Текст книги "Брусилов"

Автор книги: Сергей Семанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

Действительно, документы, в изобилии опубликованные с той поры, подтверждают, что действия Брусилова определялись указаниями Ставки. 27 мая (9 июня) Алексеев отдал на этот счет недвусмысленную директиву фронтам. Юго-Западному фронту предписывалось, продолжая сковывать противника на Стрыпе демонстративными боями, сосредоточить все усилия на своем правом фланге, с тем чтобы завершить поражение левого крыла австрийцев, отрезать их армию от Сана и путей сообщения на запад. В директиве указывался и способ, которого следовало придерживаться: выдвинув правофланговые соединения фронта к северу от Луцка и прикрывшись сильным конным отрядом с северо-запада, наступать в общем направлении Луцк – Рава-Русская.

Таким образом, несмотря на неожиданный и крупный успех войск Юго-Западного фронта, заставлявший, казалось бы, перенести все усилия именно сюда, Ставка не меняла своего плана, удар Юго-Западного фронта она продолжала рассматривать как вспомогательный. Главное место по-прежнему отводилось Западному фронту. Но в директиве имелось и еще одно место, заставлявшее Брусилова насторожиться и протестовать: Западный фронт получал разрешение отложить начало главного удара до 4(17) июня. Это ставило войска Юго-Западного фронта в тяжелое и даже опасное положение: в ближайшие дни следовало ожидать появления германских дивизий, которые не замедлят прийти на помощь разбитым австро-венгерским войскам. Брусилов пытался воздействовать на Эверта и 27 мая сообщал ему, что против войск Юго-Западного фронта уже появляются германские части. Но у Эверта были свои расчеты. Правда, он обещал, что левофланговая 3-я армия Западного фронта поторопится и нанесет вспомогательный удар 31 мая (13 июня), но обещания не выполнил.

28 мая (10 июня) Брусилов обратился к Алексееву, доказывая, что выдвигать правый фланг его фронта рискованно, если Западный фронт не перейдет в ближайшее время в наступление. Сославшись на телеграмму Эверта о невозможности такого наступления, Брусилов констатировал: «Это сообщение лишает меня надежды достигнуть огромных решительных результатов, какие, несомненно, были бы при сложившейся на моем фронте обстановке с незамедлительным переходом в наступление Западного фронта».

В качестве временного выхода из положения, вплоть до вступления в дело Западного фронта, Брусилов намеревался, не ожидая действий 3-й армии, развивать наступление войск 8-й армии, чтобы облегчить положение 11-й армии, которую австрийцы ожесточенно контратаковали. В целом же Брусилов еще надеялся на помощь соседа справа: «4 июня одновременно с переходом в наступление Западного фронта и с прибытием 23-го корпуса в состав вверенного мне фронта приступить к развитию решительных активных действий в направлении на Раву-Русскую всей 8-й армией».

Ставка одобрила намерение Брусилова, одновременно сообщая, что удар Западного фронта «начнется своевременно». Алексеев считал, что «задержка в несколько дней в развитии вашей операции не окажет неблагоприятного влияния в общем ходе нашей большой операции». Беда состояла в том, что «большую операцию» пришлось выполнять только войскам Юго-Западного фронта.

Получив одобрение начальства, Брусилов 29 мая (11 июня) приказывает своим войскам выполнять ранее отданные распоряжения. Наступление продолжается. На левом фланге 8-й армии 32-й корпус отбрасывает 7-ю пехотную дивизию австрийцев: «Поспешное, почти паническое отступление по бездорожным Дубненским Садам заставило австрийцев бросить все, что задерживало их отход. Пленные всех частей показывали, что растерянность командования не поддается никакому описанию, многие части прямо бежали; кто-то пустил слух, что вот-вот нагрянут казаки…»

Удача 32-го корпуса одновременно облегчила положение 11-й армии: она получила возможность отбить атаки австрийцев. Далее к югу 7-я армия захватила город Бучач и энергично преследовала отходящих австрийцев. Наконец, 9-я армия, возобновив 28 мая наступление, нанесла поражение 7-й австрийской армии, взяла много пленных и трофеев, отбросив врага за Прут.

Таким образом, уже к концу мая 1916 года войска Юго-Западного фронта достигли значительных успехов. В бой был введен 5-й Сибирский корпус, на подходе находился 23-й корпус. 31 мая (13 июня) Брусилов отдал директиву войскам, согласно которой с 1(14) июня они должны были продолжать наступление и довершить разгром австро-венгерской армии. Но полный успех, разумеется, зависел от взаимодействия с другими фронтами, в первую очередь с Западным. Этого взаимодействия, однако, не было.

