Текст книги "Тайна гибели адмирала Макарова. Новые страницы русско-японской войны 1904-1905 гг."

Автор книги: Сергей Семанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

Внешность человека этого, весьма неприятная, полностью соответствовала его черной, скверной душе. Звали его Евно Фишелевич Азеф, а псевдоним революционный он, словно гримасничая перед народом, выбрал «Иван Николаевич»…

Личность эта известна хорошо, какое-то воплощенное зло, причем в его самом гнусном обличье. О нем много и охотно писали и пишут разного рода беллетристы, в особенности желтоватых оттенков. Но по сей день подлинная жизнь его изучена поверхностно, поэтому даже данным энциклопедий, наших и зарубежных, нельзя безоговорочно доверять. Вот как выглядит судьба Азефа в свете новейших архивных разысканий.

Родился он в Ростове-на-Дону в семье мелких торговцев, державших лавку, Фишеля и Сары, полное имя его в документах – Евно Мейер Фишелевич Азеф.

Родители были бедны, но дали сыну образование, благо он проявлял способности, причем весьма разнообразные. Заканчивая ростовскую гимназию, он вместе с товарищами вел революционную пропаганду среди ростовских рабочих, а одновременно стал промышлять коммерцией, не вполне законной. Обе стороны его кипучей деятельности завершились одновременно: Азеф попал в поле зрения жандармов и решил сбежать, бросив товарищей, а накануне провел жульническую махинацию с маслом и слямзил 800 рублей (в ту пору учитель гимназии – человек уважаемый – получал 40 рублей в месяц).

В 1892 году Азеф поступил в политехническую школу (то есть по-современному институт) в немецком городе Карлсруэ. На какие деньги он учился, а это стоило по тем временам баснословно дорого, не известно.

Видимо, он и тогда подрабатывал в заграничном отделе российской полиции, благо в Германии было на кого доносить: большинство юношей и девушек из России получали образование именно там.

С немецким дипломом инженера-электрика Азеф беспрепятственно переехал в Россию. Шел 1899-й, революционное брожение нарастало, создавались многие левые партии и группы. Для политического провокатора это было море разливанное.

А дальше – долгая и мрачная двойная жизнь. С одной стороны, он постоянно сообщает в Департамент полиции о революционных партиях, с другой – сам становится революционером, да еще каким: вместе с Гершем Гершуни создает боевую организацию эсеров – образец для всех террористических деятелей ХХ века. Поразительно, что долгие годы ни полиция, ни эсеры не знали о двойной роли Евно Азефа, как и его законная жена обожала своего неказистого супруга и уже потом, после его разоблачения, отказывалась всему верить.

К началу 1904 года Азеф был на вершине своей сатанинской карьеры. Его действия во время русско-японской войны – одно из самых темных дел этого во всех отношениях темного человека. За ними стояли большие деньги и большая кровь…

* * *

Первые впечатления от своей петербургской жизни Макаров выразил в дневнике: «После долгих усилий множества лиц и после переписки тысячи бумаг начерно и набело я был произведен в гардемарины флота. Как всегда, то, что я предполагаю вперед, никогда не сбывается; я вообразил себе, что главное затруднение будет неполнота программы Николаевского училища, а вышло, что на это не обратили ни малейшего внимания, а представление было задержано оттого, что не было бумаги о моем дворянстве».

Да, это было так. В XIX веке военно-морской офицерский корпус представлял в России замкнутую и привилегированную касту, дворянское происхождение считалось непременным условием для вступления в него. А Макаров, известно, был происхождения куда как не родовитого. Здесь-то и предстояли для него самые трудные испытания.

