Текст книги "Фантастическая проза. Том 3. Поезд в один конец"

Автор книги: Сергей Синякин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

Глава четвертая

Вика ворвалась в его жизнь так же стремительно, как отдалась ему на старом продавленном диване. Особым умом она не блистала, но проявляла разумную житейскую осмотрительность. Гибкая, стремительная, с маленьким рюкзачком, она появлялась в мастерской, оживляя ее своим присутствием. Гошу она называла исключительно по фамилии.

– Слушай, Минин, пойдем сегодня в НЭТ. Говорят, там забойную вещь показывают, по мотивам Дрейзнера. – Драйзера, – поправлял Минин.

– Ну Драйзера, – легко соглашалась она. – Пошли, а? Ну чего ты сидишь, все мажешь, мажешь… Нет, ты вообще-то нормальный художник, но нельзя же целыми днями рисовать, надо ведь и отдыхать иногда. А ты рисуешь да валяешься со мной на этом диком диване. Или пьешь с друзьями. Минин, пошли?

У нее как-то легко получалось уговаривать. И они шли в НЭТ или муз-комедию, или сидели в аристократическом кафе «Бастион Сен-Жермен», где выступали звезды эстрады с небольшими приватными концертами.

– Нет, я, конечно, понимаю, что плохо развита, – очаровательно улыбалась Вика. – Зато я гибкая. Хочешь, мостик сделаю? Или сальто с места? А эти коровы из стриптиза только задницами и сиськами трясут. Не понимаю, чего на них мужики пялятся? Вот ты, Минин, скажи, что ты в них находишь? Чего в них такого, чего у меня нет?

– У тебя все есть, – улыбался Минин. – Даже больше, чем у них.

– Я серьезно, – надувала губки Вика. – А ты смеешься. Чего у меня больше? Мне такую задницу растить и растить. Нет, Минин, скажи, у меня ведь фигурка лучше? Только честно, без трепа!

Иногда Гоша дарил ей букеты цветов.

Он их рисовал сам, поэтому цветы в букетах иногда выглядели фантастично. Когда он впервые преподнес Вике букет роз, девчонка зарделась, уткнула носик в цветы.

– Это ты мне? Ох, Минин, балуешь ты меня! А красивые какие! Слушай, Минин, ну зачем ты так потратился? Купил бы букетик фиалок. А вообще я цветы люблю. А уж такие! – и, счастливо улыбаясь, чмокнула Гошу в губы. – Балдеж!

Ночью, зябким лягушонком лежа рядом с Гошкой, она рисовала у него на груди узоры тоненьким пальчиком.

– Знаешь, Минин, мне с тобой так спокойно. Ты не думай, я за тебя замуж не рвусь, просто мне нравится, как ты за мной ухаживаешь. Такие цветы даришь, обалдеть! Поехали завтра за Волгу? Побродим по лесу. Знаешь, я люблю ходить по лесу. Идешь, зеленые кусты вокруг, на них, блин, пауки паутину свою плетут. А утром на паутине роса капельками. Слушай, Минин, поехали, может, ты тогда такую картину нарисуешь!

– Напишешь, – поправлял ее Гоша.

– Да какая разница, – тихо смеялась Вика. – А потом у тебя ее купят за миллион баксов, и мы поедем в Африку. Возьмешь меня в Африку? Блин, всю жизнь хотела на слонов и обезьян посмотреть. И еще крокодилов.

И утром они ехали в заволжский лес, бродили среди дубов, кидали камни в ерик, купались, занимались любовью в нежном осиннике, смотрели в небеса. Времени на прежние выпивки как-то уже не хватало. Компания потихонечку рассосалась, но Гоша Минин об этом не особенно жалел.

Иногда, когда Вики не было, он отправлялся в картину «В ожидании запчастей», где все было по-прежнему. Это он, Гоша, думал, что механизаторы ждут запчастей, на самом деле они своего человека в сельпо за водкой гоняли.