По-видимому, уже тогда Брусилов сомневался в том, что Эверт намерен вести серьезные наступательные действия. Иначе трудно объяснить такой необычный поступок Брусилова, как личное послание 30 мая к подчиненному Эверта, командующему 3-й армией генералу Л. П. Лешу: «Обращаюсь к вам с совершенно частной личной просьбой в качестве вашего старого боевого сослуживца: помощь вашей армии крайне энергичным наступлением, особенно 31-го корпуса, по обстановке необходима, чтобы продвинуть правый фланг 8-й армии вперед. Убедительно, сердечно прошу быстрей и сильней выполнить эту задачу, без выполнения которой я связан и теряю плоды достигнутого успеха».

Но Эверт придумывал предлоги, чтобы не переходить в наступление. 1(14) июня он сообщил Алексееву, что из-за плохой погоды он отсрочил наступление 3-й армии, так как «острота необходимости немедленного наступления для войск Юго-Западного фронта исчезла». Фраза удивительная, хотя бы потому, что Эверт брался судить о делах Юго-Западного фронта, в то же время не выполняя предписаний Ставки. Но еще удивительнее, что Ставка санкционировала не только отсрочку наступления 3-й армии, но и полностью изменила план действий Западного фронта.

Брусилов вспоминал о крайне неприятном разговоре с Алексеевым по этому поводу: «Он меня опять вызвал к телефонному аппарату, чтобы сообщить, что вследствие дурной погоды Эверт 1 июня атаковать не может, а переносит свой удар на 5 июня. Конечно, я был этим чрезвычайно недоволен, что, не стесняясь, и высказал, а затем спросил, могу ли я, по крайней мере, быть уверенным, что хоть 5 июня Эверт наверняка перейдет в наступление. Алексеев ответил мне, что в этом не может быть никакого сомнения…»

Брусилов утверждал позднее, что Алексеев прекрасно понимал, в чем дело, но, как бывший подчиненный Куропаткина и Эверта в русско-японской войне, скрепя сердце стремился прикрыть их бездействие. Думается, что на ходе дела сказывалось влияние, которое имел Куропаткин не только на царя (его Брусилов называл «младенцем в военном деле»), но и на царицу.

Как бы то ни было, но 3(16) июня Брусилов получил сомнительное удовольствие знакомиться с директивой Ставки, в которой наступление Западного фронта в Виленском направлении вообще отменялось. Взамен Эверту предписывалось не позднее чем через 12–16 дней организовать главный удар из района Барановичей. На Пинском направлении теперь 3-й армии предстояло «начать подготовку атаки» не позже 6 июня. Дорог был каждый день, ибо враг уже перебрасывал с запада резервы, а русская Ставка вроде бы и не торопилась!

В то же время задачи для Юго-Западного фронта существенно менялись: Ставка наконец, с десятидневным опозданием, решила использовать благоприятную обстановку на этом фронте. В срочном порядке сюда перебрасывались два корпуса и два тяжелых артиллерийских дивизиона. По-прежнему фронт должен был наносить удар на Ковель; в то же время ему предписывалось обеспечить свое левое крыло и подготовить операцию для достижения рек Сан и Днестр.

Перенесение главных усилий на Юго-Западный фронт и связанное с ним предоставление крупных резервов могло бы обрадовать главнокомандующего Юго-Западного фронта, если бы не обстоятельства, при которых происходило это изменение решений Ставки. В час дня 4(17) июня Брусилов разговаривал с Алексеевым по прямому проводу и настоятельно указывал, что войска его фронта оказались в трудном положении, что против них в Ковеле собирается большая маневренная группа противника; Брусилов просил добавить тяжелой артиллерии и боеприпасов. Алексеев обещал, но, видимо, главнокомандующий Юго-Западного фронта не очень доверял этим обещаниям, так как на следующий день он пишет Алексееву письмо, которое следует привести полностью:

«Глубокоуважаемый Михаил Васильевич!

