Текст книги "Брусилов"

Автор книги: Сергей Семанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

С конца марта в Карпатах шли бои местного значения. В Галицию тем временем пожаловали высочайшие гости: Николай II захотел ознакомиться с вновь приобретенными территориями. Брусилов считал, что момент для поездки выбран неудачно – мало того, что положение на фронте оставалось неопределенным и опытные военачальники со дня на день ждали врага, но и политическая обстановка в Галиции была весьма напряженной. Как уже упоминалось, некоторая часть населения настороженно, а нередко и враждебно следила за попытками царской администрация укрепиться в Галиции. Далеко не всегда, заметим мельком, попытки эти были удачными, а предпринимаемые меры и распоряжения – обдуманными и своевременными. За время пребывания в Галиции царская администрация совершила немало действий, оттолкнувших от России и русских даже, и многих галицийских украинцев, искренне приветствовавших приход русских войск прошлой осенью.

Однако ошибки и оплошности царских чиновников (к чему Брусилов, подчеркнем тут, никакого отношения не имел) не могли заслонить главное: братское единство трудящегося населения Галиции – ее русских и украинских рабочих и крестьян – с трудовым народом России, одетым в солдатские шинели.

10(23) апреля Николай II выехал в Перемышль. Брусилова поставили в известность, что император посетит и штаб 8-й армии. Размещался тогда штаб в городе Самбор на Днестре, у подножия Карпат. Как и положено, на железнодорожной станции выстроился почетный караул из 1-й роты 16-го стрелкового полка, шефом которого был царь. В полдень прибыл поезд. Отрапортовав о состоянии 8-й армии, Брусилов далее доложил, что 16-й стрелковый полк, так же как и вся стрелковая дивизия, именовавшаяся «железной» (командовал ею А. И. Деникин), на протяжении всей кампании выказала особенную доблесть. 1-я рота лишь на днях в бою крепко отличилась. К удивлению, Брусилов заметил: царь явно не знает, что ему в этом случае делать. Подсказал верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич: он посоветовал выдать всей роте Георгиевские кресты, что царь и сделал.

После этого поехали в штаб армии и обедали там. За столом Николай сказал Брусилову, что в память о посещении 8-й армии он жалует ее командующего в генерал-адъютанты [18]18
  Генерал-адъютант– почетное звание в свите русского императора, установленное Петром I и жалуемое высшим военным чинам (полным генералам и генерал-лейтенантам) по «непосредственному высочайшему усмотрению». К 1 января 1911 года в России это звание носили 34 полных генерала и 26 генерал-лейтенантов.


[Закрыть]. Брусилов не мог жаловаться на недостаток наград (только 10 января 1915 года его наградили орденом Белого орла с мечами), но последняя оказанная ему честь несколько настораживала: выходило, что командарма-8 жалуют высоким званием не за успехи в руководстве армией, овладевшей Карпатскими хребтами, не за боевые заслуги, а за обед в штабе! «Я никогда не понимал, – писал впоследствии Брусилов, – почему, жалуя за боевые отличия, царь никогда не высказывал мне, по крайней мере, своей благодарности; он как будто бы боялся переперчить и выдвинуть того, кто заслужил своей работой то или иное отличие».

После обеда поехали в Хырув, где состоялся смотр 3-му кавказскому армейскому корпусу. Дивизии корпуса, только что пополненные и хорошо обученные, производили благоприятное впечатление. Сначала Николай II стал обходить строй пешком, и, кроме первых рядов, его никто не мог видеть. Вновь вмешался Николай Николаевич и настоял, чтобы царь объехал войска в автомобиле. С огорчением отметил Брусилов, что монарх не умел обращаться с войсками, говорить с ними. Казалось, что он пребывает в нерешительности – что сказать, что сделать. Император не находил слов, которые были бы к месту и могли отозваться в душах офицеров и солдат, воодушевить их. «Он был снисходителен, – вспоминал Брусилов, – старался выполнить свои обязанности верховного вождя армии, но должен признать, что это удавалось ему плохо, несмотря на то, что в то время слово «царь» имело еще магическое влияние на солдат».

