Текст книги "Душа и слава Порт-Артура"

Автор книги: Сергей Куличкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

Правда, в руках оборонявшихся оставались еще позиции на Волчьих горах. Волчьи горы представляли собою ряд небольших высот, дугой огибающих Порт-Артур. Начинаясь на правом фланге горными группами Дагушань и Сяогушань, они тянулись до бухты Десяти Кораблей. Здесь заранее была выбрана 12-верстная позиция. Но за недостатком времени, а более из-за того, что отвечал за нее Фок, дооборудование позиции так и не было закончено. Центром узла обороны служила Поворотная гора. Вправо от горы шел восточный участок. Здесь распоряжался командир 14-го пехотного полка полковник Савицкий. Под его началом находились семь батальонов пехоты, одна конно-охотничья команда и 32 скорострельные пушки. Левый фланг защищал отряд генерала Надеина в составе четырех батальонов пехоты, трех охотничьих команд и восьми орудий. По сравнению с армией Ноги силы были, конечно, ничтожны. Но, учитывая опыт предыдущих боев, можно было предполагать, что и здесь японцы застрянут надолго.

Однако генерал Фок остался верен себе. Объезжая позиции перед боем, он намекал начальникам отрядов, что не ждет от них упорного сопротивления. Поэтому неудивительно было то благодушие, царившее на Волчьих горах 16 июля. Окопы недооборудованы, огневые позиции батарей не укреплены и даже не расчищены от гаоляна секторы обстрела. Японцы затихли, готовясь к решительной атаке. Фок принял это молчание за очередную длительную передышку.

Ранним утром 17 июля начался сильнейший обстрел русских позиций. Канонада с небольшими перерывами продолжалась почти весь день. Тем временем японская пехота накапливалась в густых зарослях гаоляна и приблизилась к русским позициям на 300–400 шагов. В 8 часов вечера с этого короткого расстояния японцы бросились в атаку, сбили 14-й полк с Поворотной горы и, прорвавшись в центр, решили дело в свою пользу. Савицкий не отдавал приказа к отступлению – войска бежали сами.

Генерал Ноги, рассчитывая на плечах отступавших ворваться в город, бросил в преследование все свои резервы, но просчитался. Начальник левого участка генерал Надеин, собрав из разрозненных отступающих подразделений мобильную группу и подкрепив ее 16 скорострельными орудиями, задержал рвущихся в Артур японцев, что позволило основным силам оторваться от противника и уйти под защиту крепостных батарей. Впервые форты крепости открыли огонь на сухопутном фронте.

Кондратенко отходил в Артур со своим 25-м полком. За ним организованно двигался 26-й полк. Измученный бессонницей и последними неудачными боями, Роман Исидорович с трудом пытался подавить раздражение, готовясь к встрече со Стесселем. Сзади, на Волчьих горах, раздавалась глухая канонада, и каждый разрыв острой иглой вонзался в сердце. Стессель встретил 7-ю дивизию на линии фортов, батареи которых периодически изрыгали в сторону врага всплески огня.

Завидев впереди генеральскую свиту, передовая рота подтянулась и бодро грянула песню. За ней приободрились и остальные. Роман Исидорович улыбнулся. Песня сразу прогнала тоску. Молодцевато подтянувшись, он поскакал вперед. Скоро перекатами, от роты к роте, понеслось дружное «ура!».

Стессель не стал выслушивать доклада, а на просьбу Кондратенко повернуть свои полки на помощь 4-й дивизии только махнул рукой:

– Все теперь в вашей власти, но, думаю, это не имеет смысла. Дивизия уже оставила позиции…

Начальник укрепрайона не шутил: днем приказом по гарнизону генерал Кондратенко был назначен начальником сухопутной обороны крепости.

Стессель оказался прав. Роман Исидорович не успел помочь 4-й дивизии, полки которой уже отходили к экспланаде крепости.

Боем 17 июля закончилась полевая война на Квантунском полуострове.

