Текст книги "Брусилов"

Автор книги: Сергей Семанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

В первую зиму занятия шли кое-как, а господа офицеры занимались не очень уж ревностно, но потом дело пошло лучше, у людей появился вкус к теоретической учебе. Летом же в обычную рутину лагерных сборов с непременной и излишней шагистикой да кое-как организованными стрельбами Брусилов добавил немало нового. Скажем, обучение ночному бою (в русско-японскую войну этот относительно новый для XIX века тактический прием получил успешное применение у обеих сторон).

Или, например, занятия с рядовым составом. Сейчас это показалось бы странным, но в тогдашней русской (и не только, впрочем, русской) армии от солдата требовалось только выполнять команды, и все. Брусилов попытался хоть как-то ввести обучение солдат основам тактики современного боя. Судя по тому, что известно, успехов больших он тут не достиг, но направление усилий заслуживает быть отмеченным. Во всяком случае, он стремился лично присутствовать не только на полковых учениях, что было уже редкостью для иных командиров корпусов, но появлялся порой даже на занятиях в ротах. Неудивительно, что не только он знал свои войска, но и в войсках его хорошо знали. И уважали.

И еще. Корпус располагался непосредственно у границы с Австро-Венгрией. Брусилов приложил много усилий к тому, чтобы наладить изучение этого «вероятного противника». Сделать это было не очень трудно, так как русская военная разведка, опираясь на помощь чешских, словацких и иных патриотов славянского происхождения, обладала прекрасными сведениями об армии венского монарха. Брусилов занимался этим делом, наверно, прилежнее всех своих подчиненных. Вскоре эти познания ему очень и очень пригодились.

Будучи по природе человеком крайне сдержанным и скромным, чуждый развлекательной суеты, Брусилов весь первый год своего пребывания в Люблине прожил довольно замкнуто. Одиночество тяготило его. Он был прирожденным семьянином, но вот оказался совершенным бобылем. Младший брат его Лев в 1909 году скончался – ему было всего лишь пятьдесят два года, скончался после тяжкой, неизлечимой болезни. То был очень способный человек, он стал организатором первого в истории России морского Генерального штаба и первым его начальником; ушел в отставку в чине вице-адмирала, но отдыхать ему пришлось недолго… Сын служил в Петербурге, средний брат проживал в Москве; виделись все они очень редко.

Как и многие профессиональные служаки, занятые серьезным, истинно мужским делом, не избалованные амурными похождениями, как все такие люди, Брусилов был несколько сентиментален и романтичен. Да, одиночество тяготило его. Да, он хотел иметь семью, домашний очаг, мечтал об этом. Суровый, закаленный воин, привыкший командовать множеством таких же закаленных и крепких мужчин, как и он сам, Брусилов был застенчив и даже робок с женщинами.

Вдовый генерал-лейтенант, подтянутый и моложавый, был, естественно, завидным женихом. В Люблине среди блестящего русско-польского дворянства, составлявшего местный свет, не имелось недостатка в привлекательных невестах, готовых составить счастье для бравого седоусого воина. Немедленно нашлись бы и достойные свахи и шаферы, позаботились бы о приличном приданом, о знатном родстве, но… Брусилов был и в самом деле романтик. Его вторая любовь могла быть только сентиментальна, а брак романтичен. Так и произошло.

«Я жил в Люблине, – рассказывал позже наш герой, – возился со своей службой, объезжал весь корпус, который был размещен по разным городам и местечкам Царства Польского. Довольно часто бывал в Варшаве и, несмотря на любимое дело и милое общество, томился своим одиночеством. У меня была прекрасная квартира в девять или десять комнат, балкон выходил в великолепный городской сад, и вообще все было ладно, кроме одного – отсутствовала хозяйка».

