Текст книги "На охотничьей тропе"

Автор книги: Сергей Омбыш-Кузнецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

– Ага! – удовлетворённо воскликнул Шнурков. – Изучали. Теперь придёте, голубчики, придёте, – и заскользил на лыжах к селу.

Ночь Тимофей спал беспокойно, ворочался с боку на бок. Ему всё казалось, что волки, попав в капканы, сорвали их со стержня и ушли в болота. Он соскакивал с постели и выходил на двор. Над деревней стояла полная луна, бронзовый свет её разливался по крышам домов, по заиндевелым деревьям, покрывал санную дорогу.

«Эх, и длинная же ночь!» – вздыхал Тимофей, закуривал и опять уходил в избу. А лишь луна упала за горизонт, он не стал ждать, когда гостеприимная хозяйка вскипятит чай, вышел в степь.

По обе стороны дороги тянулись опушённые инеем берёзовые колки. Тетерева, недавно выбравшись из-под снега после ночёвки, примостились на макушке деревьев. У ближнего тальника мышковала лиса. И всё это вызывало восторженные чувства у Тимофея. За долгие годы охоты где только не проложил он свою лыжню. Даже в степи в зимнее время охотник не чувствовал себя одиноким, находя в неприметных на первый взгляд картинках природы такую красоту, какую мог понять только путешественник или художник.

На пригорке, у дороги, прижались друг к другу с десяток молоденьких берёзок. Тимофей заметил, что одна из них надломилась, уронив верхушку в снег.

«Видно ветром сломило», – подумал Тимофей и, свернув с дороги, подошёл к берёзке, вытащил из кармана тряпицу и начал старательно перевязывать по надлому.

– Что, пострадала, берёзонька? – ласково говорил он, обматывая тряпку вокруг ствола. – Ну, ничего, подправим. До свадьбы всё заживёт. Ещё какой красавицей вырастешь. Лет через пяток буду мимо итти, обязательно присяду около тебя отдохнуть.

Наложив повязку на дерево, Тимофей удовлетворённо осмотрел его, не торопясь спустился с пригорка, пересек овраг и пошёл вдоль ряма.

Ещё издали он заметил, как у падали метался волк, пытаясь избавиться от мёртвой хватки капкана. Немного дальше, захваченный ловушкой, установленной на тропе, сидел второй волк и, подняв кверху острую морду, протяжно и тоскливо выл.

– Попались, голубчики. Сколько вор не ворует, а петли не минует, – удовлетворённо сказал вслух Тимофей, приближаясь к рвавшимся из капкана зверям.

Волк хищно оскалил зубы и сделал прыжок в сторону охотника, но цепь задержала этот бросок. Тимофеи с силой ударил сапёрной лопаткой в нос зверя, и он за мертво повалился на снег. Так же быстро было покончено с другим.

– А ведь убёг третий, – проговорил Шнурков, рассматривая крупный след, уходящий в сторону ряма. – Видать, матёрый волчина. Старый и похитрее. Но и ты не уйдёшь, голубчик…

Освободив из капканов, охотник оставил мёртвых волков на снегу и пошёл по следу зверя, волоча за собой овцу. Он долго бродил по ряму, определяя место логовища, в одном из овражков оставил приманку и установил капканы, предварительно окурив их пахучей богородской травой. Возвращаясь назад, замёл лыжню лисьим хвостом. Ничто теперь не выдаст, что сюда приходил человек. В деревню Тимофей возвращался вечером, согнувшись под тяжестью добычи, усталый, но довольный, вполголоса напевая любимую песню:

 
Эх ты, степь широкая,
Степь раздольная,
Широко ты, степь, пораскинулась…
 

* * *

Прошло ещё шесть дней, а волк не шёл на приманку. Он кружил вокруг соблазнительной овцы, оставляя на снегу следы, но близко не подходил. Тимофей, появляясь по утрам у овражка, начал терять уверенность и подумывал уже снять капканы, однако опыт подсказывал, что зверю с каждым днём всё труднее будет добывать пищу и голод заставит его, наконец, приблизиться к падали.

На седьмой день волк подошёл к овце и начал её рвать, наскоро глотая куски мёрзлого мяса. Вскоре он так увлёкся своим занятием, что забыл об опасности. Когда, насытившись, он ступил было на тропу, неожиданно тупо щёлкнули клещи капкана, лапу ожгла невыносимая боль. Зверь взвыл… Он метался из стороны в сторону, делая прыжки, но цепь не пускала, пытался зубами стянуть с лапы капкан и, наконец обессилев, лёг на снег, стараясь не шевелиться.