К счастью, в Морское министерство поступили официальные письма от начальника Восточно-Сибирского военного округа, от начальника эскадры и от командира корабля, где служил Макаров, – все они ходатайствовали о зачислении в гардемарины. В Морском министерстве, однако, не спешили, хотя характеристики, даваемые молодому штурману, были самые лестные. Там прежде всего тщательно проверили происхождение Макарова. Ему повезло: отец получил офицерский чин за полгода до его рождения. Оставалась, правда, еще одна загвоздка. Чин прапорщика, который получил весной 1848 года Осип Федорович Макаров, был, конечно, чином офицерским, только вот… Недаром в течение чуть ли не целого столетия бытовала в России ехидная та поговорка, что курица не птица, а прапорщик не офицер. И дворянского звания чин этот не давал. Правда, с другой стороны, молодой штурман сделался потомственным дворянином еще в 1857 году, когда отец его стал поручиком. Но… Степан-то родился до получения требуемого дворянского чина. Как же быть? Создавался сложный вопрос для сословно-бюрократической казуистики.

Пока за спиной Макарова шла эта сложная переписка, он успешно выдержал испытания по пятнадцати предметам и ни разу не получил оценки ниже «9» (по 12-балльной системе).

В конце концов дело о производстве Макарова дошло до самого царя Александра II. В докладе на его имя управляющий Морским министерством прежде всего отметил, что Макаров «происходит из потомственных дворян», и только потом добавил, что он «экзамен выдержал весьма удовлетворительно». На подлиннике доклада имеется помета: «Высочайше разрешено».

В морском корпусе, где были собраны молодые люди, так сказать, «лучших фамилий» России, царил дух той самой пресловутой «вольности дворянства», что на практике вела к болтливой обломовщине и к барскому пренебрежению своими обязанностями. Гардемарины вызывающе фрондировали, пикировались с начальством, охотно афишировали свое пренебрежение к службе и дисциплине. Подобная атмосфера создавала опасный соблазн для питомца провинциального училища. Ведь так интересно подражать этому аристократическому фрондерству, так привлекателен этот холодноватый столичный цинизм… а ты что же – таежный медведь какой, лаптем щи хлебаешь?

Но нет. Макарова подобное не прельщало. «Противно смотреть на апатичные физиономии товарищей, – записывает он в дневнике. – Я считал прежде невозможным такое равнодушие ко всему». И он с не юношеским упорством твердо стоит на своих позициях. Он не фрондирует, не брюзжит, он охотно учится, он дисциплинирован и трудолюбив. Более того, он открыто спорит с товарищами, спорит, хотя находится в явном меньшинстве, – здесь уже видится будущий страстный полемист и неукротимый боец за свои убеждения.

У Макарова имелось огромное преимущество перед своими новыми товарищами, воспитанными гувернерами в имениях и особняках: он знал жизнь не по книгам, он получил в юности суровую закалку, и все гувернеры мира не могли заменить эту школу. Вот почему в двадцать лет он был уже взрослым человеком, а его товарищи еще «мальчиками», хотя в их барском цинизме и скепсисе в избытке доставало «взрослого».

В Петербурге даже жарким летом в помещениях Адмиралтейства всегда прохладно: толстые стены спасают от жары. Окна небольшой комнаты открыты, слышен шелест деревьев, щебет птиц – пышный Александровский сад расцвел под ярким августовским солнцем. За столом сидит сутуловатый, очень пожилой моряк с густыми седыми бакенбардами, на золотых погонах два просвета и две большие звезды – капитан второго ранга, кавторанг. Он читает листы свежей корректуры, еще пахнущие типографской краской, и делает в ней пометы красным карандашом.

Раздался негромкий стук в дверь.

– Да, да, прошу! – капитан поднял голову от стола.

Перед ним стоял гардемарин. Вытянувшись по-уставному и поднеся руку к бескозырке, он почтительно произнес:

– Имею честь спросить, господин капитан второго ранга, здесь ли находится редакция журнала «Морской сборник»?

Капитан уже четвертый десяток лет служит на флоте, глаз у него опытный. Достаточно только взглянуть на этого юношу, и знающему человеку понятно – моряк ладный. Тело еще легкое, сухое (ничего, возмужает), но весь он подтянут, крепок, хорошо скроен. Из-под бескозырки вылезает аккуратно приглаженная русая прядь. Глубоко посаженные глаза смотрят внимательно, спокойно, хоть и видно, что волнуется: ишь, пятна на лице…

– Что же вам угодно? – ободряюще улыбнулся капитан.

