось ни одного солдата. Командующий 1-й армией генерал Куроки на третий день сражения, имея перед собой превосходящие силы русских, отдал приказ об отступлении. Но японцев упредил… Куропаткин. Всего за два часа до отхода противника достойный покровитель Стесселя, Фока и компании сам отдает приказ отступить.

«Если бы в это время русские одним или двумя полками перешли где-нибудь в наступление, – признавался впоследствии германский военный агент при японской армии, – они одержали бы под Ляояном блестящую победу».

22 августа английскому генералу Гамильтону в штабе Куроки было прямо сказано: «Большое счастье для нас, что Куропаткин вчера или третьего дня нас не атаковал. Нашей удаче как-то даже трудно верится…»

Всего этого в Артуре не знали. Заканчивался месяц сравнительно спокойной жизни. На передовых позициях изредка вспыхивала ружейно-пулеметная перестрелка. Иногда она перерастала в артиллерийскую дуэль. Но в самом городе запахло мирной жизнью. Открылись не разрушенные бомбардировкой магазины, принимали посетителей гарнизонное и морское офицерские собрания, в погожие дни в «Этажерке» гремел оркестр. Среди чахлых кустов и деревьев сада стали появляться фигуры гуляющих, большей частью это были военные.

Большие изменения произошли в эскадре. После долгих дебатов и длительной переписки Алексеев наконец решился снять временно исполняющего обязанности командующего флотом адмирала Ухтомского. Последний, невзирая на многочисленные указания наместника, решительно отказывался выйти в открытое море. На его место с производством в контр-адмиралы был назначен командир крейсера «Баян» Вирен. Особыми флотоводческими способностями этот офицер не отличался, но зато за ним прочно укоренилась репутация садиста – за особое зверское отношение к матросам. Скоро Алексеев и сам поймет, насколько неудачен был его выбор. Новый командир эскадры после нескольких телеграмм с невразумительными ответами на вопрос о возможности выхода кораблей в море в конце концов 2 сентября направил Алексееву пространное донесение, суть которого сводилась к тому, что военная попытка прорыва во Владивосток обречена на неудачу. С этого дня наместник больше не требовал выхода эскадры в открытое море.

Время шло. Японцы не сидели сложа руки. К концу августа их осадные работы заметно продвинулись вперед. Так, от форта № 2 они находились в четырехстах шагах, от капонира № 3 – в трехстах. Перед Водопроводным и Кумирненским редутами сапы располагались на удалении не более ста шагов. Следуя примеру русских, для пополнения осадного парка Того передал с судов несколько десятков скорострельных пушек. Подошло и людское подкрепление – около 17 тысяч штыков. 1 сентября в порт Дальний пришел первый транспорт с 11-дюймовыми осадными орудиями. Сгружались они на тех самых причалах, которые им в свое время так неожиданно подарил Фок, отправлялись на фронт, где устанавливались на специальные бетонные платформы.

Победа под Ляояном только ускорила события. Японский генеральный штаб, окрыленный успехами в Маньчжурии, не стал дожидаться установки сверхмощных пушек, а приказал вторично штурмовать русскую твердыню. Да и сам Ноги хотел побыстрее покрыть свои прошлые неудачи. На этот раз он решил нанести удар по двум направлениям: через Водопроводный и Кумирненский редуты на севере, а также в направлении гор Длинная и Высокая. На севере наступала 1-я дивизия, на западе – части 9-й дивизии с приданной ей 1-й резервной бригадой.

В крепости на передовых позициях северного фронта к тому времени находилось 16 рот из разных полков, несколько отдельных взводов и три охотничьи команды. Из них Водопроводный редут обороняла одна рота. Кумирненский – рота и отдельный взвод. Траншеи между редутами также занимало до роты стрелков и охотничья команда. В резерве находилось две роты моряков.