С наступлением утра волк почувствовал опасность. Ветер донёс до него запах человека. Зверь рванулся что было сил и, не обращая внимания на причиняемую боль, ещё и ещё. Наконец, почувствовав, что цепь оторвалась от стержня, на котором она вращалась, усталый зверь пошёл в степь, оставляя на снегу след трёх лап и борозду от капкана.

Шнурков сразу же понял случившееся. Закинув ружье за плечо, он быстро побежал на лыжах в сторону ушедшего зверя. Так было не раз, но он всегда настигал ускользнувшую добычу.

Ругая про себя хитрого зверя, охотник шёл и шёл вперёд. Примерно на пятом километре он заметил далеко впереди двигающуюся чёрную точку.

– А-а, серый, начинаешь сдавать, – сквозь зубы проговорил Тимофей, убыстряя бег лыж.

Но и он уже начал чувствовать усталость – пятьдесят лет прожитой жизни давали себя знать.

«Эх, лет бы десяток тому назад, ты бы далеко от меня не ушёл», – подумал Шнурков, вспомнив, как бегал наперегонки с молодыми лыжниками.

А волк уходил всё дальше и дальше. Когда охотник приближался, зверь ускорял бег, а оторвавшись от преследователя, ложился на снег и отдыхал. Однако с каждой лёжкой человек появлялся всё ближе. Волк вскакивал и, превозмогая усталость и боль в лапе, трусил по снегу.

Прошло ещё около часа. Охотник устал, по его лицу стекал ручейками пот, выбившиеся из-под шапки волосы смёрзлись в сосульки. Но и зверь уже не мог далеко оторваться от человека.

– Ну, ещё один бросок! – вслух проговорил Шнурков, будто подбадривая себя, и начал быстро, по полукругу, обходить серого. Тот свернул в сторону, направляясь к желтеющему невдалеке займищу.

– К камышам подался, – прохрипел охотник. – Не уйдёшь! – И, собрав все остатки иссякающих сил, увеличил скорость.

Расстояние между человеком и зверем быстро сокращалось, однако волк успел дойти до займища и скрыться в камышах.

Спускаясь со снежного бугра, Тимофей столкнулся с хищником. Сжавшись в комок, тот лежал в камышовом курене, положив голову на передние лапы. Охотник едва успел затормозить лыжи, как волк сделал прыжок к его сторону..

Гулко прозвучал выстрел – зверь сразу обмяк и свалился на твёрдую коросту снега.

– Матёрый!.. – проговорил Тимофей, поднимая хищника за передние лапы, и вдруг снова почувствовал себя таким же молодым, как двадцать лет тому назад.

Утром Тимофей пришёл на Лопушное, таща на плече три волчьих шкуры, а через два дня туда приехал председатель колхоза Пушков.

Поздоровавшись с охотниками, с Жаворонковым, он подошёл к Тимофею Шнуркову и, крепко пожав ему руку, сказал:

– Ты что же это, Тимофей Никанорыч, так тихонько, никому не доложив, из колхоза ушёл. Уж я от хозяйки узнал, что ты волков-то того…

– Время-то не ждёт, Васильич, я ведь большое обязательство взял. Надо навёрстывать. А с волками управился… Больше не прийдут на ферму.

– Спасибо! Спасибо от всех наших колхозников. Между прочим, на собрании порешили мы тебя премировать тремя овцами.

– Премировать? – удивлённо воскликнул Тимофей. – Да уж больно много чего-то!

– А как же! Вроде бы закон такой есть: охотнику выдавать овцу за каждого убитого хищника.

– Может и есть такой закон, Васильич. Но я не могу принять от колхоза такой подарок. Мне овцы ни к чему, а для вас они во как нужны. Не так просто трёхлетний план выполнить, надо каждую скотину беречь.

Пушков не сдавался.

– Всё это верно, Никанорыч. Но постановлением правительства и другое определено: за успехи в развитии животноводства колхозники получают дополнительную оплату труда. А ты великое дело Сделал: помог сохранить колхозный скот…

– Ты уж не обижай меня, – перебил Пушкова Тимофей, – вези назад овец. А зверьё уничтожать – это ведь моя, так сказать, должность.