– Мною написана небольшая статья, которую я дерзнул бы предложить в журнал.

Капитан с симпатией смотрит на гардемарина. Волнуется вот, а держится спокойно. А каков бас-то у него, прямо протодьякону под стать!

– Так, так. Ну что ж, давайте сюда вашу статью. Да вы садитесь, садитесь!

Гардемарин кладет на стол тоненькую рукопись и садится в кресло у столба. Садится не на краешек, но и не развалясь, а именно так, как надлежит сидеть младшему перед старшим.

– Давно ли изволите обучаться в Морском корпусе?

– Никак нет, господин капитан. Набор нынешнего года.

– На флоте служили?

– Так точно, два года на эскадре Тихого океана.

– Два года… Так, так. А сколько вам, простите, лет будет?

– Восемнадцать, господин капитан.

Боже мой, только восемнадцать! Еще все впереди. Капитан про себя вздыхает. Да, быстро идет жизнь… А юноша симпатичный, серьезный, это хорошо.

– Ну что ж, господин гардемарин… – Капитан тяжело приподнимается в кресле; молодой человек, опережая его, стремительно вскакивает и застывает по стойке «смирно». – Статью вашу я прочту тотчас, с ответом не задержим.

– Благодарю вас, господин капитан, честь имею кланяться.

И вот юноша опять стоит перед столом, приложив руку к бескозырке, – подтянутый, стройный, с живым, умным взглядом. Приятно смотреть! Да, приятно смотреть на хороших молодых людей! Капитан благожелательно кивает:

– Имею честь.

Дверь захлопнулась. Капитан берет оставленную рукопись, смотрит заголовок: «Инструмент Адкинса для определения девиации в море». Текст на четырех страницах, крупно написанных от руки. Внизу стоит подпись: С. М. и чуть ниже: «Гардемарин Степан Макаров». Что ж, переворота в науке эта статья не сделает, но написано толково, грамотно. А ведь автору-то всего восемнадцать лет!..

И вот настал день, о котором мечтает каждый питомец военного училища: 24 мая 1869 года Макарову было присвоено звание мичмана – первое офицерское звание в русском военно-морском флоте. Двадцатилетний мичман являлся уже опытным, бывалым моряком.

Он начал свою службу в переходное время: паровые суда, недавно пришедшие на смену парусным, переживали еще детский возраст. Навыки, привычки, традиции парусного флота механически переносились в новые условия. Отсюда огромное количество аварий, катастроф и несчастных случаев, которые происходили в ту пору с военными кораблями.

Макаров был назначен на броненосную лодку «Русалка» – новый и для той поры вполне современный корабль, хотя и небольшой. Первое же плавание «Русалки» едва не кончилось гибелью. Однажды, двигаясь вдоль берега на малом ходу, судно задело днищем подводный камень. Толчок был слабый, однако поврежденный корпус дал течь. Тогда-то и выяснилось, что конструкция этого нового корабля настолько неудачна, а средства для ликвидации аварии столь несовершенны, что «Русалка» при такой погоде и ничтожной пробоине неминуемо должна была бы затонуть. К счастью, берег был близко, и корабль удалось спасти.

Несчастный случай с «Русалкой» вроде бы окончился сравнительно благополучно и вскоре был всеми забыт. Всеми, но не Макаровым. Ему приходилось уже наблюдать аварии такого рода как с русскими, так и иностранными судами. Теперь он с особой ясностью понял, что, заботясь о скорости хода, вооружении и многом другом, моряки и судостроители мало занимались непотопляемостью.