Глава 5
Перед вражеским наступлением

С занятием японцами передовых позиций всем в крепости стала очевидна неминуемая близость предстоящего штурма.

К этому дню Порт-Артур представлял собою уже достаточно подготовленную к обороне крепость. На вооружении было 646 орудий и 62 пулемета, из них 350 орудий – крепостных, 186 – морских, 67 – полевых скорострельных и 43 – старых китайских. 514 орудий и 47 пулеметов были установлены на сухопутном фронте, 123 орудия и пять пулеметов на приморском, девять орудий и десять пулеметов находились в резерве. Из общего числа орудий только 112 были калибром от 6 дюймов и выше. Снарядов имелось около 300 тысяч, то есть примерно по 400 на орудие, но распределялись они по калибрам крайне неравномерно. Особенно плохо были обеспечены боеприпасами малые калибры, а они составляли большинство артурской артиллерии. Тревожило также сравнительно небольшое количество гаубиц и мортир, необходимых для столь сильно пересеченной местности. Но если учесть, что к началу войны крепость имела готовыми к действию всего 116 орудий, из которых лишь восемь находилось на сухопутном фронте, нынешнее состояние артиллерии можно было считать удовлетворительным.

Гарнизон крепости к началу осады насчитывал более 50 тысяч нижних чинов и около тысячи офицеров. Сюда входили девять стрелковых полков (4-й и 7-й дивизий), три запасных батальона и несколько отдельных рот, то есть около 30 тысяч нижних чинов и 400 офицеров. В крепостной артиллерии, отдельных бригадах, дивизионах, инженерных войсках служило 7500 солдат и 150 офицеров. В различных штабах и учреждениях числилось еще 4000 нижних чинов и 100 офицеров. Личный состав эскадры и Квантунского экипажа превышал 10 тысяч человек.

Конечно, такой гарнизон был недостаточен для обороны более чем 30-верстного сухопутного фронта, приморских позиций и морских коммуникаций, да и к длительной осаде он был слабо подготовлен.

На сухопутном фронте имелось мало укреплений долговременного типа. Располагались они в одну линию, что не гарантировало от прямого поражения артиллерией противника жизненно важных пунктов крепости. Большинство фортов и укреплений оставались недостаточно замаскированными, в тактическом отношении располагались неправильно.

В крепости не было дорог для своевременного маневра войсками и артиллерией, да и сам подвижный артиллерийский резерв, по сути дела, отсутствовал.

Особенно плохо дело обстояло с управлением. Телефонная связь, проложенная в основном по поверхности, была легкоуязвима, привязные аэростаты наблюдения отсутствовали. Все управление осуществлялось в основном через связных.

Многое доделать не успели. И все-таки к началу осады крепость была сильна. Сильна тем, что за короткий срок на голом месте возникла достаточно укрепленная линия обороны. И конечно же сильна своими людьми – солдатами и офицерами, моральный дух армии даже после первых неудач оставался высок. Портартурцы – в основной своей массе кадровые солдаты и матросы в возрасте до 30 лет – прошли хорошую военную подготовку, отличались крепким здоровьем, выносливостью, были обстреляны и не боялись врага, знали, что японца можно бить.

Все это, вместе взятое, стало для вновь назначенного начальника сухопутной обороны крепости генерала Кондратенко определяющим в его дальнейшей деятельности. Только безусловная уверенность в своих силах, четкая организация и искоренение каких бы то ни было пораженческих настроений могли спасти крепость. С этого времени и стала крылатой в среде портартурцев его любимая фраза: «Гарнизон крепости не сдается, но погибает вместе с ней…», – которую Роман Исидорович неустанно повторял всем и везде: офицерам своего штаба, солдатам в окопах, морякам в порту…