– Ну, коли так, ещё раз большое спасибо от всего колхоза! – сдался Пушков и снова крепко пожал руку старому охотнику.

Промысловики внимательно слушали разговор Тимофея с председателем колхоза, одобрительно кивая головой. Лишь Андронников чувствовал себя неспокойно.

– Правильно, Никанорыч. Общественные интересы превыше всего, – пожимая руку Шнуркову, одобрительно сказал Жаворонков.

А Пушков, отъехав от охотничьей базы, думал: «Вот это охотник! Не то что Андронников. Люди одни, занятие одно, а понятие о долге разное».

Глава четырнадцатая

На досуге охотники завели разговор о перемещении зверей.

– Откуда это у нас козы и сохатые появились? – спросил Ермолаич, грея руки у печурки. – Тридцать лет прожил в этих местах, а никогда их здесь не водилось. А сейчас, смотри, сколько развелось. Сердце радуется…

– Н-да, – вмешался в разговор Тимофей Шнурков, – много появилось. Я вон намедни заприметил на Савоськиной гриве лося. Стог сена колхозники поставили, так всё ходит туда разнотравьем полакомиться. Громадный, просто буйвол и только. Сколько раз я им любовался. Стоит у стога, рога во какие, – и он развёл в сторону руки, – целая вешалка. Красавец!.. Я так думаю: из урмана[7]7
  Урманом охотники называют хвойный лес.


[Закрыть] пришли.

– Из урмана? Так почему же они раньше не приходили, а тут вдруг пожаловали. Не-ет. – уверенно заявил Ермолаич, – не из урмана. Говорят, что из брянских лесов. Война пригнала. Может быть так и есть.

– Откуда пришли – это со временем будет известно, – заметил заведующий участком Сергей Прокопьев, – а вот о другом надо подумать.

– О чём?

– Браконьеров это стало сильно соблазнять. Как-то на Гудалихе нашёл я козью шкуру в кустах. Кто-то козу стукнул, мясо забрал, а шкуру припрятал. Зверей приберечь нужно, помочь расплодиться, через пяток лет можно и плановый отстрел организовать. Я начал наблюдать за пришельцами, учёт завёл. Хорошо приспосабливаются к жизни. Только вот браконьеры…

– И как только у людей рука поднимается! – сокрушённо вздохнул Андронников. – Ну, разведутся, тогда и бей. А сейчас… это ж вредительство.

– Ну и ты тоже не из хороших, – не выдержал Ермолаич.

– Это почему вдруг? – Андронников сделал удивлённое лицо.

– А потому: линную дичь бьёшь? Бьёшь. Яйца утиные весной собираешь? Собираешь. Разве же это не вредительство? Прихожу как-то к тебе в дом, а Настасья хвастает: садись яичницу есть, муженёк у меня целую корзину яиц утиных насобирал. Хорош муженёк, нечего сказать.

– Так то во время пожара на Тимонаихе, всё равно погорели бы, – сказал в оправдание Илья.

– У тебя на всё причины, – не унимался Ермолаич, но Илья больше не вступал в разговор, отошёл от охотников и, не раздеваясь, завалился на постель.

– Кто как не мы, охотники, должны беречь природу, – заметил Прокопьев. – А вот некоторые, вроде Андронникова, этого не понимают.

– Оно конечно, – подтвердил Тимофей, – это ведь не ранешнее время. Бей любую птицу, любого зверя без разбора, потому не твоё. Скупит купчишка за бесценок, потом господские жинки в этих мехах в гости шляются, а тебе и на сытую жизнь не хватает. Вот и бьёшь не жалеючи, лишь бы на кусок хлеба да на какую-нибудь никудышненькую одежонку заработать.

Верно, Тимофей Никанорыч! Теперь всё это наше, народное. По-другому к народному богатству и относиться надо…

Андронникова больше не занимали разговоры охотников. Он думал о своём: «Лось на Савоськиной гриве прижился! Дельно… Надо выследить да и потихонечку стукнуть. Себе на всю зиму мяса, да и на базаре за скотское сойдёт. Одному-то только тяжеловато будет увезти, надо с кем-нибудь на пару. А с кем?.. Ефим Мищенко? – этот струсит. Тимофей? – этому и не поминай, да и другие не лучше. Разве Салимку агитнуть? Этот, пожалуй, подойдёт. Ведь промолчал, когда застал меня на Кругленьком. Да и взятку принял. Теперь-то ему от меня не отвертеться, нет», – решил Илья.