Гул врывающейся в трюм воды – самый, пожалуй, страшный звук в открытом море. Что делать? Как наложить хотя бы временную заплату на поврежденное днище? Помнится, знаменитый Мюнхгаузен остановил течь на корабле весьма легким способом – он просто-напросто сел на пробоину, использовав некоторую часть своего тела в качестве естественной пробки. Патент на это изобретение, однако, не возьмешь: барон Мюнхгаузен один, а кораблей много… Но Макаров был не бароном-фантазером, а сугубым практиком.

Практичный и сметливый мичман недоумевал: а разве нельзя заранее снабдить суда пластырями? Ныне подобные соображения кажутся простейшими, но ведь многие изобретения, когда они осуществлены, вызывают недоуменный вопрос: почему же раньше-то до этого не додумались?.. Одаренные люди тем и отличаются от всех прочих, что обращают внимание на то, чего не замечают, множество раз проходя мимо, другие.

…Двадцатилетний мичман спокойно, но строго отчитывает пожилого боцмана:

– Почему нет пластыря на корабле? Это твое хозяйство, ты должен был его изготовить и держать в трюме в самой близи от люка. Ты разве не понимаешь, что третьего дня из-за пустяковой пробоины мы все могли бы потонуть?

Боцман смущенно переминается, кашляет, поднося кулак к прокуренным усам.

– Ваше благородие, в наставлении по пароходству не значится подобной утвари, мы завсегда…

– Но тонуть-то нам с тобой пришлось бы, а не инструкции, понимаешь ты это?

– Так точно, ежели приказываете, я тотчас велю матросам изготовить.

– Приказываю. И делай тотчас.

Вскоре несколько дюжих матросов растянули по палубе треугольник плотной сероватой парусины. Ко всем четырем концам намертво прикрепили длинные канаты. Унтер-офицер водил по парусине толстой шваброй, макая ее в ведро с горячей водой. Боцман четко и уверенно командовал. Одному зазевавшемуся матросу, из новобранцев, не задумываясь, дал крепкого тычка в бок (чтобы служба медом не казалась!).

Вскоре все было готово.

– Подсушить парусину, свернуть в рулон и отнести в трюм, – скомандовал мичман.

– Есть, ваше благородие! – ответил боцман.

В Петербурге Макаров тут же поспешил в Публичную библиотеку. В красивом читальном зале с высоченным потолком было торжественно и тихо – истинный храм науки. Мичман погрузился в чтение морских изданий, малочисленных наших, многих английских. Вскоре он написал довольно объемистый трактат о пластырях.

Рукопись мичман Макаров отнес адмиралу Попову, своему бывшему начальнику на Тихом океане. Оценка знаменитого флотоводца значила очень много для молодого изобретателя. К тому же адмирал имел в ту пору необычайно большое влияние на флоте: фактически все технические нововведения решались им.

Попов был человек, бесспорно, одаренный, он любил смелые идеи, охотно поддерживал новые начинания. Увы, ему слишком часто мешала собственная неуравновешенность. Вспыльчивость его порой превращалась в каприз или, хуже того, в самодурство. Так случилось и на этот раз: адмирал, бегло ознакомившись с макаровским проектом, назвал его «незрелым».

Слов нет, всякий отрицательный отзыв о своем деле неприятен. Но получить его от человека авторитетного, который относится к тебе доброжелательно, – это особенно тяжело. После подобного афронта у иных, видимо, появилось бы желание забросить свой неудачный труд подальше. Макаров писал в те дни: «Пришел домой совершенно расстроенный. Думал, думал и думал – стал ходить из угла в угол, стал перебирать разные обстоятельства и остался в полном недоумении».

Всем известна фигура неудачливого изобретателя, этакого «непризнанного гения», человека нервного и обозленного на весь мир. Разумеется, случаи неприятия новых идей происходили везде и всегда, человеческое мышление порой консервативно. Не лучше ли, однако, даже в самом неблагоприятном случае вернуться к своему детищу и еще раз попробовать усовершенствовать его? Улучшить? Макаров пишет:

«Часто, знаете ли, приходится слышать от кого-нибудь:

– Я, – говорит, – предлагал то и то, да не приняли.

– А отчего не приняли? Потому что проект не был разработан.