Отказ главкозапа атаковать противника 4 июня ставит вверенный мне фронт в чрезвычайно опасное положение, и, может статься, выигранное сражение окажется проигранным. Сделаем все возможное и даже невозможное, но силам человеческим есть предел, потери в войсках весьма значительны, и пополнение необстрелянных молодых солдат и убыль опытных боевых офицеров не может не отозваться на дальнейшем качестве войск. По натуре я скорее оптимист, чем пессимист, но не могу не признать, что положение более чем тяжелое. Войска никак не поймут – да им, конечно, и объяснять нельзя, – почему другие фронты молчат, а я уже получил два анонимных письма с предостережением, что ген.-адъют. Эверт якобы немец и изменник и что нас бросят для проигрыша войны. Не дай бог, чтобы такое убеждение укоренилось в войсках.

Беда еще в том, что в России это примут трагически. Также начнут указывать на измену. Огнестрельные припасы, скопленные для наступления, за две недели боев израсходовались, у меня во фронте, кроме легких, ничего больше нет, а армия бомбардирует меня просьбами, ссылаясь на то, что теперь борьба начинается еще более тяжелая. Вел. кн. Сергей Михайлович, прибывший сегодня сюда, доказал, что у него в запасе тоже ничего нет почти, а все поглощено Западным фронтом. Но раз их операция откладывается, может быть, окажется возможным поддержать нас запасами Северного и отчасти Западного фронтов. Во всяком случае, было бы жестоко остаться без ружейных патронов…

Теперь дело уже прошедшее, но если бы Западный фронт своевременно атаковал, мы бы покончили здесь с противником и частью сил могли бы выйти во фланг противника ген. Эверта. Ныне же меня могут разбить, и тогда наступление Эверта, даже удачное, мало поможет. Повторяю, что я не жалуюсь, духом не падаю, уверен и знаю, что войска будут драться самоотверженно, но есть известные пределы, перейти которые нельзя, и я считаю долгом совести и присяги, данной мной на верность службы государю императору, изложить вам обстановку, в которой мы находимся не по своей вине. Я не о себе забочусь, ничего не ищу и для себя никогда ничего не просил и не прошу, но мне горестно, что такими разрозненными усилиями компрометируется выигрыш войны, что весьма чревато последствиями, и жаль воинов, которые с таким самоотвержением дерутся, да и жаль, просто академически, возможности проигрыша операции, которая была, как мне кажется, хорошо продумана, подготовлена и выполнена и не закончена по вине Западного фронта ни за что ни про что.

Во всяком случае, сделаем, что сможем. Да будет господня воля. Послужим государю до конца.

Прошу принять уверение глубокого уважения и полной преданности вашего покорного слуги. А. Брусилов».

К несчастью для России, для сотен тысяч ее сынов – солдат и офицеров, такое отношение к делу обнаруживалось в высших военных кругах Российской империи не так уж и часто. В воспоминаниях Брусилов приводит дошедшую до него фразу, будто бы сказанную Эвертом: «С какой стати я буду работать во славу Брусилова». Главнокомандующий Юго-Западного фронта отказывался верить в истинность этих слов, но тут же приводил убийственные свидетельства того, что Эверт намеренно оттягивал переход своих войск в наступление. Поэтому фраза Эверта нам представляется весьма и весьма вероятной. Расплачивались же за амбиции генерала Эверта и других ему подобных русские солдаты, расплачивались жизнями.

Беспокоился Брусилов обоснованно. Противника очень встревожили успехи русских войск, особенно угроза захвата Ковельского железнодорожного узла. Сумей войска Брусилова овладеть им – и зашатался бы весь германский фронт к северу от Припяти. Уже не могло быть речи о продолжении наступления в Италии, все свободные австрийские ресурсы пожирал русский фронт. Более того: без действенной помощи германских войск австрийцы и мыслить не могли об удержании фронта хотя бы на несколько недель. И из Франции, где «мясорубка» продолжалась, на Юго-Западный фронт спешат германские дивизии, сюда же везут подготовленные для сражения под Верденом резервы…

Спустя два десятилетия германские официальные историки сравнят брусиловское наступление с блеском молнии: «То, что, по образу мыслей генерала Фальгенгайна, считалось почти невозможным, свершилось с неожиданностью и очевидностью опустошительного явления природы. Русское войско явило столь разительное доказательство живущей в нем наступательной мощи, что внезапно и непосредственно все тяжелые, казалось бы, давно уже преодоленные опасности войны на нескольких фронтах всплыли во всей их прежней силе и остроте». Австро-германскому командованию приходилось теперь расплачиваться за недооценку русской армии и спешно залатывать дыры, возникшие в линии фронта.

