Текст книги "Фантастическая проза. Том 3. Поезд в один конец"

Автор книги: Сергей Синякин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Глава девятая

Пришла весна, застучала по водостокам резвой капелью, забушевала синим весенним небом, а запах стоял такой, что жить хотелось и не верить в разные неприятности. Сугробы на глазах съеживались, становились серыми и грязными, на футбольном поле полезла из коричневой комковатой земли зеленая трава, и галки на деревьях галдели, как первоклашки.

Все весной оживает и начинает оглядываться по сторонам, требуя внимания.

Чего же удивляться, что однажды появился во дворе интерната Колька Быстров?

– Слышь, мелкая, – глухо сказал Колька и глядел при этом куда-то в сторону. Словно обжечься боялся о ее взгляд. – Поговорить надо. Отойдем? – О чем говорить-то? – Лина закусила губу.

Больше всего она боялась, что в этот совсем неподходящий момент у нее опять колени ослабнут и голова кружиться начнет.

– Не могу я без тебя! – сказал Колька хрипло. – Не могу без тебя, дрянь ты поганая! И заплакал.

А Лина ничего не почувствовала. Наверное, и в самом деле в ней все перегорело уже, не было Кольке Быстрову места даже в маленьком уголочке ее души. – Уходи, Коля, – тихо сказала она. – Уходи. Пожалуйста.

– Да? – выкрикнул он и схватил ее за руки, так что соприкоснулись они грудь в грудь, и Лина почувствовала, как жарко и часто бьется его сердце, гоняя по сильному телу пьяную кровь. – Нет уж, нет уж! Никуда я не уйду! – шептал Колька, наглея руками.

Лина оттолкнула его. Глаза их встретились, Колька побагровел, с шумом всосал воздух и встал, разыскивая в кармане измятую пачку сигарет.

– Значит, гонишь? – сипло сказал он. – Смотри, Басяева, пробросаешься. Другие подберут! Но Лине было безразлично, кто ее бывшую любовь подбирать станет. Ничего у нее в душе не колыхнулось. Ничего. Тьма и пустота были у нее на душе. И одно желание ею владело: скорее бы он ушел. Устала она, как может устать человек, к которому злым мотыльком стучится в окно забытое и оплаканное прошлое.

И не могла она забыть его слова злые. Помнила Лина, как Колька спрашивал, чем она его опоила. Помнила и за то презирала.

Колька ушел, а она забралась на чердак и ревела всласть, потому что помнила Колькины руки, что бы там ни говорили о любви и ненависти.

Казалось бы, сколько книг написано о любви! Больше, наверное, только о войне писали. Все разложили по полочкам, а как коснется тебя самой, то ничего не понятно, откуда эта самая любовь берется и почему на смену ей иногда приходит спокойное и плавное равнодушие? Но это Лина себя обманывала. Не было в ее душе равнодушия. Трогал ее чем-то Колька, и она его забыть не могла, только признаваться себе не хотела. Потому и выла вполголоса на чердаке, размазывая слезы по опухшему лицу.

– Лин, ты чё? – ткнулась ей в спину верная Янка.

Лина вытерла лицо, собралась с силами, закусила дрожащие губы и повернулась к подружке.

– Ерунда, – сказала она. – Янка, хочешь, я тебя летать научу?

Знаете, человек, который умеет летать, запросто может станцевать на рыхлом облаке, ползущем неторопливо в небесной синеве. И даже другого научить.

– Я боюсь, – сказала Янка.

Вечер был длинным, как Млечный Путь на небе.

– Не сходи с ума, – посоветовал Седик. – Ты ведь обратно в деревню возвращаться не собираешься?

– А чего там делать? – вздохнула Лина. – Все вечно пьяные ходят. Ты разве не помнишь, как там ко мне относились? Была охота ведьмой слыть. Я в институт поступать буду.

– Я тоже в деревню не хочу, – тоже загрустил Седик. – Только вот корову жалко, и мыши без меня разболтаются вконец. Они такие наглые в последнее время стали, идут через комнату, шага не прибавят.

– А кот?

– А что кот? – удивился Седик. – Избаловала его твоя мать, зачем ему мыши, если каждый день сливками кормят.

И облизнулся.

– У меня выпускной скоро, – сказала Лина. – Надо матери написать, чтобы платье сшила к выпускному. Все красивые будут, а я что, в старой юбке на вечер пойду?

