Текст книги "Черты и анекдоты из жизни императора Александра Первого"

Автор книги: Сергей Шубинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

* * *

Из всех Петербургских наводнений, самое бедственное было, как известно, наводнение 7-го ноября 1824 года. Продолжительный морской ветер нагнал массу воды в Неву и она, выступив из берегов, разлилась по улицам и площадям столицы, угрожая всеобщим разрушением и уничтожением. Обломки деревянных домов, суда, животные, домашняя утварь, носились по улицам. Население было в страшной агонии – видели ясно, что если морской ветер продолжится еще два часа, то город погиб. Провидение на этот раз отклонило гибель. Ветер начал стихать и переменять направление; вода убыла, но бедствия, которые она оставила за собою, были огромны.

Император Александр, в порыве своей сострадательной души, работал неусыпно, как во время наводнения, так и после него, посещая жилища бедняков и принося им помощь вещественную и утешение. Едва вода на столько сбыла, что можно было проехать по улицам, он отправился в Галерную. Тут страшная картина разрушения предстала перед ним. Видимо пораженный, он остановился и вышел из экипажа. Несколько минут стоял он, не произнося ни слова; слезы медленно текли по щекам. Народ обступил его с воплем и рыданием. – «За наши грехи Бог нас карает» – сказал кто-то из толпы. – «Нет, за мои» – отвечал с грустью государь. Распорядившись о временном приюте и пособии пострадавшим, оставив для исполнения и наблюдения одного из своих генерал-адъютантов, он отправился на Литейный завод, подъехал к уцелевшему зданию, вокруг которого толпился народ, и, вошедши в него, увидел другого рода картину: на полу и нарах лежали двенадцать или более трупов, иные уже в гробах, другие еще ожидали своего вечного помещения. Государь оставался и тут несколько времени. Он как будто намеренно пытал себя этим зрелищем, чтобы внутренними муками искупить тот грех, который созидало его мрачное воображение. Событие это имело большое влияние на восприимчивую душу Александра и, к несчастью, не осталось также без последствий на его здоровье, которое не могло без ущерба выдержать столько потрясений нравственных, таких трудов и усилий физических (34).

* * *

Задолго до 1812 года, император Александр, разговаривая о Наполеоне с сестрой своей великой княгиней Марией Павловной, сказал следующие замечательные слова: «Il n’y a pas de place pour nous deux en Europe: tôt ou tard, l'un ou l'autre doit se retirer.» (Нам обоим нет места в Европе: одному из нас, рано или поздно, должно отступить). Это доказывает, что народная русская война не была случайностью и государь давно носил в себе предчувствие ее неминуемости (35).

* * *

Перед объявлением войны России, в 1812 году, Наполеон отправил послу своему при Петербургском дворе Коленкуру депешу, в которой, между прочим, писал, «что французское правительство никогда не было так наклонно к миру, как в настоящее время и что французская армия не будет усилена». Получив эту депешу, Коленкур тотчас сообщил ее лично императору Александру. Государь, имея неоспоримые доказательства, что Наполеон деятельно готовился к войне, отвечал на уверения Коленкура – «Это противно всем полученным мною сведениям, господин посланник, но ежели вы скажете мне, что этому верите, то и я изменю мое убеждение». Такое прямое обращение к честности благородного человека победило скрытность дипломата: Коленкур встал, взял свою шляпу, почтительно поклонился государю и ушел, не сказав ни слова (36).

* * *

Отпуская, в 1812 году, в действующую армию военного агента английского правительства, генерала Вильсона, император Александр при прощании сказал ему – «Прошу вас объявить всем от моего имени, что я не стану вести никаких переговоров с Наполеоном, пока хоть один вооруженный француз будет оставаться в России… Лучше отращу себе бороду по пояс и буду питаться картофелем в Сибири» (37).