3(16) июня противник нанес контрудар, стремясь концентрическим наступлением на Луцк вырвать инициативу у русских и попытаться разгромить главную группировку русских войск. Но то была попытка с недостаточными средствами. Войска 8-й армии и правого фланга 11-й армии стойко встретили контрудар и после трехдневных боев отбили его. Еще несколько раз на протяжении июня австро-германские войска пытались контратаковать, и безуспешно.

Тем временем левофланговая 9-я армия продолжала наступать. В полночь 4(17) июня ее войска под сильным артиллерийским и пулеметным огнем переправились через реку Прут. В 7 утра фланговым ударом были захвачены Черновицы. Русские войска, продолжая преследовать австрийцев, 6 июня вышли уже к реке Серет. Но к вечеру этого дня продвижение пришлось прекратить, так как беспрерывные дожди и непроходимая грязь делали его невозможным.

К 12(25) июня на Юго-Западном фронте наступило некоторое затишье. Одержана была крупная победа: к 10(23) июня войска Брусилова веяли в плен более 4 тысяч офицеров и около 200 тысяч солдат, захватили 219 орудий, 644 пулемета. Но командование фронта не намерено было останавливаться, хотя уже и не надеялось на серьезную помощь от других фронтов.

Эверт и Куропаткин не только не торопились, но и срывали наступление Брусилова. В разговоре по прямому проводу с Алексеевым 9(22) июня Куропаткин выражал неудовольствие тем, что о Северного фронта перебрасываются войска на Юго-Западный, так как будто бы немцы собирались наступать на севере фронта. Одна фраза Куропаткина («Очень прошу в ваших соображениях не придавать превосходству в числе штыков преувеличенного значения») вызвала негодование даже у Алексеева. «Нужно забывать все частные интересы ради общего успеха, – пенял он Куропаткину. – Как же можно не принимать в расчет количество штыков? На чем же тогда базировать свои соображения? В данную минуту у вас 420000 штыков против 192000. Ведь эти цифры что-нибудь говорят! Нельзя же мне не руководствоваться ими и оставить Юго-Западный фронт погибать, утрачивать достигнутое ценой трудов, тяжких жертв, только в предположении, весьма гадательном, о возможности сбора противником где-то четырех дивизий на вашем фронте, с которыми он может произвести прорыв…» Лишь после этого Куропаткин нехотя согласился исполнять приказание.

Тремя днями ранее Алексеев достаточно резко отчитал и Эверта; сославшись на волю царя, ознакомившегося с телеграммами Эверта, в которых тот жаловался на передачу войск из Западного фронта Брусилову, наштаверх телеграфировал: «Общая обстановка и положение Юго-Западного фронта не допускают, чтобы фронт этот до 20 июня был предоставлен своим силам; равно недопустимо отсутствие поддержки удару в районе Пинска, при успешном выполнении его в течение двух недель. Этим могут быть разрушены результаты, достигнутые ныне. Поэтому главный ваш удар должен последовать не позже 16 или 17 июня, к осуществлению чего государь император повелевает приложить усилия и энергию вашу и всех исполнителей фронта. Этого требуют общие интересы, и к ним должны быть приурочены расчеты и выполнение…»

Во всех директивах, распоряжениях, обращениях Ставки к главнокомандующим Северного и Западного фронтов бросается в глаза недостаток, который в военном деле равносилен гибели: Ставка уговаривает, а не приказывает, не проводит настойчиво свое решение, а позволяет главнокомандующим его саботировать. В результате страдает, и серьезно, дело. «Будь другой верховный главнокомандующий, – писал Брусилов, – за подобную нерешительность Эверт был бы немедленно смещен и соответствующим образом заменен, Куропаткин же ни в каком случае в действующей армии никакой должности не получил бы. Но при том режиме, который существовал в то время в армии, была безнаказанность полная, и оба продолжали оставаться излюбленными военачальниками Ставки».

Медленно, с опозданием, Ставка поняла, что имеется прямой расчет перенести главные усилия кампании на Юго-Западный фронт. 10(23) июня последовала директива о передаче 3-й армии из состава Западного фронта в Юго-Западный. Одновременно он получал и 78-ю пехотную дивизию с Северного фронта. Можно было рассчитывать и на другие резервы. Исходя из этого, Брусилов 12(25) июня предписал всем своим пяти армиям в промежуток с 17 по 20 июня перейти в общее наступление. Основные усилия, как и прежде, выпадали 8-й армии. Она получала подкрепления и продолжала оставаться самой мощной армией фронта – всего восемь корпусов. Целью наступления армии оставалось взятие Ковеля.

