Текст книги "На охотничьей тропе"

Автор книги: Сергей Омбыш-Кузнецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Глава одиннадцатая

Жаворонков уговаривал директора промхоза.

– Тихон Антонович, поедем к перловцам, посмотрим, как они живут. Стыдно ведь, наши соседи, соревнуемся с ними, а встречаемся лишь на совещаниях в области.

Приглашая Кубрикова к перловцам, Афанасий Васильевич имел определённую цель. Дружникова, директора Перловского промхоза, он знал давно. Это был энергичный, деятельный и умный человек. За то, что Дружников всегда искал что-то новое в труде, изобретал, организовывал, сам учился и других учил, охотники звали его меж собой «инициативой». Так и говорят: «Вот наша инициатива едет», или «наша инициатива опять что-то придумал». И Перловский промхоз шёл в гору. Редко, очень редко вагинцы вырывались вперёд. Вот и пусть Кубриков посмотрит, как работает Дружников, поучится у него, загорится его энергией.

Тихон Антонович согласился, и они выехали в Перловскую.

Дорога извилистой лентой уходила вдаль, прижимаясь слева к железнодорожной насыпи, справа раскинулись колхозные поля. На них ровными рядками вытянулись ещё не заскирдованные после комбайновой уборки копны соломы. Жаворонков, изредка подстёгивая кнутом лошадь, рассказывал о Дружникове, о том, как организована работа в Перловском промхозе.

Однако Тихон Антонович не слушал парторга. «Давненько не был в степи, давненько. Пожалуй с тех пор, как принимал промхоз у Светлякова, – думал он. – А надо бы, надо на участки съездить. Да всё текучка, бумажки мешают. То отчёты, то сводки. И не только это. Привык к спокойной жизни, остепенился. Бывало, когда молодым был, бегал, суетился, работал без устали. А женился на Надежде… Она тоже во многом виновата. Зачем создала такую тихую и уютную обстановку? Никто к нам не приходит, не приносит с собой ни уличного шума, ни трудового задора, ни философских споров – ничего, что горячило и взбудораживало мысль. И мы ни к кому, даже в кино перестали ходить. Придёшь с работы, поужинаешь всласть (жена мастерица готовить!), ляжешь на диван с газетой, а она около тебя присядет и без умолку болтает о всяких мелочах и безделушках. Порой хочется сказать: брось, Надежда, пустыми делами заниматься, возьмись за настоящие, да жалко обидеть. Такая она заботливая и ласковая. На работу идёшь, все беспокоится: «Шарфик надень, ещё простудишься, да воротник подними, а то ветер. Просквозит». Сама поможет тебе одеться. А не дай бог, кашлянёшь или ещё что, совсем забеспокоится. Тут тебе всякие рецепты разыщет, склянок с лекарствами понатаскает. Беда да и только. И привык к этому. Теперь сам боишься, как бы чего не вышло. А как ехать куда – стону не оберёшься. Вот и сегодня всё причитала. Хотел уж отругать её, а сил не хватило. Ну, как обидеть? Она такая хорошая. Размяк ты, Тихон Антонович, размяк. И себя очень любить стал. Работа в Заготживсырье тоже к этому приучила. А надо бы такой жизнью жить, чтоб всё вокруг тебя бурлило и сам бы ты, как в котле, кипел, да ничего не можешь поделать. Мякиш ты от сырой булки!» – ругнул он себя напоследок и постарался отогнать невесёлые думы.

Вскоре въехали в Перловскую.

Дружникова в конторе промхоза не оказалось.

– Где Александр Митрофаныч? – спросил Жаворонков.

– Он в конторе редко бывает, а больше на участках, – ответил бухгалтер промхоза, высокий старик с рыжеватыми свисающими вниз усами, как у запорожского казака. – Смешно? Нет, не смешно. Опять что-то новое придумал. Отлов лисиц по кругу. Интересно получается, как в зоопарке. Смешно? Нет, не смешно.

Направляясь на участок, Жаворонков вспомнил старика бухгалтера с его присказкой: «Смешно? Нет, не смешно», подумал, глядя на Кубрикова: «А вот ты боишься расстаться надолго с кабинетом, не то что Дружников Смешно? Нет, не смешно…»

Александра Митрофановича Дружникова они нашли в степи. Он стоял на пригорке и что-то объяснял столпившимся вокруг него охотникам. Кубрикова с Жаворонковым он встретил приветливо, крепко, по-дружески, пожал нм руки и, как бы извиняясь, что занят, проговорил:

– Вот объясняю промысловикам, как отлавливать по-новому лисиц.