* * *

Известие о занятии французами Москвы было привезено в Петербург состоявшим при действующей армии полковником Мишо. Император Александр, услышав скорбную весть, сказал:

– Само Провидение требует от нас великих жертв, особенно от меня. Покоряюсь его воле. Но скажите: что говорили войска, оставляя без выстрела древнюю столицу. Не заметили ли вы упадка в их духе?

– Позволите ли мне, как солдату, говорить вашему величеству откровенно? – отвечал Мишо.

– Я всегда требую откровенности, но теперь прошу вас: не скрывайте от меня ничего, скажите мне чистосердечно всю истину.

– Государь, признаюсь я оставил армию от Кутузова до последнего солдата в неописанном страхе…

– Что вы говорите! Неужели русские сокрушены несчастьем?

– Нет, государь, они только боятся, чтобы вы, по доброте вашего сердца, не заключили мира – они горят желанием сразиться и доказать вам свою преданность.

– Вы облегчили мое сердце, – сказал государь, потрепав Мишо по плечу, – вы меня успокоили. Возвратитесь в армию, говорите моим верноподданным, везде где вы будете проезжать, что если у меня не останется ни одного солдата, я созову мое верное дворянство и добрых поселян, буду сам предводительствовать ими и подвину все средства моей империи. Россия представляет мне более способов, чем полагает неприятель. Но если судьбою и промыслом Божиим предназначено роду моему не царствовать более на престоле моих предков, то, истощив все усилия, я отращу себе бороду до сих пор (при этих словах государь указал на свою грудь) и лучше соглашусь питаться хлебом в недрах Сибири, нежели подписать стыд моего отечества и добрых моих подданных, пожертвования коих умею ценить. Провидение испытывает нас, будем надеяться, что оно нас не оставит. Не забудьте, что я вам теперь говорю; может быть настанет время, когда мы вспомним о том с удовольствием. Наполеон или я, я, или он, – но вместе мы царствовать не можем. Я узнал его. Он более меня не обманет.

– Государь, – отвечал Мишо, – ваше величество подписываете в эту минуту славу вашего народа и спасение Европы.

– Да исполнится предсказание ваше, – сказал Александр, – подите отдыхать и будьте готовы возвратиться в армию.

Император, разговаривая с Мишо, заметил, что он был расстроен и огорчен до глубины души. Александр, не могший равнодушно видеть ничьей скорби, принял горячее участие в положении офицера, страдавшего при исполнении долга службы, и желая утешить его, написал фельдмаршалу Кутузову, чтобы он прислал Мишо с первым радостным известием из армии.

Исполняя волю государя, Кутузов отправил Мишо с донесением о победе при Тарутине, На этот раз счастливый вестник, объяснив императору подробности боя, доложил ему о желании войск, чтобы он лично принял над ними начальство. – «Присутствие вашего величества сделает их непобедимыми» – прибавил Мишо.

– Все люди честолюбивы, – отвечал ему император, – признаюсь откровенно, что и я не менее других, и если бы теперь увлекся этим чувством, то сел бы с вами в коляску и отправился в армию. Принимая во внимание невыгодное положение, в которое мы вовлекли неприятеля, отличный дух армии, неисчерпаемые средства империи и направление, данное мною Дунайской армии, я несомненно уверен, что мы победим и что нам, после всего сделанного, остается только, как вы говорите, пожинать лавры. Знаю, что если я буду при армии, то вся слава успеха отнесется ко мне и что я займу место в истории. Но когда подумаю, как мало опытен я в военном деле в сравнении с Наполеоном и что, невзирая на добрую волю мою, я могу сделать ошибку, от которой прольется драгоценная кровь детей моих, тогда, несмотря на мое честолюбие, я охотно готов жертвовать личною славою для блага армии. Пусть пожинает лавры тот, кто более меня достоин их. Возвратитесь к фельдмаршалу, поздравьте его с победою и скажите ему, чтоб он выгнал неприятеля из России (38).