Готовить наступление приходилось в сложной обстановке: противник с 9(22) июня продолжал контратаки на Ковельском и Владимир-Волынском направлениях. На юге, в Буковине, его войска отступали к горным перевалам. На Западном фронте Эверт 19 июня (2 июля) наконец попробовал атаковать в районе Барановичей. Не приходится удивляться тому, что атака не дала результата.

Общее наступление Юго-Западного фронта возобновилось 21 июня (4 июля). Войска 3-й и 8-й армий начали его достаточно успешно: после мощной артиллерийской подготовки они прорвали фронт врага и, ломая его упорное сопротивление, вышли через несколько дней на реку Стоход. Но здесь пришлось остановиться; попытки форсировать реку противник пресекал. Сила сопротивления врага объяснялась во многом тем, что перед солдатами Брусилова были теперь германские части и соединения, переброшенные с Запада; в боевом духе и выучке они намного превосходили австрийские войска.

И все же австро-германское командование считало обстановку на Ковельском направлении очень опасной. Людендорф в воспоминаниях писал, что «…это был один из самых сильных кризисов на Восточном фронте. Надежда, что австро-венгерские войска удержат неукрепленную линию Стохода, была мала. Это были чрезвычайно серьезные дни. Мы отдавали все и хорошо знали, что никто нам не может помочь, если неприятель нас атакует». Австро-германцам удалось удержаться на Стоходе.

Брусилов велел прекратить атаки, сосредоточить войска, подвезти артиллерию и лишь затем возобновлять наступление. Южнее атаки войск 11-й и 7-й армий также значительных успехов не принесли. Но зато 9-я армия продвигалась успешно и 25 июня (8 июля) захватила Делятин. Тем временем под Барановичами 4-я армия Западного фронта продолжала безуспешные попытки прорыва. За девять дней эта армия провела пять артиллерийских подготовок, пять атак – и без видимого результата.

По директиве Ставки от 26 июня (9 июля) правофланговым армиям Юго-Западного фронта предстояло форсировать Стоход и овладеть Ковелем. В район Луцка перебрасывался стратегический резерв верховного главнокомандующего: два гвардейских корпуса пехоты и гвардейский кавалерийский корпус. Они совместно с другими соединениями составили Особую армию под командованием В. М. Безобразова. Армии этой предстояло атаковать Ковель с юга; 3-я армия наступала на этот город с севера и востока, 8-я армия должна была овладеть Владимир-Волынском, 11-я армия – наступать на Броды, Львов, 7-я и 9-я – на Галич, Станислав.

Как видим, планы Ставки, окончательно перенесшей главные усилия на Юго-Западный фронт, были широкими. Но выполнить их не привелось: время для этого ушло. Если бы эти мощные резервы поступили в распоряжение Брусилова на пару недель раньше, не исключено, что русские войска вновь увидели бы Львов и Карпаты. Теперь же противник перебросил под Ковель крупные подкрепления. Когда 15(28) июля армии Брусилова возобновили наступление, то они встретили упорное и организованное сопротивление. Войска 3-й, 8-й и Особой армий все же сумели продвинуться вперед, но несли при этом громаднейшие потери. Особая армия, атакуя сильные позиции противника в болотистом дефиле, за три дня продвинулась на 10 верст, но дойти до Ковеля не могла.

В специальном приказе Брусилов проанализировал причины неудачи. Он писал: «В боях последних дней я заметил неоднократные отступления от основных положений, выработанных опытом, и от моих требований. 1). Не всегда атаке предшествовала тщательная разведка неприятельской позиции, был даже случай, что наличие проволочных заграждений выяснено уже во время наступления. 2). Часты случаи отсутствия связи между пехотой и артиллерией… 3). Громадный расход снарядов, не всегда соответствующий достигнутым результатам. Во время майского наступления артиллерия уничтожала начисто укрепления противника и совершенно лишала врага возможности держаться в них. Теперь же она не всегда справляется с окопами полевого характера… 5). Нет достаточного взаимодействия и стремления помочь, например, нажимом на фланг противника, которого соседняя часть не может опрокинуть. Сюда отношу то, что одна часть бездействует, когда соседняя дерется. 6). Иногда корпусам даются очень неопределенные задачи, например, «сообразовать свои действия» с рядом стоящим корпусом; если подобная задача дается смежным корпусам двух рядом стоящих армий, то все сводится к оглядыванию друг друга и к бездействию. 7). Часто войска ставятся равномерно по всему фронту, нет более сильной ударной группы на главном направлении. Нет и эшелонирования в глубину…»