– Ой, да не рыдай, не рыдай, – сказал Седик. – Будет тебе платье, и не хуже, а лучше, чем у других – я уже в лес лен отнес.

– Басяева, – строго сказала от двери воспитательница. – Ты почему распорядок нарушаешь? А ну спать! Взрослой себя почувствовала? С кем ты там разговариваешь?

А Лине как раз совсем не хотелось чувствовать себя взрослой, ей хотелось опять быть маленькой, и чтобы отец был живой. Он ее любил, никому бы не позволил обидеть.

– Все, – шепнула Лина домовому. – Я сплю. Знаешь, что я хочу во сне увидеть?

– Знаю, – тихонько сказал Седик. – Только это уже как получится. У меня со снами всегда плохо получалось.

Но все у него в эту ночь получилось, Лине приснился сон про деревню, и отец в этом сне был живой, и мать счастливая.

И вообще все было хорошо.

Так хорошо, как в жизни не бывает. Только во сне.

Глава десятая

А время шло.

Наступил клейкий и зеленый май. Небо поголубело. Липы у забора интерната налились соком, весело засверкали в синем небе золотые купола церкви. Незаметно пришло время экзаменов.

– Ой, Линка, – растерянно и испуганно сказала Янка. – Я боюсь.

А чего бояться? Пришло время вступления во взрослую жизнь. Экзамены были просто чертой, которые отделяли их детство от вступления в мир, где можно было надеяться только на себя.

– Мать приедет, – сказал вечером Седик. – Платье на выпускной вечер тебе привезет.

– Тебе в институт надо поступать, – сказала Татьяна Сергеевна. – В медицинский. – И вздохнув, добавила: – Твой дар использовать надо. Чтобы людям хорошо было.

Но у Лины были сомнения на этот счет. Ведь как получалось? Каждый раз она старалась, каждый раз хотела хорошего, а что получалось? Она и так старалась жить незаметнее, старалась не показывать того, что умела. А умела она многое. По картам гадала, по фотографии могла определить, что у человека болит, и вообще – живой ли он. А главное – тайно все научилась делать. Лечила на расстоянии. Когда Вику Авдееву из восьмого «а» в карантин уложили с подозрением на скарлатину, Лина из коридора ее лечила. Наутро, когда врачи приехали, они только руками развели – здоровая девочка, какая температура была? Тридцать девять и пять? Не может быть!

Даже Седик удивлялся:

– Ну, ты даешь! Бабка такого никогда не умела.

Ночами Лина улетала. Смотрела с высоты на темную землю, где правильными рядами горели желтые уличные фонари и окна домов. Облака влажно обнимали ее тело, луна светилась над головой, и звезды подмигивали, словно подбадривали Лину – мы здесь, не робей! Лина становилась на краю облака и начинала танцевать, горделиво жалея, что некому ей свое умение показать, и принца прекрасного, похожего на молодого Баталова, рядом нет. И она кружилась среди звезд, и звезды кружились вокруг нее. И было у Лины ощущение окружающей пустоты и одиночества.

Семнадцатый год ей шел. А семнадцать лет – это время, когда ужасно хочется любви, только Лина тогда этого не понимала. Она историю с Колькой помнила.

Они с Янкой готовились к экзаменам, а в свободное время бегали в кино на улице Герцена. Там контролершей работала девчонка, которая когда-то в их интернате жила, она их жизнь понимала, и когда звучал третий звонок, всегда пускала интернатовских воспитанников в зал. И Лина с Янкой смотрели иностранные фильмы про Тарзана, и еще смотрели советские фильмы с красавчиком Баталовым, с Ильинским и большеротой белокурой Ладыниной в главных ролях. Смотрели и завидовали, потому что любовь в фильмах была такая, просто жуткая, дух от нее захватывало! Линка дала Янке свою любимую книжку «Дикая собака Динко, или Повесть о первой любви». Янка прочитала, вздохнула и, глядя куда-то в сторону, сказала:

– Так не бывает. Все выдумал этот Фраерман. Пойдем лучше в кино. Сегодня фильм крутят с Омаром Шарифом. Он просто душка!

Они выходили из кинотеатра, когда к ним подошел молоденький летчик в темно-синей форме с голубыми петлицами и золотым шитьем на погонах. Летчик сам был малиновый от смущения, но ничего себе – кудрявый такой, стройный, пусть и невысокий.

– Девушки, – сказал он, запинаясь, – а давайте познакомимся? Меня Сашей зовут.