Это была, так сказать, увертюра к действию, выдержанная, естественно, в духе сентиментально-романтическом. А вот и завязка действия (в том же самом духе, как увидим). Брусилов, как всякий образованный и любознательный военный, пристально следил за литературой на военные темы. С 1907 года в Москве начал издаваться ежемесячник «Братская помощь» («Военно-общественный иллюстрированный журнал», как он официально именовался). И вот в первом же номере журнала, оказавшемся в руках Алексея Алексеевича, он с изумлением и неожиданным волнением обнаружил статьи Надежды Владимировны Желиховской – той самой Наденьки Желиховской, за которой, тогда еще пятнадцатилетней девочкой, невинно ухаживал в Тифлисе молодой штабс-капитан Алексей Брусилов. Было это четверть века назад, но не зря, видимо, говорят, что старая любовь не ржавеет. Юная живая девушка, почти девочка, стройная и изящная, она вдруг вновь всколыхнула чувства пожилого генерала. Как это порой случается, он вновь влюбился в эту незнакомую ему писательницу – Надежду Владимировну Желиховскую, как бы перенеся на нее свои чувства к юной Наденьке.

Далее Брусилов стал внимательно следить за журналом, а за статьями Желиховской особенно. Нет нужды сомневаться, что статьи эти ему очень понравились, и даже позже, много лет спустя, он твердо говорил о серьезности и значительности их содержания. Тут следует пояснить: да, статьи Н. Желиховской действительно очень живы по исполнению, посвящены преимущественно медицинскому делу в армии; глубины в них немного, никаких серьезных мыслей не имеется, зато довольно всякой сентиментальности и даже сладости. Но романтически настроенному генералу это и должно было понравиться – особенно в его тогдашнем состоянии, а позже он лишь повторил то, что крепко осталось в его сердце. Трогало его, профессионального военного, и увлечение далекой романтической возлюбленной делами армейскими.

Летом 1910 года Брусилов по обыкновению поехал путешествовать (против обыкновения – в одиночестве). Из Италии возвращался морем через Одессу. И, как нарочно, он узнал, что Желиховские поселились здесь. О его душевном состоянии в ту пору превосходно рассказал он сам (добавим от себя лишь несколько замечавши в скобках):

«Я помнил, что там живут сестры Желиховские (то есть старшие – мать и тетка Надежды), но решил проехать мимо, не заезжая к ним, тем более что я запоздал в своем отпуске. (Цельная натура, ничего не скажешь: чувства чувствами, но служба прежде всего! Даже когда влюблен.) Странная борьба происходила в это время в моей душе. Мысль моя постоянно возвращалась к Надежде Владимировне… С другой стороны, я себя сдерживал и сам себя убеждал, что я с ней не виделся около двадцати лет и не знаю, что с ней, как она жила все эти годы, захочет ли выйти за меня замуж. Эти переживания были очень тяжелые. С одной стороны, я считал, что моя жизнь кончена, что я должен жить только для сына, и полагал, что если мне нужна женщина, то я мог бы ее найти и без женитьбы; с другой стороны, неотступно стояла мысль, что я непременно должен жениться на Надежде Владимировне».

Редкая, похвальная для мемуариста откровенность и простота. Да, житейские сомнения обуревают немолодого генерала, но помыслы его чисты, он не приемлет серьезных отношений с женщиной иначе как в браке (тут уместно напомнить острые, броские суворовские слова: «ничего, кроме брачного, не приемлю!»). Да, как видно, Брусилов женился на своей избраннице, так сказать, заочно, не видя ее двадцать пять лет.

Сентиментально? Да. Трогательно? Безусловно. А ведь подобная наивная чистота проявлялась в пору, когда среди образованных классов России царило глубочайшее нравственное разложение, когда публично оплевывалось и освистывалось все цельное и чистое, все устойчивое и традиционное. Проказа декадентства, занесенная с буржуазного Запада в салоны столичной богемы, проникала оттуда в широкие относительно общественные круги, угрожая заразить гнусным тем недугом весь наш народ. Открыто восхвалялись всевозможные извращения, пороки, оправдывались любые людские слабости. Культура и нравственность верхних слоев тогдашнего российского общества находились в состоянии глубочайшего упадка и распада. На этом фоне сентиментальная чистота Брусилова служит маленьким, но несомненным подтверждением того, что, несмотря на оглушительный гвалт хулителей и сатанистов, сохранились во всех слоях общества здоровые, не поддающиеся разложению клеточки. Именно они потом, в новой, народной Советской России, дали плодоносящие ростки.