* * *

В сражении при Кульме был взят в плен известный своею жестокостью и бесчеловечием французский генерал Вандам (про которого сам Наполеон выразился однажды следующим образом: «если б у меня было два Вандама, то одного из них я непременно повесил бы»). Представленный императору Александру и опасаясь мщения за совершенные злодейства, Вандам сказал государю – «Несчастье быть побежденным, но еще более, – попасть в плен; при всем том, считаю себя благополучным, что нахожусь во власти и под покровительством столь великодушного победителя». Государь отвечал ему: – «Не сомневайтесь в моем покровительстве. Вы будете отвезены в такое место, где ни в чем не почувствуете недостатка, кроме того, что у вас будет отнята возможность делать зло» (39).

* * *

Посылая флигель-адъютанта Орлова для переговоров о сдаче Парижа, в 1814 году, император Александр сказал ему – «De gré ou de force, au pas de charge on au pas de parade; sur les decombres ou sous les lambris dorés, il faut que l’Europe couche aujourd’huit même a Paris»… (Волею или силою, на штыках или парадным шагом, на развалинах, или в золоченых палатах, – надо, чтобы Европа ночевала сегодня в Париже) (40).

* * *

Во время торжественного вступления русских войск в Париж, император Александр находился в самом радостном настроении духа и весело шутил с лицами своей свиты. А. П. Ермолов, вспоминая этот день, рассказывал, что государь подозвал его к себе и указывая незаметно на ехавшего о бок австрийского фельдмаршала князя Шварценберга, сказал по русски – «По милости этого толстяка не раз ворочалась у меня под головою подушка» – и помолчав с минуту спросил:

– Ну что, Алексей Петрович, теперь скажут в Петербурге? Ведь, право, было время, когда у нас, величая Наполеона, меня считали простаком.

– Не знаю, государь, – отвечал Ермолов, – могу сказать только, что слова, которые я удостоился слышать от вашего величества, никогда еще не были сказаны монархом своему подданному (41).

* * *

Вступая в Париж, на радостные приветствия народа и крики: «да здравствует император Александр!», государь отвечал: – «Да здравствует мир! Я вступаю не врагом вашим, а чтобы возвратить вам спокойствие и свободу торговли». – «Мы уже давно ждали прибытия вашего величества» – сказал один из французов. – «Я пришел бы ранее к вам, – возразил Александр, – но меня задержала храбрость ваших войск» (42).

* * *

Когда, по занятии союзными войсками Парижа, французский сенат объявил (21 марта 1814 г.) императора Наполеона и всех лиц его семейства лишенными права на престол Франции, Наполеон, находившийся в Фонтенбло, прислал к императору Александру, с целью склонить его в свою, пользу, бывшего французского посла в Петербурге, Коленкура. Государь принял благосклонно сановника, оставшегося преданным и в несчастий своему властителю, но остался непоколебим в намерении не мириться с Наполеоном. – «Я не питаю никакой ненависти к Наполеону, – сказал Александр, – он несчастлив и этого довольно, чтоб я позабыл зло, сделанное им России. Но Франция, Европа, имеют нужду в мире и не могут пользоваться им при Наполеоне. Пусть он требует, что пожелает, собственно для себя. Если бы он согласился удалиться в мои владения, то нашел бы там щедрое, и, что еще лучше, радушное гостеприимство. Мы дали бы великий пример свету, – я – предложив, а Наполеон, – приняв это убежище. Но мы не можем с ним вести переговоров ни о чем, кроме его отречения от престола» (43).

* * *

Проезжая мимо Вандомской колонны в Париже и взглянув на колоссальную статую Наполеона, воздвигнутую на ней, император Александр сказал: – «Если б я стоял так высоко, то боялся бы, чтоб у меня не закружилась голова» (44).

* * *

По окончании большего смотра русских войск в окрестностях Парижа, император Александр возвращался в город в карете. Кучер его, француз, по неосторожности, задел коляску частного человека, сломал ее и опрокинул. Государь тотчас вышел из кареты, поднял хозяина коляски, извинился перед ним и спросил его фамилию и адрес. Вечером он отправил к нему дежурного адъютанта узнать о здоровье, а на другой день прислал в подарок богатый перстень, новую коляску и прекрасную лошадь, приказав вторично просить извинения в случившемся (45).

* * *

В сражении при Монмартре особенно отличился находившийся в русской службе генерал граф Ланжерон. Через несколько дней после этого, на обеде, к которому был приглашен и Лонжерон, император Александр обратился к графу и сказал: – «Я недавно осматривал высоты Монмартра и нашел там запечатанный конверт на ваше имя». – Ланжерон отвечал, что ничего не терял. – «Однако, я, кажется, не ошибся» – возразил государь, и, вынув из кармана пакет, подал ему, прибавив: «посмотрите». Взяв пакет, Ланжерон с удивлением увидел что он, действительно, адресован на его имя. Можно судить о его радости когда, распечатав пакет, он нашел в нем орден св. Андрея Первозванного (46).

* * *

Отправляя графа Шувалова (в 1814 г.) в качестве русского комиссара для сопровождения отрекшегося от престола Наполеона на остров Эльбу, император Александр сказал ему при прощании – «Я доверяю вам важную обязанность: вы будете строго отвечать за каждый волос, упавший с головы Наполеона» (47).

* * *

В 1813 году, во время пребывания в Дрездене, государь, по обыкновению, совершал свои прогулки по городу пешком, один, без всякой свиты. Одна крестьянка, увидев его прогуливающимся таким образом, в изумлении сказала: – «Смотрите-ка! ведь это русский император идет один! Право, видно, у него чистая совесть» (48).

* * *

В 1814 году, во время пребывания императора Александра в Лондоне, во всем блеске озарившей его славы, там находились знаменитые филантропы – квакеры Грелье и Аллен. На одном из митингов общества квакеров или, как они себя называли, «друзей», Грелье предложил, пользуясь предстоявшим тогда прибытием союзных монархов, внушить им, что «царство Христа есть царство мира». Эта мысль была встречена «друзьями» с большим сочувствием. Как только государи приехали в Лондон, квакеры немедленно составили адрес и назначили депутацию «на случай если б среди лести, которой монархи внимали ежедневно, им вздумалось на минуту выслушать голос истины». Депутация состоявшая из четырех членов, в числе которых были Грелье и Аллен, сперва отправились к королю прусскому и в ответ на свой адрес услышала от него, что в его владениях есть несколько квакеров, что это прекрасные люди, что же касается войны, то она необходима для достижения мира. Вообще, квакеры остались недовольны вежливым, но холодным приемом Фридриха-Вильгельма.

– Совсем иным образом принял нас другой, более великий человек и государь – говорили «друзья» посетив императора Александра. Государь в сопровождении сестры своей великой княгини Екатерины Павловны, молодого сына ее герцога Ольденбургского и других лиц, предупредив депутацию квакеров, неожиданно появился на их митинге, присутствовал при богослужении «друзей», и уходя пожал руки ближайшим из них.

