355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сергей Шубинский » Черты и анекдоты из жизни императора Александра Первого » Текст книги (страница 1)
Черты и анекдоты из жизни императора Александра Первого
  • Текст добавлен: 24 мая 2017, 11:30

Текст книги "Черты и анекдоты из жизни императора Александра Первого"


Автор книги: Сергей Шубинский



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Сергей Николаевич Шубинский
Черты и анекдоты из жизни императора Александра Первого

Памяти императора Александра Первого. 1777–1877


Император Александр Первый. 1777–1877.

12 декабря 1877 года исполнилось столетие со времени рождения императора Александра I. Издавая в память этого события настоящую книгу, мы, при составлении ее, имели в виду только одну цель: собрать из разных источников преимущественно те рассказы и черты из жизни Александра, которые рисуют его как человека и представляют материал для оценки его прекрасных душевных качеств, справедливо доставивших ему любовь современников. Кроме того, мы сочли не лишним присоединить к нашей книге наиболее замечательные речи, указы и манифесты императора Александра, а также превосходную речь, сказанную при его коронации московским митрополитом Платоном.

Природа соединила в императоре Александре ум обширный, пытливый и проницательный, сердце доброе, исполненное высоких побуждений, характер крайне восприимчивый. Он вырос посреди двух дворов, – бабки и отца, неприязненных между собою и совершенно противоположных по направлению: принужденный уживаться при обоих, он невольно приучился к скрытности и сделался недоверчив к людям. Умеренный в желаниях, Скромный и даже робкий, Александр привлекал к себе всех простотою своего обращения, доступностью, отсутствием желания господствовать. Он с юности обнаруживал стремление к добру и всегда был готов спешить на помощь ближнему. Во всех своих действиях Александр прежде всего был человек, в высоком, многообъемлющем смысле этого слова, а потом уже государь. – «Император Александр, – писал о нем один из тогдашних иностранных дипломатов, – честнейший человек, какого я когда либо знал: он может быть часто поступает дурно, но в душе его постоянное стремление к добру».

Царствование императора Александра обильно великими событиями. Россия не может забыть важных заслуг, оказанных им отечеству.

Вспомним, что при нем присоединены к русскому государству: вся Финляндия с Аландскими островами, Бессарабия, герцогство Варшавское, Грузия, Мингрелия, Абхазия, Гурия и Имеретия. В делах внутренних деятельность Александра была не менее плодотворна: он учредил министерства, преобразовал государственный совет и все части государственного управления; при нем развились наши финансы, торговая промышленность и земледелие, во всей империи распространено образование, возникли новые университеты: Петербургский. Казанский и Харьковский, Царскосельский лицей, институт Путей Сообщения, училища: Инженерное, Артиллерийское, Кораблестроительное и многие другие.

Двадцатипятилетнее царствование Александра I, озаренное славой незабвенного 1812 года, является светлой страницей в нашей истории и чем более мы станем знакомиться с необыкновенно симпатичной личностью государя, которому Россия единодушно придала название «Благословенного» тем сильнее будем любить его и питать к нему благодарную память.

* * *

О первоначальном воспитании императора Александра I сохранилась весьма любопытная записка императрицы Екатерины II, писанная ею в 1778 году, на французском языке, для шведского короля Густава III. Записка эта, найденная в бумагах короля известным шведским историком Гейером, обнародована им в числе прочих документов, изданных им в 1843 году, под заглавием: «Konnung Gustaf III efterlemnade раррег».

В то время сношения между императрицей и королем были самые дружеские. Летом 1777 года, т. е. за несколько месяцев до рождения Александра Павловича, Густав III посетил Петербург; 12-го декабря того же года родился великий князь, а без малого через год у Густава родился сын. Вероятно, король, в ожидании этого последнего события, обратился к императрице за советами относительно первоначального воспитания шведского кронпринца, что и побудило Екатерину отвечать следующей, сообщаемой здесь в переводе, запиской о рождении и воспитании великого князя Александра Павловича:

«Александр родился 12 декабря 1777 года. Тотчас же после его рождения, я взяла ребенка на руки и когда его обмыли, понесла его в другую комнату, в которой положила на подушку, покрывая слегка и не дозволяя при том пеленать его иначе как показано на приложенной при сем кукле[1]1
  Как видно, императрица отправила к Густаву III и куклу с тою самою корзиной, в которой лежал первое время великий князь.