Поколебавшись, Брусилов принял решение, и не надо пояснять, каково оно было. А приняв решение, действовал напористо и скоро. На исходе 1910 года он отправился в Одессу, а оттуда, по его собственным метким словам, «вернулся в Люблин уже женатым человеком». Раз-два, готово – истинно по-суворовски, хоть речь шла о самом-самом что ни есть мирном деле.

Супруга оказалась дельной и общительной. Она быстро очаровала весь Люблин, наладила добротный и приветливый для гостей дом, стала, что называется, душой общества. Оказалось, что увлечение ее делом армейской медицины отнюдь не шуточное. Она и тут, в Варшавском округе, занялась этим делом целеустремленно и настойчиво. Все это не могло не радовать мужа, но… Слишком уж долго Надежда Владимировна жила самостоятельно а привыкла, да и любила, заниматься своими собственными делами. Это ему не нравилось, он даже побрюзжал в воспоминаниях на сей счет. Видимо, преувеличил, но все же семейственных качеств у новой жены Брусилова явно недоставало.

Было у Надежды Владимировны еще одно пристрастие, значение которого простодушный супруг не понимал. В семействе Желиховских усиленно увлекались оккультными занятиями, теософией. То было одним из распространенных в ту пору в России темных суеверий – суеверий тем более опасных и вредных, что ими увлекались не простые бабки, а образовавшие, интеллигентные люди. Мистика, такого рода служила стародавним и испытанным средством разложения всякого образованного сословия. Самые бездуховные занятия объявлялись высочайшей духовностью, глубочайшая, сатанинская безрелигиозность – высшей, самой утонченной религией, полный антидемократизм – лицемерными словесами о «благе народа», а главное – готовились кадры в масонские ложи, эти орудия самых темных сил капиталистического мира.

Оккультные «науки», усиленно распространявшиеся в русском предреволюционном обществе, были одновременно и фактом разложения, и его очевидным признаком. Вскоре наша великая народная революция начисто вымела всю эту тайную и полутайную бесовщину. Как говорится, поделом вору мука. Жаль лишь, что многие достойные лучшего люди жестокой ценой заплатили за свое прикосновение к липким тайнам масонствующего подполья. К несчастью, в их числе оказалась и Надежда Владимировна. Об этом позже.

15 мая 1912 году Брусилов был назначен помощником командующего войсками Варшавского военного округа. То было повышение, и немалое, однако он принял новое назначение крайне неохотно. Приказ для военных людей – дело святое, но даже такой дисциплинированный человек, как Брусилов, затянул переезд в Варшаву елико возможно, лишь 18 июня супруги перебрались в столицу Царства Польского.

Это не было капризом. Важна ведь не только должность (пусть даже весьма высокая), но и такой вопрос: под чьим началом служить? Или: в каком окружении работать? Дело не шуточное, ибо личность и свойства начальника, руководителя так или иначе дают какой-то отсвет на всех его сотрудников; немаловажно и то, что служебное окружение может быть приятным или неприятным. В случае с Брусиловым все тут обстояло неважно. Об этом хорошо написал он сам:

«Не могу не отметить странного впечатления, которое производила на меня тогда вся варшавская высшая администрация. Везде стояли во главе немцы: генерал-губернатор Скалон, женатый на баронессе Корф, губернатор – ее родственник барон Корф, помощник генерал-губернатора Эссен, начальник жандармов Утгоф, управляющий конторой государственного банка барон Тизенгаузен, начальник дворцового управления генерал Тиздель, обер-полицмейстер Мейер, президент города (Варшавы) Миллер, прокурор палаты Гессе, управляющий контрольной палатой фон Минцлов, вице-губернатор Грессер, прокурор суда Лейвин, штаб-офицеры при губернаторе Эгельстром и Фехтнер, начальник Привислинской железной дороги Гескет и т. д. Букет на подбор! Я был назначен по уходе Гершельмана и был каким-то резким диссонансом: «Брусилов».