Крепость готовилась к отпору. Кондратенко вновь окунулся в организационную лихорадку. Предстояло выдержать серьезный бой при утверждении новой организации сухопутной обороны крепости. В принципе согласный с новой схемой, Роман Исидорович добивался самостоятельности в решении вопросов сухопутной обороны. Вся она делилась на два фронта – приморский и сухопутный. Сухопутный подразделялся на две части. Первая включала территорию от Крестовой горы до форта № 5 и заканчивалась редутом Белый Волк. Не без труда, преодолевая яростное сопротивление Фока, назначенного командиром общего резерва, добился Роман Исидорович утверждения начальниками первой и второй частей обороны своих подчиненных. Эти должности заняли командиры бригад 7-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии генерал-майоры В. Н. Горбатовский и К. В. Церпицкий.

На фронте установилось относительное спокойствие. Изредка крепостная артиллерия обстреливала вражеские позиции, да охотничьи команды вели постоянную разведку. Затишье позволило Кондратенко вывести на позиции войска согласно новой диспозиции быстро и организованно. На правом участке передовых позиций, у гор Дагушань и Сяогушань, сосредоточилось 12 рот с восемью орудиями, в центре 20 рот, четыре охотничьи команды и 18 орудий. Основные силы были выведены на крепостные верки первой части обороны – 50 рот с 30 орудиями и второй части – 36 рот с 16 орудиями. В резерве у Фока остались два полка 4-й дивизии, сотня казаков и 24 орудия.

Распределив войска по оборонительным рубежам, Кондратенко отдал приказ использовать каждый час передышки для совершенствования инженерного оборудования позиций. Сам он сутками не покидал форты и сооружения. Замелькала по крепости, порту, укреплениям знакомая маленькая фигурка в пропыленном мундире. Вновь по вечерам в небольшом домике генерала собирались единомышленники, чтобы за ужином решать неотложные вопросы, намечать план работ на следующий день. Горячился вспыльчивый подполковник Рашевский, как обычно, оставался собранным и спокойным подполковник Науменко. От инженерных вопросов переходили к оперативным, от них – к сугубо техническим, обсуждая предложение присутствующего тут же лейтенанта Подгурского о новом использовании морских мин. Но в отличие от витгефтовской коллегиальности здесь чувствовалась твердая направляющая рука опытного руководителя. Последнее слово всегда оставалось за Кондратенко. Он не навязывал своего мнения, но, выслушав множество аргументов, всегда выделял главное, нужное именно сейчас, и мало кто из присутствующих на таких совещаниях мог возразить генералу.

После ухода гостей, оставаясь один, Роман Исидорович продолжал анализировать события ушедшего дня, планировал буквально поминутно следующий, всякий раз с горечью чувствуя нехватку времени.

«Сколько тебе, генерал Кондратенко, его ни давай, все будет мало, – думал он. – Но что поделаешь?.. Столько вопросов, и все безотлагательны. Вчера приказал на хребте между Угловой и Высокой поставить дополнительно шесть орудий, сделать на обратных скатах укрытия для артиллеристов. Сегодня поднимали с затонувших японских брандеров митральезы для установки на передовых позициях. Завтра надо усилить Угловые горы двумя-тремя обстрелянными ротами, да и офицеров бы туда поопытней. И все надобно согласовывать со Стесселем, уговаривать, просить…»

И еще был один больной вопрос. Пора, уже давно пора ставить на место зарвавшихся инженеров, обозников. В крепости накануне штурма продолжало процветать взяточничество, казнокрадство. Кондратенко с горечью замечал, как некоторые из инженеров продолжают видеть даже в лихую для Родины годину одну цель – обогащение. Еще весной он писал жене: «Наши военные инженеры совершенно не помогают войскам в скорейшем создании блиндажей и вообще не идут навстречу интересам войск, а заняты почти исключительно казнокрадством. Поэтому инженеры ведут только те работы, на которые можно нанять китайцев, причем число нанятых китайцев в своих отчетах для получения денег увеличивают страшно и таким образом наживаются. Те же работы, на которых участвуют только войска, инженеры тормозят. Такова же и деятельность интендантства: недостает обуви, обмундирования, снаряжения, часть людей ходит в порванных валенках, принесенных из дома…»