На западном фронте сил было побольше. Длинную обороняло пять рот различных полков, рота Квантунского экипажа и охотничья команда. На Высокой горе располагались три роты стрелков и рота моряков, но в тылу располагалось до восьми рот с 14 полевыми орудиями. На главных направлениях предполагаемого удара японцы превосходили защитников крепости по личному составу более чем в три раза, а на некоторых участках и в десять раз.

Утром 6 сентября осадная артиллерия японцев начала мощную бомбардировку восточного фронта, но русские не клюнули на эту удочку и не передвинули из резерва ни одного солдата. Поиски разведчиков все-таки принесли свои плоды. Сопоставляя их данные о передвижении японских войск с расположением воздвигаемых инженерных сооружений, Кондратенко без труда понял, что Ноги будет атаковать в центре и на западе. Договорившись с Белым, что тот возьмет на себя контрбатарейную борьбу на восточном фронте, сам Роман Исидорович с Науменко отправился на форт № 3. В том, что его предположение подтвердилось, Кондратенко убедился, едва прибыл на командный пункт коменданта форта. Не успел он выслушать доклад, как началась отчаянная канонада. Был полдень. По редутам стреляло одновременно до 40 осадных и около 50 горных пушек. Под прикрытием артиллерийского огня японцы подтянули горные орудия почти к самому Водопроводному редуту и с расстояния в сто шагов начали расстреливать его укрепления. Кондратенко без труда сосчитал, что за минуту на редуте разорвалось от 10 до 14 снарядов. Многие из них давали при разрыве клубы черного дыма от сгоревшего мелинита. Вечером он с болью в сердце навестит оставшихся в живых защитников редута. Отравленные ядовитыми мелинитовыми газами, они находились в состоянии столбняка. Тогда же он узнает, что за шесть часов обстрела в районе Водопроводного редута упало более тысячи снарядов, но и сейчас уже было видно, что бомбардировка превратила укрепление в груду дымящихся развалин: обломки дерева, камни, брустверы и блиндажи были срыты до основания, молчали две пушки, не работала связь. В это время начальник участка подполковник Бутусов доложил, что японцы поднялись в атаку. Кондратенко приказал немедленно открыть отсечный огонь с форта № 3, укрепления № 3, Курганной и Перепелиной батарей. Русские артиллеристы стреляли великолепно. Через полчаса атака захлебнулась. Через час все повторилось. С той лишь разницей, что в дело вступили оставшиеся в живых защитники редута.

В 6 часов вечера японцы, подтянув полевые орудия, сбили последний русский пулемет и впервые ворвались на редут. Врага встретили всего 30 оставшихся в живых стрелков. Под командой унтер-офицера Трофима Бирюкова смельчаки пошли в штыки и сбросили врага в ров. Но силы были слишком неравны. К 8 часам вечера японцы заняли передний фас редута и поставили там пулемет. Бутусов, используя все резервы и остатки гарнизона, контратаковал до шести раз за вечер, но безуспешно. В полночь, когда в руках защитников оставался лишь кусочек заднего фаса, начальник участка обратился к Кондратенко с просьбой оставить редут. Положение было действительно критическим. Укрепление превратилось в груду дымящейся земли и перестало соответствовать своему названию. В ротах оставалось по пять-шесть человек в строю. Роман Исидорович ответил: «Если есть какая-нибудь возможность держаться с надеждой на успех, то предоставляется вашему усмотрению оставаться на занимаемой теперь позиции».

Надежды на успех, однако, не было. В 3 часа 47 минут Кондратенко отдал приказ оставить Водопроводный редут. Бутусов с остатками рот отошел. Это предрешило и судьбу Кумирненского редута, который был занят японцами к утру 7 сентября. С большим трудом решился Роман Исидорович на отход. Но к этому времени вся тяжесть борьбы сместилась на другой участок фронта.