Тут надо оговориться. Действительно, несоразмерный процент «русских немцев» в административной верхушке Царства Польского был очевиден, и раздражение Брусилова тут понятно. Но было бы ошибочно сделать поспешный вывод о пресловутом «немецком засилье», насчет чего очень шумели в четырнадцатом году иные подозрительно пахнущие «патриоты». Очерняя всех русских подданных немецкого происхождения, эти шустрые «патриоты» порой являлись самыми настоящими провокаторами, готовившими исподволь развал России, – действительные, а не мнимые агенты международного капитала, сионизма, распутинского окружения и прочая и прочая. Брусилов, разумеется, ничего общего не имел с этими личностями (точнее – личинами), однако его некоторые суждения на тему «русских немцев» нельзя понимать обобщенно: множество российских граждан немецкого происхождения давно и прочно связали свою судьбу с новой родиной и верно служили ей; примеров тому множество – как в старой, так и новой России.

Гораздо хуже было то, что Скалон и командование округа в целом придерживалось германской ориентации (как и вообще существенная часть российской буржуазии и бюрократии). Ведь тут как-никак речь шла о сильнейшем пограничном округе, и на какой границе! А германский консул в Варшаве находился в самых дружественных отношениях со Скалоном, говорили, что тайн у «друзей» не было, свободно обсуждалось буквально все. Подобное являлось делом недопустимым, даже, строго говоря, преступным, но… В пораженной разложением царской России начала века происходили дела и похлестче! Кроме того, Скалон плохо руководил вверенным ему округом, дела там обстояли неважно.

Ясно, что Брусилову тошно приходилось служить в таких условиях. Человек сдержанный и деликатный, он ни с кем не ссорился, тем паче не скандалил, но своего отрицательного отношения к Скалону и его окружению скрывать не пожелал. В то время военным министром стал Сухомлинов, за последние пятнадцать лет этот бывший начальник Брусилова сделал головокружительную карьеру; нечистоплотный и беззастенчивый делец, запятнанный многими скандалами, он никак не улучшил положения дел в русской армии, связался с темными личностями, погряз в стяжательстве и мошенничествах. Но министр есть министр, начальников не выбирают. И Брусилов написал ему частное письмо о неблагополучном положении дел в округе. Сухомлинов был достаточно смышлен, чтобы понять правильность брусиловских предостережений, однако принимать какие-либо решения тоже не собирался – его все это беспокоило очень мало. Но и обижать известного в армии генерала хитрый карьерист не хотел: он пообещал перевести его в другой округ.

Письмо Брусилова было просмотрено варшавской жандармерией, и о содержании его доложили Скалону. Тот не стал объясняться со своим помощником, но отношения их, разумеется, не улучшились. Правда, в декабре 1912 года Брусилов был произведен в полные генералы, то есть получил высший военный чин в России того времени. Несколько раз в течение 1912 и 1913 годов он замещал Скалона на посту командующего округом. Но все равно желание оставить Варшаву и германофильствующий «двор» Скалона не покидало Брусилова. Вскоре из военного министерства последовал приказ: с 15 августа 1913 года он назначался командиром 12-го армейскою корпуса в соседнем Киевском округе. То никак не было повышением по службе, но он отнесся к перемещению с огромной радостью.

В те дни он писал жене: «Не сомневаюсь, что в войсках Варшавского округа мой уход произведет сенсацию и многие будут меня жалеть, действительно считая меня хорошим генералом, но найдутся и такие, которые будут довольны, находя меня слишком требовательным. Ну! Что сделано много, то сделано, и я рад, что вырвался из этой клоаки скалоновской придворной атмосферы». Здесь надо заметить, что Надежда Владимировна в этом случае полностью разделяла чувства и намерения своего супруга.

В Винницу, где располагался штаб корпуса, Брусилов перебрался сразу, не мешкая. Он вновь делался строевым командиром, военачальником, а не провинциальным придворным в чуждом ему по духу дворе. Сразу же объехал части, познакомился со своими новыми помощниками, с войсками. Первое впечатление оказалось благоприятным, хоть и небезупречным: предшественник его долго болел, поэтому некоторые вопросы управления своевременно не решались. Корпус оказался очень сильным – больше даже, чем полагалось по штатному расписанию: две пехотные дивизии, одна бригада, две кавалерийские дивизии, артиллерия, саперные части, причем все это громадное многолюдное (более 50 тысяч человек) хозяйство было разбросано по всей тогдашней Подольской губернии (нынешняя Винницкая и часть Житомирской областей).

