Текст книги "Истерия СССР"

Автор книги: Сергей Новиков

Соавторы: Кирилл Немоляев,Николай Семашко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

Человек в космосе: проблемы и решения

Многие учащиеся старших классов часто задают вопрос: почему первые космические полеты с участием человека были столь непродолжительными по времени? Ведь из истории мореплавания, например, мы знаем, что иные экспедиции длились чуть ли не по нескольку лет (Магеллан, Финкельмайер, Васко да Гама), что позволяло их участникам собрать богатейший научный материал и реально способствовало развитию человеческого познания. Почему же происходившее в эпоху великих географических открытий не повторилось при начале освоения человеком космоса, такого же огромного и неизведанного, каким был во времена Колумба Мировой океан?

Конечно, первые космонавты обладали чрезвычайно высокими морально-волевыми качествами, были людьми мужественными и отважными. Но в условиях космического полета далеко не последнюю роль играл такой фактор, как физиологическая выдержка (ФВ). Обычно в научной литературе ФВ определяют как время от момента старта корабля (отрыва его от земли) до крика: «Всё, больше не могу!», которым космонавт по традиции извещал Центр управления полетами (ЦУП) о том, что его ФВ на исходе, после чего начинался процесс посадки.

Единицей измерения ФВ служит 1 час. Этот показатель строго индивидуален для каждого из космонавтов. Рассмотрим следующую таблицу:[15]15
  Источник: Государственный музей истории воздухоплавания и космонавтики.


[Закрыть]

1. Гагарин – 25,7

2. Титов – 23,6

3. Бережная – 24,8

4. Абрамян – 39,0

Из таблицы ясно видно, что, например, Титов, имевший наименьший показатель ФВ, проходил в списке под вторым номером (т. е., в качестве дублера Гагарина). И хотя Титов превосходил Гагарина по многим другим показателям, именно низкий фактор ФВ не позволил ему 12 апреля 1961 года сказать: «Поехали!»

Мешала осуществлению сколь-нибудь длительного пилотируемого космического полета и сама конструкция скафандра. Разработанный еще в начале 50-х годов Потаповым-Гурзо первый скафандр весьма напоминал собой водолазный костюм. Он был цельным (монолитным), имел съемный шлем, который космонавт как и водолаз не мог самостоятельно надеть или снять, и обладал крайне примитивной системой жизнеобеспечения, делавшей совершенно невозможной утилизацию отходов жизнедеятельности космонавта (водолаза).

Разумеется, на раннем этапе развития космонавтики, во времена господства скафандра Потапова-Гурзо, какой-либо прогресс был крайне затруднен. И хотя шла непрерывная работа по усовершенствованию скафандра-монолита, постепенно становилось ясным, что лишь что-то подлинно новаторское, идущее вразрез с традицией, сможет помочь решению проблемы.

Так называемая «революция» произошла в 1965 году, с появлением скафандра Грушина. Инженер Александр Грушин внес в традиционную конструкцию скафандра настолько принципиальные изменения, что стало возможным говорить о начале новой эры в освоении космического пространства.

Скафандр-костюм конструкции Гостюшина.

На смену скафандру-монолиту пришел своеобразный скафандр-костюм, состоящий из двух автономных частей: верхней и нижней. Теперь во время полета космонавт при желании мог в течении буквально нескольких секунд освободиться либо от верхней, либо от нижней части скафандра и даже от обеих сразу. Кроме того, скафандр Грушина, в отличае от неуклюжего детища Потапова-Гурзо, был чрезвычайно легок (13,5 кг вместо 88). Из прочих отличий отметим надпись «СССР» на шлеме, выполненную ярко-красными буквами, а не черными, как раньше.

Приблизительно в этот же период времени в обиход космонавтов прочно входит такое понятие как «ведро» – специальный контейнер дла хранения отходов жизнедеятельности во время полета. Своим появлением ведро обязано изобретению Грушина: ведь когда появилась возможнось без хлопот снимать нижнюю часть скафандра, необходимость в контейнере (ведре) стала ощущаться особенно остро. Конструкция ведра достаточно проста: оно состоит из двух частей – корпуса и крышки. Внизу корпуса имеются два специальных паза для ног (так называемые «стремена»). Вот как выглядела «Памятка космонавту», выданная в свое время В. Бурцеву:

«Памятка космонавту»

(Пользование контейнером)

Закрепиться в вертикали (используя специальную скобу в стене корабля);

Освободиться от нижней части скафандра;

Вставить ступни в стремена, обхватив ведро ногами;

Разблокировать крышку контейнера и откинуть ее;

<…>;

По окончании проделать все операции в обратном порядке.