Два дня спустя, депутаты общества прибыли, как им было назначено, в отель Пультеней, где имел местопребывание император, для представления ему своего адреса. Александр принял их весьма ласково, пожимая им дружески руки, и тотчас стал расспрашивать их о религиозных их мнениях, богослужении и других предметах. При объяснении основных начал общества Алленом, государь несколько раз повторял: – «Я думаю также». – «Служение Богу, – продолжал он, – должно быть духовно; внешние же формы имеют важность второстепенную. Я сам молюсь каждый день не в форме слов, но сообразно тому, как представляются мне тогда мои нужды. Прежде я держался слов, но слова часто были неприложимы к состоянию моего духа». Квакеры говорили о войне, как о беззаконном деле, о рабстве людей, против которого они постоянно боролись, о народных школах. Когда же Грелье осмелился завести речь об ответственности государя столь обширной страны, какова Россия, на глазах Александра показались слезы; он взял квакера за руку своими обоими руками и сказал: – «Ваши слова долго останутся запечатленными в моем сердце». Государь уверял депутатов, что он согласен с большею частью их убеждений и что, несмотря на свое исключительное положение, он соединен с ними в духовном поклонении Христу. Прощаясь с квакерами, Александр приглашал их к себе в Россию и несколько раз повторил – «Если кто из вас отправится в мою страну по религиозным делам, пусть не ждет представления, а приходит прямо ко мне. Я буду рад видеть его. Расстаюсь с вами, как друг и брат» (49).

* * *

Канцлер Оксфордского университета, лорд Гренвиль, поднес императору Александру при посещении им университета диплом на звание «доктора прав».

– Как мне принять сей диплом, – сказал государь, – я не держал диспута.

– Ваше величество, – отвечал канцлер, – вы выдержали такой диспут против утеснителя народов, какого не выдерживал ни один доктор прав на всем свете (50).

* * *

Осматривая, в 1814 году, в Гарлеме, достопримечательности этого города, император Александр остановился у модели гранитного камня, служащего подножием памятнику Петру Великому в Петербурге.

При этом, сопровождавший монарха профессор Ланге сказал ему.

– Государь! Наше общество гордится, видя в среде своей героя, которому человечество с доверием дает название Марка-Аврелия, а религия, – благословенного.

– Марк-Аврелий, – отвечал Александр, – может служить хорошим примером властителям, но я не могу с ним равняться, а только стараюсь подражать ему (51).

* * *

В бытность свою в Амстердаме, в 1814 году, император Александр, встававший обыкновенно весьма рано и прогуливавшийся по городу в статском платье, зашел в девятом часу утра к купцу Кесвельту, у которого пожелал видеть принадлежавшую ему знаменитую картинную галерею. Когда один из сопровождавших государя местных жителей заметил, что он встает очень рано, не дав себе достаточного отдыха, император отвечал, что привык к этому в военное время. – «Правда, – прибавил он, – что я купил эту привычку дорогою ценою и надеюсь впредь не иметь в том нужды, по продолжаю вставать рано затем, что выигрываю таким образом ежедневно по несколько часов» (52).

* * *

В 1818 году, беседуя с прусским епископом Эллертом, император Александр сказал ему – «Императрица Екатерина была умная, великая женщина, но что касается воспитания сердца в духе истинного благочестия, при петербургском дворе было – как почти везде. Я чувствовал в себе пустоту и мою душу томило какое-то неясное предчувствие. Пожар Москвы просветил мою душу; суд Божий на ледяных полях России преисполнил мое сердце теплотою веры. Тогда я познал Бога, как открывает нам его Святое Писание; с тех только пор я понял его волю и его закон, и во мне зрела твердая решимость посвятить себя и свое царствование его имени и славе» (53).

* * *

В 1816 году, находясь в Киеве, император Александр послал сказать известному в то время по святости своей жизни схимнику Вассиану, что вечером в восемь часов его намерен посетить князь Волконский. В назначенный час ожидаемый гость тихо вошел в келью слепого старца и стал говорить с ним. Вассиан спросил гостя: женат ли он? имеет ли детей? давно ли служит государю? – «Благодарение Господу Богу, – продолжал схимник, – что государь удостоил и Киев и Лавру своим посещением. Он вчера в Лавре всех обрадовал своим благочестием и своею кротостью».

– Да он здесь – сказал посетитель.

– В Киеве? – спросил Вассиан.

– Он у вас, – отвечал Александр, – благословите меня! Еще в Петербурге я наслышался о вас и пришел поговорить с вами – благословите меня.