Хлопот хватало, но хлопоты эти Брусилов любил и с радостью им отдавался. Как обычно, он предъявил повышенные требования к подчиненным. Это не всем и не всегда нравится, слов нет, поэтому некоторые руководители готовы потакать послаблениям, надеясь приобрести популярность столь простым способом. Не приобретают, ибо в начальнике, руководителе люди ценят прежде всего целенаправленную требовательность и строгую справедливость. Тем более в армии. Только твердые и разумно строгие командиры приобретают настоящую, а не мнимую популярность. Брусилов заставил командный состав корпуса усиленно посвятить себя штабным и теоретическим занятиям, как он делал это раньше, приучая соратников мыслить категориями современной им войны.

Назначение Брусилова произошло менее чем за год до начала мировой войны. О том, что грядущая страшная война не за горами, совсем нетрудно было догадаться, все крупнейшие империалистические державы открыто к ней готовились, а кайзеровская Германия в особенности. Казалось бы, войска, стоящие на границе с «вероятным противником», должны бы… ну ясно, что им полагалось бы делать! Но вот свидетельство самого вновь назначенного командира корпуса: «В этом крае никто не помышлял о возможности близкой войны и никто не думал о ней, кроме меня». Есть тут, быть может, и некоторое преувеличение, но суть вывода бесспорна: накануне войны в приграничных соединениях царили благодушие и беспечность.

Шло это сверху. Командование российских вооруженных сил недооценивало будущих противников. Брусилову довелось наблюдать это воочию весной 1914 года, за три месяца до начала войны.

В апреле 1914 года в Киеве была проведена крупнейшая перед войной штабная военная игра. Руководил ею сам военный министр Сухомлинов. В присутствии узкого круга высших военных разыгрывалась на карте будущая война с Германией и Австро-Венгрией. Тут Брусилову разом удалось увидеть всех главных действующих лиц будущей грандиозной драмы: участниками игры были начальник Генерального штаба Н. Н. Янушкевич, генерал-квартирмейстер (то есть начальник оперативного управления Генштаба) Ю. Н. Данилов, командующий Киевским военным округом Н. И. Иванов – будущий главком Юго-Западного фронта, нацеленного именно против Австро-Венгрии, где и предполагалось сражаться соединению Брусилова, будущий главком Северо-Западного фронта (против Германии) Я. Г. Жилинский, а также ряд других генералов.

Оптимизм участников штабной игры был безграничен, Брусилов удивлялся, но о причинах его знать не мог. А дело заключалось в том, что русская военная разведка сумела заполучить ни много ни мало стратегический план развертывания австрийских вооруженных сил против России [5]5
  Исключительно интересная история эта хорошо описана в документальной книге Егора Иванова «Негромкий выстрел» (М., «Молодая гвардия», 1977).


[Закрыть]. Так что русские главнокомандующие имели известные основания полагать, будто планы противника им знакомы и они могут наносить удары в наиболее выгодных для себя условиях. Подчеркнем: известные основания, но не более, ведь противник тоже не дремлет; надо, значит, предполагать возможные изменения и неожиданности, готовиться к ним.

Не предполагали и не готовились. А напрасно. У австро-германцев имелось достаточно «друзей» в Петербурге (и в Варшаве, и в Киеве), они вскоре получили сведения о том, какими именно секретами располагают русские, и срочно изменили свои планы. В то самое время изменили, когда царские генералы разыгрывали скорую победу по устаревшим данным…

Штабная игра и в самом деле оказалась игрой, только не в условном, а в самом что ни есть подлинном смысле слова. Обнаружившиеся несуразности в планах не подвергались критическому разбору и пересмотру, а просто-напросто снимались как якобы несущественные. Переоценивалась собственная боеготовность, в частности, вопросы снабжения (впоследствии именно это стало тяжкой гирей на ногах русской армии). Недооценивался противник. А ведь все происходило буквально накануне войны, и вскоре эти же самые генералы повели свои армии на «игру», уже настоящую, которая называется серьезнейшим словом – война.