Увы, история космонавтики знает немало поистине трагических страниц. Одна из таких трагедий произошла 14 января 1966 года во время полета Кравцова. Сергей Кравцов, неутомимый экспериментатор, решил попробовать снять не нижнюю, а верхнюю часть скафандра и затем занести результаты в бортовой журнал. На земле об инициативе Кравцова никто не знал, а сам космонавт доложить не счел нужным. Последствия такой «самодеятельности» оказались весьма печальными: в результате резкой декомпрессии торс Кравцова в одно мгновение был буквально разорван на куски. (Справедливости ради следует заметить, что это случилось до того, как скафандр Грушина начали использовать повсеместно. Для многих такой скафандр был еще в диковинку, и практически никто из космонавтов к тому времени не овладел навыками работы с новым скафандром в полной мере.)

Сергей Кравцов

К концу 60-х годов постепенно возрастает продолжительность космических полетов, растет число членов экипажа. Уже не редкостью становятся групповые полеты с двумя, а то и тремя космонавтами, одновременно находящимися на борту корабля. Все это создает новые проблемы.

Чем дольше продолжался полет, и чем он был многочисленнее, тем больших размеров ведро требовалось для обеспечения нормальной жизнедеятельности экипажа. Так, если в полете Бурцева объем ведра составлял 2,9, то уже к пятнадцатидневному полету Абрамяна – Лемке объем его вырос до 8,4. В таком ведре мог свободно разместится взрослый барсук, да и занимало оно до 1/3(!) общей полезной площади космолета. Дальнейшее увеличение объема ведра могло в недалеком будущем полностью парализовать всю научную работу, которую вели космонавты на борту корабля.

Выход из этого тупикового положения подсказала сама жизнь. Осенью 1967 года, во время группового полета Неволина – Федяева возникла критическая, почти аварийная ситуация. Вот что вспоминает об этом сам Неволин:

«Экипаж должен был оставаться на орбите еще около недели. Однако уже вечером в субботу стало ясно, что дальнейшее пребывание на борту корабля не представляется возможным: Ведро не закрывалось уже третьи сутки! Под угрозой срыва оказался важный эксперимент: наряду с различными научными исследованиями нам было поручено выращивание в условиях невесомости детеныша опоссума. Будучи командиром корабля, я понимал, что несу немалую ответственность, и, тем не менее, все более укреплялся в своем решении: опорожнить контейнер вне корабля.

В ночь с субботы на воскресенье Федяев находился на вахте; я сделал вид, что заношу в журнал результаты последних антропометричеких измерений. Улучив момент, я незаметно снял блок-замок с выходного люка, и толкая впереди себя ведро, медленно поплыл в сторону выхода. Федяев обернулся и увидел меня с ведром, выходящего в открытый космос. «Всё, не могу, надо выносить!» – вырвалось у меня. «Куда?! Куда?!!» раздался в наушниках его испуганный крик, – но помешать мне уже никто не мог: придерживаясь одной рукой за край проема, другую я высунул в бездонную черноту космоса и опрокинул туда ведро, стараясь не выпустить его. Не помню, как долго я находился вне пределов корабля – то были незабываемые ощущения; наконец, непонятное чувство холода погнало меня назад. Я плотно закрыл за собой люк изнутри, накинул блок-замок, обернулся и увидел Федяева. Выражение испуга уже покинуло его лицо; он улыбался мне, и в его улыбке я увидел облегчение и благодарность».

Сегодня мы видим, что исторический выход Алексея Неволина в открытый космос способствовал решению одной из серьезнейших проблем современной космической физиологии. Нынешний уровень развития этой интересной науки позволяет надеяться на то, что не за горами новые открытия, что на пороге третьего тысячелетия мы окажемся не с пустыми руками.