– А меня – Яной, – сказала Янка и посмотрела на подругу, которая от смущения спряталась за ее спину. Но Янка была маленькая, спрятаться за нее было невозможно, и Лина обреченно подала летчику руку, уже понимая, что это все – летчик ей нравился, и с этим чувством ничего нельзя было поделать.

А потом они гуляли по парку, и летчик Саша купил им по мороженому.

А потом Янка куда-то делась и они остались одни.

Они долго гуляли по парку, хотя уже смеркалось и пора было бежать в интернат, но Лина сама себе не признавалась, что оттягивает момент прощания, и летчик Саша тоже не торопился расставаться. Что и говорить, бывает так – потянуло людей друг к другу, а почему и как это случилось, никто не может объяснить. На следующую встречу Лина прямо бежала. И на следующее свидание – тоже. Впрочем, Саша тоже ни разу не опоздал.

Вот так и случилось в жизни Лины – экзамены и следом – свадьба.

Свадьба была скромной, и присутствовало на ней всего несколько человек – три друга Саши из авиационного полка, а со стороны Лины – мать, Янка, учительница Татьяна Сергеевна и два дядьки, которые такой случай никак не могли пропустить по причине бесплатной выпивки. Впрочем, зря мать о них так говорила, деньгами дядьки здорово помогли. Да еще старая подружка Ленка с Кубинки приехала. На свадьбе Лина была в том самом платье, которое мать ей на выпускной вечер привезла. Шикарное было платье – пышное, белое, муравьи постарались на совесть, а фату интернатовские пауки по просьбе Седика соткали. Красивая получилась фата, сказочная – с невиданным узором.

Даже Татьяна Сергеевна удивилась:

– Надо же! Никогда таких кружев не видела! И легкая какая – пушинка! – И вздохнула. – Глупая ты, Басяева! Разве можно талант в землю зарывать? А теперь ты замужем, значит, об учебе – забудь. А там еще и дети пойдут…

А потом все закончилось. А Лина и Сашка остались одни, и на столе мутно зеленела бутылка «Советского шампанского», оставленная друзьями-летчиками. Они стояли у окна и целовались. Ну нравилось им это занятие! Соскучились они друг по дружке в этот хлопотный день с загсами и прочими хлопотами, какие выпадают на любой свадебный день.

Проснулись они – если то, что происходило ночью, можно было назвать сном – совсем уже очумевшие друг от друга.

– Линка, – шепнул Сашка. – Линка, я тебя люблю… Слышишь?

А Лина ничего не сказала, только прижималась к сильному гибкому телу, лежавшему рядом на железной армейской кровати, которую Сашка приволок из казарм в целях улучшения будущего семейного быта молодой офицерской семьи, щурилась на светлое от солнечных лучей окно, как умиротворенная и сытая кошка, и вдыхала родной запах мужа. Больше ничего ей не надо было. Ничего, понимаете!

Так и началась у них счастливая семейная жизнь – с двумя тарелками, тремя ложками и двумя кастрюльками – в одной из них Лина варила суп, а в другой – в зависимости от настроения – компот или какао. И еще у них была радиола и несколько пластинок – отечественные, ну, «Ландыши» там, «Мишка-Мишка, где твоя улыбка, полная задора и огня», «Прощай, Антонина Петровна» и две заграничные с неведомым рок-н-роллом. Что это такое, Лина тогда не знала, но мелодии ей нравились своим зажигательным ритмом и неожиданными музыкальными переходами. Зато шоколада у них было завались! Шоколад и печенье входили в летный паек, который Сашка получал в части.

Жили они в длинном бараке, который приспособили для офицерского семейного общежития, перегородив пространство тонкими фанерными перегородками, обклеенными дешевенькими обоями. Слышимость была такая, что если на одном конце барака чихнули, с другого обязательно желали доброго здоровья. А если кто-то в своем закутке начинал заниматься любовью, то сами понимаете – через некоторое время все общежитие заводилось. Летчики и их подруги были людьми молодыми, впечатлительными, к тому же не зря говорят, что чужой пример заразителен.

Чего же удивляться, что через девять месяцев у них родилась дочь?

Лина даже немного огорчилась, ей хотелось, чтобы родился мальчик и обязательно похожий на Сашку.