– Слышь, Гошка, – строго сказал комбайнер Иван Иванович. – Пора бы и честь знать. Раз посидел на халяву, другой… Проставляться не думаешь?

– А как же! – пообещал Минин.

– Смотри, – предупредил мотоциклист Коська, который ездил за водкой. – Другой раз с пустыми руками и не появляйся!

От поля подошел штурвальный Веня, размял пальцами колос, озабоченно сказал:

– Осыпается уже, Иван Иванович! Боюсь, без зерна останемся.

– Ты мне зубы не заговаривай, – сказал Иван Иванович. – Допил, гад, водку?

– Так ее там всего стопочка и оставалась, – сказал штурвальный Веня. – И теплая она уже была. Я уж потом и сам жалел, что глотнул.

– Да откуда же ей холодной взяться? – рассудительно прикинул Иван Иванович. – Чай, в магазине холодильников для нее нет.

– Я принесу, – пообещал Минин.

А потом они сидели у края поля, курили сигареты Минина и разговаривали о разных житейских делах. Деревня, в которой жили Иван Иванович и его подручные, называлась Касимово, с каждым годом людей в ней оставалось все меньше, но не потому, что народ мер, многие просто уезжали, не видя никаких перспектив в сельской жизни. «Это не мы пьем, – втолковывал Иван Иванович. – Это душа требует! В шестидесятые годы у нас, почитай, почти пятьсот дворов было, а сейчас хорошо, если сотня осталась. А сколько домов без людей стоит! Скоро вообще деревня помрет. Врачи к нам не едут, ежели хворь какая, то приходится в райцентр добираться. А школа у нас восьмилетняя, потом дети в интернате учатся. Такие дела. У вас там, в городе, и не знают ничего про наши дела».

И купальщицы говорили о том же.

– Скучно у нас, – сказала старшеклассница Нина.

Минин старался не смотреть на ее ноги и грудки, тугими мячиками выпирающие из бюстгальтера бикини.

– Я как школу закончила, – сказала Нина, – сразу в библиотеку работать пошла. Не в доярки же! А здесь зарплата такая, что удавиться хочется. И мужиков у нас в деревне нет, одни пьяницы. Мать талдычит: замуж пора, замуж пора! А за кого выходить? За Петю Сорокина, который двадцать четыре часа в сутки не просыхает? За Лешу Косоротова? Так он дебил настоящий, на его улыбку достаточно поглядеть, чтобы понять, как ты с ним жить будешь. Тошно, Гоша!

– Так уезжай, – посоветовал Минин.

– А куда? Мать болеет, отец, как ему ногу на пилораме отрезало, пьет постоянно. Легко сказать, уезжай. Для того чтобы устроиться, деньги нужны. А где их взять?

– Работать пойдешь.

– Кем? – вздохнула Нина. – Специальности у меня нет никакой, а в городе, говорят, только за квартиру почти три тысячи, а может, и по-более платить надо. Тогда уж точно на панель придется идти, как Зойка Михайлова.

Минину Нину жалко было, но вот как ей помочь, он даже не представлял, а потому к купальщицам заглядывал редко.

Мастерская его заполнилась незаконченными натюрмортами. И только Минин знал, что они были вполне законченными – иначе где бы он брал хорошее вино и отменные фрукты, которыми угощал Вику? Больше всего она любила большие желтые в коричневую крапинку груши, которые таяли во рту, оставляя после себя сладость и привкус ситро «Дюшес».

– У нас во дворе такие росли, – смеялась она. – А груша была высокая, я раз полезла на дерево и навернулась с самой верхотуры. Даже шрам остался, посмотри!

И Минин смотрел, а потом принимался целовать маленькую белую полоску шрама на твердом стройном бедре, а сами знаете, куда в конце концов такие поцелуи заводят. Не вам мне это объяснять, взрослые ведь люди.