– Ничего, ничего. Мы послушаем, – живо ответил Жаворонков.

– Так вот, – продолжал Дружников, – однажды я взял книгу в библиотеке о чукотских охотниках, о том, как они песца промышляют. Оказывается, они прежде приручают песца, разбрасывая на участках рыбу. И зверьки так привыкают, что уж никуда не уходят в поисках пищи. Наступает время, и охотники ставят на них ловушки. Сижу, читаю, а в это время мой шестилетний сынишка говорит своему дружку: «Вась, а Вась, пойдём обкружим?» Это значит на ихнем языке обойти вокруг квартала. Вроде прогулки что-то. У меня и появилась мысль: а что если обкружить участок в степи на лыжах и на этом кругу разбросать рыбу или куски мяса, привлечёт это лис или нет?.. И вот мы с Никитой Ильичём испытали. В конце прошлого сезона он делал по степи круг на лыжах, раскидывая за собой рыбёшку, причём делал это несколько дней подряд. И это так понравилось лисицам, что они и охотника перестали побаиваться. Он круг делает, а они за ним следуют на почтительном расстоянии. Тут Никита Ильич и расставил на них ловушки. Большая добыча получилась. Так, Никита Ильич?..

– Так, – улыбнулся Устинов. – Двенадцать лисиц на этом кругу взял. Выходит, что мы их обкружили.

– Смотри-ка! – восхищённо воскликнул Кубриков.

– Ещё бы!..

– Этот метод себя оправдывает, – заключил Дружников. – Поэтому советую его применить. У кого какая заминка будет, обращайтесь к Устинову, он проконсультирует. А мы ещё попробуем организовать добычу по кругу сейчас, по чернотропу. А то беда, много времени зря пропадает. Только по снегу начинаем отлов.

Промысловики, обступив Никиту Ильича, начали у него расспрашивать о новом методе добычи, а Дружников подошёл к вагинцам и увлёк их с собой в сторонку, под берёзки, с которых осыпался последний осенний лист. Дружников уселся на пенёк, рядом усадил гостей и стал расспрашивать о вагинских делах, интересуясь каждой мелочью. Рассказал и о своём промхозе.

– Нет, уж в этом году вам нас не догнать. Охотники твёрдо себе зарок дали: быть впереди вагинцев. И первые месяцы это показали. Хороший у нас народ!..

– И у нас охотники неплохие, – сказал Кубриков.

– Народ везде одинаков, конечно, – подтвердил Дружников. – Как-то директор Иванихинского промхоза мне высказал свою обиду: план, мол, потому они не выполняют, что охотники плохие. А я возьми да и скажи ему: сказки это, Иван Фёдорович. Просто вы своих охотников не знаете. Он в амбицию. Около часа мне доказывал, что народ у него особенный, что каждый старается его подвести. На днях я заехал к нему, так что же оказывается: я прав был. С народом он не работает, больше в кабинете отсиживается, да указания и приказы рассылает по участкам. Ясно, что от этого пользы мало будет. И выходит, что не охотники его подводят, а он сам себя.

Кубриков принял это за намёк на его стиль руководства, торопливо соскочил с пенька и, не протягивая руки Дружникову, проговорил:

– Ну, нам пора ехать. Спешим… А вам, Александр Митрофаныч, на прощанье скажу: это мы ещё посмотрим, кто впереди будет. Зря вы Вагинский промхоз ниже своего ставите.

Дружников смутился.

– Вот уж не думал, что вы обидетесь, Тихон Антонович, – заметил он. – А обгоните нас, честь вам и хвала.

Жаворонков пытался уговорить Кубрикова остаться посмотреть всё хозяйство перловцев, но он сердито бросил:

– Не могу! Здесь гостей с камнем за пазухой встречают. Свои критики надоели.