И—р-р-раз!

(Неизвестные страницы истории освоения космоса. Стыковка и расстыковка)

Казалось бы, канули в прошлое те времена, когда тема космоса, космических полетов и всего, с ними связанного, притягивала людей, словно магнит, когда сообщения о запуске очередного корабля занимали главное место на первых полосах газет, рядом с передовицами, когда каждый ребенок мечтал стать космонавтом, а павильон «Космос» на ВДНХ был переполнен любопытствующими.

Увы! Сегодня, наверное, лишь полет в систему Центавра или Андромеды мог бы возбудить в массах некоторый (да и то, скорее всего, весьма вялый) интерес.

И тем не менее, мы надеемся, что публикация недавно рассекреченных материалов, касающихся особенностей применения так называемых «Традиционных космических технологий» (ТКТ), привлечет внимание читателя, пусть даже и не искушенного в технических тонкостях.

Вначале несколько слов о самом понятии ТКТ. На заре освоения космоса перед учеными встала, казалось бы, неразрешимая проблема: развить с помощью двигателей, установленных на ракете-носителе, тягу, необходимую для вывода корабля на околоземную орбиту (т. е. осуществить запуск). Дальнейшее уже мало кого интересовало, поскольку общение с «экипажем» в то время было абсолютно невозможно. У нас в космос, как известно, запускали собак (Белка, Стрелка), у американцев – обезьян (Чита, Кинг-Конг). Корабль, предоставленный, по сути дела, самому себе, некоторое время вращался вокруг Земли, затем начинал падать, входил в плотные слои атмосферы и сгорал вместе с находившимися внутри животными, лая и визга которых никто на Земле не слышал.

Одновременно с началом пилотируемых космических полетов возникла (и была успешно решена) проблема посадки. Суть ее предельно проста – вернуть людей (экипаж) на Землю целыми и невредимыми. И хотя в то время находились горячие головы, предлагавшие себя в качестве своего рода камикадзе (например, некий С. Яшин в адресованном Н.С.Хрущеву письме от 14 декабря 1960 года сообщает, что «отдал бы жизнь за возможность взглянуть на нашу планету сверху»), разделить участь несчастных животных им никто не позволил.

Таким образом, к середине 70-х годов система ТКТ включала в себя два основных понятия: «запуск» и «посадку». И именно тогда впервые зашла речь о «стыковке» и «расстыковке».

«В чем смысл «стыковки»?» – спрашивали многие в те далекие годы. Вот как отвечает на этот вопрос один из основоположников советской школы стыковки академик М.Б. Катин-Ярцев: «Стыковка – это единственный, пожалуй, способ объединить два (и более) космических корабля в один большой космический корабль (БКК), своего рода «космическую деревню». <…> Космонавты смогут свободно общаться друг с другом, переходя из одного отсека БКК в другой. Это, в свою очередь, должно благотворно сказаться на эффективности научных исследований».[16]16
  Лицом к Луне. М.: Гномон, 1974. С.398.


[Закрыть]

Слова известного ученого оказались пророческими, и теперь, сидя дома, мы можем сколь угодно долго следить по телевизору за перемещениями космонавтов, слушать их разговоры друг с другом.

Начиная с 1978 года в мировой космонавтике существуют две системы стыковки – советская и американская. Американская система стыковки «Родео» (Rodeo)[17]17
  Mariorie Allen. Space Connection and Disconnection // NASA Bulletin. Dec. 1974, P.46 – 64.


[Закрыть]  была разработана в 1974 году и впервые использована год спустя во время совместного полета «Союз – Апполон». Суть ее в следующем: двое астронавтов, ответственных за стыковку (стыковщики), в тот момент, когда корабль находится на расстоянии 10 футов (около 3 метров) от другого корабля или орбитальной станции, по команде «Begin!» выбрасывают из специальных пазов гибкие тросы, так называемые «лассо» (lasso), стремясь нацепить их на крючья, находящиеся в корпусе стыкуемого корабля. Затем петли «лассо» стягиваются, и стыковщики при помощи особых гидравлических лебедок усилиями рук подтягивают корабль к стыкуемому объекту. Конечно, такая работа требует чрезвычайно точного глазомера и недюжинной физической силы. Мартин Кугар (Martin Cougar), вместе с Эрвином Джонсоном (Ervin Johnson) находившийся в качестве стыковщика на борту «Апполона», однажды не без юмора заметил: «Иногда возникает такое чувство, – хочется бросить эти горы металла и пойти покурить. Хемингуэевский старик с его чертовой рыбиной тут бы просто отдыхал».