Отдышавшись и постепенно приходя в себя, Вика вытирала благодарные слезы, шептала:

– Минин, я сегодня водолазочку в «Минимаксе» видела обалденную. Знаешь, как ты бы в ней смотрелся! А потом тебе еще надо трубку купить. Я читала, все художники трубки курили. И Симонов тоже.

– Так он поэт, – возражал Гоша.

– Да я знаю, я его книжку читала. «Жди меня» называется. Знаешь, какие у него ловкие стихи? Блин, слезу выдавливают. А в самом конце книги фотографии. Он молодой, ну такой лапочка. И с трубкой, блин, во рту.

– Слушай, Вика, – удивлялся Минин. – Ну какой из тебя тренер? Ты сама еще девчонка.

Девочка забрасывала ему на живот белую ногу, заглядывала в глаза, возражала:

– Ты меня, Минин, совсем не знаешь. Я ведь и строгой могу быть! – и командно звонким голосом приказала: – Минин, к снаряду! Приготовиться Мирзозюкину!

– А кто это такой, Мирзозюкин? – наваливаясь и ревниво ища губы, спрашивал Гоша.

Вика со счастливым смехом уворачивалась, потом смирялась, сама подставляла губы и после затяжного поцелуя с легкой одышкой шептала:

– Откуда я знаю? Это я сама придумала. Правда, ведь гадкая фамилия? Мирзозюкин!

Замирала, глядя Минину в глаза.

– Минин, что ты делаешь? Перестань! Я знаешь, как устала! На мне словно весь день воду возили, – и тянулась к нему губами, закрыв глаза. – Ну хорошо, хорошо, только в последний раз, мне завтра четыреста метров в зачет бежать!

Глава пятая

В квартиру Минина Вика вошла тоже буднично и обыкновенно.

Вошла, огляделась по сторонам, укоризненно посмотрела на Гошу.

– Слушай, Минин, ты когда здесь последний раз убирал? У тебя даже на полу слой пыли!

Переоделась в его старую рубаху и принялась за уборку.

Рубаха ей была как платье.

Минин сидел на тахте и с удовольствием смотрел на подругу, боясь себе признаться, что он привык уже к ней, так привык, что просто не может без нее. А она кружилась по комнатам, что-то задорно напевая, сдувая со лба постоянно падающую вниз челку, и прямо на глазах происходило чудо – впервые после смерти матери в дом входили порядок и чистота.

– Минин, у тебя «Абсолют» есть? – крикнула она с кухни.

– Какой еще абсолют? – удивился Гоша.

– Ну, которым посуду моют. Ты же, блин, их года три только споласкивал, их даже в руки противно взять!

Пришла усталая, раскинулась на диване, забрасывая голые ноги Минину на колени.

– Ну ты, Минин, унавозился! Аж взопрела! – дрыгнула ногой, отгоняя назойливую, как муха, руку Гоши. – Отстань! Мне сейчас ванную принять надо. У тебя там шампунь какой-нибудь есть? Я что-то не видела. Мне вообще-то итальянский ужасно нравится, «Леди Яблоко» называется.

«Надо нарисовать, – подумал Минин. – Только перед этим зайти в магазин и посмотреть, как он выглядит».

– Я вчера курсовую работу написала, – сказала Вика, глядя в потолок. – Музыкальная ритмика как элемент тренировки.

– И как? – осуществляя легкую разведку пальцами, спросил Гоша.

– Еще не проверили, – Вика села, сбрасывая ноги на пол. – Все. Не лезь. Я в ванную пошла. А ты подумай, что есть будем. Я ведь проголодалась, когда всю эту грязь выносила!

И унеслась в ванную, дробно стуча босыми пятками спортивных ножек по паркету полов. В ванной зажурчала вода, потом зашумел душ, слышно было, как Вика напевает что-то из репертуара Аллы Пугачевой. Минин с улыбкой посидел на диване, потом встал и пошел на кухню. Там все сияло чистотой, даже тарелки были вымыты до хруста. Он полез за холодильник, достал бутылку «Божоле» урожая тысяча семьсот двадцать третьего года, которую он подсмотрел в музее вин и нарисовал в два вечера. А в холодильнике давно уже томились фрукты, розоватая семга и форель, сыр, коробка конфет «Ассорти», огромные и зеленые польские яблоки и крапчатые бананы из Гвинеи-Биссау. Все это заняло свое место на столе и выглядело так празднично, так красиво, что Минин пожалел об отсутствии у него бокалов, в которые всегда полагалось наливать вина.