Улучив момент, когда охотники отправились на промысел. Андронников догнал Салима у вала, соединяющего Беленькое озеро с Лопушным, и пошёл рядом.

– Дело у меня к тебе, Салим, есть.

– Какое такое дело? – уменьшил бег лыж Зайнутдинов.

– Общая, так сказать, коммерция на договорных началах. Только это между нами, понимаешь? – Илья подмигнул Салиму, оглянулся по сторонам и продолжил: – Ты слышал, Тимофей рассказывал, что на Савоськиной гриве лось прижился. Вот я и соображаю: надо бы нам с тобой его того… в котёл.

– Это как так в котёл? – Салим остановился от неожиданности. – А запрет? Нет, Салимка закон уважать любит…

Несколько минут шли молча. Чуть слышно доносился скрип снега под лыжами удаляющихся от них охотников. В ближнем березняке громко закудахтал куропач, видно, попавшийся в зубы лисице.

– И т-ты не смей! – вдруг крикнул Салим.

– Чего орёшь, услышат! – Андронников прикрыл рог Салима шершавой ладонью. – Как вон тот куропач закудахтал… Я поразведаю лося, а потом сходим да чинно и благородно стукнем его.

– Салимка тебе сказал: нет.

– Да ты не ломайся, как медный пятак. Всё это тихо будет. А ведь подумай: мяса на всю зиму семье, денежки… Хрустящие полусотенки, эх! – И Андронников даже прищёлкнул языком.

– Ты браконьер! – с дрожью в голосе проговорил Зайнутдинов. – Я парторгу говорить буду.

Андронников захохотал громко и раскатисто.

– Браконьер! Эва, куда загнул. И никто тебе не поверит: не пойманный – не вор. – Андронников помолчал, притворно глубоко вздохнул и добавил: – Эх, темнота!

Салим молча быстро пошёл вперёд, Андронников догнал его и, идя рядом, уверенно проговорил:

– Ты ничего никому не скажешь. Нет, Салимка, язык тебе теперь прикусить надо. Допустим, прийдёшь ты к Жаворонкову и расскажешь обо мне. Пропал я тогда, вышвырнут из промхоза. Ну что ж, повинюсь парторгу: грешен, мол, во всём грешен. И козу на Гудалихе я убил, и на Кругленьком я браконьерничал. Но не один я виноват, Салимка мне помогал. Даже взятку от меня принял. Думаешь, оправдаешься? Ошибку, мол, допустил, товарищ парторг. Не поможет. Да к этому приплюсует, что охотничьи секреты таишь, отказался отлавливать хомяков. То-то!

Салим побледнел. Опустив вниз голову в собачьем малахае, он, казалось, что-то выискивал в глубоком снегу.

– Но я молчу. Молчу, молчу!.. – успокоил его Илья.

Зайнутдинов продолжал итти вперёд, но теперь уже устало, словно прошёл на лыжах не менее тридцати километров.

– Так я поразведаю, а потом скажу тебе, – снова напомнил Андронников и, надвинув шапку поглубже на уши, броском отвернул лыжи в сторону, легко побежал по снежной равнине. Салим долго смотрел ему вслед.

* * *

Зайнутдинов частенько стал задумываться над предложением Андронникова. Два противоположных мнения боролось в нём. «Нельзя итти, нельзя нарушать охотничьи законы. Всякий с презрением отвернётся после этого от тебя, браконьера», – говорил внутренний голос. «Иди! – твердил другой. – Не пойдёшь, хуже будет. Андронников исполнит свою угрозу. Что тогда? Выгонят тебя, Салимка, из промхоза. А так тихо всё будет, никто и не узнает. Соглашайся!» А тут ещё Андронников не даёт покоя, выберет время, когда никого из охотников поблизости не окажется, уставится острыми глазками и начинает стращать: «Ну, надумал?.. Нет? Смотри, жалеть будешь. Не знаешь ты ещё Илью Андронникова! Он что задумает, на своём поставит».