Сосед Брусилова справа – командующий 3-й армией Радко Дмитриев – уже некоторое время замечал подозрительную активность в тылу противника, в особенности против своего 10-го корпуса, ослабленного и чрезвычайно растянутого по фронту. Именно здесь германское командование решило прийти на помощь своему австрийскому союзнику. Весной 1915 года, по свидетельству Э. Фалькенгайна – начальника германского верховного командования, русские войска угрожали австрийскому фронту «в такой степени, которая в дальнейшем становилась невыносимой… Пришел момент, когда дальше нельзя было уже откладывать решительного наступления на Востоке».

Наступление готовилось тщательно и секретно. С французского фронта, где германское командование совершенно не ожидало в 1915 году неприятностей для себя, в Карпаты были переброшены четыре отборных корпуса. Вместе с австрийским корпусом они образовали 11-ю армию генерала Макензена.

Германо-австрийскому командованию не удалось в полной мере достигнуть внезапности. Генерал Радко Дмитриев тревожно доносил главнокомандующему фронта о сосредоточении вражеских сил, просил подкреплений, но генерал Иванов их не предоставил. Брусилов вину за происшедшее возлагал всецело на Иванова; Радко Дмитриев обращался с письмом и к командарму-8, прося оказать воздействие на главнокомандующего фронта. Брусилов отвечал, что при сложившихся у него с Ивановым напряженных отношениях такое вмешательство лишь более ухудшило бы дело, и советовал обратиться в Ставку, Осталось неизвестным, последовал ли Радко Дмитриев совету.

Катастрофа разразилась спустя неделю после отъезда царя с фронта. В 10 часов утра 19 апреля (2 мая) 1915 года после мощной артиллерийской подготовки, продолжавшейся сутки, германо-австрийские войска в районе Горлице перешли в наступление. Удар был исключительно мощным: на участке прорыва в 35 километров противник обеспечил себе двойное превосходство в живой силе; в пулеметах он превосходил русские войска в 2,5 раза, в легкой артиллерии в 3 раза и, что особенно важно, в тяжелой артиллерии в 40 раз! Ни в какое сравнение не шла обеспеченность боеприпасами: русские артиллеристы имели всего по 30–40 выстрелов на орудие, а противник по 1200 снарядов на легкое и 600 снарядов на тяжелое орудие.

Под градом вражеских тяжелых снарядов (их русские солдаты именовали «чемоданами») войска 3-й армии начали откатываться на восток. К 24 апреля (7 мая) они отошли уже на 40 километров. Русское командование бросало навстречу наступающему противнику резервы по частям, как говорили тогда – «пакетами», но они не могли остановить врага и гибли. Вскоре отход 3-й армии поставил под угрозу правый фланг и тыл армии Брусилова; он получил приказ покинуть занимаемые в Карпатских горах позиции. Горько было оставлять завоеванные русскими солдатами с таким трудом и жертвами позиции, но оставаться на месте не представлялось никакой возможности, промедление же грозило катастрофой. Брусилов постарался принять меры, чтобы противник не сразу распознал вынужденный отход русских с Карпат. В окопах были оставлены разведывательные команды с пулеметами; они до рассвета поддерживали обычную перестрелку. Отход войск проходил в полном порядке.

Причудливой военной судьбе угодно было, чтобы Перемышль, во взятии которого войска 8-й армии сыграли столь видную роль, теперь оказывался в расположении армии Брусилова, и он должен был организовать защиту крепости. Между тем крепости как таковой не существовало: форты были взорваны еще австрийцами, артиллерия и снаряды вывезены, гарнизона не было. Оборона представлялась затруднительной, а начальство на ней настаивало. 4(17) мая Брусилов получил телеграмму верховного главнокомандующего: «Привыкший и уверенный всегда в ваших энергичных действиях, я убежден, что вы, в соответствии с директивой генерал-адъютанта Иванова, не только удержите Перемышль, владение которым считаю белее чем важным, но что упорной обороной на фронте ваших правофланговых корпусов и активными действиями на всем остальном вашем фронте упрочите общее положение дела».

В тот же день Брусилов отвечал, что он и войска 8-й армии приложат все силы, физические и духовные, чтобы выполнить приказ. В то же время командарм-8 считал необходимым охарактеризовать обстановку. В его 12-м и 21-м корпусах насчитывалось штыков не более одной дивизии в каждом, а против них развертывались превосходящие силы врага, полностью обеспеченного боеприпасами. Поскольку фронт армии был крайне растянут, неудача в любой его точке сразу же и тяжело должна была отразиться на общем положении. Не имея резервов, все же Брусилов считал наиболее целесообразным попробовать действовать активно, но для этого просил усилить его армию двумя корпусами. В заключение телеграммы Брусилов сообщал: «Все, что в человеческих силах, будет сделано мною и моими помощниками».