[Закрыть]
. Затем, его положили в корзину, в которой находится кукла; это сделано с тою целью, чтобы бабы не вздумали качать ребенка. Александра передали на попечение генеральши Бенкендорф и поместили в назначенных ему покоях. Его кормилица – жена работника-садовника. Особенно заботились о свежем и чистом воздухе. Кровать Александра (он не знает ни люльки, ни качанья) железная, без занавес; лежит он на кожаном матрасе, на котором стелется одеяло; у него не более одной подушки и очень легкое английское покрывало. В его комнате всегда говорят громко, даже и тогда, когда он спит. Никакой шум над его комнатами, или возле них не запрещен. Даже на бастионах адмиралтейства, напротив его окон, стреляют из пушек и вследствие всего этого он не боится никакого шума. Особенное внимание обращается на то, чтобы температура в его покоях не превышала 14 до 15 градусов. Каждое утро, зимою и летом, пока убирается его комната, ребенка выносят в другую комнату; а между тем окна его спальни отворяются для возобновления воздуха. Зимою тотчас же после согревания комнаты его вносят обратно в спальню. Со времени его рождения, его ежедневно купали. Сначала вода была едва теплою, теперь же его моют комнатною водою. Он до того любит купаться, что, как скоро увидит воду, тотчас же кричит, желая погрузиться в нее. Его не приучили к тому, чтобы успокаивать не иначе как грудью; за то он привык к известному порядку: спать в назначенные часы, принимать грудь в известное время и т.п. Как скоро только дозволила, весенняя погода, Александра без чепчика выносили на свежий воздух; мало-помалу он привык оставаться на воздухе и сидеть или на траве, или на песке, а также в хорошую погоду спать на воздухе, в тени. Его положат на подушку и он спит превосходно. Чулок он не знает и не терпел бы их; ему не надевают ничего, что могло бы быть лишнею тяжестью. Когда ему минуло четыре месяца, его перестали постоянно носить на руках и дали ему ковер. Его клали на брюшко и он с особенной радостью испытывал свои силы. Его одежда состоит в коротенькой рубашонке и в вязаном широком корсетике. На воздухе к этому прибавляется шерстяная или шелковая юбочка. Он ничего не знает о простудах, большой, полный, свежий и веселый, любит прыгать, и почти никогда не кричит. Недавно у него прорезался первый зубок; теперь ему без малого девять месяцев»(1).

* * *

Учебными занятиями великого князя Александра Павловича руководил знаменитый швейцарец Лагарп, человек чрезвычайно умный, образованный, честный и с республиканскими убеждениями. Он имел благотворное влияние на своего ученика и ему принадлежит честь развития в Александре любви и уважения к человечеству. Великий князь питал к Лагарпу трогательную привязанность и еще в детстве предпочитал поучительные беседы с своим наставником забавам, и играм, свойственным его тогдашнему возрасту.

Однажды, Александр, бросившись на шею Лагарпу, был осыпан пудрою с его парика. Заметив это, Лагарп сказал – «Посмотрите, любезный князь на что вы похожи». – «Ну все равно, – отвечал Александр, – никто не осудит меня за то, что займу от вас».

Отправясь как то раз, по обыкновению, пешком к своему воспитателю, великий князь нашел у него в передней только что поступившего в должность швейцара, который, не зная никого из обычных посетителей Лагарпова дома, спросил его «кто он?» и получив ответ «Александр» просил его подождать, потому что Лагарп был занят. Великий князь, войдя в приемную, остался там и ожидал более получаса; когда же Лагарп, выйдя из своего кабинета и встретив неожиданно гостя, стал извиняться в недогадливости новичка-служителя, Александр отвечал: – «Один час ваших занятий стоит целого дня моего» – и щедро наградил швейцара «за усердное исполнение своих обязанностей».