Здесь не место сколько-нибудь подробно касаться предыстории первой мировой войны. Нашим читателям хорошо известны причины этой войны и подспудные силы, ее породившие. Но для изучения биографии генерала Алексея Алексеевича Брусилова важно знать, что он сам думал по этому поводу. Он сводил причины событий прежде всего к воинственным намерениям германской военщины. Отчасти это правда, но лишь отчасти, ибо истинным виновником войны был международный капитал, правивший тогдашним миром. Мировая плутократия стремилась уничтожить или ослабить все здоровые народные силы европейских стран, окончательно подчинить трудящиеся слои населения, утвердить свое вечное господство. Германская военщина играла тут лишь подстрекательскую роль. «Русские» банкиры и капиталисты, они же приказчики Ротшильдов, варбургов, кунов, лебов и прочих со всеми их компаниями, были ничуть не симпатичнее. И так же презирали «свой» народ, российский, и так же зарились на чужое.

В своих воспоминаниях Брусилов побранил «немцев» (не разделяя их на классы), а свою страну представил жертвой нападения Гогенцоллернов. Ошибочность его суждений сегодня, безусловно, ясна, но нужна также существенная оговорка. Старый военачальник писал свою книгу в начале двадцатых годов, когда идеологи троцкистского толка всячески поносили историю России, старую и новую. А было их немало, и вопили они громко и нагло. Например, в тогдашних учебниках прямо писалось, что эта «проклятая Россия» вызвала мировой пожар. Брусилов не мог им ответить прямо, но хотел хоть как-то отделиться от хулителей родной страны. Старый и больной, он и тут хотел защитить Родину, делая это в меру своего разумения.

Летом 1914 года чета Брусиловых отдыхала и лечилась на минеральных водах модного тогда курорта Киссинген в Южной Германии. Остро чувствовалось даже по настроению немецкой курортной публики, что прусской военщине удалось отравить шовинистическим угаром существенную часть своего народа. Брусилов повсюду замечал открытые проявления антирусской пропаганды, порой весьма вызывающей и оскорбительной. Далекий от политики в ту пору, Брусилов не знал, что этой военщине почти не имелось противоборствующих сил в Германии, что славная когда-то немецкая социал-демократия, детище Маркса и Энгельса, уже доверила руководящие посты соглашателям, предателям рабочего дела. Путь к войне для прусских генералов был открыт.

Не понимая всех подспудных причин надвигающейся грозы, Брусилов тем не менее ясно видел ее внешние признаки… Далекие, казалось бы, раскаты грома свидетельствовали, что гроза эта вот-вот разразится: в Сараеве был убит сербским националистом наследник австро-венгерского престола, Вена предъявила ультиматум Сербии. А корпус Брусилова стоял на самой-самой русско-австрийской границе. Колебаний не было: скорее туда, в Россию, к своим полкам.

Проехав пол-Германии, прибыв в Варшаву, а потом в Винницу, Брусилов всюду наблюдал обычную спокойную жизнь. Огромное большинство людей во всей Европе не подозревало даже, что темные силы мира уже подготовили страшную бойню, чтобы ради торжества международной плутократии эта бойня разразилась буквально с часу на час. Но повсюду еще царила эта обманчивая тишина, призрачный, зыбкий покой.

Лишь немногие понимали тогда цели того тайного и страшного замысла. Как раз по ту сторону тогдашней русской границы, против тех мест, где стоял брусиловский корпус, в польском местечке Поронино, окруженный верными соратниками, развернул свою кипучую деятельность молодой еще, полный сил Ленин. Он вскрыл причины подготовки империалистического заговора («передел мира»), указал на истинного виновника – международный промышленный и банковский капитал, мировые сверхмонополии, их пособников – «желтых» вождей рабочего движения, социал-предателей, как их тогда называли.

Ленин указал те силы, которые единственно смогут уничтожить самую причину разбойничьих войн, – рабочий класс в союзе с трудящимся крестьянством, союз серпа и молота тружеников всех стран.