– Ладно, – успокоил ее муж. – Сначала нянька, а потом…

И оба прыснули, влюбленно разглядывая розовый байковый пакет, перевязанный красной лентой. Девочку назвали Светланой. Отмечали ее рождение всем офицерским общежитием – поставили в коридоре строительные козлы, на них доски постелили, все это накрыли простынями – стол получился, лучше не надо! Пили сладкое вино «Кюрдамир» и молдавский «Херес» из кружек и стаканов, шашлыки у входа жарили, танцевали до упада, друзья донимали Лину и Сашку солеными шуточками, все было так, словно не им завтра было вновь взлетать на трубе с керосином, как Сашка называл свой МиГ.

А Лина убежала из-за стола, села около деревянной кроватки, которую солдаты из БАО за день сделали, и долго смотрела в розовое личико с двумя дырочками крошечного носа и маленькими влажными губками, постоянно шевелящимися во сне. Смотрела и с тревогой думала, что дальше будет – не дай Бог ее дар унаследует, не дай Бог!

Она ведь старалась не показывать, что умеет. Ну, разве что ангину кому-то незаметно полечит, ушиб какой. Только однажды и не сдержалась, когда Ваня Киреев разбился при прыжках. Сидела у госпиталя и залечивала на расстоянии все его ушибы, разрывы и внутренние повреждения. И ничего – даже не комиссовали, годным признали безо всяких ограничений, хотя при поступлении Вани в госпиталь врачи в один голос говорили, мол, к сожалению, не жилец.

Счастья, счастья ей хотелось, так хотелось, прямо хоть пауков ешь! Хорошо, что Сашка, нежный, заботливый Сашка у нее был. И Светка родилась. А больше ей и не требовалось.

Глава одиннадцатая Время было странное.

Американцы казали стране кукиши и грозили атомной бомбой. Летать Сашке и его друзьям приходилось много. А тут еще в Корее что-то странное началось, все жены летчиков боялись, что ребят туда воевать с американцами отправят. Совсем недавно война закончилась, в центральных районах еще не все развалины убрали, не все окопы перепахали, а тут – на тебе! – опять начинается.

Двенадцать самых опытных летчиков из полка, в котором служил Сашка, откомандировали в распоряжение Генштаба. Тут и гадать не стоило, где русским соколам быть, под каким небом на солнце крылышками блистать. Лина тайком пыталась заговорить их, да сама едва не запуталась – столько заговоров оказалось на ратников, идущих на войну, да только все они старыми выглядели. От пушек, пищалей, медных, свинцовых да каменных пуль, от стрел да кулачных бойцов, от рогатин и ножей заговоры имелись, а для летунов не было. Слава Богу, Сашку не тронули, оставили по молодости лет в полку. А потом на двух летчиков похоронки пришли – так, мол, и так, пали Василий Кузьмин и Николай Евграфов смертью храбрых, выполняя свой интернациональный долг.

Молодые жены выли в своих комнатах, и Лина разрывалась между ними, пытаясь облегчить страдания сразу обеих. Подружками они были, не могла она остаться равнодушной к сдавленным рыданиям, доносящимся из «пеналов». И Светку было жалко – постоянно просыпался ребенок и вздрагивал, лежа в своей кроватке. Вздрагивал и совсем взрослыми глазами смотрел в пространство перед собой. От этого взгляда становилось не по себе. «Господи, не дай дара ребенку, хватит уж меня одной!» – горячо молилась Лина.

Но время шло, и все постепенно забывалось. Молодые вдовы покинули расположение части и отправились на поиски своего гражданского счастья, в расположение пришли новые летчики, которые заняли вакантные должности в полку. Начали приходить новые самолеты, которые были на порядок выше прежних, – и летали лучше, и управляться с ними стало проще. Молодые летчики иногда собирались у общежития, жарили шашлыки, спорили о преимуществах «мигов» над «сейбрами», руки их совершали плавные и стремительные маневры, а Светка делала первые неуверенные шаги, цеплялась за колени отца и довольно визжала, когда ее подбрасывали в воздух. Лина тревожно наблюдала за этими играми. Не то чтобы она боялась за Светку. Летчики были парни молодые и ловкие, никто бы девочку из рук, конечно, не выронил, но Лина помнила, как она в детстве бежала по воде, и сейчас внимательно смотрела – не замедлится ли полет взмывающей к небу дочери, не обнаружится ли склонность ее к волшебству.

Несчастье пришло, когда Светке исполнилось четыре годика.