Зайнутдинов сначала всё отнекивался: «подожди…», «подумаю», «сейчас некогда, вот переставлю капканы, тогда…» А сегодня утром он вышел из избушки, Илья – следом за ним, прижал к стене и, взявшись за пуговку салимкиной шубы, так её крутнул, что вырвал вместе с куском овчины, прошипел: «Ну, сколько ещё ждать. Сморчок ты, а не охотник. Последний раз спрашиваю. К вечеру не решишься, тогда…» – и, не договорив, ушёл в избушку, так хлопнув дверью, что с крыши посыпалась на Салима земля.

«Злится-то он, наверное, потому, что боится, как бы я его не выдал, – думал Салим. – Да кто его знает, человек он какой-то тёмный, непонятный. Но что делать, на что решиться…» И чтобы оттянуть время до того момента, когда он скажет роковое слово: «Согласен!», а может быть в надежде на то, что Илья договорится ещё с кем-нибудь другим, проверил капканы и ушёл к себе в село, решив там прожить денька два-три.

Лишь только Салим переступил порог своего дома, как его окружила детвора. Кареглазый Ибрагимка взобрался на спину, Зинур – на руки; четырёхлетний толстяк Сафи, переминаясь с ноги на ногу, дёргал за полу отцовской шубы и тянул: «Ата, а ата[8]8
  Ата – по-татарски отец, папа.


[Закрыть], гостинчик принёс?», Амина и Хадыя, годами постарше, обнявшись, стояли тут же и вопросительно смотрели на отца; лишь Сабира не было дома, наверное в школе.

Салим вытащил из кармана шубы кулёк с медовыми пряниками и, раздавая каждому, приговаривал:

– Получай, это тебе косой заяц гостинец прислал, а это тебе, это тебе…

Сафи отвернулся от отца и плаксиво проговорил:

– Не хоцю от зайки…

– А тебе вовсе и не от зайки. Это Амине и Ибрагиму заяц прислал, а тебе рыжая лисичка. Стала на задние лапки, махнула хвостом и говорит: «Отнеси Сафи пряник, самый сладкий».

Сафи обрадованно схватил пряник, просеменил к деревянному дивану и уселся на нём, свернув ноги калачиком.

Зайнутдинов смотрел на детишек и улыбался, забыв о том, с каким чувством шёл он домой, спасаясь от назойливого требования Андронникова. Он снял с себя шубу, повесил на вешалку у двери и подошёл к Фатьме, которая, отложив в сторону вязальные иглы, наблюдала, как дети расправляются с пряниками.

– Что с Минкомал? Не лучше? – спросил Салим, с надеждой глядя на жену.

– Худо, Салим, шибко худо, – на красивое лицо Фатьмы легла печаль. – Был доктор, говорит: посылай быстрей Минкомал в санаторий. А то может болезнь в хроническую перейти.

Салим задумался: «В санаторий? На какие деньги сейчас посылать? Промысел только-только по-настоящему наладился. Деньги будут, да не сразу. А Минкомал надо посылать быстро. Тяжёлый недуг свалил её. Шла осенью домой из гостей от бабушки Рабиги, попала в сильный дождь, вымокла, да ещё через воду в займище перешла и заболела. Воспаление лёгких прошло, а вот ревматизм развился. Доктор говорит: может перейти в хронический Ой, плохо, Минкомал!»

Фатьма, понимая, о чём задумался муж, подсказала:

– А ты попроси директора. Пусть поможет. Добудешь зверя, рассчитаешься. Не забывай, Минкомал у нас старшая, скоро невестой будет. Ты бы знал, как она переживает. Смотришь на неё, и сердце заходит от жалости.

– Директора попросить? Ой ли!.. Будет ли толк?!.

– А ты попробуй.

Салим подошёл к комнате, в которой находилась больная дочь, и приоткрыл дверь. Минкомал, такая же красивая, как мать, но теперь худенькая и бледная, с выдавшимися вперёд скулами, полулежала на мягких подушках. Услышав скрип двери, она вскинула взгляд на Салима – в глубоко запавших глазах было столько недевичьей печали, что, казалось, собери её всю в чашу, выплесни на лёд, он не выдержит и растает.

– Ну как, Минкомал, плохо? – полушёпотом спросил Салим.

Минкомал слышала разговор родителей и, чтобы успокоить отца, сказала:

– Нет, ата, лучше. Скоро совсем хорошо будет, – и попыталась улыбнуться, но улыбки не получилось. Губы у неё как-то неестественно скривились, и Салиму показалось, что она заплакала.