В 1794 году, когда Лагарп, по интригам своих недоброжелателей должен был, не окончив учения великого князя, уехать из России, Александр написал ему следующее теплое письмо, в котором выразилась вся сила его любви и признательности к своему наставнику:

«Прощайте любезный друг! Чего мне стоит сказать это слово. Помните, что вы оставляете здесь человека, который вам предан, – который не в состоянии выразить вам свою признательность, который обязан вам всем, кроме рождения. Будьте счастливы, любезный друг, это желание человека любящего вас, уважающего и почитающего выше всего. Я едва вижу, что пишу. Прощайте в последний раз, лучший мой друг, не забывайте меня. Жена поручает повторить вам, что она вовек не забудет всех ваших о ней попечений. Еще раз мой дорогой, мой друг, мой благодетель».

В 1801 году, получив от Лагарпа поздравление с восшествием на престол, Александр отвечал ему:

«Первою минутою истинного для меня удовольствия, с тех пор, как я стал во главе несчастной моей страны, была та, когда я получил письмо ваше, любезный и истинный друг. Не могу выразить вам всего, что я чувствовал, особенно видя, что вы сохраняете ко мне те же чувства, столь дорогие моему сердцу и которых ни отсутствие, ни перерыв сношений, не могли изменить. Верьте, любезный друг, что ничто в мире не могло поколебать моей неизменной привязанности к вам и всей моей признательности за ваши заботы обо мне, за познания, которыми иг вам обязан, за те принципы, которые вы мне внушили и в истине которых я имел столь часто случай убедиться. Не в моей власти оценить все, что вы для меня сделали и никогда я не буду в состоянии заплатить за этот священный долг.

«Буду стараться сделаться достойным имени вашего воспитанника и всю жизнь буду этим гордиться – я не переставал думать о вас и о проведенных с вами минутах. Мне было бы отрадно надеяться, что они могут прийти вновь и я был бы весьма счастлив, если б это исполнилось. В этом отношении я совершенно полагаюсь на вас и на домашние ваши обстоятельства, потому что нет никаких других, которые могли бы этому препятствовать. Об одной милости прошу вас, – писать ко мне от времени до времени и давать мне ваши советы, которые будут мне столь полезны на таком посте как мой, и который я решился принять только в надежде быть полезным моей стране и предотвратить от нее в будущем новые бедствия. Почему вы не можете быть здесь, чтоб руководить меня вашей опытностью и оградить от ловушек, в которые я могу впасть по милости и, может быть, по неведению черноты испорченных душ. Часто судишь сам по себе и, желая добра, ласкаешь себя тем, что другие имеют те же намерения, до тех пор пока опыт не убедит в противном; тогда выходишь из заблуждения, но может уже поздно и зло сделано.

«Вот, любезный друг, почему просвещенный и опытный в знании людей друг, есть величайшее сокровище. Занятия мои не позволяют мне писать вам более. Скажу вам только, что более всего мне доставляет забот и труда согласовать частные интересы и ненависти и заставить других содействовать единственной цели, – общей пользе. Прощайте любезный друг, дружба ваша будет служить мне утешением в горести. Кланяйтесь от меня вашей жене и примите поклоны мои. Если я могу вам быть полезен, располагайте мною и скажите, что я могу сделать».

Император Александр вел постоянную переписку с Лагарпом, а в 1814 году, по вступлении своем в Париж, пожаловал ему (в чине полковника) орден св. Андрея Первозванного и лично посетил его скромную квартиру, в четвертом этаже, в одной из отдаленных парижских улиц.

– Вы очень переменились, – сказал государь, обращаясь к госпоже Лагарп.

– Ваше величество, я как и все терпела горе, – отвечала она.