Конечно, основной причиной неудачи стало прибытие вражеских резервов. Но указанные Брусиловым в приказе недочеты также имели важное влияние на ход боев на берегах реки Стоход. Цвет русской армии, гвардейские соединения, состоявшие из великолепных офицеров и солдат, имевшие высокий боевой дух и просто рвавшиеся в бой, несли огромные потери и не добились цели и потому, что высшие начальники в Особой армии никуда не годились. Долгое время они находились в резерве, опыта руководства войсками не имели, позиционной войны не знали, а противник изучил ее во всех тонкостях.

Наконец, просто по своим личным качествам эти гвардейские генералы и полковники не могли руководить войсками. Вот как характеризовал их Брусилов: «Сам командующий Особой армией генерал-адъютант Безобразов был человек честный, твердый, но ума ограниченного и невероятно упрямый. Его начальник штаба граф H. H. Игнатьев штабной службы совершенно не знал, о службе Генерального штаба понятия не имел, хотя в свое время окончил Академию Генерального штаба с отличием. Начальник артиллерии герцог Мекленбург-Шверинский был человек очень хороший, но современное значение артиллерии знал очень неосновательно… Командир 1-го гвардейского корпуса великий князь Павел Александрович был благороднейший человек, лично безусловно храбрый, но в военном деле решительно ничего не понимал; командир 2-го гвардейского корпуса Раух, человек умный и знающий, обладал одним громадным для воина недостатком: его нервы не выносили выстрелов, и, находясь в опасности, он терял присутствие духа и лишался возможности распоряжаться…»

Желая смягчить резкость характеристик этих генералов, Брусилов, как очевидно, пытался найти в них что-то хорошее. Но понятия «человек честный», «человек хороший» ровным счетом ничего не значат при описании достоинств военачальника, тут должны употребляться совсем другие определения. Всех этих горе-военачальников гвардейского отряда Брусилов знавал издавна, со времен службы в Офицерской кавалерийской школе, знал их полную непригодность к управлению войсками вне парадных плацев. Как главнокомандующий фронта он имел право и должен был смещать командующих армиями и корпусами, если они не соответствовали должности. Но гвардия была вне пределов досягаемости: всех этих генералов лично выбрал и назначил царь, снять их всех сразу было просто невозможно.

На этот счет у Брусилова возникла оживленная переписка с Алексеевым. Одного за другим генералов снимали, назначен был и новый командарм – В. И. Ромейко-Гурко, но время уже было упущено, да и вновь назначенные командиры далеко не все соответствовали назначению. Выбор военачальников был невелик, и отнюдь не одна гвардия, даже и после двух лет войны, имела неудовлетворительных командиров.

30 июля (12 августа) 3-я и Особая армии были переданы Западному фронту. Эверт сумел добиться от Ставки отмены приказа о наступлении. Так, безрезультатно для русских войск закончилась серия тяжелых боев на Стоходе.

Другие армии Юго-Западного фронта во второй половине июля – августе 1916 года также вели упорные бои, но с несколько бóльшим успехом. 11-я армия 15(28) июля заняла Броды, 7-я армия – Монастержиску. Удачливее всех оказалась 9-я армия: австро-венгерские войска вынуждены были очистить всю Буковину. 28 июля (10 августа) был взят Станислав.

В августе сражение вылилось в отдельные операции, не приносившие успеха ни той, ни другой стороне. Общая атака, предпринятая 18(31) августа всеми четырьмя армиями фронта, не дала ожидаемого результата. Лишь 7-я и 9-я армии смогли чуть потеснить противника, но вскоре и их наступательные возможности иссякли. Наступление Юго-Западного фронта закончилось.

Военно-политическое значение его было огромно: австро-венгерская армия в Галиции и Буковине потерпела поражение, сказавшееся решительным образом на ее судьбе и в конечном результате на исходе войны. После наступления Юго-Западного фронта и битвы на Сомме стратегическая инициатива перешла к Антанте. Потери противника оказались огромными – до 1,5 миллиона человек. Только пленными с 22 мая по 5 сентября русские войска взяли 8924 офицера и 408 тысяч солдат. Захвачены были 581 орудие, 1795 пулеметов… [23]23
  Русские войска также понесли немалые утраты: убитыми, ранеными и пропавшими без вести они потеряли около 500 тысяч человек.