– Минин! – позвали из ванной. – Будь другом, притарань мне рюкзачок!

С рюкзачком подруги в руке Гоша подошел к дверям ванной.

– А зачем он тебе?

Дверь открылась, и его встретили сияющая улыбка, гордо вздернутый нос и темные от воды волосы.

– Как это зачем? – удивилась Вика. – Там у меня свежие трусики лежат! Слушай, Минин, ну раз уж ты здесь, может, ты мне спинку потрешь?

Позже уже, за столом, сидя в любимой рубашке Минина и разглядывая выставленное Гошей гастрономическое великолепие, растроганно сказала:

– Ну, Минин, ты даешь! Умеешь ты устроить девушке праздник!

Встала, обняла Гошу со спины сильными руками в редких веснушках, нежно поцеловала в ухо.

– А постель ты постелил? – и разочарованно вздохнула: – Ну вот, блин, я так и знала!

Ночью они стояли на балконе и смотрели на звезды.

– Знаешь, Минин, – доверительно сказала Вика, уютно устраиваясь под его рукой. – Вот было бы хорошо, если бы был такой остров, на котором бы жили только хорошие люди, и у нас там имелся свой дом. Мы бы ходили к другим в гости, купались бы в море, и ты рисовал бы свои картины. А я бы учила негритят спортивной гимнастике и акробатике. Мне надо за жизнь обязательно воспитать чемпиона мира или Олимпийских игр, чтобы не говорили, что я зря училась в институте. Только надо, чтобы обязательно на острове росли бананы и яблоки, я их ужасно люблю!

«Надо обязательно написать, – сонно подумал Минин. – Остров и океан».

Вика птичье клюнула его снизу в подбородок.

– Слушай, Минин, я уже замерзла. Ты можешь донести меня до кровати? Ты ведь не слабак, да?

Кто бы после таких слов признался, что он слабак?

Глава шестая

Соломону Георгиевичу Гоцу Вика понравилась.

– Хорошая девочка, – вытирая усы от вина, сказал он. – Вы за нее держитесь, Гошенька, без нее вы пропадете. Хорошее вино! Что это?

Долго и уважительно рассматривал бутылку из-под «Божоле», потом поднял на Гошу проницательный взгляд. Такой бывает лишь у жуликов, милиционеров и дельцов, но кто в наше время скажет, что это не одно и то же?

– Забурели, Гошенька, забурели, – констатировал старик. – А у меня к вам предложение. Есть командировка в район области. Местные власти хотят художественно оформить свой Дом культуры. Деньги у них есть, так что работать в долг не придется. Хотите взяться? Из уважения к вам предлагаю шестьдесят процентов. Соломон Георгиевич Гоц давно работал в культуре, эксплуатируя молодые таланты и тех, кто по простоте своей душевной не мог себя подать.

Гоше Минину частенько приходилось батрачить на него, но никогда еще старик не был так щедр.

Но Гоше это было не нужно. Да и не хотел он уезжать, оставив девочку Вику на целый месяц, а то и больше одну.

Соломон Георгиевич покачал седой головой.

– Жаль, Гошенька, жаль. У вас воображение. Но не буду настаивать, тем более что я вас понимаю, так понимаю, – и покосился на дверь кухни, за которой что-то напевала Вика. – Славная девушка, очень славная. А что Чебаков, он сейчас сильно пьет или с ним можно договориться? Не подведет?

Витьку Чебакова, художника-декоратора и друга своей юности, Минин не видел с месяц, в чем и честно признался Соломону Георгиевичу.