8-й армии пришлось вести отчаянную борьбу за Перемышль в крайне тяжелых условиях. До тех пор боевой дух в армии Брусилова, постоянно наступавшей и имевшей немалый успех, был достаточно высок. Но отступление с Карпат и тяжелое поражение соседа – 3-й армии, – сведения о котором стоустая молва быстро донесла до солдат, не могли не сказаться и на боевом духе солдат Брусилова. 11(24) мая Брусилов доносил главнокомандующему фронта, что в его войсках на винтовку имелось всего 170 патронов, а на орудие – 175 снарядов и с каждым днем запасы сокращаются. В полках огромный некомплект, от 50 до 75 процентов и даже более, пополнения приходят невооруженными, а винтовок нет. «Все это в связи с наступившим общим патронным и винтовочным кризисом создает обстановку невозможности упорно отстаивать каждую пядь земли, так как бой, особенно оборонительный, основан прежде всего на развитии сильного огня. В настоящих условиях 1–2 дня боя, и не особо напряженного, приведет к тому, что армия останется без патронов».

Немудрено, что солдаты в окопах утверждали: генералы, оставив войска без патронов, артиллерию без снарядов, обрекают солдат на бессмысленную смерть, ведь не будешь сражаться голыми руками с вооруженным до зубов противником!

Командарм-8 понимал, что удержать Перемышль не удастся, но такая потеря, без сопротивления, означала бы сильный удар по боевому духу армии и оставила бы тяжелое впечатление во всей России. Поэтому две недели войска 8-й армии отстаивали Перемышль. Наконец в ночь на 21 мая (3 июня) Брусилов отдал приказ эвакуировать крепость. В штаб фронта он доносил, что потери гарнизона от артиллерийского огня противника тяжелые, вследствие чего удержаться в крепости дольше не было возможности. Артиллерию вывезли, имевшиеся скудные запасы – тоже, кроме хлеба, его пришлось сжечь.

Так вышло, что Перемышль, многократно и многогласно поминаемый в первый год войны, был сдан войсками Брусилова. Спустя десятилетие Брусилов писал: «Повторяю, я славы не искал, но, проливая тогда солдатскую кровь во имя родины, теперь я имею право желать, чтобы хотя бы история достойно оценила моих самоотверженных героев – солдат и офицеров. В память погибших героев я пишу эти строки, а не для прославления своего имени. Мир праху дорогих усопших боевых товарищей!» История достойно оценила как героические дела солдат Брусилова в Карпатах, так и их оборону Перемышля в невероятно тяжелые для армии и России месяцы весны и лета 1915 года.

По отступлении от Перемышля войска 8-й армии укрепились на линии Медыка – Седлисск. Тут неожиданно для Брусилова последовало распоряжение командования фронта о передаче четырех корпусов соседям: 3-й и 9-й армии. Брусилов пытался протестовать, доказывая, что такое ослабление армии приведет к невозможности для нее защищать Львов, но его протесты не были приняты во внимание. Для выяснения планов командования Брусилов послал на автомобиле П. Н. Ломновского. Начальник штаба армии возвратился удрученный: в штабе фронта царил пессимизм, там кампанию считали уже проигранной. Винтовок и боеприпасов не было и не ожидалось. Пуще того – командование не имело четкого плана действий и только требовало от войск упорного сопротивления.

Между тем, как и предполагал Брусилов, противник начал атаковать русские войска на стыке 3-й и 8-й армий. Исходя из условий, Брусилов предлагал фронтовому командованию весьма определенный план действий: «…последовательно уходить на тыловые позиции, заставляя противника разворачиваться, то есть терять время и, не доводя до генерального боя, снова уходить, таким образом мы сохраним армию. Принять этот план самостоятельно не могу, так как с отходом моей армии неминуемо связан отход соседних армий и прежде всего 3-й. Первоначально можно бы как рубеж отхода наметить Гродекскую позицию. Если противник будет наступать быстро и принимать бой на Гродекской позиции по условиям снабжения окажется невыгодным, то отходить далее, замедляя наступление противника, например, на линию Гнилой Липы, где, быть может, представится возможность вступить в генеральное сражение в более выгодной обстановке».