Возвращался в Вагино Кубриков притихшим. Привалившись на облучок коробка, он думал о той обиде, которую, по его мнению, нанёс ему Дружников, заговорив о директоре Иванихинского промхоза. «Не отстать теперь, во что бы то ни стало не отстать от Перловского промхоза, – соображал Тихон Антонович. – А потом при удобном случае напомнить Дружникову об этом разговоре…»

Кубриков стал внимательно следить за делами своих соседей, сопоставляя декадные результаты добычи пушнины ими и своим промхозом. Если выполнение плана у вагинцев было ниже, Тихон. Антонович вызывал к себе заведующих участками и требовал принять меры для ликвидации отставаний.

Кончился ещё один месяц. Бухгалтер Терентий Петрович Поляков принёс отчёт. Просматривая его, Кубриков был доволен.

– Ага, хорошо… хорошо. С перевыполнением. Замечательно… – приговаривал он, перелистывая страницу за страницей и, вдруг вспомнив, спросил: – А как у Перловского промхоза с планом, не поинтересовались?

– Как же, поинтересовался, – ответил Поляков. – Опять нас обогнали. На четыре процента…

– Обогнали?.. – довольная улыбка на лице Кубрикова вмиг поблёкла. Вспомнился разговор с Дружниковым его, Тихона Антоновича, заявление: «Мы ещё посмотрим, кто впереди будет». Как же это так, а?

– Да уж так. Отстали от них немножко.

Кубриков задумался. Затем проговорил:

– Ну, вот что. Готовь телеграмму в область: план выполнен на сто сорок восемь процентов.

– Эт-то как же так, Тихон Антонович, – часто замигал близорукими глазами бухгалтер. – У нас же сто сорок три процента…

– А я говорю сто сорок восемь. Понимать надо! – повысил голос Кубриков, в упор глядя на Полякова. – В следующий месяц перекроем. Нельзя нам от перловцев отставать, понятно? И в отчёте подправь как следует…

– Нет уж, увольте, Тихон Антонович, – замахал руками Поляков. Я такой телеграммы подписывать не буду. Это же обман. Нет, нет!..

– Какой же это обман. В новом месяце поднажмём, перекроем.

– Нет, нет, Тихон Антонович. Я шестнадцать лет проработал бухгалтером, на копейку никого не обманул, на долю процента не ошибался. А вы хотите…

Кубриков не дал договорить бухгалтеру, сердито бросил:

– Хорошо, я сам дам такую телеграмму. Вас это не будет касаться.

– А я опротестую. Не дам обманывать государство. Я шестнадцать лет…

– Знаю, знаю. Хорошо, идите, – торопливо проговорил Кубриков и отвернулся к окну.

Встретив такое противодействие со стороны Полякова, Тихон Антонович не рискнул дать телеграмму в область с завышенными цифрами. Настроение его было испорчено…

Глава двенадцатая

Филька полюбил своё новое занятие, сроднился с охотниками. Ему стало грустно, когда в средине октября ударили первые морозы, мелководные озёра как-то сразу покрылись тонким ледком, и последняя птица – белогрудый гоголь и голубая чернеть табунками пошла на большую воду.

Филька сидел у пристани на опрокинутой вверх дном лодке, смотрел, как пролетают в вышине стаи птиц, и думал: «Улетают, в новые края подались. И мне, видно, надо в село подаваться». Уходить домой не хотелось. Вспомнил, как однажды дед Нестер сказал ему: «А ты, Филя, испытай на зверя пойти», подумал и решил: «Что ж, испытаю!»

Выпал снег. Целую ночь и день он пушистыми хлопьями валил на землю, укрывая засохшую траву и постаревшие камыши на Лопушном, цепляясь за оголившиеся ветви берёз и осин.

Охотники столпились у избушки, любуясь первым снегопадом. На порожке сидел дед Нестер и дымил самокруткой. Рядом с ним – Филька.

– Начинается… – заметил Тимофей, – готовь, мужики, лыжи.

– Да. Какова-то нынче зима будет?.. Ты как думаешь, Нестер Наумыч? – спросил Ермолаич.

– По приметам: буранная, – откликнулся тот, – много снегу будет. И весна ранняя…

Из второй половины избушки вышли охотники-любители с ружьями за плечами и большими связками дичи.

– Домой подались? – поинтересовался Тимофей.

– Домой, – ответил слесарь паровозного депо. – Отошла охотникам масленица, начался великий пост.

– Счастливо оставаться, зимовики! – в разноголосицу проговорили любители, удаляясь.

– Вам также. До весны!..