Сейчас, ввиду более тесной осады, подобных безобразий почти не осталось, но и вскрывающиеся изредка факты поражали своим цинизмом. Роман Исидорович уже не раз имел стычки с начальником инженеров крепости полковником Григоренко. Тот был, видимо, настолько запутан своими подчиненными, что либо отделывался пустыми обещаниями, либо покрывал стяжателей. Стессель же, которому по новой организации был непосредственно подчинен начальник инженеров, на жалобы и рапорта Кондратенко никак не реагировал. Стессель, впрочем, и сам не отличался разборчивостью в средствах. Кроме того, он по-прежнему был увлечен борьбой за власть в высших сферах: «упразднял», по его собственному выражению, коменданта, грозил гражданскому комиссару области подполковнику Вершинину, отчитывал командира порта и даже командующего эскадрой.

Позднее, на суде, он признается, что ему приходилось сражаться не только с японцами, но и с комендантом крепости, командиром порта, начальником эскадры и гражданским комиссаром.

И все-таки неурядицы и безобразия не смогли перечеркнуть общего энтузиазма и героизма защитников крепости. Основная масса военных инженеров работала не покладая рук. Проводниками идей Кондратенко, творчески мыслящими исполнителями зарекомендовали себя подполковники Рашевский, Крестинский, инженер-капитан Зангенидзе. Их умом и сердцем, а также тысячами солдатских рук создавались артурские укрепления. Город превратился в крепость, гражданская жизнь замерла. Закрылось большинство магазинов, русско-китайский банк, школы, стали ненужными почта и другие учреждения. Да и самих жителей в городе из 50 тысяч осталось не больше 14. Из них только 2 тысячи русских. Но если замерла частная жизнь, то помощь фронту возрастала. Были расширены и дооборудованы мастерские в порту для ремонта вооружения и выделки боеприпасов. Во многих домах организовали госпитали.

В черте города на каждом шагу встречались парные гражданские патрули. Еще после Цзиньчжоу из мужского населения Порт-Артура, способного носить оружие, сформировали три дружины, по пятьсот человек каждая. Прошедшие краткий курс обучения дружинники, вооруженные винтовками, несли вспомогательную службу. Особой сплоченностью отличалась первая дружина, состоящая из портовых рабочих. Два батальона дружинников работали на строительстве оборонительных сооружений. Роман Исидорович вспомнил, как долго пришлось убеждать Стесселя подписать приказ о формировании летучей почты из 60 гражданских лиц и десяти солдат. Позднее они будут просто незаменимы.

Наступали тяжелые времена осады. Фортам и укреплениям предстоял экзамен на прочность. Не все было сделано, как надо, подготовлено к обороне, но при сложившихся условиях вряд ли кто мог сделать больше, чем Кондратенко. Сам Роман Исидорович не склонен был преувеличивать свою роль в огромной работе, которую проделали за несколько месяцев солдаты, матросы, офицеры, гражданское население крепости, но все защитники Порт-Артура считали именно его вдохновителем всего положительного, что успели сделать.

Много позднее это общее мнение выразит один из артурцев, Я. У. Шишко, который в своих воспоминаниях запишет:

«… То, что не было сделано за семь лет, Кондратенко, насколько это было возможно, создал в несколько месяцев. Его мыслями, его трудами, его настойчивостью явились целые укрепления там, где не предполагалось ничего строить, как, например, на горах Угловой, Высокой, Длинной и прочих, на которые впоследствии противник вел настойчивее всего свои штурмы… под которыми он положил десятки тысяч жертв, чтобы взять их».

