Текст книги "Истерия СССР"

Автор книги: Сергей Новиков

Соавторы: Кирилл Немоляев,Николай Семашко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Рок расходящихся станций

Известно, что после смерти Сергея Мироновича Кирова его именем были названы многие города, заводы, корабли, а также группа из пяти островов в Карском море. Но этого было явно недостаточно. «Как бы еще увековечить память о Кирове?» – таким вопросом в те годы задавались многие.

И вот в 1935 году на самом высоком уровне было принято решение о строительстве в Москве, глубоко под землей, станции метро «Кировская». Эта станция должна была стать единственным в своем роде мемориалом С.М. Кирова. Спуск и подъем посетителей в мемориал и обратно предполагалось осуществлять посредством лестниц. Никакого движения поездов под землей проектом, разработанным учеными под руководством профессора Энгельгардта, не предусматривалось. «Шум поездов, – утверждали сторонники Энгельгардта, – неизбежно разрушит торжественную атмосферу, свойственную мемориалам и музеям, а кроме того, не будет слышно объяснений экскурсоводов». Однако в дискуссию с группой профессора Энгельгардта вступили ученые из лаборатории профессора Коровина. «Коль скоро, – писал в мае 1935 года Д.Б. Коровин, – мы говорим о станции метро «Кировская», то было бы уместным поговорить и о линии метро, по которой, в силу ее природы, могло бы осуществляться некое, пусть даже самое незначительное, движение». Сегодня мы знаем, что победила точка зрения профессора Коровина и было решено построить наряду со станцией метро «Кировская» станцию «Проспект Маркса», соединив их впоследствии тоннелем.

Технология работ была революционной для того времени и предусматривала сооружение на месте будущих станций двух котлованов, спуск в котлованы двух бригад проходчиков (по одной бригаде на каждый котлован) и затем движение бригад навстречу друг другу с их последующей стыковкой непосредственно под памятником Дзержинскому. Для проведения работ были сформированы две бригады проходчиков: первая и вторая. В состав первой бригады вошли: Чкалов – бригадир проходчиков, Мотовилов, Абрамович и Шелепин – укладчики пути, Шустиков – маркшейдер. Вторая бригада состояла из известных в то время путейцев Крутько: Николай Крутько был бригадиром, а брат Виктор – его помощником. Бригады располагали следующим инструментом: лопата и отбойный молоток – у проходчиков пути, у маркшейдера имелся специальный щуп.

Работы начались летом 1935 года. Бригадой Кульгутина (впоследствии трагически погибшей во время взрывов на целине) в районе проспекта Маркса был произведен взрыв мощностью от 20 до 150 килотонн. В результате взрыва образовалась воронка значительного диаметра и глубины. Аналогичный взрыв был произведен в районе Почтамта. Бригада Чкалова двигалась со стороны проспекта Маркса, а бригада Крутько – навстречу ей, со стороны Чистых прудов. Для удобства проходчиков был установлен круглосуточный режим работы.

Фрагмент дневников профессора Коровина со схемой неудачной стыковки бригад Крутько и Чкалова. Из архива И.В. Рябого.

Под землей было очень темно, и это затрудняло ориентировку. Лишь сейчас отечественная геодезия достигла такого уровня развития, что, даже находясь глубоко под землей, без труда можно определить, куда нужно двигаться, чтобы достичь, например, поверхности земли (вверх) или, напротив, еще более углубиться в недра земли (вниз). В те же годы геодезия находилась еще в зачаточном состоянии, и для ориентировки приходилось пользоваться щупами.

Щуп представлял собой длинный (4,5–5 м) шест с острым металлическим наконечником, и для определения своего местонахождения под землей бригада Чкалова, в частности, поступала так: щуп вонзали вертикально в свод тоннеля и продвигали сквозь толщу земли до тех пор, пока не раздавался звук удара металла о металл. Это означало, что бригада находится точно под основанием памятника Дзержинскому (изготовленного, как известно, из металла и уходящего на 24 метра вглубь земли), и можно начинать стыковку.