Как видим, в этих предложениях Брусилова замелькали названия местностей, уже знакомые нам по началу войны. Что поделать, русским войскам приходилось отступать, хотя командование фронта требовало оборонять каждую пядь земли и не считаться с потерями.

Такой метод действий не мог удовлетворить Брусилова, и он раз за разом предлагает начальству не ограничиваться отступлением. Идея все та же: лучший вид обороны – нападение. 3 июня, после оставления Перемышля, Брусилов предлагает командованию фронта организовать контрудар 8, 12 и 28-м корпусами своей армии при помощи 21-го корпуса, состоявшего в резерве фронта. Обосновывая свое предложение, Брусилов писал, что в сложившихся условиях «оборонительные бои даже на заблаговременно укрепленных позициях не дают нам преимуществ, почему полагаю, чтобы остановить дальнейшее развитие успеха противника, нам необходимо сильно атаковать группу его…». Но этот план Брусилова был отвергнут командованием фронта. 9 июня он внес новое предложение, теперь уже отстаивая необходимость отказаться от линейного построения обороны. Брусилов вполне справедливо указывал, что такое построение лишает русские войска возможности маневрировать и оказывать помощь соседям, а противнику дает возможность поочередно громить русские корпуса.

Через несколько дней Брусилов, уже в приказе по армии, писал: «Приказываю отказаться от равномерного развертывания локоть к локтю на одном сплошном армейском фронте и перейти к ведению операций группами, успешное развитие которых будет зависеть от умения маневрировать. Только своевременным ударом соседних групп во фланг и тыл можно остановить натиск противника, ибо опыт последних боев показал, что противник рвет на определенных участках, а на остальном фронте прикрывается слабой завесой».

Медленно, нанося, когда это только было возможно, короткие удары, от рубежа к рубежу отходила вместе с соседями 8-я армия. Остановить врага не удавалось. 9(22) июня 1915 года был оставлен Львов. После девятимесячного пребывания русская армия покидала Галицию.

Горько было уходить русским солдатам, горько было и Брусилову. Бесчисленные могилы товарищей оставляли они за собой. Где только не приходилось прощаться с соратниками! Зимой, на огромных лесистых вершинах Карпат, когда деревья трещали от мороза, в яркие весенние дни в живописных долинах над говорливыми речками… Если была возможность – хоронили павших в церковных оградах или просто около униатских церквей и католических костелов. Чуть задержатся войска – и вырастали целые кладбища. А еще больше безымянных могил – прямо у окопов, бесчисленных окопов, изрывших всю Галицию. Тут же, на месте, где настиг беднягу вражеский снаряд, рыли неглубокую могилу. Немало их, скромных крестов, и просто при дороге, на извечном перекрестке…

На Западном Буге 8-я армия задержалась: на правом берегу реки имелись заранее подготовленные позиции. Штаб расположился в Бродах. Думалось, что здесь удастся остановить врага, не пустить его на территорию России. В таком духе и был составлен очередной приказ Брусилова к войскам от 17 июня 1915 года: «После девятимесячной упорной борьбы в Галиции, после блестящих наших побед на Гнилой Липе, Верещице, под Перемышлем и тяжелой борьбы в суровое время в Карпатах доблестная 8-я армия в первый день св. Пасхи перешагнула Карпатский хребет. Наши победы заставили противника напрячь все свои силы, чтобы сдержать наши победоносные удары. Врагу это удалось; он собрал большие силы, и временно мы должны отходить. Теперь мы стоим на рубеже дорогой нам Родины. Я к вам обращаюсь, потомки тех чудо-богатырей, которые сделали славным имя русского солдата. Государь и вся Россия, ваши отцы, матери, жены и дети ждут от вас, что вы честно исполните свое святое дело, на которое вас послали царь и отечество, ждут, что вы спасете их от ужаса вторжения жестокого врага, ждут, что вы защитите святые храмы от осквернения, защитите ваше добро, имущество, честь ваших жен, матерей и сестер и свято исполните свой долг так, как то обещали, целуя крест и св. евангелие. Твердо верю в доблестные войска 8-й армии, твердо верю в русского солдата. С нами бог!» Хотелось надеяться Брусилову, что здесь-то, на границе Русского государства, враг будет остановлен, а уж потом видно будет.

В этот период у Брусилова произошло крупное столкновение с начальством. И ранее, на протяжении всех месяцев войны, он не раз имел возможность испытать неприязненное отношение главкоюза – Николая Иудовича Иванова: злые языки поговаривали, что Иванов видит в Брусилове возможного преемника на посту. Руководствуясь интересами дела, Брусилов не придавал значения трениям и расхождениям во мнениях. Но после отхода из Галиции дело осложнилось. Оценивая действия русского командования от начала германского наступления и до потери Львова, известный военный историк того времени А. М. Зайончковский заметил, что главной причиной весеннего галицийского разгрома надо признать «полное отсутствие искусства». Но наказанным за крайне неудачные действия в мае – июне 1915 года оказался только начальник штаба фронта В. М. Драгомиров, тогда как Иванова, несомненно, также следовало заменить.

С приходом нового начальника штаба фронта С. С. Саввича отношения с командованием у Брусилова еще более усложнились. В 8-ю армию одна за другой стали поступать телеграммы с указаниями и приказаниями, одно другого несправедливее и раздражительнее. Наконец Брусилов получил телеграмму, в которой перечислялись ошибки, якобы только что совершенные командованием 8-й армии. Вина за них возлагалась на Ломновского, а Брусилов, как следовало из телеграммы, выглядел не более как пешкой в руках своего штаба или же не соответствовал своей должности. Но командарм-8 только что получил телеграмму от верховного главнокомандующего с благодарностью за организацию трудного отхода армии и пожеланием не терять присутствия духа. Столь диаметральные оценки его деятельности побудили Брусилова тут же послать телеграмму главковерху – великому князю Николаю Николаевичу – с просьбой отчислить его от командования армией. В качестве причины Брусилов называл полученную от генерала Иванова телеграмму, незаслуженную и недопустимую по тону.

Брусилов уже готовился к отъезду, когда пришла телеграмма от главковерха с категорическим отказом в смене, благодарностью за службу и приказанием повиноваться главнокомандующему фронта. Так как Брусилов неизменно выполнял приказания главкоюза, он понял, что непосредственное начальство пожаловалось на него, оправдываясь на запрос великого князя. Испросив предварительного разрешения, Брусилов выехал в штаб фронта, находившийся в Ровно.

Генерал Иванов принял его любезно, Брусилову показалось, что главкоюз даже смущен. Сразу же перешли к сути дела.

– Я не понимаю, Алексей Алексеевич, – начал Иванов, – на что вы обижаетесь, ведь критика относилась не к вам лично, критиковались действия вашего штаба.

– Николай Иудович, – отвечал Брусилов, – мой штаб находится под моим непосредственным начальством, без меня не делает ничего и делать не может. Если же штаб плохо исполняет мои приказания, то и в этом случае отвечаю только я, так как обязан наблюдать за распоряжениями и действиями штаба. Считаю, что генерал Ломновский и весь штаб работают хорошо, если же вы, как главнокомандующий, им недовольны, то единственный ответчик за все – только я, а не начальник штаба.

Тут же Брусилов показал телеграмму главковерха и заявил:

– Невзирая на эту телеграмму, я могу остаться на посту командующего армией только в том случае, если пользуюсь полным вашим доверием, а потому прошу вас сказать мне прямо: во-первых, пользуюсь ли я этим доверием, и, во-вторых, что вы имеете лично против меня?

Такая откровенность еще более смутила Иванова, он стал уходить от прямого ответа, почему-то рассказывал эпизоды из японской кампании… Поскольку Брусилов не хотел оставлять свой пост в момент, столь трудный для России, он не стал обострять ситуацию, решив, что необходимую острастку он начальству уже дал. Отобедав у Иванова вместе с генералом Саввичем, Брусилов возвратился в свою армию.

Вытеснив русские войска из Галиции, германское командование замыслило окружение группировки русских войск в Польше и с середины июня приступило к соответствующим действиям. Намерение противника было своевременно разгадано русским командованием. На совещании в Седлеце 22 июня (5 июля) было решено, что главное для того момента – сберечь живую силу, а потому главнокомандующему Северо-Западного фронта М. А. Алексееву предоставлялось право отводить войска на восток. Безусловно, для тех условий решение это было единственно правильным. Русские войска под давлением противника уходили из Польши; 23 июля (5 августа) 1915 года они оставили Варшаву…

Многое пережила Россия за тысячелетнюю историю, но летом 1915 года она стала свидетелем картины, дотоле еще незнакомой: вслед за уходящими русскими войсками, вместе с ними двинулись на восток сотни тысяч, миллионы мирных жителей. Слово «беженцы» с тех пор и надолго стало одним из наиболее употребляемых в России.

По всем шоссейным и проселочным дорогам прямо по неубранным хлебам, без разбора, покатилась огромная живая река, гремящая копытами, дребезжащая колесами, ругающаяся, кричащая и молящаяся. Рядом с отступающей пехотой, артиллерией, обозами, опережая, смешавшись с ними, тянулась бесконечно длинная лента телег, крытых парусиной фургонов, набитых немудрящим мужицким скарбом – мешками, сундуками, вперемежку с детьми, поросятами и телятами. Еле плелись то по размытым дождем, то по пыльным разбитым дорогам тощие крестьянские лошаденки, а за ними, хватаясь за колеса, подталкивая и помогая, брели выбивающиеся из сил подростки и бабы, старики и старухи. «Великим Отступлением» назвали этот исход современники…

На Буге 8-й армии надолго задержаться не привелось, и прежде всего потому, что соседи справа, отступая в глубь России, двигались в северо-западном направлении, в результате чего возник промежуток верст в 70 между правым флангом армии Брусилова и его северным соседом. За это время дивизии 8-й армии несколько пополнились, состав их удалось довести до 5–7 тысяч человек. Людей, впрочем, хватало, но недоставало винтовок, и поставить всех в строй не было возможности. Эти невооруженные солдаты находились в тылу частей и обучались. Необходимо отметить, что, испытывая катастрофический недостаток в вооружении и боеприпасах, русская армия в 1915 году не страдала еще от недостатка продовольствия: щи были по-прежнему с мясом, каша жирной.

Небольшой перерыв в боях Брусилов стремился использовать для приведения войск в порядок и обучения прибывающих пополнений. Будучи одним из наиболее верных последователей суворовских традиций в русской армии, Брусилов считал, что человек на войне имеет первенствующее значение и потому моральная подготовка – войск, их воспитание должны быть на высоте. Как и другие крупнейшие русские полководцы, Брусилов высоко ценил боевые качества русских солдат и офицеров. Он понимал, что такие качества порождаются прежде всего любовью русских людей к своей родине. Укреплению, развитию этих благородных качеств и должна была служить та воспитательная работа, которую вел сам Брусилов и его офицеры.

Требования, предъявляемые Брусиловым, были достаточно жесткими. Это видно, к примеру, из его приказа по армии от 23 июля 1915 года. Поскольку прошедшие бои дали неоднократные свидетельства недостаточной подготовки войск, выразившейся в сдаче в плен целых рот, Брусилов указывал: «1. Замечается, что прибывающие укомплектования в большинстве случаев не имеют той подготовки, которая требуется от солдата. Предписываю, по возможности, не вливать в ряды частей таких укомплектований до тех пор, пока нижние чины не приобретут хотя бы самых элементарных сведений из солдатской науки и не привыкнут к новой для них обстановке. Нужно помнить, что постановка в строй совершенно неподготовленных людей есть самообман, так как доведенные до известного состава роты существуют иногда лишь несколько часов, а затем люди пропадают без вести, не принося никакой пользы, а, наоборот, большой вред, так как вместе с ними пропадают и винтовки…»

Офицеры обязаны постоянно и серьезно работать с пополнением, используя для этого каждый свободный час, причем работа эта не должна быть формальной, каждое слово, обращенное к солдату, должно исходить от сердца. Только тогда оно дойдет до солдата, и он будет готов пойти за офицером в огонь и воду. В то же время Брусилов обращал внимание командиров частей на необходимость столь же серьезного отношения к молодым, необстрелянным офицерам: и они нуждаются в привычке к боевой обстановке.

В этом же приказе командарм-8 требовал от подчиненных офицеров соблюдения справедливости и своевременности награждения отличившихся солдат. Несмотря на тяжесть боевой обстановки, генерал приказывал: «7. Обратить внимание на внешний вид частей. Требую, чтобы солдат походил на солдата; командирам частей проявить в этом направлении большую заботливость; в некоторых полках, например, до половины июля попадались нижние чины, еще одетые в папахи, невзирая на то, что фуражки есть в избытке и что об изъятии папах было многократно приказано. А что будут зимой носить?..»

Брусилову приходилось бороться со свойственным русской армии той поры, да и не только русской армии, неумением командиров управлять войсками. Потеря управления часто происходила ввиду неудачного выбора места командиров в бою. В начале июня 1915 года, когда на участке 12-го корпуса русские части принуждены были отходить, штабы некоторых дивизий разместились в том же пункте, что и штаб корпуса. «Не знаю, где в это время были командиры полков, – писал Брусилов об этом в приказе, – но допускаю, что, глядя на начальников дивизий, и командиры полков в это время собрались где-нибудь по два, по три. Генералы и командиры частей не только могут, но и должны быть сзади, чтобы управлять, но до поры до времени – раз какие-либо части дрогнули, вперед не идут, а некоторые уже и поворачивают – место начальника впереди, а не на центральной телефонной станции, где можно оставить и адъютанта. Никаких оправданий в малом числе штыков и быть не может: чем их меньше, тем легче перейти от управления к командованию, а это зачастую только и дает успех». Брусилов считал, что командирам, как правило, не следует разлучаться со своим штабом и его начальником, в особенности давать начальнику штаба поручения, отрывающие его от прямых обязанностей.

В апреле 1915 года при посещении передовых позиций (он делал это постоянно) Брусилов обнаружил, что два батальона одного полка, усиленные двумя батальонами другого и частями общего резерва, вели атаку. Возглавлял ее командир одного из батальонов. На вопрос Брусилова, что же делает командир полка, последовал ответ: «наблюдает за действиями». Такое явление Брусилов назвал «совершенно неожиданным, непонятным и крайне печальным».

В другой раз дивизия вела бой на фронте в 4 версты, а начальник ее находился в 8 верстах от места боя. Участок атаки трех полков этой дивизии (две версты по фронту) был поручен командиру бригады, и он тоже поместился рядом с начальником дивизии. Такой вопиющий беспорядок вызвал резкие замечания Брусилова. «Характер такого управления, – писал он, – заранее предрекает результаты атаки. Если при настоящих больших фронтах, на которых развертываются корпуса, командир корпуса не имеет возможности видеть хотя бы большую часть своего фронта, а потому вынужден управлять, пользуясь только сетью телефонов, находясь подчас в значительном удалении от боевых частей, то это не снимает и с командира корпуса обязанности при длительном расположении сторон в тесном соприкосновении проехать иногда к боевым частям, познакомиться на месте, хотя бы в общих чертах, с теми условиями, в которых находятся вверенные ему части, и кое-что проверить. Смею заверить, что из таких поездок и для командира корпуса, и для подчиненных будет польза. Дивизия в большинстве случаев занимает такой фронт, что для начальника дивизии представляется возможным выбрать такой наблюдательный пункт, откуда он может следить за ходом боя, хотя бы на важнейшем участке дивизии. Личная же рекогносцировка начальника дивизии обязательна, а когда дивизия длительно стоит перед позициями противника, то обязательно на месте изучать расположение противника. Про командира бригады, а тем более командира полка, говорить не приходится: они ведут в бой вверенные им части, которые должны быть у них на глазах. Предлагаю старшим начальствующим лицам взвешивать и очень обдуманно избирать место своего нахождения во время боя…»

Известно, что при отступлении (а в 1915 году русским войскам приходилось большей частью отступать) у войск возникает боязнь охватов, окружения. Наблюдая это явление, Брусилов писал в приказе в июне 1915 года: «Не пугаться прорывов и обходов, прорывающихся брать в плен, а обходящих обходить в свою очередь, для чего иметь резервы и живо, всеми силами помогать соседям». Содействие соседу, взаимная выручка – боевой долг офицера. Сознание этого приучает офицера смотреть на поставленную ему задачу с точки зрения общих интересов и целей. Брусилов учил подчиненных, когда это позволяла обстановка и задача, двигаться на выстрелы и уже одной угрозой глубокого обхода, даже если и нельзя ввязываться в бой, заставлять отступать противника. В сентябре 1915 года он отдал особый приказ по этому поводу. «Что мне совершенно непонятно, – значилось в приказе, – так это то, что соседи атакуемого участка как бы рады, что их не трогают, и остаются пассивными зрителями, в особенности если это части другой дивизии, а тем более другого корпуса; выходит не выручка товарища в бою, а применение пословицы: моя хата с краю…».