– Изобретатели думают, что достаточно заявить, что „вот, мол, идея, пользуйтесь ею и развивайте“. Ничуть не бывало: прежде свою идею развей, а потом претендуй, что не приняли вещи полезной».

Тем не менее Макаров добился опубликования своей рукописи в солиднейшем «Морском сборнике». Эта работа вызвала всеобщее внимание, и вскоре появился одобрительный отзыв о ней в газете «Кронштадтский вестник».

Молодым автором заинтересовался адмирал Григорий Иванович Бутаков – командующий броненосной эскадрой Балтийского моря, талантливый и высокообразованный флотоводец, герой Севастопольской обороны. Он командовал отрядом из нескольких паровых судов – очень мало было их тогда в русском флоте! – и смело нападал на превосходящие силы соединенных эскадр Англии, Франции и Турции.

Во время осады Севастополя Бутаков, считая, что решающие бои предстоят на суше, попросил Нахимова назначить его на наиболее опасные батареи. Знаменитый адмирал ответил:

– Нельзя-с, вас нужно сохранить для будущего флота!

Внимание такого человека значило немало.

Бутаков познакомился с Макаровым и предложил ему доложить свои идеи на заседании Морского технического комитета. Вскоре молодой изобретатель выступил перед членами комитета (с честолюбием юности он сообщал в письме к знакомой, что среди них был только один полковник, а остальные адмиралы и генералы).

Успех был полный. Технический комитет принял рекомендации Макарова, а вслед за тем они были одобрены Морским министерством и осуществлены на практике в русском флоте. С тех пор морской словарь обогатился еще одним термином – «пластырь Макарова». Имя изобретателя получило известность не только на родине, но и за границей. Через три года Макаров с успехом демонстрировал свой пластырь в качестве экспоната русского павильона на Всемирной выставке в Вене.

Осенью 1870 года он ушел в долгое плавание на паровой шхуне «Тунгус» – этот только что построенный корабль надлежало перевести в порты Дальнего Востока. Плавание продолжалось в общей сложности около двух лет. Лишь 21 августа 1872 года, оставив позади Атлантический и Тихий океаны, избороздив дальневосточные моря, «Тунгус» прибыл в Николаевск-на-Амуре. Там Макарова ожидало приятное известие: еще 1 января 1871 года по представлению адмирала Бутакова ему было внеочередным порядком присвоено звание лейтенанта.

По давнему морскому обычаю, новую звездочку на погонах полагалось «обмыть» в кругу друзей. «Обмывали», как водится, по-русски в лучшем ресторане города, на самом берегу Амура – он так и назывался: «На берегу».

В сентябре крабов уже полагалось ловить, так что был заказан отменный суп из них, а под водочку, настоянную на женьшене, шла свежепосоленная икорка, но не мелкая, а крупная, кетовая, размером с добрую фасоль. Ну, понятно, шли тосты за успехи новоиспеченного лейтенанта.

Герой дня чокался охотно (хотя пил, как и всю жизнь, безо всякой охоты), но не скрывал неудовольствия своим нынешним служебным положением.

– Что ты, Степан Осипович, – возражали ему сотрапезники, – должность твоя завидная: ревизор – он у начальства на виду.

– А знаете ли вы, что такое ревизор? – спросил Макаров и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Если не знаете, так я вас познакомлю несколько с этой обязанностью. Это старший над комиссаром, над канцелярией, управляющий всем судовым имуществом, словом, вроде келаря в монастыре, то, чем был Авраамий Палицын, если только не ошибаюсь. Приходилось, знаете ли, ходить по разным конторам, штабам, хлопотать, просить, клянчить. Ну, словом, приходилось поступать, как по доброй воле я никогда бы не сделал.