Сохранились воспоминания Валерия Чкалова о тех волнующих днях. «По моим расчетам, – пишет Чкалов, – стыковка должна была состояться 25 апреля в половине пятого утра. Все мы с нетерпением ждали этого дня. <…>

Когда я посмотрел на часы, они показывали 4:25. Шустиков взял в руки щуп и стал осторожно продвигать его вверх. Напряжение росло… Наконец, на моих часах появились цифры – 4:30. Пора, – подумалось мне. И тут мы все явственно услышали звук удара металла о металл – цель достигнута!

Ликованию нашему не было предела!!!»

К сожалению, возникшая эйфория не пошла на пользу делу. Шустиков, размахивая щупом, бросился обнимать Чкалова и, по неосторожности, задел концом щупа Абрамовича, который в этот момент веревкой крепил вагонетку к рельсам. Острый металлический наконечник пронзил шею Станислава Абрамовича в районе сонной артерии. Успев крикнуть: «Вагонетка пошла!», – он выпустил из рук веревку и умер.

Вагонеткой были раздавлены Мотовилов и Шелепин.

Шло время. Бригада Крутько не появлялась…

Прождав еще одиннадцать часов, Чкалов принял решение продолжать работу самостоятельно.

Где же в это время находилась бригада братьев Крутько?

Лишь недавно ученые обнаружили в архивах документы, позволяющие пролить свет на эту загадочную историю. Дело в том, что, стартовав от Почтамта, бригада Крутько стала слишком резко забирать вниз и в момент стыковки тоже находилась под основанием памятника Дзержинскому, но… семьюдесятью (!) метрами глубже, т. е. в районе грунтовых вод. Сохранившиеся фрагменты дневников Николая Крутько помогают воссоздать некоторые детали событий:

«23 апреля – очень темно. Ничего не видно.

24 апреля – прошел уровень грунтовых вод. Где брат?

25 апреля – брат отстал…»

К сожалению, больше ничего не удалось разобрать, так как все остальные страницы были залиты водой…

Прождав на месте стыковки бригаду братьев Крутько в течение 67 часов, Валерий Чкалов поймал себя на мысли, что очень хочет есть. Быстро утолив голод остатками продовольствия и посовещавшись с Шустиковым, Чкалов решил возобновить работы в тоннеле и, согласно инструкции, бригада стала двигаться на северо-запад в сторону Почтамта. Работы шли поистине ударными темпами (сам Чкалов, например, выполнял 11 норм в день), и уже спустя 2 дня основание памятника Дзержинскому не прощупывалось. Вспоминает Валерий Чкалов: «Я пришел к выводу, что мы движемся, причем достаточно быстро и, что самое главное, в правильном направлении».

Поначалу никаких разногласий в бригаде не наблюдалось, но уже через насколько дней Шустикову стало казаться, что они движутся не в ту сторону. Сергей считал, что бригада идет скорее на север, чем на северо-запад, и вскоре между Шустиковым и Чкаловым произошел следующий разговор: «Валерий, надо забирать левее», – говорил Шустиков Чкалову. «Нет, Сергей, – возражал ему Чкалов, – надо забирать правее». «Тогда, – вспоминает Чкалов, – Шустиков сказал мне, что в любом случае будет забирать левее. Ну что я мог ему ответить? «Ты, Сергей, можешь, конечно, забирать левее, дело твое, но я лично как забирал правее, так и буду забирать правее».

В результате так и произошло. Шустиков стал двигаться налево, а Чкалов направо. Таким образом, в тоннеле образовалась своего рода развилка. Она, кстати, сохранилась до сих пор, и многие из вас, уважаемые читатели, возможно, ее неоднократно видели.

К сожалению, дальнейшая судьба маркшейдера Сергея Шустикова до сих пор никому не известна. Что касается Валерия Чкалова, то, спустя несколько месяцев, он неожиданно оказался… в Ванкувере (!!!).

Чтобы объяснить это, на первый взгляд, необъяснимое событие, вновь обратимся к воспоминаниям Чкалова о тех волнующих днях: «К середине мая обстановка в забое резко изменилась. Меня окружали невиданные доселе грунты и скальные породы, а земля стала заметно более влажной. Я воткнул щуп в пласт земли, находившейся прямо надо мной – щуп уходил вверх беспрепятственно. Я втянул щуп назад, острие его было мокрым. «Уж не достиг ли я уровня грунтовых вод?» – подумалось мне. Я попробовал воду на вкус – она была соленой! Морская, – подумалось мне».