– Ничего, Минкомал, ничего, – дрожащим голосом проговорил Салим. – В санаторий поедешь, вылечат тебя. – И, повернувшись к Фатьме, привалился к косяку, с минуту постоял в раздумье. В затуманенном мозгу всплыл образ Андронникова, вспомнились его слова: «Подумай, деньги будут. Хрустящие полусотенки!» Тяжело проговорил:

– Будет путёвка, Фатьма. Будет наша Минкомал здоровая…

Фатьма с благодарностью посмотрела на Салима

* * *

Благинин натолкнулся на лисью тропу у Горелого колка. Он не торопясь шёл по следу, который уводил всё дальше и дальше. За ним неотступно следовал Филька Гахов. Он привязался к опытному охотнику и целыми днями пропадал в степи с Благининым, постигая хитрую науку промысла. Иван, казалось, забыл о неприятном для Фильки случае или просто не напоминал о нём. Он терпеливо знакомил подростка со всеми тонкостями промысла ондатры, лисиц, горностая и других зверьков, которые водились в степи. Многое познал Филька: и как устанавливать капканы в хатке ондатры, и как распутывать лисьи следы, где следует искать колонка, об охоте с флажками и многое другое, что раньше для него было загадкой. А главное, Благинин научил его любить природу, уметь извлекать из неё пользу и в то же время беречь её.

Лисья тропа привела в неширокий лог, её пересекла другая.

– В чём дело, Филя? – спросил Благинин, останавливаясь у перекрестья двух троп. – Где теперь лису искать надо?

– Это тропы разных лисовинов, одни следы мельче, другие покрупнее, – ответил Филька. – Обоих искать надо.

– Правильно! – Иван был доволен учеником. – Одна пошла на Савоськину гриву, другая к Караголу. Вот ты и иди по второй тропе. Попробуй сам поставить капканы, как я тебя учил. Это тебе вроде экзамена. А потом найдёшь меня на гриве, я по этой тропе пойду.

– Ладно, дядя Иван, – с радостью согласился Филька, направляясь в сторону Карагола.

«Будет толк из парня, – думал Благинин, идя по следу. – А ведь не научи его, могла и заглохнуть охотничья страсть. Скитался-скитался бы по степи без толку, как перекати-поле, надоело бы, и не быть ему охотником. Не понимают у нас многие этого, таят в себе секреты».

Следы опетляли склон и вышли на вершину гривы. «Где-то недалеко тут», – подумал Иван, останавливаясь, чтобы набить табаком трубку.

Зажигая спичку, он услышал, как в конце гривы резко хлестнул выстрел, затем другой.

«Стреляют? В кого бы это?» – соображал Иван, всматриваясь вдаль. Примерно в полкилометре от себя он увидел, как на склоне гривы у стога сена суетились две маленькие фигурки.

Благинина ожгла догадка: «Браконьеры!»

Забыв о лисе, Иван направился в их сторону. «Браконьеры ли? Может ошибся? Мало ли чем могут заниматься люди в это время в степи», – думал он, ускоряя движение.

Завернув за стог, охотник оторопел. На снегу, распластав могучую тушу, лежал лось. Из-под него торчали две пары лыж. Видно, он был так тяжёл, что охотникам пришлось использовать это простейшее приспособление, чтобы подтащить тушу к стогу. Андронников и Салим, быстро работая ножами, сдирали шкуру, на не успевшем ещё остыть теле лося подрагивали живчики.

– Так! – громко сказал Благинин. – Поохотились, значит?

От неожиданности Салим и Илья вскочили на ноги. Андронников уронил нож на снег.

– По-охо-ти-лись… – неопределённо протянул Илья. Салим стоял, спрятав свой окровавленный нож за спину и опустив голову на грудь.

Воцарилась неловкая тишина.

«Пропали!.. – думал Андронников. – Снова жалобу напишет. В тюрьму укатают или, в лучшем случае, из промхоза выгонят и оштрафуют тысчонок на десять. Что же делать, что? Стукнуть его, да и дело с концом, давно поперёк дороги стоит. Кто знать-то будет, мало ли что может с человеком в степи случиться. Неосторожность с ружьём. А может попробовать договориться, предложить ему третью часть мяса? Да едва ли пойдёт он на это. – И решил: —А всё равно, попробую. Откажется, тогда уж только один выход…» – И, овладев собой, Илья проговорил:

– И на твой пай хватит. Лось добрый…

– Что-о, на мой пай?.. – Иван бросил выразительный, полный ненависти, взгляд на Андронникова. Такой взгляд заставил бы содрогнуться любого закоренелого преступника. – Не выйдет, Илья! Не продаюсь, ворованный кусок мяса в горле застрянет.