Вассиан хотел поклониться в ноги царю, но Александр не допустил его до этого, поцеловал его руку, говоря:

– Поклонение принадлежит одному Богу. Я человек, как и прочие и христианин; исповедуйте меня и так, как всех вообще духовных сынов своих.

После исповеди и долгой беседы, государь пожелал знать, кто в Лавре более других заслуживает внимания и когда схимник назвал наместника, иеромонаха Антония, приказал послушнику позвать наместника, будто бы к князю Волконскому, ожидающему его у Вассиана. Когда же Антоний, узнав государя, хотел отдать ему должную честь, Александр удержал его, сказав:

– Благословите как священник и обходитесь со мной как с простым поклонником, пришедшим в сию обитель искать путей к спасению, потому что все дела мои и вся слава принадлежит не мне, а имени Божию, научившему меня познавать истинное величие.

Только в полночь государь вышел от Вассиана, запретив наместнику провожать себя, а на другой день послал ему и Вассиану по бриллиантовому кресту (54).

* * *

Во время пребывания своего в Брянске, в 1823 году, император Александр, возвратясь с осмотра города, заметил у крыльца занимаемого нм дома восьмидесятипятилетнего старика в отличном от других наряде. Государь тотчас же велел позвать его к себе.

– Откуда вы? – спросил он старика.

– Вашего императорского величества верноподданный, Черниговской губернии, Мглинского повета, житель Василий Брешков.

– За чем вы сюда приехали?

– Нарочно приехал узреть священную особу вашего императорского величества, отдать должный мой поклон и сказать: «Ныне отпущаеши раба твоего Владыко».

– Очень хорошо. Но не имеете ли ко мне какого дела?

Брешков объяснил, что он с родственниками давно уже отыскивает потерянное предками их дворянство, что по этому делу в Петербурге живет его племянник и терпит там разные притеснения.

– Я не забуду вас, – сказал государь, – пишите к своему племяннику, чтоб он явился ко мне, когда я вернусь в Петербург. Этот кафтан у вас верно очень древен?

– Ему сто тринадцать лет – он пожалован предком вашего величества великим государем императором Петром Первым.

– По какому случаю?

– При взятии Юнгер-Гофской крепости под Ригою.

– Какое тяжелое и крепкое сукно! И сколько лет! – сказал государь, пощупав полу кафтана. Затем, положив обе руки на плечи старика, прибавил: – Оставайтесь покойны и если будете иметь какую нужду, пишите ко мне прямо: государю императору Александру I в собственные руки. Я вас не забуду.

Действительно, государь не забыл Брешкова и, по возвращении в Петербург, рассмотрел его дело и найдя его справедливым, решил в его пользу (55).

* * *

В 1819 году, летом, император Александр посетил северные области империи и Финляндию. Можно представить себе, с каким восторгом встречали его жители этих отдаленных областей, никогда еще не имевшие счастия видеть своего монарха.

Государь выехал из Петербурга 22-го июля и 26-го числа прибыл в Каргополь, оттуда поехал в Архангельск и, подробно осмотрев город и все его заведения, возвратился 3-го августа обратно в Каргополь. О двукратном посещении им этого города сохранился любопытный рассказ вдовы каргопольского купца Е. Д. Вишняковой, записанный с ее слов В. В. Йеменским и напечатанный им в историческом сборнике «Древняя и Новая Россия» 1875 г. №9. Приводим здесь этот рассказ:

«Как скоро известно стало о проезде чрез Каргополь на Архангельск государя, везде стали производиться поправки и улучшения дорог и зданий, особенно видных с пути следования государя – где назначены были остановки и ночлеги, везде приготовлялись квартиры. В Каргополе были, на случай, приготовлены две квартиры, из которых одна в доме тогдашнего градского головы, но государю, неизвестно почему, угодно было остановиться в нашем доме.