Для того, чтобы как-то оправдать появление путейца Чкалова в Ванкувере, было решено объявить о том, что он якобы прилетел туда самолетом, причем через Северный полюс.

Ну что в те далекие времена представлял собой Северный полюс? В те времена Северный полюс представлял собой совершенно пустынную местность, и о какой-либо посадке на полюсе с целью дозаправки горючим не могло быть и речи. «Пусть перелет будет беспосадочным!»– решили тогда ученые.

Северный полюс в 30-е годы.

Ученым возражали летчики (а именно капитан Байдуков и майор Беляев). «Не существует самолета, – говорили они, – который мог бы без дозаправки преодолеть такое огромное расстояние». «Мы построим такой самолет», – обещали ученые.

И вот, спустя полтора года, самолет АНТ был действительно построен и готов к эксплуатации, но от идеи перелета, как такового, пришлось, увы, отказаться, так как над Северным полюсом и в непосредственной близости от него температура воздуха превышала все допустимые нормы (минус 80 градусов по Цельсию).

26 октября 1935 года на закрытом заседании коллегии Минморфлота СССР было принято решение доставить самолет АНТ в Ванкувер морем с помощью ледокола «Кронштадт». Управлять ледоколом должен был капитан 3-го ранга Алексей Константинович Лазо. Вот что он писал в своем дневнике: «Мне было поручено осуществить буксировку самолета АНТ с Байдуковым и Беляевым на борту из Архангельска в Ванкувер. Взлетно-посадочная полоса Ванкуверского аэропорта, как известно, находится в непосредственной близости от берега. Задание наше было достаточно сложным: доставить самолет в Ванкувер ночью и своими силами установить его на взлетно-посадочную полосу. Валерий Чкалов ждал неподалеку в условленном месте и по определенному сигналу (2 сильных хлопка в ладоши) должен был незаметно подойти к самолету, войти в кабину и присоединиться там к Байдукову и Беляеву.

В Архангельске многие скептики опасались, что самолет, будучи спущенным на воду, сразу же пойдет ко дну. Не скрою, были такие опасения и у меня.<…>

И вот, наконец, настал день отплытия. АНТ величественно стоял на пирсе, а Байдуков и Беляев спокойно занимали свои места в кабине для пилотов. Я стоял за штурвалом ледокола…

Наступил долгожданный миг.

«Поехали!» – крикнул Байдуков и махнул мне рукой. «Полный вперед!» – скомандовал я. Ледокол тронулся, натянулся буксировочный трос и самолет, покатившись по причалу, упал в воду. Скрывшись в пучине океана, АНТ моментально исчез из виду. Люди в тревоге переглядывались… Наконец, раздался вздох облегчения – самолет всплыл на поверхность и устремился вслед за ледоколом…»[5]5
  Как выяснилось впоследствии, самолет АНТ лишь назывался «цельнометаллическим», а на самом деле изнутри был абсолютно полым.


[Закрыть] «Я, – вспоминает А.К. Лазо, – обрадованный, обернулся к корме, в сторону самолета, и увидел Беляева – тот высунулся из кабины, на лице его сияла улыбка. Я крикнул:

– Все в порядке?

– Да, – ответил Беляев, – я слышу, как волны океана разбиваются о борт самолета».

Американская общественность, пресса бурно встретили появление русских летчиков. Газеты пестрили заголовками об уникальном перелете, и вскоре имя Валерия Чкалова было уже у всех на устах. Впрочем, эти исторические материалы вам, уважаемые читатели, уже хорошо известны.

Я СВОИХ ПРОВОЖАЮ ПИТОМЦЕВ

Первые шаги

Мы долго колебались, прежде чем предложить вниманию читателей этот текст: слишком уж в непривычном свете предстают здесь перед нами люди и события, всем, казалось бы, хорошо известные.

И все же, думается, публикация фрагментов воспоминаний космонавта Сергея Федорова (1928–1996) представляет не только и не столько академический интерес; мы надеемся, что эти немногочисленные страницы с интересом будут прочитаны всеми любителями отечественной истории.