В те июньские дни Кондратенко понял, что ему как начальнику сухопутной обороны недостаточно готовить только укрепления. Главная сила крепости заключалась в людях – солдатах, матросах, офицерах. Объезжая каждодневно позиции, беседуя с солдатами, он видел, что люди морально готовы к трудной борьбе, верят в себя, и эту веру ему необходимо в них поддержать.

22 августа 1904 года он отдает приказ по войскам сухопутной обороны:

«17 июля части войск 4-й и 7-й дивизий выдержали славный, но неравный бой с противником на передовых позициях. Нас было только 17 тысяч, а противник втрое сильнее – у него было 50 тысяч, мы имели только полевую артиллерию, противник же имел, кроме полевой, еще осадную.

Теперь с отходом к крепости положение наше изменилось неизмеримо к лучшему – силы наши более чем удвоились; противник же, ослабленный предыдущими боями, едва ли мог значительно усилиться. Вместо скороспелых окопов, как то было на передовых позициях, мы имеем здесь преимущество долговременных сооружений, обеспеченное со всех сторон от атаки; вместо тонких шрапнельных укрытий имеем во многих местах безопасные казематы и надежные блиндажи; кроме полевой артиллерии, имеем сильную крепостную артиллерию, увеличенную многочисленными орудиями флота. Поэтому если с передовых позиций мы еще могли податься к крепости, то теперь мы имеем полную возможность отразить и уничтожить врага. Никакой штурм нам не может быть страшным, если мы решимся до конца выполнить данную нами присягу. Во время ночного штурма ни при каком случае не надо теряться: если случится где-либо частный прорыв противника между укреплениями, то таковой ровно ничего не значит, так как соседние форты обеспечены от атаки со всех сторон; против же прорыва у нас имеются всегда сильные резервы, которые успеют вовремя опрокинуть врага и закрыть прорыв. Необходимо во что бы то ни стало держаться на своих местах до дневного света. С рассветом же наш страшный ружейный и пушечный огонь отгонит не только 50-тысячную, но хотя и 100-тысячную вражью силу, после чего войска крепости перейдут в наступление и добьют дерзкого врага».

Отдавая этот приказ, Роман Исидорович чувствовал, что японцы со дня на день начнут активные действия: время работало сейчас на них. Только нерешительность барона Ноги все еще задерживала наступление.

Осадная армия генерал-лейтенанта Ноги, состоящая из трех дивизий, двух резервных пехотных бригад, одной артиллерийской, двух отрядов морской артиллерии и саперного батальона, обложила крепость с суши. Всего Ноги имел, не считая специальных войск, 50 тысяч штыков и более 400 орудий, 200 из которых были осадными. Располагались войска в шести-восьми верстах от русской оборонительной линии: справа – 1-я дивизия, в центре – 9-я и на левом фланге – 11-я.

Учитывая опыт предыдущих боев, Ноги при наличии полностью укомплектованной, хорошо вооруженной армии все-таки не решался начать наступление и поджидал подкреплений, особенно в артиллерии. Неизвестно, сколь бы продолжалось это выжидание, если бы не полученный им категорический приказ командующего Маньчжурской армией. В нем маршал Ояма предлагал немедленно, не дожидаясь подкреплений, начинать штурм крепости, ибо длительная осада исключала возможность использования армии Ноги в предстоящем Ляоянском сражении.

25 июля японцы, сосредоточив на северо-восточном фронте крепости осадную артиллерию, впервые стали обстреливать укрепления и город. Был воскресный день. На Базарной площади еще с утра собралось немногочисленное население осажденной крепости, подходили строем войска, моряки Квантунского экипажа. С прибытием Стесселя, Смирнова, Кондратенко, других генералов начался торжественный молебен об избавлении крепости «от труса, потопа, огня, меча и иноплеменной брани». Гром выстрелов, визг и разрывы снарядов по случайности совпали с пением молитв и звуками «Коль славен».