– Даже так? – старик кивнул. – Ну что же, не буду вас задерживать. Кстати, Гошенька, если вы нуждаетесь в деньгах… Правда, судя по коллекционным винам, я бы этого не сказал. Эта бутылочка на аукционе потянет тысячи три-четыре в «зеленых». Любимая бабушка оставила вам свои сбережения? – увидев, что Минин хочет что-то сказать, предупредительно поднял руки. – Все, все, молчу! Буду благодарен вам, Гошенька, если вы нальете мне еще полбокала. Наконец-то вы обзавелись достойной посудой. Красивые бокалы, с радостью купил бы дюжину таких в свою столовую.

Бокалы Гоша нарисовал сам по фотографиям фотоальбома «Богемское стекло Чехии», ну, разве что добавил на них свои и Викины вензеля. Для этого пришлось узнавать у Вики ее фамилию и отчество.

– А зачем тебе это, Минин? – удивилась та, всплеснула руками и ахнула: – Ты что, хочешь сделать мне предложение? Бли-и-ин, как интересно! Начинай, Минин, не исключено, что я соглашусь!

И с таким же восторгом она приняла стоящие на столе бокалы.

– Какая прелесть! Минин, это точно мой? Обещаешь, что никогда в жизни из него не будет пить никто другой! Ну, обещай! Обещаешь?

– Только если я сам, – обещал Минин.

Вот и сейчас он пил вино из Викиного бокала, а Соломон Георгиевич – из его собственного. «Надо нарисовать еще парочку, и попроще – для гостей», – подумал Минин.

Попрощавшись с Гошей и галантно поцеловав руку Вике, старик ушел.

– Интересный дядька, – сказала Вика, когда они остались одни. – Он тебе работу предлагал, а ты отказался. Из-за меня, да?

– Слушай, – неожиданная мысль пришла Гоше в голову. – Вот ты у меня живешь, барахло свое перетащила, а как же твои родители? Они не спрашивают, у кого ты живешь, с кем?

Вика засмеялась.

– А я им сказала, что в общаге живу, – просто объяснила она. – Я им о тебе даже не говорила. Да вообще никому не говорила. На фига? Ты ведь мой и только мой, зачем мне тобою с кем-то делиться, хотя бы и на словах?

Щелкнула Гошу по носу.

– Любопытный ты, Минин, спасу нет. Ты что, с моими родителями познакомиться хочешь?

К этому Минин пока еще не был готов.

Около десяти Вика отправлялась в институт, а Минин шел в свою мастерскую.

Угол в правой стороне мастерской Минина был увешан картинами военной тематики. Был такой период в жизни Гоши Минина, захотелось отдать дань героическому прошлому народа. На одной из картин по полю шли немецкие танки, а по ним вел огонь артиллерийский расчет. Расчет – это еще слишком сильно сказано. Расчет лежал убитыми и ездовые тоже, а огонь вел наводчик. Снаряды ему подтаскивал раненый командир орудия. Видно было, что сдаваться они не собираются и станут вести огонь до самого своего смертного часа, матерясь и спотыкаясь о пустые латунные гильзы, разбросанные по позиции. На второй картине было поле после пехотной атаки, все в воронках от разрывов снарядов, а среди полыни и трав лежали убитые. Много убитых – весь взвод, поднятый в штыковую атаку командиром. И у каждого убитого было тщательно прописано лицо, отчего картина производила жутковатое и гнетущее впечатление. На третьей картине был изображен солдат, пьющий из родника. Уже по внешнему виду его видно было, какую жестокую атаку пришлось выдержать на высоте его роте. Боец пил и никак не мог напиться, и неизвестно, чем закончился бой – отбросили немцев или они расхаживают хозяйски по позиции и деловито добивают раненых, а значит, в любой момент могут появиться за спиной припавшего к роднику бойца. На третьей картине были развалины домов, похожие на скелеты неведомых чудовищ, что жили с доисторических времен и неожиданно попали под вражескую бомбежку. Когда-то эти картины у Минина пытался выкупить Музей обороны Царицына, но что-то у них там не сложилось с деньгами или просто пришел новый человек, которому художественная манера Минина не понравилась, но как бы там ни было, картины так и остались висеть в одном углу, обрамляя патриотическую картину «Пленение Паулюса», на которой знаменитый немецкий фельдмаршал так устал от войны и мечтал выспаться, что даже не слушал русского офицера, требовавшего от фельдмаршала сдачи оружия.