Отпив кофе, друзья вышли на набережную. Стемнело, с реки дул холодноватый ветер. Один из приятелей Макарова, взяв его под руку, негромко сказал:

– Ты знаешь, конечно, что я с одним здешним купцом организовал пароходную компанию, ему – дела денежные, мне – технические. Понимаешь, наше дело идет как по маслу, от заказов нет отбоя, край растет, ввоз и вывоз огромен. Я охотно, тут же возьму тебя капитаном нового парохода, который для нас построен в Англии и уже прошел Гонконг, вот-вот будет здесь. Ты какое содержание получаешь?.. Ну, это же смешно, я дам в три раза больше. Но это для начала, сам понимаешь. Ты моряк опытный, здоров, как лось, знаешь здешние воды, людей. Ну, по рукам? Ладно, подумай. Но не тяни.

И Макаров, действительно, задумался. Настоящего военного флота на Дальнем Востоке еще нет, создать его за десяток лет не удастся, это ясно. Здешняя эскадра небольшая, крупных кораблей нет. Какая тут военная карьера? Дома нет, имущества нет, а пора уже и о семье помыслить…

Было о чем задуматься. Военные моряки на Дальнем Востоке жили скудно. Жалованье, как и на Балтике, и на Черном море, значительное, больше, чем получают сухопутные офицеры в том же звании. Так, но в Европейской России условия жизни не в пример лучше. Ну ладно, бытовые неудобства по молодости лет можно и перенести. Ради успехов по службе, что для военного человека ничем не восполнимы. И тут перспективы не очень…

Но Макаров, да и товарищи его видели, как их же недавние сослуживцы, подав в отставку, великолепно устраивались «на берегу»: или в коммерческие службы, которые росли тут, как грибы в тайге. В портовую и таможенную службу. На торговый флот. А заработки – голова закружится!

Пойди Макаров по этой дорожке – одним миллионером в России стало бы больше, одним героем меньше…

Но к счастью для него и для всех нас свой выбор за Макарова сделала сама судьба. Вдруг (именно «вдруг», как в классической пьесе) из Петербурга пришло предписание: лейтенанту Макарову надлежит явиться в столицу в распоряжение адмирала Попова. Недолгие сомнения были оставлены. Зимой 1872 года Макаров по бесконечному сибирскому тракту выехал в Петербург.

Макаров стал заниматься разработкой водоотливных средств для строившихся судов. Вскоре он стал главным специалистом по вопросам непотопляемости кораблей. За три года он опубликовал в «Морском сборнике» четыре большие статьи на эту тему. Он принимал участие в постройке и проектировании судов и в совершенстве освоил кораблестроительное дело.

«Пластырь Макарова» прочно вошел в флотскую практику, название это сделалось именем нарицательным. 17 марта 1872 года начальник броненосной эскадры вице-адмирал Бутаков издал приказ, в котором говорилось: «Польза всегда готового способа закрыть внезапную пробоину на всяком судне очевидна, и доселе нет для этого лучшего средства, как упомянутый пластырь лейтенанта Макарова».

Под руководством Попова Макаров прошел хорошую инженерную школу. Правда, школа эта оказалась не слишком-то легкой; нужно было без устали лазать по трюмам кораблей, возиться с насосами и помпами, порой чуть ли не ползком протискиваться в узкое пространство между двумя днищами. При этом приходилось смиряться с крутым нравом раздражительного адмирала. Макарову довелось в то время много заниматься различными математическими расчетами, он стал подлинным инженером-кораблестроителем.

Все вроде бы шло хорошо. Столица, интересные дела и успехи в делах. Служба около известного и авторитетного адмирала. О чем еще мог бы мечтать двадцатипятилетний провинциал без роду и племени!

Сад около Адмиралтейства. Деревья пышно разрослись и давали густую тень. Июль – макушка лета… Кокетливые деревянные скамейки – затейливо сколоченные и очень удобные, так и манили присесть, отдохнуть и помечтать в тени.