Впечатление было настолько сильным, что, несмотря на черные султаны разрывов, присутствующие замерли в восторженном благоговении. Только крики и стоны раненых вывели людей из оцепенения. Они бросились в разные стороны. Смешались картузы мастеровых, бескозырки и фуражки военных, женские платки и шляпки. Через несколько минут площадь опустела. Японцы продолжали методический обстрел. Снаряды рвались, не давая поднять с земли раненых. Через некоторое время огонь в городе несколько стих. Хотя на внутреннем рейде и особенно по периметру рубежей обороны возникали всполохи разрывов, спокойствие постепенно возвращалось в осажденную крепость. Засуетились санитары, быстро строились во взводные колонны солдаты и прямо в праздничном обмундировании уходили на крепостные верки.

В парадной форме прибыл в штаб и генерал Кондратенко.

– Как дела на укреплениях? – был первый его вопрос к Науменко.

– Везде огонь, но, как мы и предполагали, особенно бьют по передовым, только не в центре, а на Дагушане.

Одновременно с бомбардировкой города японцы открыли сильный огонь по Дагушаню и Сяогушаню. Эти горные массивы с крутыми, обрывистыми скатами, казалось, самой природой предназначались стать неприступными редутами. Кондратенко знал, что с гор хорошо просматривается тыл японской армии, что именно поэтому там установлены наблюдательные посты для корректировки стрельбы корабельной и крепостной артиллерии. Но знал он и то, что укрепления на горах успели возвести только полевого типа. А против артиллерийского огня траншеи с проволочными заграждениями – зашита слабая. Главное же, так и не успели закрыть шесть орудий на Дагушане и два на Сяогушане. Вот эти-то орудия теперь на открытых позициях подвергались безжалостному расстрелу.

Оставалась слабая надежда на пехоту. Точнее – на те резервы, которые можно будет в критический момент подвезти на передовые позиции, ибо рассчитывать на длительное сопротивление восьми дагушанских и шести сяогушанских рот не приходилось. Слишком велико было преимущество японцев: уже из первых разведданных стало ясно, что против трех русских батальонов Ноги бросил всю 11-ю дивизию.

«Сразу ехать за резервами, пожалуй, не стоит, – думал Роман Исидорович, вглядываясь в изученную до последней черточки карту сухопутного фронта. – Рано. Еще не прояснилась обстановка. Да и откажет Стессель. Сейчас вся надежда на сибиряков…»

И сибиряки не подвели. Когда в седьмом часу вечера первые цепи японцев поднялись в атаку, вдруг ожили, казалось, окончательно разрушенные блиндажи и траншеи Дагушаня, загрохотал Сяогушань. Поредевшие гарнизоны мужественно встретили врага, обрушив на него град пуль, а то и просто камней. Японцы, неся большие потери, с трудом заняли передовую траншею, но, поражаемые в упор, не выдержали и побежали. Наступившая ночь прекратила бой.

С получением первых известий о прекращении огня Кондратенко поспешил за резервами. Однако в штабе крепости никто не хотел об этом и слышать. Стессель, напуганный дневной бомбардировкой, сославшись на недомогание, уехал домой. А взявший бразды правления Смирнов обрушился на Романа Исидоровича с упреками в нерешительности. С трудом удалось уговорить его обратиться к морякам за огневой поддержкой на случай будущих атак.

26 июля бомбардировка города, порта, передовых позиций возобновилась. Положение на горах становилось угрожающим. К счастью, к 11 часам в бухту Тахэ вошел крейсер «Новик» в сопровождении канонерок «Бобр» и «Гремящий», а также семи миноносцев. Сначала они своим огнем разметали японцев, находящихся на скатах Дагушаня и Сяогушаня. Затем перенесли его на батареи противника. Атака захлебнулась и не возобновлялась до тех пор, пока появившиеся японские броненосец и четыре крейсера не вынудили русские корабли отступить. В который раз пошла в атаку японская пехота, в который раз откатилась назад и вновь начала наступление. Сибирякам стало казаться, что в строй встают мертвые, настолько быстро вместо разбитых японских рот подходили новые.

Наконец в середине дня японцы поднялись на вершину горы и ворвались на артиллерийские позиции. Здесь они в полной мере познали, что такое русская штыковая атака. Бросившиеся на выручку артиллеристам стрелки буквально смахнули с вершины японцев. В рукопашную поднялись и оставшиеся в тылу у японцев солдаты охотничьей команды. Но и потери русских были немалые. К вечеру на Дагушане осталось чуть больше роты стрелков да кучка артиллеристов. Люди были настолько утомлены непрерывными боями, что засыпали среди неубранных тел врагов и своих погибших товарищей.

Кондратенко дважды просил у коменданта крепости подкреплений. И дважды получал отказ. Ночью японцы еще два раза пытались атаковать позиции на Дагушане, но дневные неудачи настолько сломили их, что попытки эти были очень робкими. В два часа ночи, так и не получив подкреплений, русские войска ушли с Дагушаня.

На Сяогушане положение было не лучше. Однако здесь японцам так и не удалось подняться выше первых окопов.

Наступил третий день боев. Все свои силы японцы сосредоточили на Сяогушане. Положение оборонявшихся осложнилось еще тем, что японцы с дагушанских позиций стали обстреливать их из полевой артиллерии. Но все-таки русские войска продержались до ночи.

За время нескольких дней этих боев Кондратенко постарел на годы. Второй раз в своей жизни он видел, как теряется инициатива, как гибнут люди только из-за того, что старший начальник отвергает его просьбу подтянуть резервы. «Или добьюсь у Стесселя полного контроля над резервами, или откажусь от командования сухопутным фронтом, – думал он, получив очередное донесение с передовой. – Но тогда назначат Фока или Смирнова. Первый через месяц сдаст крепость. Второй, несмотря на свои две академии, недалеко ушел от Стесселя… Ладно, потерплю. Дальше видно будет, а пока надо спасать людей».

Через час к Смирнову пришла депеша, в которой Кондратенко писал:

«Дагушань сильно обстреляна нашей артиллерией, но обратно занять ее вряд ли возможно, ввиду большого скопления японцев в деревнях около Дагушаня. Сяогушань занята тремя ротами. Одно орудие лопнуло, у другого нет снарядов; подвоз снарядов невозможен, так как дорога обстреливается со стороны побережья, куда уже подобрались японцы и таким образом массами окружили Сяогушань. Полагал бы до рассвета увести роты в крепость, чтобы их сохранить».

Ответ пришел незамедлительно, но лучше бы его не было. Смирнов приказывал не только обороняться, но утром следующего дня отбить Дагушань. Это попахивало авантюрой. Кто знает, что из нее вышло бы, но около часа ночи японцы опередили события и пошли на решительный штурм. Под натиском превосходящих сил русские отступили в крепость. За три дня боев артурцы потеряли 450 солдат и офицеров, потери японцев составили около 1500 человек.

Бомбардировки последних дней подтолкнули наконец к действию артурскую эскадру.

Офицеры, жаждавшие активных действий, открыто говорили в Морском собрании: «Небось теперь поймут, что артурский бассейн – это могила эскадры… Могила – еще ничего. А вот если преждевременная смерть, а затем воскресение под японским флагом? Вот это уже хуже…»

Со времени последнего выхода, 16 июня, прошло более месяца, а на флоте ничего не изменилось. Продолжался обмен телеграммами между наместником и командующим эскадрой. Алексеев не переставал приказывать при первой же возможности выходить в море и прорываться во Владивосток, Витгефт под различными предлогами выход откладывал, а в одной из телеграмм прямо написал: «Не считаю себя способным флотоводцем, командую лишь в силу случая и необходимости по мере разумения и совести до прибытия командующего флотом…»

После этого Алексееву стало окончательно ясно, что без категорического приказа Витгефт так и не решится на прорыв. Флот же следовало спасать. 18 июля он потребовал: «…Принимая во внимание, что поддержка Артуру может быть оказана не ранее сентября и что Балтийская эскадра может прибыть сюда только в декабре, для артурской эскадры не может быть другого решения, как напрячь все усилия и энергию и, очистив себе проход через неприятельские препятствия, выйти в открытое море и проложить себе путь во Владивосток, избегая боя, если позволят обстоятельства».