Сергей Михайлович Федоров родился в 1928 году в городе Гжатске Смоленской области (ныне Гагарин). Отец Сергея, школьный учитель физики, буквально бредил небом, привив любовь к авиации и мальчику. Михаил Андреевич Федоров в начале 30-х годов создал в школе кружок воздухоплавания.

«У него была мечта, – вспоминает Сергей, – построить свой собственный самолет. Отец сумел увлечь этой идеей нескольких моих одноклассников. Витя Круглов раздобыл где-то чертежи аэроплана Можайского, мы просиживали над ними целыми вечерами. Днем отец пропадал в мастерской. Хотя чертежи были очень старыми, все мы верили в успех. Хорошо помню раннее утро 14 апреля 1938 года. Мне совсем недавно исполнилось 10 лет. Отец подошел ко мне, еще спящему, и тронул за плечо: «Все, сегодня лечу в Москву!» Он решил посвятить свой перелет 20-летию Осоавиахима. Отец вышел, тихонько притворив за собой дверь. Недобрые предчувствия охватили меня. Через несколько минут со стороны поля послышался рокот запускаемого двигателя и сразу вслед за этим я услышал крик. Кричал отец…

Я бежал по полю, еще не понимая, что произошло. Отец лежал рядом с самолетом, от его плеча наискосок вниз тянулся кровавый шрам, как от удара шашкой.

– Пропеллер, – прохрипел он. – Надо было… быть осторожнее…»

М.А. Федоров со своим другом, известным летчиком Нестеровым у аэроплана

Впечатления детства, одновременно светлые и трагические, во многом предопределили жизненный путь Сергея Федорова. В 1946 году он поступает в Смоленское летное училище и четыре года спустя с блеском его заканчивает. Молодого летчика направляют в Москву, где Сергей встречается с самим Василием Сталиным. По рекомендации Сталина его направляют служить на Тушинский аэродром: Федоров отвечает за организацию ежегодных воздушных парадов. «В то время, – вспоминает он, – я очень увлекался фигурами высшего пилотажа. Особенно мне удавался штопор».

Неудивительно, что в начале 1955 года, когда в обстановке строжайшей секретности формировался первый отряд космонавтов, Сергей Федоров был зачислен в него одним из первых.

«Нас было четверо, – вспоминает Федоров, – Владимир Иващенко, Вальдас Мацкявичус, Андрей Мишин и я. Готовили нас в Жуковском, мы жили в строго охраняемом корпусе, каждый в отдельной комнате. Хотя генеральный конструктор Виктор Павлович Королев и не приветствовал наше общение друг с другом (он даже присвоил нам номера, чтобы, как он шутил, не перепутать), я, тем не менее, коротко сошелся с Андреем Мишиным. У Мишина был четвертый номер, у меня – третий. Вечерами, в недолгие минуты отдыха после изнурительных тренировок, мы вместе пили чай в маленькой столовой. Мишин любил пить чай вприкуску и громко хрустел сахаром.

– А ты знаешь, кто у нас на самом деле «космонавт № 1»? – спросил он меня однажды, осторожно оглядываясь по сторонам.

– Иващенко, кто же еще? – пожал я плечами.

– А вот и нет, – таинственно сказал Мишин. – Этого человека зовут Гагарин, Юлий Гагарин. Он сейчас за Уралом, в Свердловске-15. Не спрашивай, как я узнал, но это точно. Завтра покажу тебе фотографию.

Действительно, следующим вечером Мишин, когда мы остались одни, осторожно достал из бумажника небольших размеров фотографию и протянул ее мне. Я ничего не понял – это была моя фотография!

– Нет, сказал Мишин, – это Гагарин, тот самый. Вы с ним земляки. Мне Королев говорил, что ты маленький был очень похож на его мать.

Я еще раз внимательно посмотрел на фотографию. Действительно, сходство было поразительное, хотя в глаза сразу бросалось одно различие: у меня с детства на мочке левого уха остался шрам от отцовской сабли; на фотографии голова Гагарина была повернута слегка в профиль, у него никакого шрама не было.