Шли обычные полеты. Светка играла, разбросав игрушки по полу, а Лина стирала ее вещи в большом алюминиевом тазу, который местные умелицы из БАО изготавливали из списанных подвесных топливных баков истребителей. Сердце Лины вдруг сжалось, стало так дурно, что Лина побледнела и села рядом с тазом, держа в руках мокрую детскую кофточку. Глухой разрыв раздался, уже когда она все почувствовала. Не было это переходом на сверхзвук ниже положенной высоты. Грохот в небесах возвещал о конце ее счастья. Двадцать три исполнилось Лине. Казалось бы, вся жизнь впереди. А на что она, молодость, когда не хочется жить?

Хоронили Сашку, вернее все, что от него осталось, в закрытом гробу, Лине даже попрощаться с мужем не пришлось. На кладбище, да и потом она не рыдала, просто стояла каменная, прощаясь со своим коротким счастьем. После недолгих поминок вернулась в комнату, посидела немного, пытаясь справиться со своей тоской, и принялась собираться в дорогу.

А куда ей было ехать? В деревню она отправилась, к матери. Где еще перышки, обмоченные слезами, можно высушить, где сил набраться, как не в родном лесу, у белых березок и спокойных пушистых елей?

Мать ей ничего не сказала, встретила так, словно иначе и быть не могло, зато дядьки сразу пришли к ним в дом – Сашку помянуть. У них все праздники и все несчастья отмечались одинаково. Посидели молчаливо, опорожнили две бутылки, покурили рядом с избой и отправились восвояси. Обошлись без шуток – не тот случай был, не тот случай.

– Как же ты теперь? – спросила мать вечером, когда зажгли в избе лампу.

Лина молча пожала плечами.

– Ничего, – вздохнула мать. – Ты еще девка молодая, найдешь свое счастье. Первый-то никогда последним не бывает!

Лина с матерью ругаться не стала, хоть и дикость та сказала – кто же Сашку заменить может? Лина и не представляла, что ее может другой мужчина коснуться, помнило ее тело нежные Сашкины ладони, память хранила хрипловатый и ласковый голос мужа. Надо было учиться жить без него.

– Работать пойду, – сказала Лина без особой уверенности в голосе.

– Да где ж ты ее здесь, работу найдешь? – грустно сказала мать. – Езжай лучше в город. Там тебе все будет. А здесь… – она безнадежно махнула рукой, погладила Лине волосы, перекрестилась на иконку, темнеющую в углу, и вышла, чтобы дочь не увидела, как она плачет.

«И поеду, – вдруг решила Лина с каким-то отчаянным озлоблением. – И о даре своем расскажу, пусть изучают!» Молодая она была, не понимала еще, что люди изучают только то, во что верят. Наука не изучает чудеса, если их изучать, не хватит никакой жизни.

Ночью Лина лежала на спине и ощущала, как каменеет ее сердце. Никто ей больше был не нужен, и сама она была не нужна никому.

Только дочка сопела в кроватке, которую соорудили дядьки. Пусть и любили они водку, но золотых рук у них никто не отнял – на загляденье получилась кроватка – с резными петушками по краям, с сонником, на который Лина накинула фату – свидетельницу своего недолгого счастья.

А потом вышла из дому, подняла руки, и упругий воздух принял ее стремительное тело, унес в высоту к сияющей луне, к блистающим в высоте звездам. Она сидела на облаке и печально думала о том, что дан ей удивительный дар, а счастьем ее обделили. Из-за этого дара все несчастья у нее, сказано же однажды – в одном прибавится, другого навсегда лишишься. Она бы отдала свой дар, не задумываясь, отдала бы эти полеты в ночном небе и мудрость колдуньи, лишь бы Сашка ее вернулся и обнял ее крепкими руками. И, пытаясь справиться с хмурью, просыпающейся в душе, она стала на край ночного облака и начала танцевать. Звезды кружились вокруг нее, щербато и печально улыбалась луна, внизу отблескивала серебряная нитка реки, и хотелось броситься вниз, чтобы все прекратилось, но где-то внизу сонно дышала в вышитую бабкой подушку ее маленькая дочь. И надо было жить, ведь человеческая жизнь как раз и состоит из мгновений ослепительного счастья и невероятной пустоты печалей и тоски.

Однажды это понимает любой, а не только тоненькая ведьма, танцующая на краю бездны, в которую отчаянно хочется устремиться, чтобы избавиться от всех разочарований, которые нам приносит жизнь.

Царицын, 2006 год – июнь 2009 года