Ленин прозорливо восстал против бессильного (а подспудно – предательского) пацифизма, ибо неверно, что всякая война плоха, – были, и не раз, войны справедливые, народные, а вскоре предстоит самая справедливейшая из них – наша славная гражданская, где Ленин станет во главе армий трудового народа.

Тогда Брусилов еще не знал Ленина. Не слыхал он и о ленинском учении, о его соратниках. Знакомство произошло позже, в совершенно иных условиях. Но тогда этого Брусилов не предвидел и предвидеть не мог.

Итак, мировая плутократия все подготовила для грядущей войны. В середине июля по старому стилю (в конце его по новому) враждующие стороны изготовились к взаимному истреблению. Семь германских армий нацеливались на Францию и Бельгию, намереваясь разгромить их в кратчайший срок – до начала русского наступления на востоке и до подхода английских войск через Ла-Манш. Им противостояли пять армий французских, бельгийская, а также английский экспедиционный корпус. Силы сторон были примерно равны – по полтора миллиона вооруженных бойцов с каждой.

Немцы оставили на Востоке лишь одну армию в Восточной Пруссии и корпус в Силезии. То была очевидная авантюра, порожденная недооценкой русской армии, России в целом. За этот просчет германский милитаризм заплатил в первой мировой безмерную для себя цену – поражением в итоге войны. Но это выяснилось позже. Зато почти вся армия Австро-Венгрии стала у русской границы… Это уравняло силы противников. Немцы планировали на своем Восточном фронте активную оборону с последующим перебросом войск из разгромленной, как они надеялись, Франции и нанесением по России решающего удара. Австрийцы, напротив, намеревались наступать сразу: опираясь на свои мощные крепости в Галиции, они планировали удар на север, в направлении Варшавы, с целью окружения большой группы русских войск.

Российский Генеральный штаб тоже намечал немедленное наступление. Северо-Западный фронт состоял из двух армий и нацеливался на Восточную Пруссию. Юго-Западный, сильнейший, насчитывал четыре армии, одной из них, 8-й по номеру, должен был командовать генерал Брусилов. Предполагалось согласованное наступление всех четырех армий в Галиции и разгром австрийских войск.

«Гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить», – язвительно высмеял молодой артиллерийский поручик Лев Толстой бумажно-карандашную генеральскую самоуверенность. Гладко было у всех главноначальствующих в июле 14-го. Все готовились наступать и вскорости разгромить врага. На деле все получилось совсем иначе.

Утром 18 июля Брусилов прибыл в Винницу. Он поспел вовремя: в этот самый день в России была объявлена общая мобилизация. Согласно заранее разработанному плану брусиловский корпус разворачивался в армию, а он становился ее командующим. Кое-кто и тогда еще надеялся на мирный исход событий. Но нет, трагедия народов была крепко продумана закулисными режиссерами. 19 июля (1 августа) кайзеровская Германия объявила войну России. Через два дня началось нападение немцев на Бельгию и Францию, а еще через день в войну вступила Англия. Первая мировая война, до основания потрясшая весь старый мир, началась.

…Тихая прежде Винница оглушалась шумом и суетней. Топали солдатские сапоги, гремели армейские повозки о булыжные мостовые, ржали кони, разносились строевые песни, звучали слова команд. Войска срочным маршем выступали на запад. Туда, к австрийской границе, куда уже выехал на автомобиле в сопровождении конного конвоя командующий восьмой армией.

Впоследствии Брусилов с искренним и грустным чувством написал: «Винница – это последний этап нашего мирного, тихого бытия в прошлом… Наш скромный уютный домик с садом, любимые книги и журналы, милые люди, нас окружавшие, масса зелени, цветов, прогулки по полям и лесам, мир душевный… А затем – точка… Налетел ураган войны и революции, и личной жизни больше нет. Конец прошлому в малом и великом».

Да, прошлое кончалось, и совсем не только для одного Алексея Алексеевича Брусилова. А начинающееся там, за горизонтом, светлое будущее было закрыто пологом кровавого тумана.