[Закрыть]. Боеспособность австро-венгерской армии была окончательно подорвана, и последующие два года войны она уже не могла предпринять сколько-нибудь значительное наступление.

Майское наступление на Юго-Западном фронте спасло от сокрушительного поражения Италию. Мало этого – положение французских войск под Верденом резко улучшилось. Для ликвидации прорыва на Юго-Западном фронте военное командование центральных держав сняло с Западного и Итальянского фронтов 30,5 пехотной и 3,5 кавалерийской дивизии. Перед войсками Брусилова появились даже турецкие дивизии! Крупнейший английский историк Лиддел Гарт, отнюдь не склонный симпатизировать России, писал, что она «пожертвовала собой ради своих союзников и несправедливо забывать, что союзники являются за это неоплатными должниками России».

Нелишне будет упомянуть, что союзники отплатили России интервенцией в годы гражданской войны и впоследствии десятилетиями требовали, чтобы Советское правительство выплатило деньги по займам, сделанным правительством Николая II. Кровь русских солдат, сражавшихся ради интересов капиталистических шейлоков, не имела никакой цены в глазах заимодавцев.

Победы Юго-Западного фронта положили конец колебаниям Румынии – 14(27) августа 1916 года она объявила войну Австро-Венгрии. Это поначалу осложнило положение центральных держав: надо было создавать новый стратегический фронт. В итоге, однако, вступление Румынии в войну легло лишь тяжелым бременем на Россию.

В целом же цена побед Юго-Западного фронта была очень велика. Все военные историки, отмечая громадный размах сражения на южном участке фронта и значительный успех, достигнутый русскими армиями, склоняются к выводу, что операция осталась незавершенной и не принесла решающего результата. Причиной того, несомненно, были как общее состояние русской армии, так и безволие и бездарность высшего военного руководства, не сумевшего использовать блестящие перспективы, открывавшиеся перед Юго-Западным фронтом. Брусилов отчетливо видел это: «Если бы у нас был настоящий верховный вождь и все главнокомандующие действовали по его указу, то мои армии, не встречая достаточно сильного противодействия, настолько выдвинулись бы вперед и стратегическое положение врага было бы столь тяжелое, что даже без боя ему пришлось бы отходить к своим границам, и ход войны принял бы совершенно другой оборот, а ее конец значительно бы ускорился».

Может быть, эта оценка Брусиловым создавшейся тогда обстановки и чрезмерно оптимистична, но не подлежит никакому сомнению, что Ставка, запланировав одновременное наступление трех фронтов, во-первых, ошиблась в выборе направления главного удара в кампании и, во-вторых, оказалась неспособной провести свой план на практике. Когда же обнаружился крупнейший успех Юго-Западного фронта, то Ставка не сумела перестроиться, не смогла использовать успех армий Брусилова и обеспечить взаимодействие и взаимопомощь между фронтами. Обстановка требовала, предписывала незамедлительно направить имевшиеся в резерве силы и средства для глубокого развития прорыва.

В глазах Ставки Юго-Западный фронт стал главным, когда время было уже упущено, когда противник спохватился и стал бросать в «ковельскую дыру» одну за другой дивизии с запада. Если к тому же учесть, что командующие Западным и Северным фронтами не сумели (или не захотели) оказать действенную помощь своему коллеге на юге, а Ставка не смогла их к тому понудить, если вспомнить, что союзные англо-французские войска вновь нарушили свои обязательства и начали операцию на Сомме лишь в конце июня, когда в Галиции худшее для австро-германских войск уже миновало, если принять все это во внимание, становится понятным, почему наступление Юго-Западного фронта, начавшееся столь блестяще, не завершилось разгромом всего правого фланга австро-германских войск.

Военному искусству наступления Юго-Западного фронта дало очень многое. Это была первая успешная фронтовая наступательная операция, проведенная в условиях позиционной войны. Несколько раздельных, но одновременных ударов, наносившихся на широком фронте, – это была новая оперативная форма, позволившая Брусилову взломать оборону врага. Противник метался от одного участка к другому, не имея возможности определить сразу, где наносится главный удар.