Молодой лейтенант так и сделал. Сидел в одиночестве, прохожих было мало. Тихо, только птички чирикают. Лейтенант смотрел на фасад Адмиралтейства, это здание он только что покинул. Работал в библиотеке, изучал историю русского военного флота. Какое собрание книг, карт, рукописей! Еще бы, создана в блистательные петровские времена, да и непрерывно пополнялась трофеями со сдавшихся неприятельских кораблей. Служители библиотеки говорили, что у них такие издания есть, которые во всей Европе не сыщешь. Понятно: немало ведь кораблей вражеских захватили русские моряки за полтора века-то…

Захватили, но сами не сдавались, теперь лейтенант Макаров знает это доподлинно. Еще бы: в первом морском уставе России, над которым трудился сам император Петр Великий, было твердо сказано: «боевой корабль под Андреевским флагом никогда в бою не имеет права спускать оный». Значит, умирай, но не сдавайся. Так и поступали всегда русские моряки. Конечно, за полтора века набралась пара исключений, но повинные в том командиры не только были наказаны по службе, но и окружены презренным забвением.

В иных флотах, Макаров уже знал, обстоит это дело иначе. В английском уставе, и в голландском, и в шведском говорится, что командир корабля (или адмирал) может спустить флаг (сдаться), если «исчерпаны возможности для ведения боя». Вот так. Потому-то в наших библиотеках полно, скажем, шведских или турецких изданий, а наших в Стокгольме или в Стамбуле нет. Ну, не считая, конечно, привезенных – купленных или дарственных.

Вспоминая историю родного флота, Макаров легонько вздохнул. М-да… Ему уже двадцать пять, немало. Он знал, что среди русских моряков до адмиральских погон добираются не вдруг, а медленно, по боевой выслуге.

Вот Корнилов и Сенявин – стали контр-адмиралами в сорок два года, Нахимов – в сорок три, Ушаков – в сорок пять, знаменитый Спиридов – аж в сорок шесть. Лишь один русский адмирал выходил из этого ряда – Лазарев. Но каков послужной список-то! Первое в России кругосветное плавание. Бой при Наварине, когда его корабль «Азов» в одиночку уничтожил аж шесть (шесть!!!) боевых кораблей турок. Недаром он сразу получил за это три ордена: английский, французский и греческий. Ну и, само собой, русский, хоть и позже.

Вот уж, действительно, были люди в наше время… Лейтенант Макаров вздохнул уже глубоко. М-да, годы идут, а ратных подвигов ему еще свершить не удалось. Ну, Бог укажет, а Государь прикажет…

* * *

31 марта (13 апреля) 1904 года, 6 часов утра. Рейд Порт-Артура. Флагманский броненосец русской Тихоокеанской эскадры «Петропавловск». Каюта вице-адмирала Макарова.

…За стеклом круглого иллюминатора быстро светлело. В гавани тихо, чайки только-только стали просыпаться. На сопках, окружавших гавань, белел в расщелинах нетающий снег. Проглядывались темные контуры боевых кораблей, застывших в гавани неподалеку от флагмана. В морском просторе, видимые издалека, через оптику подзорной трубы, они кажутся маленькими, почти игрушечными. Но вблизи – подавляют тяжестью корпуса и боевых башен, высотой труб и мачт.

Макаров отошел от иллюминатора, подошел к шкафу, который намертво был прикреплен к стене (на случай качки). Открыл стенки, увидел висящую там зимнюю шинель – черную, с золотыми пуговицами (единственная роскошь, которую адмирал позволил себе за долгую уже жизнь).

Да, холодно, особенно по утрам, да еще на мостике, где беспрерывно гудит ветер. Скоро сыграют тревогу, пора одеваться. Протянул руку к распялке, чтобы снять шинель. Взгляд невольно уперся в небольшой бело-золотой крест на полосатой, черно-золотой ленте. Да, орден Святого Георгия. Да, присуждается исключительно за личную отвагу офицера, проявленную в бою. Да, носится всегда, при любой форме, на мундире или шинели, все равно.

Привычная, повседневная частность его внешнего вида, вот уже сколько лет? С того памятного сентября тысяча восемьсот семьдесят седьмого? Господи, более четверти века пролетело! Вся жизнь. И как будто это было вчера, когда молодой, со светлым чубчиком надо лбом лейтенант Степан Макаров принимал эту самую почетную в российских вооруженных силах награду.