На следующий день я около часа просидел у кабинета Королева, ожидая аудиенции. Наконец, он пригласил меня в кабинет, но сесть не предложил, всем своим видом давая понять, что у него мало времени. Я не утерпел:

– Виктор Павлович, хотел спросить у вас про Юлия Гагарина…

Королев исподлобья посмотрел на меня, тяжело вздохнул.

– Не понимаю, о чем это вы, Сергей, – сказал он, – мне это имя ровным счетом ни о чем не говорит.

– Но… – начал я.

– Вы свободны, третий, – холодно произнес он, выпроваживая меня из кабинета».

Два года спустя начались первые полеты. За месяц до этого космонавтов привезли на Байконур. Дни проходили в тревожном ожидании. Особенно волновался Владимир Иващенко – ему предстояло лететь первым. Федорову так ничего и не удалось узнать о Гагарине, не вспоминал о нем больше и Мишин.

Шестого декабря, в день старта корабля «Север», Иващенко выглядел особенно грустным. Стартовая площадка находилась в трех километрах от места, где жили космонавты. В девять утра подали автобус; Королев приехал на «Волге». Было очень холодно, автобус долго не заводился. Королев предложил Иващенко воспользоваться его «Волгой», но Владимир, облаченный в неуклюжий скафандр Потапова-Гурзо, не сумел протиснуться в дверь.

– Что-то в последнее время все валится из рук, – уныло произнес он.

– Парень нервничает, – шепнул Королев своему шоферу. – Боюсь, как бы не перегорел. («Эти слова Генерального, – замечает Федоров в своих воспоминаниях, – во многом оказались пророческими»).

Наконец, автобус удалось завести.

– Поехали, – сказал Иващенко.

Дорога была недолгой; вскоре остановились у командного бункера. Королев поздоровался с членами Государственной комиссии и вместе с остальными космонавтами направился ко входу в бункер.

В полукилометре от бункера находилась стартовая площадка. «Север» стоял посередине площадки, готовый к старту. Корабль во многом был экспериментальным; форма его значительно отличалась от последних моделей: чем-то он неуловимо напоминал дыню. Иващенко подошел к кораблю, открыл люк, вошел в корабль и закрыл люк за собой. Люди, собравшиеся в бункере, услышали его голос по динамику прямой связи.

– Люк закрыт, – отрапортовал Иващенко. – К старту готов.

Королев начал отсчет времени.

– Десять, – начал он, – девять. – Все замерли в напряженном ожидании, – … три… два… один… пуск! – последнее слово Королев произнес с особым волнением.

Ничего не произошло.

Федоров знал, что при слове «пуск» Иващенко должен был отжать на себя синий рычаг; потом управление брала на себя автоматика. Но «Север» стоял посреди степи, не шелохнувшись, обдуваемый холодным ветром декабря.

– «Сокол», «Сокол», я «Вихрь», отвечайте! – кричал Королев в микрофон. Ответом ему было гробовое молчание. Члены Государственной комиссии недоуменно переглядывались.

– Что ж, товарищи, – сказал, наконец, один из них, – давайте разбираться.

Далее в своей рукописи Сергей Федоров уделяет довольно много места подробному рассказу о причинах неудачного запуска «Севера». Если опустить чисто технические подробности, то произошло следующее: после закрытия люка Иващенко действовал в строгом соответствии с инструкцией, но в силу того, что температура внутри корабля из-за некоторых инженерных недоработок превысила расчетную в 8 раз, Владимир просто не успел дернуть за рычаг.

«Действительно, – пишет Федоров, – несложные расчеты (20 х 8 = 160°C) показывают, что при той температуре, которая была внутри корабля к предполагаемому моменту старта, человек практически не способен совершать сколь-либо осмысленные поступки».

Федоров вспоминает, что вечером того же дня к ним пришел В.П. Королев.

«Это было не в его правилах. Генеральный конструктор выглядел опустошенным, разговор долго не клеился.

– Будем продолжать работать, – выдавил он, уходя. У двери Королев обернулся. – А вообще, – тут он задумался, – вообще… мне очень жаль».