Еще утром, направляясь на северный участок, он с тревогой прислушивался к тому, что происходит на западе. Высокая по-прежнему волновала его больше всего. Всякий раз, как только японцы начинали активные боевые действия, он про себя молил Бога, чтобы на сей раз наступление произошло на другом участке. Важность горы во всей системе обороны крепости и недостаточная ее укрепленность вызывали у Романа Исидоровича безотчетное чувство вины. Он не переставал корить себя за то, что мало сделал, не сумел в свое время убедить командование в первостепенной значимости этого опорного пункта.

Когда в середине дня начался интенсивный обстрел гор Высокой и Длинной, Кондратенко понял: настал черед и этих укреплений. Оставив для связи на форту Науменко, он немедленно отправился на форт № 4, поближе к командному пункту начальника участка обороны полковника Ирмана. Успел добраться до нового места, получить и обработать несколько донесений, а артиллерийский обстрел все не кончался. Канонада длилась более трех часов. Впрочем, японские артиллеристы стреляли плохо: на Высокой разрушили только три блиндажа да подбили одно орудие и пулемет. В шестом часу вечера до полка пехоты атаковало позиции на Длинной, но противника остановили. Атаки продолжались весь вечер. На отдельных участках они перерастали в рукопашные схватки. Успеха японцы так и не добились. Кондратенко направил на Длинную приказ держаться до последнего, и защитники выполнили его с честью. Ночью атаки прекратились, но ружейно-пулеметная стрельба не ослабевала до утра. Ночью японцы попытались отдельными группами просочиться сквозь нашу оборону. Сторожевое охранение было начеку и вовремя успевало забрасывать изготовившегося к броску противника бомбочками. Вот когда впервые оценили артурцы это замечательное изобретение. С утра возобновились непрерывные атаки, перемежающиеся массированными артиллерийскими налетами. В ротах, оборонявших гору, в живых осталось по десять-двенадцать человек. В середине дня Кондратенко, получив тревожное донесение от Ирмана, приказал 5-й роте Квантунского экипажа выдвинуться на южную окраину горы Длинной для прикрытия отходящих с позиции войск. Судьба укреплений на Длинной была решена.

На главном направлении у горы Высокой события разворачивались несколько иначе. Укрепления, представлявшие собой две линии стрелковых траншей с проволочными заграждениями, опоясывали вершину горы, где располагались две батареи. Через полчаса после атаки Длинной, примерно такими же силами, японцы начали наступление на гору Высокую и, несмотря на большие потери, упорно приближались к проволочным заграждениям.

С наступлением темноты атаки прекратились. Противник отошел на исходные рубежи. Что на этом дело не кончится, понимали все, от солдата до генерала. Ночью на нейтральной полосе было замечено движение. Посланные на разведку охотники доставили в штаб Ирмана полузадушенного японского унтера. Тот, не запираясь ни секунды, доложил, что командовал группой солдат, оставленных для проделывания проходов в проволочных заграждениях. В 5 часов утра, едва забрезжил рассвет, бой возобновился с прежней силой. Обе стороны не раз сходились в рукопашной схватке, и тогда в дело шли штыки, тесаки, приклады, лопатки, а то и просто камни. Нередко русских и японцев разделяли только горы трупов, через которые они перебрасывались бомбочками. К 9 часам противник выдохся. Поняв, что сломить сопротивление русских не так-то просто, японцы ввели в бой осадную артиллерию, непрерывно наращивая силу огня. В середине дня действия на северном фронте прекратились, замолчала и гора Длинная. Только на Высокой свирепствовал все истребляющий огонь. Гора клокотала, как огнедышащий вулкан.

В этот момент Кондратенко приказывает начальнику обороны восточного участка генералу Надеину, заменившему больного Горбатовского, переправить на левый фланг пять рот из своего резерва. Четыре роты и батальон моряков он вызывает из общего резерва. Оголяя некоторые участки фронта, Роман Исидорович шел на сознательный риск. Еще продолжалась артиллерийская дуэль на восточном фронте, еще стреляли пушки на севере, а Кондратенко сосредоточивал все силы для зашиты Высокой. В этот критический для обороны крепости момент он, милый и добрый генерал, каким все его знали, превратился в жесткого, непримиримого и решительного военачальника. Наперекор решениям Смирнова, не спрашивая разрешения у Стесселя, Роман Исидорович действовал так, как подсказывала ему совесть, как требовал воинский долг и сложившаяся обстановка. А она все усложнялась. Особое беспокойство у генерала вызывало отсутствие известий от Ирмана и коменданта Высокой капитана Стемпневского. К огню осадных батарей присоединились две японские канонерки, девятидюймовые снаряды которых рвали проволоку, засыпали блиндажи, сносили целые участки траншей. Трудно было представить, как в таком аду могут выжить люди.

Кондратенко постоянно требовал сведений о перемещении японских резервов. Телефонная связь давно не работала, а пешие связные, конечно, не успевали за динамикой боя. Верхом же под таким огнем двигаться было невозможно. Японцы накапливались у подножия горы в мертвом пространстве. Роман Исидорович, не выдержав, решил ехать на Высокую, но тут пришло донесение от Ирмана. Полковник докладывал: «Высокая сильно бомбардируется с моря и с суши бризантными, лидитными бомбами и шрапнелью… Капитан Стемпневский 1-й доносит, что он еще держится; я ему ответил: „Держитесь до последнего, как приказал комендант“. Обещал на случай штурма поддержку. Есть две роты, но их взять нельзя; они обеспечивают линию. Прошу прислать помощь. Положение серьезное. Желал бы посоветоваться с вашим превосходительством и доложить вам лично. Отлучиться не могу, не найдете ли вы возможным сегодня приехать к нам в штаб».

Кондратенко тотчас отправился к подножию Высокой, где располагался штаб Ирмана, и уже через час вместе с ним был на вершине горы. В тыл срочно поскакал адъютант с приказанием направить на Высокую три резервные роты. На горе творилось что-то невообразимое. Обстрел стих, но снаряды изредка продолжали рваться по склонам. Изрытая воронками, дымящаяся земля, казалось, сочилась кровью. На первый взгляд ничего живого не могло остаться на этом сожженном клочке земли. Но вот затихли орудийные выстрелы, и из земли, из полуразрушенных щелей, словно призраки, стали появляться люди. Романа Исидоровича ободрило отсутствие у них какой-либо растерянности и подавленности. Спокойствие и деловитость, с которой стрелки и артиллеристы принялись за расчистку траншей, подготовку к стрельбе орудий и боеприпасов, вызвали чувство восхищения.

– А это что? – повернулся генерал к Ирману, указывая на группу матросов, которые тянули к брустверу какой-то аппарат.

– Это Подгурский со своими минерами. Тот, которому вы неделю назад дали добро на применение этой штуковины. Молодец лейтенант! Он тут с утра такое натворил, что японцы, по-моему, до сих пор не поймут, чем же их попотчевали…

Среди бескозырок мелькала белая офицерская фуражка. Три моряка на самодельной тележке подкатывали к минному аппарату длинное сигарообразное тело торпеды. Кондратенко спустился к морякам. К нему спешил с рапортом лейтенант Подгурский. Матросы, бросив работу, вытянулись во фронт. Роман Исидорович взглянул в осунувшееся, с отросшей за несколько дней щетиной, лицо Подгурского и жестом остановил лейтенанта.

– Ну как дела, братцы? – повернулся он к матросам. – Не поджарил вас еще японец? Вижу, не поддаетесь. Как думаете, выдюжим? Не уйдем с Высокой?

– Так точно, ваше превосходительство, – вразнобой отвечали матросы, – это мы его жарим, почитай, третий день. А уйти, – как можно, коль наш генерал с нами.

– Молодцы, братцы, – крикнул генерал и, не скрывая нахлынувших чувств, стал по очереди обнимать минеров. – Спасибо, спасибо, родные! От всей благодарной России спасибо…

Из близлежащих окопов начали высовываться стрелки, и воздух огласило неожиданное ликующее «ура».

Кондратенко повернулся к Ирману:

– Надо представить наиболее отличившихся к награде. Сегодня ночью сам вручу, если японец позволит. Да, кстати, как у вас дела с питанием и эвакуацией раненых? Как с харчем, борода? – повернулся генерал к невысокому, заросшему густой рыжей растительностью стрелку неопределенного возраста. Солдат вначале оробел: шутка ли, генералу отвечать надо. Но, встретив доброжелательный взгляд Романа Исидоровича, тут же приободрился:

– Благодарствуем, ваше превосходительство, с утра по полбанки консервы получили, опять же сухари… Некогда пожевать только…

Солдат широко улыбнулся, обнажив здоровые крепкие зубы, и сразу стало видно, что он еще очень молод.

Разговор прервал нарастающий свист японского снаряда. Все бросились врассыпную. Чьи-то сильные руки подхватили Кондратенко и втолкнули его в низенький тесный блиндаж. Сверху раздался один взрыв, второй, третий… Наконец все стихло.

– Ну, сейчас полезут, – приглушенно сказал Стемпневский, отряхиваясь от сыпавшейся земли, – теперь не до ужина…

Капитан оказался прав. Генерал Ноги решил окончательно разделаться с Высокой и бросил в бой сразу две тысячи солдат. Сомкнутым строем, при развернутых знаменах, с офицерами впереди японцы двинулись в гору. Командовал наступавшими лично генерал Матсумура. В последних лучах заходящего солнца психическая атака выглядела особенно зловеще. Казалось, неудержимая сила в одно мгновение сметет горстку смельчаков, окопавшихся на склонах Высокой. Роман Исидорович видел, как насторожились, замерли в напряжении люди. У него и самого к сердцу подступил неприятный холодок. Но с первым же выстрелом страх прошел. Уже можно было видеть перекошенные от ярости лица японских солдат, когда тихо выстрелил, скорее, хлопнул минный аппарат. Длинное тело торпеды, описав крутую дугу, врезалось в самую гущу врагов. Чудовищный взрыв разорвал колонну надвое. И сразу на дрогнувших японцев обрушился шрапнельный огонь. В сплошной стене наступающих стали возникать просветы, колонны остановились. Но психическая атака не закончилась, она повторялась еще и еще раз. После третьей, когда на Высокую подошли три резервные роты и положение несколько упрочилось, Кондратенко покинул позиции, надеясь в душе, что атаки японцев окончательно захлебнулись. В тыл срочным порядком отправляли раненых. Их на руках спускали с юго-восточного склона и тут же грузили на стоящие у подножия самодельные платформы. Платформы эти вместе с узкоколейкой остались еще со времени подвоза сюда морских орудий.

Ерофеев, посланный вперед для выяснения причин возникшего шума, вернулся и, невесело улыбаясь, доложил:

– «Дубинушка», ваше превосходительство…

Действительно, люди, облепившие, как муравьи, платформы, с родной песней толкали их в сторону далеких огней Артура.

Едва Кондратенко успел добраться до штаба западного участка, как японцы опять возобновили атаки. Тут уж некогда было думать о награждениях. Пришлось срочно заняться поисками новых резервов. В два часа ночи противнику все-таки удалось прорвать первую линию обороны и завязать бой на второй. В шесть часов утра штурмовая колонна, личный состав в которой успел уже трижды поменяться, пополненная резервами в четвертый раз, прорвалась через вторую линию траншей к блиндажам. Вспыхнул рукопашный бой. У Кондратенко даже мелькнула горькая мысль, что Высокая пала, но десантная рота моряков, в последний момент направленная с восточного участка, спасла положение. Моряки обрушились на завязших в рукопашной японцев как снег на голову. Атака была сокрушающей. Противник бежал, оставив не только вторую, но и первую линию обороны. Не последнюю роль здесь сыграл прекрасно организованный отсечной огонь с флангов.

Позже сами японцы в официальной истории признаются, что к этому моменту их подразделения на горе потеряли связь с тылом. Это не позволило японскому командованию вовремя подбросить резервы. Да и сами войска, лишившись почти всех офицеров, стали неуправляемы и легко поддались панике. Там же будет записано: «…находясь под орудийным и ружейным огнем неприятеля с фронта и флангов, осыпаемая градом бомбочек, колонна была почти целиком уничтожена».

Начался новый день. Артиллерийский обстрел горы усилился. На сей раз эффективность огня была более высока. Объяснялось это тем, что к началу артиллерийской подготовки у японцев стал действовать корректировочный пункт на горе Длинной. Кроме того, там же были оборудованы несколько пулеметных точек, которые своим огнем практически парализовали всякое движение на русских позициях. В этих условиях Кондратенко блестяще проводит весьма рискованный, но необходимый маневр: днем, на глазах неприятеля, он полностью заменил гарнизон Высокой. Новым комендантом горы был назначен штабс-капитан Сычев. Несомненно, шаг этот был рискованный, но не безрассудный. Еще утром полковник Ирман докладывал, что обороняющиеся понесли большие потери, измучены непрерывными боями. В 16-й роте выбыло более половины личного состава. Генерал понимал, что не спавшие три ночи, полуголодные люди не выдержат очередного штурма. Когда ему доложили, что поднявшаяся в 9 часов в атаку японская пехота остановлена весьма слабым ружейным огнем, он убедился, что японцы пока не в состоянии ударить по-настоящему, и понял, что надо, не теряя времени, производить смену. Немедленно поставили дымовую завесу, мешавшую прицельному огню с Длинной горы. Смена прошла организованно и быстро.

Вечером, сам не спавший вторую ночь, Кондратенко поехал на Высокую проверить исполнение своих указаний. Вновь, как и сутки назад, его прибытие на позиции «ознаменовалось» очередной серией японских атак, но уже было видно, что Ноги бросает в бой последние резервы. Такое положение вещей Романа Исидоровича устраивало. Всю свою энергию в эту ночь он направил на организацию отпора потерявших ярость японских атак. На гору постоянно подходили резервы. С восточного фронта он перебросил два пулемета и скорострельное орудие. Весь Артур работал на Высокую. И не напрасно. К утру 9 августа Ноги окончательно увяз в бесплодных попытках прорвать здесь русскую оборону. Кондратенко же, умело маневрируя резервами и огневыми средствами, постепенно склонял чашу весов на свою сторону. Последний его маневр, впоследствии прославивший русских артиллеристов, поставил победную точку во втором штурме.

Когда с постов Голубиной бухты доложили, что у подножия горы скопилась огромная масса японских пехотинцев, генерал приказал снять с Ляотешаня одну батарею и скрытно перебросить ее для удара во фланг накапливающейся группировке. Артиллеристы штабс-капитана Ясенского блестяще выполнили приказание: скрываясь за сплошной стеной гаоляна, они на руках выкатили орудия для ведения огня прямой наводкой и в упор ударили по врагу. Мастерство русских артиллеристов всегда вызывало восхищение даже у противника, но теперь… В считанные минуты от трех японских батальонов остались только воспоминания.

«Наиболее блестящий образчик артиллерийского искусства, какой я когда-либо видел, дала русская батарея 9 сентября. От картечи этой батареи не ушел ни один солдат из наступающего отряда», – писал об этом эпизоде сражения в книге «Великая осада» Норригард, английский корреспондент при армии Ноги.

Второй штурм Артура закончился новым поражением японской армии. Убедительно показывает это соотношение потерь только в боях за Высокую: с японской стороны – свыше шести тысяч солдат и офицеров, с русской – ровно в шесть раз меньше. В одной из бесплодных атак погиб командир 1-й бригады генерал-майор Яммато. Позднее японцы сами признают, что из 23 рот, предназначенных для штурма, после боев нельзя было сформировать и трех.