Замечательное было время. Победы шли одна за другой, у всех царил душевный подъем, а мечты уносились далеко-далеко…

Как сейчас помнит Макаров эти дни. И вот перед его мысленным взором встает другая русская гавань, в иной акватории, поистине за горами, за морями. И корабли другие. Действительно маленькие. Действительно легкие.

А вот и он, молодой и стройный, тоже весной, но не здешней, пасмурной, а бурной, южной, светлой, вот он стоит на мостике, опершись крепкими руками о поручень, вот он кричит зычным своим голосом команде, что сгрудилась под мостиком на палубе:

– Братцы, государь император призывает нас на войну за веру православную, за честь отечества! Мы идем топить турок. Они напали на братьев-славян, напали на нас. Знайте, что наш пароход есть самый сильный миноносец на свете. С ним и вами, моими товарищами, нам никакой враг не страшен. Знайте, что я, ваш командир, не побоюсь вступить в бой с целой эскадрой врага. С такими молодцами, как вы, разве я могу проиграть! С Богом, а теперь за дело. Жизнь наша принадлежит отечеству, но дешево мы ее не отдадим!

…Как сейчас Макаров видит лица тех своих боевых товарищей. Он забыл имена почти всех. Он видит лица молодые, русские, безбородые, в лихо заломленных бескозырках. Они кричат «ура» громко и самозабвенно. Они верят в своего командира, он верит в них. Вперед, на врага.

Вице-адмирал Макаров отошел от иллюминатора, подошел к письменному столу, нажал кнопку электрического звонка. Тотчас отворилась дверь, вошел молодой белокурый адъютант в полной форме.

– Господин флаг-офицер, распорядитесь подать сигнал о выходе эскадры в море. И еще: вызвать ко мне каперанга Васильева.

– Слушаюсь.

Мичман Шмидт удалился исполнять приказание. Вошел Васильев, давний, испытанный соратник, еще недавно – командир «Ермака», а теперь – правая рука адмирала в Артуре.

– Михаил Васильевич, какие работы исполняет на флагманском броненосце команда мастеровых с Балтийского завода?

Васильев доложил кратко и четко: переборки в носовой части, ограждавшие подъемник к первой башне главного калибра слегка перекосились, потребовались клепальные работы.

– Второй отсек, значит, это рядом с боезапасом. А кто командовал ими тогда?

– Степан Осипович, общее командование осуществлял главный механик, а непосредственно принимал работу трюмный кондуктор Еремеев. Я знаю, он доложил об исполнении.

Макаров опять вспомнил о странном выражении лица молодого рабочего. Жестом он отпустил Васильева. Подошел к иконе Николая-угодника, стал на колени, сотворил крестное знамение, сделал земной поклон.

«Господи, сохрани малых сих, идущих на защиту державы нашей и веры Православной. Прости мои грехи перед каждым из них».

Поднялся. Взгляд опять упал на крестик, на белый крестик офицерского Георгия на шинели. Вздохнул. Да, в войне с турками мы боролись с сильнейшим противником на море и имели полный успех. Тогда и в армии, и на флоте, и во всем отечестве царили подъем и боевой дух. Теперь такого не чувствуется. Зато в ту давнюю весну…

Оттоманская империя веками угнетала славянские народы Балканского полуострова. Их вассалы – крымские ханы со своими грабительскими ордами терзали население Польши и России. Но со времен Петра Великого эта вековечная беда стала неуклонно затихать. Казалось, победы Суворова и Ушакова решили исход борьбы, Крым стал русским, а наш флот – сильнейшим на Черном море. Однако Крымская война на время повернула историю вспять. В Стамбуле не преминули воспользоваться этим. Там попытались в крови подавить стремление югославян к свободе. За турецкими захватчиками стояла Великобритания, главный враг России в XIX веке.