После трагической гибели Владимира Иващенко в отряде космонавтов на некоторое время воцарилась атмосфера уныния и отчужденности. Вальдас Мацкявичус, ставший «космонавтом номер один», полностью ушел в себя; все его мысли были заняты подготовкой к предстоящему полету. Мишин, напротив, был весьма рассеян и целыми днями бродил в окрестностях космодрома, где к тому времени заканчивался монтаж последней ступени нового корабля «ЮГ». Общение Федорова с Мишиным стало чисто формальным; иногда за ужином они перекидывались несколькими фразами.

– Я знаю, – сказал однажды Мишин, – почему корабль назвали «ЮГ». Ведь так, если посмотреть, он ничем не отличается от «Севера». Назвали бы «Север-2»…

– Ну и почему? – поинтересовался Федоров.

– Это в честь того, настоящего, – сказал Мишин. – Помнишь, я тебе говорил?

Федоров вспомнил: действительно, инициалы совпадали.

Мацкявичус, сидевший за соседним столиком, резко отодвинул от себя недопитую чашку кофе и вышел из комнаты, хлопнув дверью.

– Вальдаса совсем не узнать, – уныло произнес Мишин.

– Его можно понять, – возразил Федоров, – ведь он целыми днями работает. Это мы с тобой валяем дурака… Кстати, завтра в десять вызывает Генеральный.

Действительно, В.П. Королев чувствовал, что в отряде начинает твориться что-то неладное. Сам он несколько дней назад вернулся из Семипалатинска, где имел весьма неприятный разговор с представителем Правительственной комиссии, отвечавшим за морально-психологическую подготовку космонавтов.

Фамилия этого человека была Пашутин; в свое время он не без успеха учился в Хабаровском пединституте, а затем закончил Высшую партийную школу. К моменту разговора Пашутину едва исполнилось пятьдесят лет.

– Виктор Павлович, – сказал Пашутин, – буду с вами откровенным: товарищи из ЦК недовольны. Есть мнение – предупредить вас о неполном служебном соответствии.

– Нельзя ли поконкретнее, Андрей Кузьмич? – сказал Королев мягко.

– По моим сведениям, – сказал Пашутин, роясь в каких-то бумагах, – в отряде изменилась атмосфера, и изменилась не в лучшую сторону. Во-первых, – он поднял голову, – Федоров и Мишин. Их отношения приняли характер, я бы сказал, далеко зашедшего панибратства. В то же время показатели этих космонавтов с каждой неделей падают.

Он пододвинул к Королеву листок бумаги с аккуратно расчерченной таблицей.

– Взгляните сами: если, скажем, здесь еще худо-бедно 9, то тут (Пашутин ткнул пальцем в таблицу) уже 7! А что же мы с вами, Виктор Павлович, будем иметь через неделю?

– Понимаете, Андрей Кузьмич, – спокойно начал Королев, – мы называем это предстартовой депрессией, или, если брать более широко, предстартовым синдромом…

– Вы мне тут зубы не заговаривайте! Предстартовый синдром! – оборвал его Пашутин. – Вы лучше посмотрите на вашего Мацкявичуса: ни с кем не общается, не получает ни писем, ни посылок, да и сам не пишет никому!

– Но ведь переписка запрещена… – попытался возразить Королев.

– Это вопрос отдельный, – отрезал Пашутин, – и не нам с вами его решать!

Королев не нашелся, что ответить. Его бесило, что какой-то партийный чиновник, пусть даже высокопоставленный, позволяет себе разговаривать с ним таким тоном.

Пашутин собрал со стола бумаги и сложил их в толстую кожаную папку с золотым гербом СССР на обложке.

– У вас есть неделя, Виктор Павлович, – подытожил он, с трудом выбираясь из-за стола.

Они холодно попрощались.

В своих записках Сергей Федоров не приводит никаких подробностей о последовавшем разговоре В.П. Королева с членами отряда. Возможно, мы так никогда и не узнаем, что говорил в то утро Виктор Павлович космонавтам, какие слова нашел он, чтобы восстановить их пошатнувшиеся отношения, вселить веру в успех…

На распутье…

«ЮГ» по дороге на стартовый стол. За штурвалом корабля Вальдас Мацкявичус.