– Вы меня не поняли, – возразил Александр, – бывало, вы сидели подле воспитанника вашего супруга и дружески с ним разговаривали, а теперь стоите перед ним.

Г-жа Лагарп начала говорить об энтузиазме, который внушали парижанам доступность и душевные качества императора.

– Если во мне есть что нибудь могущее нравиться, – отвечал он, – то кому я этим обязан? Если б не было Лагарпа, не было бы и Александра (2).

* * *

В ризнице собора села Грузина, принадлежавшего графу Аракчееву, находится ящик в четыре вершка длины и ширины с стеклянным верхом, в котором хранилась рубашка, пожалованная Аракчееву императором Александром в бытность его великим князем. Историю этой рубашки Аракчеев рассказывал лицам, посещавшим Грузино следующим образом:

«Когда покойная императрица (Екатерина II) была в предсмертных страданиях и не оставалось надежды на выздоровление, то император Павел I, зная, что его ожидает вступление на престол, послал за мною в Гатчину с приказанием скорее приехать в Петербург. Дороги были тогда дурные, я скакал что было силы и весь в грязи явился к императору. Он принял меня самым ласковым манером, сказал: «служи мне верно» и, взяв меня за руку, подвел к великому князю Александру Павловичу, – положил мою руку в его руки и сказал: «будьте друзьями». И мы всегда были друзьями. Великий князь, видя меня всего в грязи, сказал: «верно ты за скоростью белья чистого не взял с собою? пойдем ко мне, я тебе дам», и тогда дал мне эту рубашку. После я ее у него выпросил и вот она; а когда умру, то ее на меня наденут и в ней я буду похоронен».

Действительно, Аракчеев, согласно сделанному им при жизни распоряжению, похоронен в этой рубашке (3).

* * *

Воцарение императора Александра было встречено всеобщим восторгом. Петербургский генерал-губернатор, – граф Пален, докладывая об этом государю, сообщил ему, между прочим, что народ с такою жадностью и радостью расхватал манифест о вступлении на престол, что теперь экземпляры его продаются уже по рублю. «Государь, – прибавил Пален, – вы счастливы: вы любимы народом!» – «Я тогда буду счастлив, – отвечал Александр, – когда и через пятнадцать лет увижу тоже самбе» (4).

* * *

При восшествии императора Александра на престол, все лица, заключенные в предшествовавшее царствование в Петропавловскую крепость, были освобождены. Один из арестантов, оставляя каземат, надписал над дверями: «Свободен от постоя». Об этом донесли государю. Он улыбнулся и заметив, что следовало бы прибавить к надписи слово «навсегда» (5).

* * *

Народная любовь к императору Александру выразилась особенно в 1812 году, когда после отступления нашей армии из лагеря под Дриссой, государь явился в Москву грустный, подавленный тягостью совершавшихся событий. Не смотря на то, что император приехал ночью, вся дорога от первой станции Перхушково была полна народом, так что от взятых многих фонарей было светло, как днем. Александр был приветствован с неописанным восторгом. Народ целовал его руки, одежду, лошадей. Один из толпы, пробившись к государю, сказал: – «Не унывай! Видишь сколько нас в одной Москве, а сколько же во всей России! Все умрем за тебя!» Он передал словами то, что было на сердце у каждого.

На другой день (12-го июля) едва лишь стала заниматься заря, народ повалил на Красную площадь. Солнце ярко сияло в этот торжественный день. В девять часов Александр вышел из дворца и в то же мгновение раздался звон колоколов и восторженное, потрясающее ура! огласило всю Москву. Если бы Наполеон мог быть свидетелем этой встречи царя москвичами, то убедился бы в несбыточности своей мечты – покорить Россию. Александр, выйдя на Красное крыльцо, остановился видимо растроганный зрелищем, напоминавшим времена Минина и Пожарского. Прошло несколько минут. Началось шествие к Успенскому собору, замедляемое народом, теснившимся к государю и кричавшим: – «Отец наш! Ангел наш! Да сохранит тебя Господь Бог!» При входе в собор, преосвященный викарий московский Августин, приветствуя монарха кратким словом, в заключение сказал – «С нами Бог! Разумейте языцы и покоряйтеся, яко с нами Бог!»