И опять Витгефт молчал.

Последнюю телеграмму он получил в первый день бомбардировки: «Вновь подтверждаю… К неуклонному исполнению. Вывести эскадру из Порт-Артура… невыход эскадры в море вопреки высочайшей воле и моим приказаниям и гибель ее в гавани в случае падения крепости лягут тяжелой ответственностью перед законом, лягут неизгладимым пятном на честь родного флота и Андреевский флаг. Настоящую телеграмму сделать известной всем адмиралам и командирам».

Дальше тянуть было невозможно, тем более что бомбардировка порта и внутренней гавани прошла не безболезненно. Получили незначительные повреждения броненосцы «Цесаревич» и «Ретвизан». Едва затихла стрельба, Витгефт собрал на «Цесаревиче» последнее совещание. Объявив флагманам волю царя и приказ наместника, он назначил выход на 28 июля. В тот же день приказ был разослан по кораблям.

В ночь на 28 июля корабли, назначенные на прорыв, полностью приняли топливо, запасы продовольствия и боеприпасы. В этот час всеобщего подъема на кораблях раздавались возгласы: «Давно бы так!.. Молодчага Витгефт!»

28 июля в 8 часов 50 минут утра на «Цесаревиче» был поднят сигнал: «Флот извещается, что государь император приказал идти во Владивосток». Эскадра вслед за тралящим караваном вышла в море. Впереди с отрядом из восьми миноносцев шел крейсер «Новик», за ним броненосцы «Цесаревич», «Ретвизан», «Победа», «Пересвет», «Севастополь», «Полтава». Дальше крейсера «Аскольд», «Диана», «Паллада». Замыкало строй кильватера госпитальное судно «Монголия».

В 10 часов 30 минут тралящий караван был отпущен домой, а еще через час в поле видимости появились главные силы японцев: четыре броненосца и шесть броненосных крейсеров. Адмирал Того заранее был извещен, какие русские корабли вышли в море и каким курсом идет эскадра. Конечно, надеяться на то, что удастся без боя осуществить прорыв, было просто бессмысленно, но в неизбежном сражении Витгефт имел шансы на успех. Силы противоборствующих сторон были примерно равны: русские имели превосходство в артиллерии главного калибра, а японцы – в скорости хода кораблей.

Русская эскадра, несколько перестроившись, продолжала двигаться вперед. Крейсер «Новик» перешел в конец кильватерной колонны, так как появились вспомогательные отряды японской эскадры. Главные силы японцев старались перерезать курс русским кораблям, остальные отряды, по три-четыре крейсера, шли с ними параллельными курсами, постепенно окружая их. Свободным оставался только путь в Артур. Своим маневром адмирал Того как бы предлагал повторить 10 июня.

В половине первого с расстояния 70–80 кабельтовых японцы открыли огонь. Русские ответили. Завязалась перестрелка. Желая уйти от охвата и проскочить мимо японского головного отряда, Витгефт изменил курс влево. Конечно, имея целью прорыв во Владивосток, командующий русской эскадрой поступил правильно. Однако этот маневр вывел противника на контркурсы, что явно ухудшало возможности стрельбы с русских кораблей, ибо японцы шли против солнца под острым углом.

Витгефт потерял преимущество в артиллерии. Но и Того после расхождения на контркурсах запоздал с разворотом. В результате русская эскадра оторвалась от противника, и в 13 часов 30 минут огонь прекратился. Японцы устремились в погоню, и, несмотря на преимущество в скорости, ни один из них ближе 70 кабельтовых к русской эскадре не приблизился.