Полной противоположностью американской системе стыковки стала советская, появившаяся несколько позже – в январе 1978 года. В научной литературе она получила название «ССР-1» («Система стыковки Рубинштейна»). Обратим внимание еще не уснувшего читателя на наиболее существенные отличия советской системы от американской.

Во-первых, капризные и ненадежные «лассо» были заменены прочными и удобными жгутами конструкции инженера Кондратьева (ЖК); во-вторых, если у американцев корабль подтягивался к орбитальной станции, в советской системе стыковки, наоборот, сама станция подтягивается к кораблю при помощи жгутов и крепится к нему стыковочными узлами, и, наконец, в отличие от американцев, у нас стыковщиков не двое, а трое.

Далее. Поскольку стыковка осуществляется со станции, отпадает необходимость в присутствии стыковщиков в экипаже каждого вновь запускаемого корабля. Советские стыковщики постоянно находятся на станции, занимая там целый отсек – так называемый ЖОС (Жилой отсек стыковщиков).

После смены… Филимонов и Остапчук по дороге в отсек. Фото 1980 года.

По различным оценкам ученых, время появления стыковщиков на орбитальной станции «Салют» колеблется между мартом и маем 1979 года. Лишь теперь, по прошествии почти двух десятилетий, мы впервые можем назвать фамилии этих людей: Филимонов, Алексеев, Остапчук (см. фото). Именно они, бессменно находясь с 1979 года на «Салюте», осуществили за это время порядка двухсот (!) стыковок.

Наш краткий обзор истории развития традиционных космических технологий был бы неполным без рассказа о «расстыковке». Заметим, однако, что ученые долгое время считали расстыковку делом вторичным, производным от стыковки и, к тому же, сводящим на нет все результаты тяжелого труда стыковщиков (т. е. процессом, по сути своей, деструктивным). Но, как справедливо заметил в свое время космонавт В. Севастьянов, – «дыма без огня не бывает», и сегодня большинство ученых склонны рассматривать стыковку и расстыковку как некий неразрывный конгломерат.

Технология расстыковки достаточно проста и понятна даже непрофессионалу. Бригада из четырех расстыковщиков (до настоящего времени это Мюллер, Крапивин, Воронцов и Донченко) после того, как стыковщики завершают работу и уходят в свой жилой отсек (ЖОС), выходит из своего жилого отсека (ЖОРа) и приступает к процессу расстыковки. (Заметим, что расстояние между ЖОСом и ЖОРом составляет порядка 170 метров по прямой – по космическим меркам, это довольно много).

Интерьер ЖОСа

Интерьер ЖОРа

Парадокс заключается в том, что до определенного момента (июнь 1980 года) стыковщики и расстыковщики даже не знали (!) о существовании друг друга, хотя работали на одной орбитальной станции. С другой стороны, этому удивительному факту можно найти довольно логичное объяснение. Стыковка и расстыковка никогда не происходят одновременно. Первое всегда предшествует второму. Когда стыковщики заканчивают свою работу, расстыковщики еще даже не появляются в зоне проводимых работ и, наконец, как известно, всякая связь между ЖОСом и ЖОРом отсутствует.

Однако, долго так продолжаться не могло. 14 июня 1980 года Филимонов случайно услышал по рации о существовании на «Салюте» целой бригады (!) расстыковщиков. Разочарованию его не было предела.

Вспоминает Юрий Остапчук:

«Сергей медленно снял наушники и еще какое-то время молчал. «В общем, я так и знал. Всё псу под хвост!» – наконец произнес он. «Что псу под хвост?» – не понял я. «Да всё псу под хвост!!! На вот, послушай!» – он передал мне наушники…»

С тех пор на «Салюте» между стыковщиками и расстыковщиками существует некоторая взаимная неприязнь.

Однако вернемся к технологии «расстыковки».

Итак:

К «дочернему» кораблю (тому, который должен отойти от станции) крепится расстыковочная плита (см. рис.). В плите имеются 8 пазов для ступней расстыковщиков. Размеры пазов строго индивидуальны и точно соответствуют размерам ступней расстыковщиков (от 42-го – Крапивина, до 46-го – Воронцова).

Все члены бригады развязывают стыковочные узлы, принимают положение «упор спиной лежа» и вставляют ступни ног в соответствующие пазы на расстыковочной плите.

С Земли следует команда «И-раз!».

По команде «И-раз!» все расстыковщики одновременно отталкивают расстыковочную плиту, плита вместе с дочерним кораблем удаляется от станции, дверь станции закрывается и на этом процесс расстыковки заканчивается.

Однако на практике не всегда все происходит так гладко. Кто знает – невнимательность, усталость или элементарная халатность привели в марте 1984 года к инциденту, впоследствии охарактеризованному в научных кругах как «трагический курьез».

Рассказывает Сергей Крапивин:

«Мы заступили на ночную вахту как обычно, в час ночи. Помню, я выглянул в иллюминатор: темно, тускло мерцают звезды… Работа на сей раз казалась нетрудной: предстояла расстыковка с небольшим транспортным кораблем, обычно привозившим нам провизию. Настроение у ребят было, как говорится, «на все сто». Проходя по коридору мимо ЖОСа, Володя Воронцов шутя погрозил в сторону двери – сейчас, мол, вам покажем. Все рассмеялись. В начале второго пришли в расстыковочный отсек. Мы с Витальичем (Б.В. Мюллер – ред.) быстро развязали жгуты, тем временем Игорь с Вовой (Донченко и Воронцов – ред.) уже закрепили РП на «дочурке». Приняли упор лежа, стали ждать команды. В 1.30 в динамике раздалось: «И-раз!». Толкнули, благо вес был небольшой – тонн двадцать. И тут случилась беда…».

Перед нами сухие строки отчета Правительственной комиссии по расследованию инцидента: «…Расстыковка проводилась в спешке, без соблюдения должных мер безопасности. Донченко (пазы 44 размера) пазы перепутал и вставил ступни в пазы Воронцова (размер 42,5). В результате во время расстыковки произошел непроизвольный захват ступней Донченко расстыковочной плитой, и сам Донченко был увлечен дочерним кораблем в открытый космос…».

Заканчивая наш небольшой исторический обзор на этой печальной ноте, мы все же надеемся, что времена романтиков не ушли безвозвратно, и если человек ночью иногда смотрит на звезды, то не все потеряно, еще есть шанс.

Я шагаю по Луне

На протяжении всей истории человечества Луна оставалась загадкой. Она притягивала, манила, пугала, рождала легенды. Человеческое воображение населяло Луну разумными существами, похожими на нас; тема стала особенно модной в эпоху Просвещения, когда изысканные дамы, окруженные не менее изысканными кавалерами, томно спорили о загадочной Луне в лучших салонах Парижа, Петербурга и Берлина. Но лишь в двадцатом веке развитие космических технологий позволило, наконец, ответить на многие вопросы, которые в течение долгих столетий будоражили умы.

Когда исследование и освоение Луны стало насущной необходимостью, перед учеными сразу же возникла проблема: какими будут это исследование и освоение? СССР и США пошли здесь совершенно разными путями: если мы периодически запускали на Луну автоматические станции, передававшие на Землю ценнейшую научную информацию (например, после обработки данных, полученных с «Луны-9», выяснилось, что темная сторона Луны (Dark Side оf the Moon, как говорили в то время американцы) не только ничем не отличается от светлой, но по определенным параметрам даже превосходит ее), то американцы, известные своей экстравагантностью, с самого начала ухватились за авантюрную идею высадки на Луну человека, что вызывало у наших ученых лишь скептические улыбки.

Один из крупнейших специалистов в области космической робототехники, Ариф Рагимов, тонко заметил однажды на одном из симпозиумов: «Возможно, покажусь смешным, но я бы давно отправил всех этих лоботрясов из NASA в сумасшедший дом» (дело происходило осенью 1961 года).

По иронии судьбы, именно Рагимову пришлось пять лет спустя возглавлять лабораторию, разработавшую вскоре первый советский луноход. Дело в том, что к тому времени результаты исследований, передаваемые станциями серии «Луна», находившимися на поверхности Луны, перестали удовлетворять ученых. Эти сообщения были однообразными и беспрестанно повторялись; некоторые станции и вовсе вышли из строя, и при попытке наладить с ними связь слышались лишь странные звуки, напоминавшие волчий вой.

«Нужна мобильность, нужно движение!» – повторял Рагимов своим сотрудникам. Луноход представлялся ему неким симбиозом человека и машины, наделенным мощным икусственным интеллектом (AI – Artificial Intellect по американской терминологии), и способным спуститься на дно самого глубокого кратера и подняться на пик высочайшей горы. «Вы узнаете о Луне все, что всегда хотели знать», – с гордостью заявлял Рагимов.

В начале 1968 года первый советский луноход был готов к эксплуатации. К тому времени руководству страны стало известно, что в США практически завершены работы по проекту «Аполлон», и высадка человка на Луну неминуемо состоится уже в 1969 году. Мысль о том, что человек этот будет американцем, не давала покоя многим в высших эшелонах власти. Медлить далее было нельзя.

В мае 1968 года на Луну была запущена очередная космическая станция «Луна-11». В ее спускаемом отсеке находился луноход конструкции Рагимова «Кочубей». Внешне «Кочубей» очень напоминал человека: он имел голову, снабженную многочисленными телекамерами и датчиками, туловище, в котором размещались значительный запас топлива и дизельный двигатель, две руки-манипулятора для сбора различных предметов, могущих встретиться по дороге, две ноги для перемещения по поверхности Луны и короткий хвост-антенну. Высота лунохода в собранном состоянии составляла 3,5 м, весил он около шести тонн. После прибытия станции «Луна-11» на поверхность Луны и завершения цикла расконсервации «Кочубей» был готов к высадке.

Ранним утром 24 мая 1968 года ученые собрались в Центре Управления Полетами. Присутствовали практически все сотрудники лаборатории Рагимова, члены Правительственной комиссии и двое американских ученых – Марта Розенталь из NASA и Ларри Робинсон из фирмы Loser Technologies. В соседней комнате находился Леонид Печискер (см. «Первые шаги – 2»), осуществлявший сеанс связи с «Кочубеем».

Собравшиеся увидели, как перед ними засветился огромный экран. На экране была видна часть лунной поверхности. Поверхность была абсолютно пустынной. Через несколько минут люк станции «Луна-11» открылся, и в проеме показался «Кочубей». Он занес правую ногу над поверхностью Луны, осторожно поставил ее на грунт, затем так же осторожно поставил левую ногу рядом с правой и выпрямился в полный рост. В правой руке «Кочубей» держал красный флаг, полотнище которого из-за отсутствия ветра безжизненно обвисло вдоль древка. Мощным движением руки «Кочубей» глубоко вонзил флаг в лунный грунт. Все зааплодировали.

– Я Луноход-1! – хорошо поставленным голосом произнес в микрофон Печискер (таковы были позывные «Кочубея»).

– What does it mean? [18]18
  Что это значит? (англ.)


[Закрыть]

 – спросил Ларри Робинсон у Марты Розенталь.

– He says, he's «Moonwalker-1»[19]19
  Он говорит, что он – «Луноход-1». (англ.)


[Закрыть],– шепотом сказала Марта.

– Это, – продолжал Печискер, – маленький шаг вперед для меня, но огромный – для всего человечества. (Здесь диктор поторопился – «Кочубей» не сделал еще ни одного шага и неподвижно стоял на поверхности Луны.)

– He's saying something about step[20]20
  Он что-то говорит про шаг. (англ.)


[Закрыть],– сказала Марта, обращаясь к Ларри.

– You mean… He really gonna dance?[21]21
  Ты хочешь сказать... Он что, действительно собирается танцевать? (Здесь – игра слов. В английском слово «step» одновременно означает «шаг» и танец «стэп» – прим. переводчика)


[Закрыть] – изумился Ларри. Марта пожала плечами.

Тем временем «Кочубей» тронулся с места. Он двигался размеренно и ровно, как шагающий экскаватор.

– Направляюсь к Морю Дождей, – сообщил Печискер.

«Кочубей» начал разворачиваться, ложась на заданный курс. Море Дождей находилось в 40 километрах к востоку от места посадки «Луны-11». Завершая разворот, «Кочубей» нежиданно задел хвостом флаг, который тут же стал медленно крениться в сторону и вскоре уже валялся на поверхности Луны. Такой поворот событий «Кочубея» нисколько не смутил, и он уверенно продолжил движение. Рагимов на секунду задумался. «Нет, так не пойдет! Надо срочно вернуть его обратно», – пронеслось у него в голове.

– Дайте команду «назад»! – громко приказал Рагимов кому-то из подчиненных. Двое из членов Правительственной комиссии настороженно переглянулись.

Прошло несколько минут, прежде чем удалось вернуть «Кочубея» на прежнюю позицию. «Что ж, начнем сначала», – подумал про себя Рагимов, как ни в чем не бывало улыбнувшись Робинсону и Розенталь. На самом деле он сильно нервничал, ведь «Кочубею» предстояло нагнуться и взять флаг, а эта функция в четко отлаженном механизме предусмотрена не была.

В соседней комнате Печискер, не видевший, что происходило в главном зале ЦУПа, начал произносить очередную фразу:

– Приближаюсь к Морю Дождей. Готов взять пробу…

– Да подождите вы, Леонид Иванович! – сквозь зубы процедил Рагимов и отключил микрофон. Тем временем «Кочубей», уже нагнувшись, стал медленно тянуться к флажку и вскоре взял его в руку.

Рагимов выдохнул.

– What’s going on?[22]22
  Что происходит? (англ.)


[Закрыть] – тихо произнес Робинсон, обращаясь к Марте.

Та вновь пожала плечами:

– I understand nothing. [23]23
  Ничего не понимаю. (англ.)


[Закрыть]

Тут «Кочубей» вдруг довольно резко распрямился и что есть силы всадил флаг в поверхность Луны. Все замерли.

– Да не тем концом! Не тем же концом! – вдруг заорал Рагимов. – Да что ж он делает, паразит!

Но было поздно. Видимо, посчитав дело сделанным, «Кочубей» уже вовсю начал разгибаться. Делал он это, правда, довольно медленно, а в момент прохождения так называемого «Прямого угла» (90 градусов) и вовсе замер.

Рагимов, весь красный от напряжения, в отчаянии стал лихорадочно нажимать разные кнопки, но ничего не происходило. В какой-то момент, взглянув на экран, он увидел, что «Кочубей» стал медленно крениться вперед и вскоре уткнулся головой в грунт.

Все было кончено. Члены Правительственной комиссии направились к Рагимову, который тут же отключил экран.

– What happened?[24]24
  Что случилось? (англ.)


[Закрыть] – спросил Ларри Робинсон у Марты Розенталь.

– I suppose his IQ isn't high enough, – сказала Марта. – Come on![25]25
  По-видимому, он слабоват ... Пойдем! (англ.)


[Закрыть]

Они поднялись и вышли из зала.

От составителей:

История гибели первого лунохода стала известна после недавней публикации воспоминаний Ларри Робинсона[26]26
  L. Robinson. Rise and Fall of the First Soviet Moonwalker // Hustler. 1996. No. 16


[Закрыть].  К сожалению, Робинсон ничего не говорит о дальнейшей судьбе лаборатории Рагимова.

Предпринятое нами расследование также не дало результатов. Удалось лишь установить, что Рагимов не принимал никакого участия в разработке новой модели лунохода, фотографиями которого вскоре запестрели первые страницы газет по всему миру. По мнению многих, новый луноход нельзя называть «луноходом» в строгом смысле этого слова: он не ходил по Луне, подобно «Кочубею», а ездил по ней.

К тому же не все, наверное, знают, что из-за своих небольших размеров новый луноход так и не смог преодолевать сколь-нибудь значительные расстояния (размерами он не превосходил созданную впоследствии детскую заводную игрушку «Луноход»).