15-го июля назначено было собраться дворянству и купечеству в обширных залах Слободского дворца. Еще до прибытия государя главнокомандующий в Москве граф Ростопчин приказал прочитать в обоих собраниях высочайший манифест о народном ополчении и пламенной речью приглашал всех и каждого принять участие в защите отечества. Дворянство положило выставить 80 000 ратников, купечество назначило общий денежный сбор и открыло частную подписку. Войдя в залу дворянского собрания, государь, встреченный восторженно, объяснил в коротких словах положение государства, «которое войска, при всех усилиях храбрости и самоотвержения, не могли отстоять от многочисленной армии Наполеона, составленной из порабощенных им народов» и, напомнив, что уже не раз государство было обязано своим спасением дворянскому сословию, сказал: – «Настало время для России показать свету ее могущество! Я твердо решился истощить все средства моей обширной империи, прежде нежели покоримся высокомерному неприятелю. В полной уверенности взываю к вам; вы, подобно вашим предкам, не позволите восторжествовать врагам; этого ожидают от вас отечество и государь!» В ответ государю раздались восклицания: – «Готовы умереть за тебя, Государь! Не покоримся врагу. Все, что имеем, отдаем тебе!» Трудно было расслышать слова, внушаемые преданностью, но в смысле их не могло быть сомнения: его выражали слезы присутствовавших. Государь, сам чрезвычайно растроганный, узнав от московского губернского предводителя дворянства В. Д. Арсеньева о готовности дворян выставить по десяти ратников со ста душ, сказал – «Иного я не ожидал от вас. Вы оправдали мое о вас мнение». Потом, перейдя в залу, где было собрано купечество, государь объявил депутатам, что для отражения неприятеля требуются значительные денежные средства, что вскоре будут возобновлены дружественные сношения с Англией, готовой открыть свои гавани русской торговле, но что всем надеждам на благосостояние страны угрожает нашествие Наполеона. И здесь государь изъявил свою уверенность в содействии своих верных подданных, и здесь встретил такую же готовность жертвовать ему и России имуществом и собою. По отбытии императора, в продолжении двух часов, купечество подписалось на полтора миллиона. За обедом в Кремлевском дворце, куда были приглашены почетнейшие из московских жителей, император несколько раз повторил, что он этого дня никогда не забудет.

Возбудив Москву, а с нею вместе и всю Россию, к дружному восстанию против Наполеона, Александр писал в Петербург, к графу Н. И. Салтыкову:

– «Приезд мой в Москву имел настоящую пользу. В Смоленске дворянство предложило мне на вооружение 20 000 человек, кроме поступающих охотою из мещан и разночинцев. Денег дворяне жертвуют до трех миллионов; купечество же слишком до десяти. Одним словом, нельзя не быть тронуту до слез, видя дух оживляющий всех и усердие и готовность каждого содействовать общей пользе» (6).

* * *

Император Александр с самой юности обнаруживал стремление к добру и спешил на помощь ближнему, не соображая ни средств своих, ни обстоятельств. Случилось ему услышать, что какой-то старик, иностранец, некогда служивший при академии, находится в крайней бедности, – он поспешно вынул 25 рублей и поторопился отослать их к бедному, хотя у него не оставалось более денег. В другой раз, узнал он, что один из штукатуров, работавших у дворца, упал с лесов и сильно расшибся: отправить его в больницу, послать к нему и своего лейб-медика, приказать хирургу пользовать его, дать на все это деньги, подарить больному некоторую сумму, постель, свою простыню, – было для него делом одной минуты. Мало этого, – он справлялся и заботился о больном каждый день, пока тот не выздоровел, скрывая от всех свой поступок «который – как он сам выразился – считал долгом человечества, к чему всякий непременно обязан».