– А ты как. Филя? – обратился дед Нестер к Фильке Гахову.

– Я, дедушка, останусь.

– Это ты правильно решил. Испытай! Коли есть такое желание, так и в настоящие охотники войдёшь. Хорошему охотнику завсегда почёт будет. И нам смена нужна…

– Нравится мне это дело, дедушка.

– Тогда пойдём-ка, сынок, со мной, – дед поднялся с порожка и, сгорбившись, вошёл в избушку. Филька последовал за ним.

Нестер Наумыч вытащил из-под топчана мешок, долго возился с ним, развязывая туго затянувшийся узел. Подросток сгорал от нетерпения, соображая, что хочет показать ему старый охотник.

Наконец, дед Нестер развязал узел, вытащил из мешка связку промасленных капканов и, подавая их Фильке, проговорил:

– Прими, сынок, в наследство. Думал, внук у меня охотничать будет, ему предназначал. Да как ушёл на войну, так и не вернулся, – у деда Нестера по морщинистой щеке скатилась слеза. – А ты, Филипп, замени его. Отечеству нашему нужна пушнина. Слышал, парторг её мягким золотом называл. Правильно это.

Филька бережно принял от деда капканы и, дрожа от волнения и радости, сказал:

– Спасибо, дедушка Нестер. Я постараюсь…

* * *

Однако старания Фильки Гахова не увенчались успехом. Он бродил по заснежённой степи, выискивал следы лис, колонков, горностая и других зверьков, устанавливал капканы, как ему казалось, в самых подходящих местах, на следующий день проверял их, переставлял на новые места – результат был одинаков. Зверь будто разгадывал замыслы подростка и обходил капканы стороной. Лишь однажды ловушка захлопнула мышь-полёвку.

И снова охотники начали посмеиваться над Филькой, что его сердило. Особенно досаждал своим зубоскальством сезонник, рябоватый парень из Устюгинского колхоза, Михаил Барташ. При встрече он обязательно ехидно улыбнётся и заметит:

– Что, горе-охотник, лиса опять кукиш показала? Курятником бы тебе заведывать, а ты на промысел.

Или:

– Твой дед ворон боялся, отца чуть воробьи не заклевали, а ты в охотники подался.

Филька старался избегать встреч с Барташом, не отвечал на ехидные замечания, но тот становился всё назойливее.

Подросток начал усиленно читать охотничьи рассказы. Однако на практике того не получалось, чему поучали авторы. Парень приставал с расспросами к деду Нестеру, тот терпеливо разъяснял, но обычно добавлял, что надо показать на месте, на практике, а сил уж нет ходить далеко за зверем. У других же охотников паренёк стыдился спрашивать.

«Хоть бы одного лисовина поймать, – часто думал Филька, завидуя другим, возвращавшимся из степи с богатой добычей, – может смеяться бы перестали». Он ещё старательнее выслеживал зверя, исхаживал на лыжах десятки километров, но возвращался в избушку ещё более сердитый, с пустой сумкой и тяжёлым сердцем.

Однажды Фильку чуть не погубил соблазн.

Утром начинающий охотник осмотрел капканы, расставленные накануне. И опять они были пусты. Обиженный неизвестно на кого, Филька медленно брёл на лыжах вдоль колка, тянущегося узкой полосой по склону гривы, которую называли «Панаихой». Опрятные берёзы стояли небольшими толпами, прижавшись друг к другу, словно согреваясь от холода, осинник протягивал навстречу худые сучья, прося от кого-то защиты, может быть от зайцев, безжалостно уничтожающих на нём кору. По самому краю колка в виде заслона расположились густые кусты тальника. На одном из них сидели куропатки, нахохлившиеся или от важности, или от мороза. В другое время Филька обязательно подкрался бы к ним с подветренной стороны и дал дуплет из своей тулки, а сейчас даже и этого не хотелось. Махнув рукой в сторону куропаток, он сердито крикнул: «Кыш вы, расселись!..»– и пошёл своей дорогой. Подойдя к месту, где колок делал изгиб, образуя почти острый угол, подросток натолкнулся на лисью тропу, ведущую в редкий березняк. Филька бессознательно свернул по тропе и углубился в колок. Вскоре вышел на опушку. Около тропы обозначилась едва заметная, наверное дня два назад кем-то проложенная лыжня.

«Кто-то раньше меня здесь побывал», – подумал Гахов и хотел уж было свернуть в сторону, чтобы выйти на гриву, как увидел у одинокого куста лису. Она неподвижно лежала на снегу, опустив острую мордочку на передние лапы.

«Притаилась или спит», – подумал Филька, осторожно снимая с плеч ружьё. Прошёл ещё метров двадцать, опустился на колено, тщательно выцелил в голову и выстрелил. Лиса осталась на месте и, казалось, даже не изменила своего положения. Закинув ружьё за плечо, паренёк заспешил к добыче. Сердце колотилось от радости учащённо. Не прошло и двух минут, как он был у одинокого куста. И здесь его ждало разочарование – лиса была в капкане.

«Вот тебе и убил! – размышлял Филька Гахов, рассматривая рыжего лисовина. – Крупный. А хвостище, что помело. Нет уж, коли не везёт, так не везёт. Опять в избушку пустым придёшь, – и ему вспомнилась вдруг ехидная улыбочка на рябоватом лице Барташа. «Что, опять лиса кукиш показала?» – говорила эта улыбочка.

– А что, если взять лису? Всё-таки стрелял я в неё, – подумал подросток. – Да нет, нельзя В капкане стрелял-то. Это воровством называется. Лучше свою когда-нибудь добуду».

Филька отвернулся от зверя и, повернув лыжи в сторону, пошёл прочь, а какой-то внутренний голос твердил: «Зачем оставляешь, возьми. Кто узнает-то? Ты один в степи». – И снова перед ним всплыла ехидная улыбочка Барташа.

Гахов в раздумье остановился в кустарнике. Минут пять простоял на месте, затем повернулся и быстро побежал к оставленному лисовину, дрожащими руками начал освобождать его из капкана. Он долго ещё стоял у одинокого куста, нерешительно перекладывая с руки на руку пушистого зверя и, наконец, решившись, начал прикреплять его к удавке.

– Нельзя! Чужая… – вдруг послышался знакомый голос за его спиной.

Филька повернулся. Перед ним стоял Иван Благинин. Подросток смутился, лиса выпала из рук, лицо запылало от стыда, будто вся кровь в это время прихлынула к его голове.

– Подними! Ермолаича это… – снова сказал Благинин. – В избушку отнесёшь, ему отдашь.

Филька кивнул головой в знак согласия и послушно перебросил лису через плечо.

Они ещё несколько минут молча стояли друг против друга, как тогда, у Епифановского плёса, когда Благинин назвал Фильку «мазилой».

Пареньку казалось, что сейчас Иван размахнётся и с силой ударит его по лицу. И поделом, не нарушай охотничьи законы! Он даже втянул голову в плечи, ожидая удара.

– Я не думал так сделать, дядя Иван… – наконец проговорил жалобно Филька.

– Видел, видел, как ты метался. Да видно бес сильнее тебя оказался.

Паренёк потупил глаза.

«А все мы виноваты. У парня стремление к промыслу, а уменья нет. Вместо того, чтобы научить его, только насмехаемся», – подумал Иван и сказал:

– Ну что ж, пойдём вместе. Поищем своих зверей.

– Не-ет, я не пойду, – пролепетал Филька. – Я домой уйду. Совестно мне.

– Вот уж этого-то не следует делать, – дружелюбно улыбнулся Благинин. – Беру тебя своим подшефным. Обучать буду.

– Верно, дядя Иван? – недоверчиво воскликнул подросток, забывая о случившемся.

– А почему же нет. Обучу.

– А как же… это?

– Об этом я никому не скажу. Но ты помни: унести добычу из чужого капкана – самый большой позор, позорнее, чем прийти с охоты пустым.

– Стыдно мне было опять пустым возвращаться. Смеются…

– Ну, ничего. Выше голову, скоро свою добычу будешь иметь. Пойдём!..

Благинин заскользил на лыжах по твёрдому насту, за ним последовал Филька. Скоро они скрылись в берёзовом колке.

Глава тринадцатая

Животноводческая ферма колхоза «Новая эра» расположилась на возвышенности, обрывающейся неглубоким оврагом. А за оврагом через просёлочную дорогу начинался рям[6]6
  Рямом местные жители называют болотистую, мшистую почву, заросшую тоненькими и корявыми сосенками и кустами багульника.


[Закрыть], широкой полосой уходящий в болота.

Ферма с каждым годом становилась богаче. За развитие животноводства колхоз получил премию: грузовую машину. И тут нежданная нагрянула беда. В одну из лунных светлых ночей на ферму забрели волки и задавили девятнадцать овец. Через день они появились снова. Раскопав соломенную крышу кошары, они спустились к овцам. Колхозный сторож Филипп Петрович, щупленький старичок с сивенькой козлиной бородкой и изрезанным глубокими морщинами лицом, прихрамывая, выбежал из сторожки на блеяние овец. Зарядив берданку, выданную правлением колхоза после первого нашествия непрошенных гостей, он решительно распахнул ворота кошары. Волчица и два переярка шмыгнули мимо сторожа, чуть не сбив его с ног, разорвали кинувшуюся на них собачонку. Дед Филипп, не метившись, выстрелил. Волки одним прыжком перемахнули через изгородь и затрусили по направлению к ряму. Новыми жертвами стали восемь овец.

Когда сторож сообщил о случившемся председателю колхоза Иннокентию Васильевичу Пушкову, тот не на шутку забеспокоился. Грузно расхаживая взад и впёред по кабинету, он сердито бурчал:

– Вот напасть. Этак они всех овец погубят у нас, дорожка для них теперь проторённая. Ну, а ты-то что смотрел, Филипп, ты же для охраны поставлен?

– Оно и понятно, что для охраны. Да я-то что с ними сделаю, Иннокентий Васильевич, – оправдывался сторож. – Ведь это кто? Это ведь волки, они тихо, по-звериному. Да и какой из меня охотник. На утку никогда не ходил, а то на зверя.

– Надо охотникам сообщить, – посоветовал бригадир Полевин, пришедший к председателю подписать наряды, – они с волками быстро уладят. Вон Андронников сейчас с базара приехал. Попросить его.

Послали за Андронниковым. Тот вскоре явился. Раскинув полы пальто, нарочито показывая подстежённый ондатровый мех, Илья сел на предложенный стул и, приглаживая и без того гладкие, всегда смазанные репейным маслом волосы, поинтересовался, зачем позвали.

– Дело у нас к тебе, Илья Константиныч, – сказал Пушков, протягивая раскрытый портсигар Андронникову. – Для тебя оно может и плёвое, а для нас оно государственной важности. Волки на ферму повадились, овец режут… Просьба у нас к тебе: надо бы их отвадить.

– Волки? Эт-то надо подумать.

Чего тут думать-то? Это ведь по твоей специальности.

Андронников задумался. «На волков уйдёт много времени. Их так сразу-то не возьмёшь, – соображал он, – а за эти дни можно подогнать с заданием. И так много-времени затрачено на рыбалку, с заданием провал. Да и до конца месяца ещё бы надо выгадать денёк-другой порыбачить, щука на петлю хорошо пошла. На базар её, вот и денежки… А что волки? Так, пустое… Неделю, а то и больше проходишь за ними, а в день хотя бы по полцентнера рыбки – большая сумма набирается…»

– Нет, не могу, товарищ председатель, – ответил, наконец, Андронников, – не могу. У меня, знаете ли, план. Государственное, так сказать, задание… А на волков много время убьёшь.

– А что ж, это не государственное дело, – слова охотника задели Полевина. – Скот-то чей? Колхозный. А колхозы чьи? Общественные. Эх, ты!

– Не могу, не могу! И не горячитесь, и не уговаривайте. – Илья встал и начал застёгивать пальто, делая вид, что разговор окончен.

– Ну что ж, мы тебя не неволим, – сказал Пушков, не глядя на Андронникова.

Когда же Илья выводил из дверей, Полевин бросил ему вслед:

– Сволота! Зажировал… – и передразнил: – «Не могу, у меня план. Государственное задание, так сказать…» – Больше о себе думает, чем о государстве.

– Не горячись, бригадир, – спокойно заметил Пушков. – Не стоит он этого. Давай лучше подумаем, что будем предпринимать.

– Что предпринимать? На Лопушное к охотникам надо ехать.

– И то верно. Поеду…

Председатель колхоза застал на месте всех охотников. Сидя дружной семьёй за большим столом, они вперемежку с шутками ели уху.

– А, Васильич! Проходи, проходи, – встретил его гостеприимно заведующий участком Сергей Прокопьев. – Садись уху хлебать, гостем будешь.

Пушков скинул с себя собачью доху и сел за стол. Дед Нестер подвинул к нему эмалированную миску, доверху наполненную ухой.

Охотники интересовались колхозными делами, засыпая председателя вопросами: как с подготовкой к весне, как с животноводством, хватит ли сена на зимовку. Они искренне радовались успехам, вносили свои советы.

– Это правильно, что хозяйство стаёт многоотраслевым, – говорил Прокопьев. – И ты вот о чём подумай, Иннокентий Васильевич: звероферму надо в колхозе завести. Например, чернобурых лисиц развести или серебристых. Прибыльное это дело. Вон Столешников организовал у себя звероферму, Петухов с Подрядовым также приобрели для колхоза лисиц.

– Э, обожди, Селивёрстыч, не до зверинца, – отмахнулся Пушков. – Тут скот начал гибнуть, о нём первый разговор.

– Что за напасть приключилась?

– Волки повадились на ферму. Двадцать семь овец уже зарезали…

– Ах ты, премудрость! – с негодованием воскликнул Тимофей. – Так ты чего раньше-то молчал? Мы б их…

– Вот за этим-то и приехал к вам.

– Это ты правильно сделал, – заметил Прокопьев. Нам это дело привычное. Отрядим кого-нибудь. Ну вот, хоть Тимофей поедет. Он у нас мастер по волкам.

Замечание заведующего участком затронуло самую сокровенную струнку Шнуркова, и он не без гордости сказал:

– А что ж, поеду. Дело общественное, помочь надо…

– Когда приедешь-то, Тимофей Никанорыч?

– Да хоть сейчас вези. Вот только соберусь. Время-то дорого. Капканы Ермолаич снимет.

Пока шла оживлённая беседа, старый охотник собрал волчьи капканы, смазал барсучьим салом лыжи, набил патронташ патронами с картечью.

Через полчаса орловской породы рысак, высоко вскинув голову, иноходью шёл по перенесённой снегом дороге, увозя Тимофея Шнуркова, выспрашивающего у председателя о волках…

* * *

Тимофей был действительно мастером по истреблению волков. Настойчивость и упрямство, с какими он их выслеживал, всегда приносили хорошие результаты. Да и охотником-то он стал только из-за этого хитрого и хищного зверя. А случилось это так. Лет двадцать тому назад Тимофей с братом пахал на гриве у Клюквенного ряма. Неподалёку, в низине, паслась кобылица Карюха с недавно родившимся у неё жеребёнком.

Вспахав загон, Тимофей остановился на меже отдохнуть и вдруг увидел, что около кобылицы, к которой прижался жеребёнок, прохаживается волк. Он то ляжет, то снова сделает несколько шагов, помахивая хвостом, будто подманивая к себе несмышлёного сосунка.

– Николай, – крикнул Тимофей брату, – гляди-ка, волк! Задерёт жеребёнка…

Схватив подвернувшиеся под руки дубинки, братья кинулись к волку. За ними последовал сосед Финоген Борщев, прихватив с собой вилы.

Зверь, увидя бегущих людей, не торопясь и, как казалось, нехотя пошёл около болота по направлению к ельнику, но круто повернул от него и засеменил по обочине просёлочной дороги.

– Заходи с разных сторон! – крикнул на бегу Тимофей.

Перебежав овражек в гуще ельника, он выбрался на небольшую полянку, усеянную обглоданными костями. Под коряжиной заметил нору.

«А-а, логово, – догадался Тимофей. – Хитрый, думал в сторону увести», – и крикнул что было сил:

– Сюда! Сю-да, Финоген! Ни-ко-ла-а-й!..

Вскоре прибежали Николай с Финогеном.

– Здесь, – указал Шнурков на логово. – Видно, выводок размещается.

– Выводок-то выводок, да как ты его оттуда выковырнешь.

– Давай вилы, я полезу туда, – и Тимофей, не раздумывая, влез в узкий проход логова.

– А вдруг там ещё и волчица. Загрызёт, – забеспокоился Финоген.

Тянулись длинные минуты ожидания. Наконец, из норы показались ноги Тимофея, а потом и он сам. В руках он держал четырёх совсем ещё маленьких волчат.

– Во, трофеи какие! А сама видно убежала.