Нелюдимый прежде Мацкявичус теперь все свое свободное от предполетных тренировок время проводил вместе с товарищами – их часто можно было видеть на спортивной площадке неподалеку от жилого корпуса.

До старта «ЮГа» оставалось три дня, когда случилось несчастье: Федоров, играя с друзьями в волейбол, сломал ногу и, прикованный к постели, вынужден был оставаться в своей комнате.

Поскольку по сложившейся традиции и Федоров и Мишин должны были присутствовать при старте «ЮГа», а нынышнее состояние Федорова это исключало, то перед Королевым возникла дилемма: либо перенести старт до времени выздоровления Федорова, либо пойти наперекор традиции и отправить Мацкявичуса на космодром одного. Королев позвонил в Москву и переговорил с секретарем Пашутина. Мнение Центра было однозначным: запуск «ЮГа» не откладывать ни на секунду.

Сергей Федоров вспоминает:

«Поздно вечером перед стартом Валя зашел к нам попрощаться. Я лежал в гипсе на кровати в углу комнаты, Мишин и Мацкявичус сидели рядом со мной на стульях. Мы проговорили до самого отбоя; когда Вальдас уходил, Мишин сказал:

– Мне кажется, у него все получится.

В ту ночь я долго не мог уснуть. Рано утром меня разбудил Мишин:

– Автобус уже подали, сейчас Генеральный выйдет.

Моя кровать стояла далеко от окна, и я не мог видеть происходящего во дворе. Мишин же сидел у самого окна, и ему все было видно хорошо.

– Андрей, – предложил я, – давай передвинем мою кровать к окну, я тоже хочу посмотреть.

Мишин согласился. Он подошел к моей кровати и дернул за нее. Я вскрикнул от внезапной боли.

– Поехали, – сказал Мишин. К сожалению, оказалось, что кровать наглухо привинчена к полу, и Андрей, несмотря на отчаянные усилия, так и не сумел сдвинуть ее с места. Тем временем за окном послышался шум уходящего автобуса.

– Всё, – сказал Мишин. – Теперь ты у нас номер один».

Полет Вальдаса Мацкявичуса действительно оказался в своем роде эталонным: корабль в расчетные сроки прошел нижние, а затем и верхние слои атмосферы и успешно вышел на околоземную орбиту. Оказавшись на орбите, «ЮГ» совершил несколько оборотов вокруг своей оси и начал спуск. Люди, собравшиеся в Центре управления полетами, с волнением следили за показаниями приборов. Автоматика работала безукоризненно. Правда, Королева несколько настораживала подозрительная тишина, царившая в эфире с самого момента старта. Он попытался успокоить себя, вспомнив, что Мацкявичус по характеру вообще очень неразговорчив, но чувство тревоги не покидало Генерального конструктора.

Эталонный полет В. Мацкявичуса. Моменты старта.

Продолжавшийся 4 часа 45 минут полет корабля «ЮГ» в течение нескольких лет считался образцовым в советской космонавтике. Второе поколение советских космонавтов (в том числе – Бурцев, Абрамян, Бережная и другие) воспитывалось на этом полете. Каждая фаза разбиралась буквально по минутам, начиная от момента старта и заканчивая приземлением.

По мнению экспертов, за исключением мелких недочетов, которые можно найти в любом, даже, казалось бы, абсолютно отлаженном процессе, все прошло на самом высоком уровне. Первый выход на орбиту пилотируемого космического корабля, уникальные фотографии планеты Земля – все это говорило о победе, первой победе советской космической программы.[6]6
  Лишь пять лет спустя, в 1960 году, в дневниках Генерального конструктора В.П. Королева была обнаружена странная запись. суть которой сводилась к следующему: перед стартом корабля «ЮГ», в момент первоначального отсчета времени, после цифры «8» Вальдас Мацкявичус начал сильно обгорать, а к цифре «3» – полностью сгорел.


[Закрыть]

Вскоре после эталонного полета Вальдаса Мацкявичуса в отряде космонавтов произошли существенные перемены. Прежде всего, Андрей Мишин был отчислен из отряда и переведен на должность технического консультанта. Должность эта, являясь по сути своей чистой синекурой, тем не менее позволяла Мишину практически постоянно находиться в непосредственной близости от стартовой площадки, где в то время полным ходом шли работы по подготовке запуска нового корабля – «ЮГ-2», пилотировать который должен был Сергей Федоров.

Федоров готовился к полету по специально разработанной индивидуальной программе, и в контакты с Мишиным не вступал. Все это очень тяготило Андрея и, в конце концов, толкнуло его на отчаянный поступок. Дело в том, что Мишин по характеру своей новой работы был в курсе всех событий, так или иначе связанных с готовящимся стартом. Узнав о времени запуска одним из первых (по некоторым сведениям, даже ранее самого Королева), Мишин принял решение, впоследствии названное современниками «безрассудным, самоубийственным и циничным». В ночь перед стартом он сумел проникнуть на территорию космодрома и, пользуясь заранее изготовленным блок-ключом, вскрыл нижний люк корабля. Скафандра Мишин раздобыть не смог, при себе он имел лишь кислородный баллон и трехдневный сухой паек. Оказавшись внутри «ЮГа-2», Андрей наглухо задраил люк и начал ждать старта. До старта оставалось восемь часов. Через некоторое время Мишин уснул. Ему приснился сон: Сергей Федоров открывает люк корабля и видит его.

«Тссс!» – говорит ему Мишин, прикладывая палец к губам. Федоров, понимающе улыбаясь, докладывает по рации, что все в порядке, и закрывает за собой люк. Начинается предстартовый отсчет времени – и вот они летят, летят…

Действительность оказалась несколько более прозаичной. Мишин не учел одного обстоятельства: конструкция «ЮГа-2», в отличие от предыдущих кораблей, предусматривала не один, а два рабочих отсека. Нижний, в который проник Мишин, предназначался исключительно для проведения профилактических работ и был расположен рядом с соплом (в ранних моделях именно в этом отсеке размещались космонавты). Девятью метрами выше располагался второй отсек, где и должен был находиться Федоров во время полета. Для того, чтобы попасть в верхний отсек, космонавт пользовался специальным лифтом (такая система сохранилась и до нашего времени).

Именно шум лифта и разбудил Мишина. Он посмотрел на часы: 8:59. До старта оставались считанные секунды. Андрей понял, что совершил какую-то ошибку.

Когда начался отсчет времени, Федоров, чтобы немного расслабиться, решил проверить показания приборов. Взгляд его скользил по многочисленным датчикам – все было в порядке. В наушниках отчетливо прозвучала цифра «2» – и тут Сергей похолодел: приборы отчетливо показывали – в нижнем отсеке находится посторонний объект. На экране дисплея объект выглядел нечетко, вдобавок изображение было черно-белым, и все же Федоров сразу узнал Мишина. Андрей сидел в самом углу отсека, в руках он держал какую-то банку. Федоров хотел крикнуть условную фразу «Стоп!», по которой вся процедура старта немедленно прекращалась, но чудовищной силы спазм сдавил ему горло. «Пуск», – сказал Королев. «ЮГ-2» взлетел.

Момент старта «ЮГа-2». Именно в это мгновение Федоров обнаружил присутствие на корабле Андрея Мишина.

Вскоре после выхода корабля на околоземную орбиту должен был начаться сеанс связи. В ЦУПе задребезжала «вертушка». Королев поднял трубку. Звонили из Москвы, из секретариата Хрущева. Металлический голос референта сообщил Королеву, что Никита Сергеевич лично желал бы побеседовать с находящимся на орбите космонавтом.

Для Королева это не было неожиданностью: к такому развитию событий он подготовился заранее.

– Через двадцать минут Первый будет на связи, – сказал ему референт и положил трубку.

Королев решил связаться с Федоровым, чтобы предупредить его о предстоящем разговоре с Хрущевым.

– «Ворон», «Ворон!» – сказал он в микрофон. В ответ раздались какие-то сдавленные звуки; чувствовалось, что Федоров пытается что-то сказать, но сильное волнение мешает ему.

– «Ффф-факк-кел», – сумел, наконец, произнести Федоров, – д-д-доккладдывваю…

Королев понял, что вести разговор в таком духе далее невозможно.