В 1807 году, во время пребывания своего в Вильне, император Александр поехал, однажды, гулять верхом за город и, опередив свою свиту, заметил на берегу реки Вилейки несколько человек крестьян, которые что-то тащили из воды. Приблизившись к толпе, государь увидел утопленника. Крестьяне, приняв царя за простого офицера, обратились к нему за советом, что делать в этом случае. Александр тотчас соскочил с лошади, помог им раздеть несчастного и начал сам тереть ему виски, руки и подошвы. Вскоре подоспела свита государя, среди которой находился и лейб-медик Виллье. Последний хотел пустить утопшему кровь, но она не пошла. Александр продолжал тереть его, однако он не подавал ни малейшего признака жизни. После усилий, продолжавшихся более двух часов, Виллье, к величайшему огорчению государя, объявил, что все дальнейшие старания возвратить утопленника к жизни будут напрасны. Александр, несмотря на усталость, просил Виллье попробовать еще раз пустить кровь. Лейб-медик исполнил его настоятельное желание и, к удивлению, кровь пошла и несчастный тяжело вздохнул. Император прослезился от радости и умиления и, взглянув на небо, сказал:

– Боже мой! Эта минута есть счастливейшая в моей жизни!

Возвращенному к жизни продолжали подавать деятельные пособия. Виллье старался удержать кровь, которой вытекло уже довольно. Государь разорвал свой платок, перевязал руку больного и оставил его не прежде, как уверившись, что он вне опасности. По приказанию Александра, бедняк был перенесен в город, где император не переставал заботиться о нем и по выздоровлении дал ему средства к безбедному существованию.

Лондонское королевское общество для спасения мнимоумерших, узнав о таком человеколюбивом поступке императора, поднесло ему диплом на звание своего почетного члена и золотую медаль, на одной стороне которой был изображен ребенок, вздувающий только что погашенную свечу с надписью: «Latet scintilla forsan» (может быть искра скрывается), а внизу: «Soc. Lond, in resuscitationem inter mortuorum instit. 1774». (Лондонское общество, учрежденное в 1774 г. для возвращения к жизни мнимо умерших). На другой стороне медали был выбит дубовый венок с надписью по середине: «Alexandro imperatori societas regia humana himillime donat.» (Императору Александру человеколюбивое королевское общество усерднейше приносит) (8).

* * *

Милосердие императора Александра было беспредельно в случаях оскорбления его особы дерзкими словами в делах такого рода не было иной резолюции, кроме: «простить». Только по делу казенного крестьянина Пермской губернии, Мичкова, уличенного в произнесении богохульных и дерзких против высочайшей особы слов, последовала, на заключение государственного совета, по которому подсудимый был приговорен к наказанию плетьми сорока ударами и ссылке в Сибирь, высочайшая резолюция: – «Быть по сему, единственно в наказание за богохульные слова, прощая его совершенно в словах, произнесенных на мой счет» (9).

* * *

Однажды, министр юстиции И. И. Дмитриев, явясь с докладом к императору Александру, представил ему дело об оскорблении величества. Государь, отстранив рукою бумаги, сказал:

– Ведь ты знаешь, Иван Иванович, что я этого рода дела никогда не слушаю. Простить, – и кончено. Что же над ними терять время.

– Государь, – отвечал Дмитриев, – в этом деле есть обстоятельства довольно важные, дозвольте хоть их доложить отдельно.

Александр, и молчав и подумав немного, возразил:

– Нет, Иван Иванович, чем важнее такого рода дела, тем меньше хочу их знать. Тебя это, может быть, удивляет, но я тебе объясню. Может случиться, что я, как император, все-таки прощу, но как человек, буду сохранять злобу, а я этого не хочу. Даже при таких делах, впредь не говори мне никогда и имени оскорбителя, а говори просто: «дело об оскорблении величества», потому что я, хотя и прощу, хотя и не буду сохранять злобы, но буду помнить его имя, а это нехорошо» (10).