Сложив в мешок волчат. Шнурков повёз их вечером в деревню. Дорогой он видел, как далеко в стороне протрусил волк, но внимания на это не обратил.

Дома волчат он положил в сени. Они бегали из угла в угол и повизгивали, тыкаясь глупыми мордочками в стенку.

Когда же семья Тимофея села ужинать, в ограде вдруг завыла собака, затем с визгом, как будто кто-то стукнул её палкой, кинулась под сени и оттуда начала исступлённо лаять.

– Ребятишки опять, наверное, балуются, – проворчал Тимофей, вылезая из-за стола. – Вот ужо я им!..

Открыв дверь, он вышел в ограду, но никого не обнаружил. Шарик же, высунув морду в дыру из-под сеней, лаял не переставая, с визгом, захлёбываясь.

– Цыц ты, чего разгавкался! – прикрикнул Шнурков на собаку и в это время увидел волчицу Она стояла на сенях и разгребала передними лапами пластяную крышу.

Тимофей схватил стоявшие у сарая вилы и кинулся к волчице. Та одним прыжком перемахнула через забор, несколько минут постояла на валу в огороде и направилась в поле.

– Ишь ты, антихристово отродье, нашла ведь! – удивился Шнурков и подумал: «Однако, надо уничтожить волчат, а то опять придёт, как бы не напакостила».

Решив так, он стал собирать волчат в мешок.

– Ты куда их, тятька? – поинтересовался сынишка, белобрысый Петька.

– Куда, куда?.. На озеро. Утоплю проклятое отродье.

Петька понял и ему так стало жалко волчат, что он захныкал. Слёзы светлыми росинками стекали по щекам.

– Хоть одного оставь, я играть с ним буду. Тять, а тять… – плаксиво тянул мальчонка, размазывая слёзы по щекам.

Но Тимофей был непреклонен. Он торопливо зашагал на озеро, начинающееся прямо за огородами. А когда вернулся, успокаивающе сказал Петьке:

– Ну вот, так-то будет лучше. А то не приведи господи, беды с ними наживёшь.

Однако случилось непредвиденное. Наутро Шнурков обнаружил в хлеву своих шесть овец задавленными.

Злости Тимофея не было предела. Злился он на свою опрометчивость, а больше всего на волков, которых неизвестно зачем создала природа.

После этого он купил себе берданку, долго выслеживал волчицу и только глубокой осенью, по первому снегу, убил её.

Но ненависть к хищникам и разгоревшаяся охотничья страсть сделали своё дело: Тимофей навсегда остался охотником.

С тех пор много прошло времени, а этот случай он часто вспоминает. И едва ли кто в районе лучше Шнуркова теперь знает звериные повадки, и никто больше его не имеет на своём охотничьем счету уничтоженных волков и их выводков. Вот почему он с чувством некоторой гордости согласился помочь колхозу.

Тимофей обошёл на лыжах все прилегающие к деревне колки и болота, побывал в рямах. И вскоре он знал о волках всё, что надо знать охотнику: где они живут, куда ходят на промысел и даже сколько их – обо всём этом рассказали ему многочисленные следы на заснежённой степи.

Зима стояла морозная и буранная. Метели нагнали большие сугробы в колки, глубоко укрыли снегом землю. Знал Тимофей, что голодно зверю даже в первые зимние месяцы при такой погоде, поэтому-то и решил взять волков на приманку. К вечеру он вывез к ближайшему ряму задавленных волками овец и сбросил в снег, вокруг установил крупные капканы.

– Милости просим теперь в гости, – проговорил Тимофей, вставая на лыжи.

Утром он проверил капканы, однако они были пусты. Волки не пришли. Ночью же они опять пожаловали на колхозную ферму, но дед Филипп отогнал их выстрелами из берданки. Об этом он не замедлил рассказать охотнику.

– Правильно, Филипп Петрович, ты им сейчас не давай покоя, – заметил Шнурков, – Голод – не тётка, заставит к падали прийти, – и уже наставительно добавил: – Так ты смотри, не допусти их в кошару-то. А то и мне всю Масленицу испортишь.

– Так уж постараюсь…

Но и на другое утро волки не подошли к приманке. Однако, охотник заметил то, что не заметили бы другие. Метрах в тридцати от овец снег был утоптан волками Они кружили вокруг приманки, но подойти к ней не решились.