– Ну, как знаешь. Была бы честь предложена. А между прочим, это всё остаётся между нами.

– Между вами может быть и остаётся, а между нами ничего общего нет.

Лицо Андронникова побагровело, глаза налились кровью, нервно задёргалось веко. Судорожно сжимая кулаки, он прохрипел:

– Не доводи до греха, Иван. Мы одни в степи… Мало ли какие случайности на охоте бывают. Говорят, один раз в году ружьё само стреляет.

– Бывают. Но ты не стращай, не боюсь! – Иван в упор посмотрел на Андронникова, который содрогнулся от этого пронизывающего взгляда. – Ты хочешь, чтоб я молчал?.. От таких, как ты, зверь, птица гибнет, а я молчи. Ты думаешь: тебе всё можно, в степи закона нет. Врёшь, есть! У тебя закон всегда с собой должен быть в голове, и в ней же, на одной полочке, охотничья совесть…

– Что… что ты от меня хочешь! – выкрикнул Илья и, обдав Благинина водочным перегаром, ухватил его за воротник меховой куртки. – С огнём играешь, Иван. Ты меня знаешь, я на всё… на всё могу решиться. Я…

– Знаю, как же! Чем похвастал. Ты однажды жену родную чуть до смерти не забил только за то, что она на базаре продешевила рыбёшку продать. Уж ты такой! – стараясь держаться спокойным, проговорил Благинин и с силой оторвал от себя Илью.

Не ожидая такого от Ивана, Андронников отскочил в сторону, минуту молча смотрел на охотника и вдруг в исступлении кинулся, словно разъярённый зверь, на него, свалил на снег, стараясь схватить дрожащими руками за горло. Иван вывернулся из-под Андронникова и подмял его под себя, однако тот напряг свои силы и снова оказался сверху.

Салимка смотрел, как сцепились в мёртвой схватке два охотника, и растерянно топтался на месте, не зная, что предпринять. И вдруг он затрясся от ужаса, в голове мелькнула мысль: «Всё! Погиб Иван!» Илья, оказавшийся опять под Благининым, дотянулся до охотничьего ножа, валявшегося у распластавшейся туши лося, взмахнул им в воздухе – лезвие ослепительно блеснуло на солнце. Зайнутдинов в испуге закрыл лицо руками, шатаясь подошёл к стогу и обессиленно к нему привалился. «Что ж это я… почему не помешал? Эх, Салимка!» – тоскливо думал он, боясь открыть глаза и увидеть окровавленное тело Ивана, неподвижно лежащее тут же, рядом с загубленным лосем.

Какая жуткая тишина! Будто в доме, где лежит покойник. Не скрипит снег, не гудит ветер, путаясь в берёзовом колке на склоне гривы. И вот он наедине с человеком, который в припадке бешенства поднял руку на Благинина. Страшно!

– А ты… ты чего смотришь, сволочь! Вместе ведь… – донёсся до Салима хриплый голос Андронникова.

Зайнутдинов вздрогнул и открыл глаза. Недалеко от него стоял Благинин и вертел в руках нож Ильи.

– Жив! – крикнул обрадованно Салим и хотел было кинуться к Благинину, но в это время Андронников схватил ружьё, стоящее у стога, взвёл курки и рывком выбросил его к плечу, направляя стволы в грудь Ивана.

– Врёшь, гад, всё равно не уйдёшь от меня!

Благинин побледнел. «Убьёт!» – мелькнула в голове мысль, но в этот миг Салимка, до сих пор ко всему безучастный, кинулся к Андронникову и повис на ружье, бормоча:

– Нельзя, мой дружка, нельзя…

На гребне гривы показался Филька Гахов, плавно скользя на лыжах по проделанной Благининым лыжне.

Андронников опустил ружьё.

– Твоё счастье, – невнятно проговорил Илья, потупя взгляд.

Благинин и Андронников разошлись в разные стороны, в душе ненавидя друг друга. Салимка, бросив вдогонку Илье короткое: «Шайтан!» – пошёл один по направлению охотничьей избушки, без лыж, утопая по колена в глубоком снегу.