* * *

В другой раз, Дмитриев, докладывал государю дело о жестоком обращении одной помещицы с дворовой девкой, вследствие которого последняя умерла. Александр, слушая доклад плакал и говорил – «Боже мой! можем ли мы знать все, что у нас делается! Сколько от нас закрытого, мы и вообразить этого не можем!» В данном случае, при утверждении сентенции, Александр забыл свою кротость для правосудия (11).

* * *

Отставной подполковник Лисевич был сужден за жестокие поступки с своими крестьянками, под предлогом будто бы они хотели его отравить. Сенат, на основании всемилостивейшего манифеста 1814 года, освободив Лисевича от следуемого ему по законам наказания, полагал однако же его, как человека вредного для общества, сослать на житье в монастырь. В общем же собрании государственного совета, тринадцать членов согласились с положением сената, а один член изъявил мнение, что хотя в преступлении Лисевича не заключалось, изъятых от помилования, смертоубийств, разбоя и грабежа, однакоже поступки его превосходят грабеж и разбой, потому что, тиранства, какие он совершал над невинными крестьянками, могли прекратить их жизнь. К тому же, он, изветом своим на крестьянок в отравлении его, подводил их под тяжкую казнь, и не доказав этого обвинения, подлежал по закону равному наказанию. Но как он, по немолодым летам (ему было тогда 56 лет) неспособен ни к работе, ни к поселению, то по сей единственной причине соглашается сей член с заключением сената о ссылке Лисевича в монастырь. По представлении императору Александру мнения государственного совета последовала высочайшая резолюция: – «Согласен с суждением одного члена».

В доказательство того, что император Александр постоянно стремился везде строго наблюдать правосудие и справедливость, здесь будет кстати привести следующее письмо его к княгине М. Г. Голицыной, просившей государя приостановить взыскание долгов ее мужа (камергера князя Александра Николаевича Голицына) или назначить особую комиссию для их разбора:

«Княгиня Марья Григорьевна! Положение мужа вашего, в письме вашем изображенное, привлекает на себя все мое сожаление; если уверение сие может послужить вам некоторым утешением, примите его знаком моего искреннего к особе вашей участия и вместе доказательством, что одна невозможность полагает меры моего на помощь вашу расположения. Как скоро я себе дозволю нарушить законы, кто тогда почтет за обязанность наблюдать их? Быть выше их, если бы я и мог, но, конечно бы не захотел, ибо я не признаю на земле справедливой власти, которая бы не от закона истекала; напротив, я чувствую себя обязанным первее всех наблюдать за исполнением его, и даже в тех случаях, где другие могут быть снисходительны, а я могу быть только правосудным; вы слишком справедливы, чтоб не ощутить сих истин и не согласиться со мной, что не только невозможно мне остановить взыскания долгов, коих законность утверждена подписью мужа вашего, я не могу удовлетворить просьбы вашей и с той стороны, чтобы подвергнуть обязательство его особенному рассмотрению, – закон должен быть для всех единствен, и по общей его силе признаются ясными и разбору не подлежащими требованиями: вексель, крепость, запись, контракт и всякое обязательство, где есть собственноручная должников подпись и где нет от оной отрицания. Впрочем, мне довольно известно состояние и имение мужа вашего, чтобы надеяться, что, при лучшем распоряжении дел его продажею некоторой части оного, не только все долги заплачены быть могут, но и останется еще достаточное имущество к безбедному нашему содержанию. Сия надежда, облегчая вам жребий, доставит мне удовольствие мыслить, что страхи ваши, может быть, более от нечаянности происшедшие, нежели от самого существа дела родившиеся, сами по себе рассыплются, закон сохранится в своей силе и вы меня найдете справедливым, не переставая верить, что вместе я пребываю навсегда вам доброжелательным» (12).