Около 2 часов пополудни, 26 июля 1819 г., государь прибыл в Каргополь и прямо подъехал к собору, где и был встречен духовенством города. Что происходило в соборе я не знаю, нам тогда было не до того; мы бегали, хлопотали и приготовлялись как встретить, да и после не удалось разузнать, а может и спрашивала, но теперь позабыла и не помню.

Из собора государь пешком прошел до нашего дома (расстояние до 100 сажен); народу так было много, что от собора и до самого крыльца образовались две живые стены, между которыми и проходил государь с министром двора, князем П. М. Волконским. Народ со всех сторон восторженно приветствовал его оглушительным «ура». День был теплый и прекрасный.

Алексей Андреевич, купец, деверь мой, хозяин дома, встретил государя в воротах, я и Пелагея Андреевна (сестра Алексея Андреевича), моя золовка, стояли на нижней площадке крыльца. Семейство наше хотя и было тогда большое, но все жили в разных местах, а жена Алексея Андреевича была в Вытегре, на родине, откуда взята. Государь, проходя мимо нас, сделал под козырек, но шел, не останавливаясь, очень скоро; Алексей Андреевич поддерживал его под руку.

Поднявшись во второй этаж, государь вошел в назначенные ему покои; проходя по ним, запирал за собою все двери; таким образом, дошел до спальни, в которую также запер дверь. Спустя несколько времени, он вышел из спальни в зало и начал говорить с Алексеем Андреевичем, спрашивая: каково каргопольское общество, велико ли оно, много ли у общества имеется капиталов, какого рода главная промышленность жителей? Алексей Андреевич смутился, и только отвечал на каждый вопрос государя, что и как тогда было. Про промышленность и торговлю Каргополя сказал, что купцы здешние занимаются поставкою льна в С.-Петербург для английской компании, ездят к Макарью на ярмарку и в Ирбит, где заготовляют разный пушной товар, который потом и отвозят в С.-Петербург, а белка остается в Каргополе, обделывается жителями в меха, которые и отвозят потом в Петербург, или же к Макарью. Разговаривая с государем, Алексей Андреевич был весьма бледен и голос его дрожал. Во время этого разговора вошел городской голова и поднес государю хлеб-соль от города. Государь ласково принял хлеб-соль, благодарил и начал расспрашивать голову про общество и город, почти тоже самое, что и у Алексея Андреевича. По уходе головы, государь, обратившись к Алексею Андреевичу, спросил – «Верно вы хозяин этого дома?» – «Точно так, ваше императорское величество, – отвечал Алексей Андреевич – я хозяин дома», – «А если вы хозяин дома, – сказал опять государь, – так мне надобно познакомиться с вами» – и поцеловал Алексея Андреевича. Как бы от прикосновения электричества, бледность мгновенно исчезла с лица Алексея Андреевича и по нему разлился яркий румянец.

Во все время разговора, я и золовка моя стояли позади разговаривающих, тут же в зале. Поцеловав Алексея Андреевича, государь обратился к нам, и, указывая на нас Алексею Андреевичу рукою, как бы спрашивал; кто мы. Показав на меня, Алексей Андреевич сказал – «это жена брата моего и невестка моя, а это – показывая на Пелагею Андреевну, – сестра моя». – Государь подошел к нам, поцеловал у обоих нас руки и прошел далее, мимо нас, по комнатам; что сталось тогда с нами, мы не могли понять, так велика и неожиданна была честь, оказанная нам государем. Прошедши по всем комнатам, государь возвратился обратно в свою спальню. Через несколько времени, по уходе государя из зала, вошел камердинер показал: – «Государю угодно теперь ехать в мужской монастырь, приготовьте экипаж и лошадей» – Алексей Андреевич отвечал, что – лошади и экипажи готовы, но на чем государю угодно ехать, в коляске ли на паре лошадей, или на дрожках, запряженных в одну лошадь? – камердинер пошел спросить государя и, возвратившись, сказал: – «Государь велел подать ординарца». Вслед затем вышел и государь, совсем готовый ехать, сошел с крыльца и сел на поданные ему дрожки. Дрожки имели тогда такое устройство, что сидевший на них должен был положить одну ногу на одну сторону дрожек, а другую – по другую сторону их. У нас были тогда только что выписаны новые дрожки за 800 рублей ассигнациями.

Не забуду я при этом случай, который теперь не кажется особенным, но тогда произвел сильное впечатление на всех: с самого приезда государя, народ сплошною массою наполнял весь двор, улица, окна, крыши соседних домов. Как только государь сел в дрожки и кучер пошевелил вожжами, лошадь вдруг начала подниматься на дыбы. Народ, стоявший по ту и другую сторону, отхлынул назад, думая, что лошадь бросится в сторону; но она сама собою тихо опустилась на ноги и потом пошла, как следует быть. Народ в один голос заговорил: «и лошадь-то будто разумеет, что батюшку царя повозит».

Проезжая мимо валушек, государь обратил свое внимание на находящуюся на валах пушку и спросил: что это за пушка. Некоторые из ожидавших здесь проезда удостоились счастия неожиданно объяснять царю и сказали: пушка эта осталась должно быть после 1612 года; когда неприятели России, бывшие под Москвою, рассеялись по разным областям, то некоторые подходили и к Каргополю; но мужественно были отбиты каргопольцами, выдержавшими и продолжительную осаду.

Подъехав к монастырскому наплывному мосту чрез р. Онегу, соединяющему город с монастырем, на протяжении 150 саж., государь сошел с дрожек и, сбросив на них свою шинель, пошел по мосту пешком. Бежавший за царскими дрожками старшина одной из подгородных волостей, Пайков, взял с дрожек шинель и пошел вслед за государем. Заметив это, император спросил: «кто вы?» Пайков ответил: «старшина сельский, поставляю, вместе с каргопольскими купцами, всякий вообще провиант на депо (под словом «депо» рассказчица разумеет войска, временно стоявшие в то время близ города в лагере, а зимою в окрестностях города, в составе 3000 человек). – «Всегда ли хороший провиант представляете?» – снова спросил государь. – «Всегда хороший, ваше величество», – отвечал Пайков. – «Ну, а какую награду за то получили?» – опять спросил император. – «Награды никакой не получали», – отвечал Пайков, – а была объявлена всем купцам от начальства благодарность и мне вместе с ними». – «Поди же на мою квартиру, – заключил государь, – и скажи записать, по моему приказанию, свое имя и фамилию». – Пайков исполнил и в том же году ему была прислана царская награда: суконный кафтан с золотыми часами, кистями и позументами.

Сопровождаемый бесчисленным множеством народа, при звоне колоколов всех градских и монастырских церквей, государь прошел монастырский мост и на другом берегу реки встречен был с крестным ходом, братиею монастыря – настоятеля тогда не было, а за него выходил, как старший в монастыре, живший там схимник – отошедши несколько от братии, с крестом и евангелием в руках, он, при приближении государя, стал на колени и хотел было поклониться до земли, но государь не дал ему исполнить этого и, поднимая, сказал: – «Грешишь отец, не тебе, а мне пред тобою с крестом и евангелием кланяться должно!»-Перекрестившись, государь поцеловал крест и евангелие и выразил желание, чтобы его проводили в церковь.

Проходя по наплавному мосту, государь заметил половину, прилегающую к берегу монастыря, ветхою и огрузлою, и спросил: – кто владеет мостом? – и получив в ответ, что мост этот монастырский, имел разговор о правах монастыря с предстоявшим за настоятеля, который имел счастие докладывать, что на устройство нового моста приготовляется уже лес, но за неимением средств, нет возможности приступить к перестройке. Государь изъявил соизволение о милостивом пособии в этой нужде монастырю. Осмотревши церковь и весь монастырь, государь возвратился в город.