Минин и в прежние времена сюда редко заглядывал, а теперь, когда обрел удивительный дар, даже боялся этого – вдруг потянет в картину, а для чего это ему, ведь там запросто можно нарваться на случайную полю и осколок.

Больше всего он любил свою «Дубовую рощу», где можно было прогуляться, полежать в густой зеленой траве, глядя, как над рощей ползут неторопливые белые облака, постоянно меняющие свою форму, а потому похожие сразу на все предметы, когда-либо существовавшие на земле. Иногда здесь проходил дождь, и тогда можно было вернуться в мастерскую с пакетом, раздувшимся от массивных поддубовиков и пахучих белых грибов.

– Ты где был? – ревновала Вика. – Только не говори, что ты эти грибы на базаре купил. Признавайся, Минин, с кем за Волгу ездил? Ох, дождешься ты у меня, сама буду плакать, но чужой бабе ничего твоего не оставлю!

И смотрела на Гошу такими глазами, что и в самом деле страшно становилось. Ясное дело – ревновала.

Однажды Минину попался «Археологический журнал». Красивый, интересный журнал, на прекрасной лощеной мелованной бумаге, а на вкладыше напечатаны цветные фотографии золотых украшений из египетского захоронения. Чуть ли не сама Нефертити их носила. Гоша не поленился и за полмесяца сделал их точные копии, долго возился с цветом, пока не додумался использовать сусальное золото, за которым ездил в Казанский собор, но вышло здорово, не хуже настоящих. После одной из размолвок с Викой он преподнес ей эти украшения, взятые с картины. Вика косо глянула, ахнула, кинулась примерять серьги и браслеты с колье перед зеркалом, потом опомнилась, и – как была – в украшениях, и сама похожая на египетскую царицу кинулась целовать Гошу.

– Какие клевые! – сказала она восторженно. – Даже от настоящих не отличить! Минин, ты сам золото!

А через два дня вернулась задумчивая, печальная.

– Минин, – строго сказала она. – Ты где это золото взял? Оно же настоящее! Меня чуть в милицию не забрали!

Выяснилось, что она по недомыслию своему отправилась в ювелирный магазин, а там ей попался специалист, который тут же уяснил, что он держит в руках. А поскольку цена у всего набора была баснословная, можно сказать, на миллионы все шло, и не в деревянных рублях, и такие ценности никак не могли находиться на руках у простой городской девчонки, пришедшей в магазин в затрапезных потертых джинсах и голубом топике, то он вызвал милицию. Потом все выяснилось, и даже вернули Вике все, когда она рассказала, что золотые украшения сделал ее знакомый художник.

– Так что ты смотри, Минин, они к тебе еще придут, – пообещала Вика. – Не знаю, что ты им врать будешь, но мне-то не ври. Где ты эти украшения взял? Украл где-нибудь? Они же, блин, настоящие!

Вот тут Минин и проявил мягкотелость, за которую потом пришлось так горько расплачиваться: он посадил Вику на колени и рассказал ей все.

– Ни фига себе, – сказала Вика, заглядывая Гоше в глаза. – Слушай, Минин, а ты не врешь? Нет, я по глазам вижу, что ты не врешь. И как это у тебя, запросто получается?

– Пошли, – вздохнул Минин. – Только ты представь, что очень хочешь. Очень, очень, очень.

Еще бы ей это не представить! У Вики это получилось сразу, с первого захода. Воображение у нее было живое, и душа верила в чудеса.

Взявшись за руки, шагнули в дубовую рощу.