* * *

Уничтожение крепостного права, было одной из любимых мыслей императора Александра. В 1816 году был сделан первый опыт этого, – утверждением положения для эстляндских крестьян. Инициатива освобождения принадлежала дворянству. Государь предложил Курляндии сделать тоже, а когда дело замедлилось, повелено было ввести или выработанный для нее проект, или утвержденное уже эстляндское положение. Дворянство согласилось на последнее. Лифляндия боролась долго с затруднениями, сопряженными с этим многосложным делом; наконец, в 1818 году, и она приняла учреждение об освобождении крестьян. Замечательны слова Александра лифляндскому дворянству по этому случаю – «Радуюсь, что лифляндское дворянство оправдало мои ожидания. Ваш пример достоин подражания. Вы действовали в духе времени и поняли, что либеральные начала одни могут служить основою счастия народов» (13).

* * *

При вступлении на престол императора Александра, фельдмаршал граф Н. И. Салтыков просил государя об определении своего сына президентом в одну из коллегий. – «Я сам молод, – отвечал ему Александр, – и с молодыми президентами мне нечего делать».

Князь П. А. Зубов, оказавший императору Александру, при его воцарении, важные услуги, просил государя исполнить одну просьбу, не объясняя в чем она заключалась. Государь дал слово. Тогда Зубов представил ему к подписи заранее изготовленный простительный и определительный указ генерал-майору Арбеневу, который был виновен в том, что в Итальянскую кампанию 1799 г. скрылся от своего полка во время сражения. Император поморщился, однако подписал: «принять вновь на службу». Через минуту, подойдя к Зубову, он начал просить его также выполнить одну свою просьбу. Зубов униженно выразил готовность исполнить беспрекословно все, что прикажет государь. Тогда Александр сказал ему: «Пожалуйста, раздерите подписанный мною указ». Зубов растерялся, покраснел, но, делать нечего, разорвал бумагу (15).

* * *

В бытность свою, в 1812 году, в Москве, государь остался весьма доволен всеми распоряжениями и мерами, принятыми главнокомандующим первопрестольной столицей, графом Ф. В. Ростопчиным и пожаловал ему эполеты с своим вензелем, сказав при этом – «Я сам теперь у тебя на плечах» (16).

* * *

Известный остряк и каламбурист, обер-камергер А. Л. Нарышкин, пользовавшийся особенным расположением императора Александра, несмотря на свое огромное состояние, имел множество долгов, потому что жил слишком роскошно и был очень добр и щедр. В 1810 году, государь пожаловал ему Андреевский орден с бриллиантовыми украшениями, ценою тысяч в тридцать. Новопожалованный кавалер, вечно нуждавшийся в деньгах, поспешил заложить этот орден в Ломбард как вдруг, вслед затем, при дворе был назначен какой-то большой праздник, на который, разумеется, следовало непременно явиться в новой звезде. Что делать и как выпутаться из затруднений? Деньги, полученные под залог ордена, были уже истрачены, достать их скоро было нельзя, а директор Ломбарда был человек неумолимый и неспособный поддаться никаким красноречивым просьбам о осушении ордена закладчику хоть на четверть часа прежде уплаты всей ссуды. Сказаться больным, лечь в постель и принимать лекарство, представлялось в настоящем случае средством неловким и неудобным. Оставался один только исход: прибегнуть к царскому камердинеру, у которого хранились две бриллиантовые звезды государя – одна из них, новенькая, стоила шестьдесят тысяч рублей. Нарышкин пустил в ход всевозможные убеждения, просьбы, любезности, обещания, и, после продолжительных переговоров, склонил камердинера дать ему надеть новую звезду государеву, под клятвой, что она будет возвращена немедленно после праздника. Весьма довольный, Нарышкин явился в этой звезде во дворец. Случайно взглянув на орден, император по четырем крупным бриллиантам, украшающим углы, заметил разительное сходство с его собственною новою звездою. Несколько раз пристально всмотревшись в орден, государь подошел к Нарышкину, отвел его в сторону и сказал:


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю