Текст книги "Брусилов"

Автор книги: Сергей Семанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

На это Брусилов отвечал:

– В присутствии министра я, верховный главнокомандующий, принесший присягу служить русской армии, заявляю, что контрреволюции не может быть. Я этого не допущу…

Генерал Брусилов оказался политически близоруким – контрреволюция была совсем рядом.

Известие о неудаче наступления и тяжелых потерях армии всколыхнуло страну. Утром 3(16) июля солдаты 1-го пулеметного полка в Петрограде выступили с требованием свержения Временного правительства. 4 июля в столице произошла грандиозная антивоенная демонстрация. Но меньшевики и эсеры вступили в сговор с Временным правительством, в Петроград были стянуты верные ему войска. Репрессии обрушились на партию большевиков, В. И. Ленин был вынужден скрыться в подполье. Двоевластие кончилось. Вся власть теперь была в руках Временного правительства, и оно, это правительство, было контрреволюционным.

На Юго-Западном фронте тем временем продолжались попытки наступать на участке 8-й армии. Поскольку ее соседи справа не продвигались, Брусилов начал беспокоиться за правый фланг 8-й армии: ему грозила опасность со стороны Рогатина. Он неоднократно указывал главкоюзу, а тот Корнилову, на эту опасность и необходимость развивать главный удар на Рогатин. Но все указания оставлялись Корниловым без внимания, он не изменился с 1914 года, и неудачи мало чему научили его. Вскоре наступательный порыв 8-й армии стал угасать.

Противник тем временем не дремал. Прорыв русских войск на Калуш ставил австро-венгров в трудное положение, и против 8-й армии начали появляться германские дивизии. В свою очередь, германское командование, зная о будущем русском наступлении, заранее подготовило контрудар по правому флангу Юго-Западного фронта. Утром 6(19) июля после сокрушительной артподготовки немцы нанесли контрудар по войскам 11-й армии, и тут обнаружилось, что русские части сражаться не хотят: без разрешения они начали отходить. К концу дня фронт был прорван на участке шириной в 20 верст и глубиной в 15. Многие части, получив боевые приказы, обсуждали их сначала в комитетах, потом на митингах, тратили время, а то и вовсе отказывались исполнять приказы.

7(20) июля Брусилов писал главкоюзу Гутору, что войск на фронте у него более чем достаточно, но необходимо их заставить драться: «Не допускаю мысли, чтобы между сосредоточенными в районе прорыва частями не нашлось доблестных и верных долгу полков, которые не остановили бы небольшие части противника, наступающие только потому, что перед ними отходят. Приказываю не только принять все меры к тому, чтобы остановить наступление противника, но энергично перейти в контратаку и восстановить положение. Отхода 7-й армии не допускаю. Не допускаю и мысли, что развитие успеха противника может угрожать Тарнополю…

Но положение становилось хуже с каждым часом. В Ставку приехал Керенский. С 8 июля он возглавлял правительство, сохранив и пост военного министра, По приказу Керенского Брусилов выехал на Юго-Западный фронт для смены Гутора с поста главкоюза и водворения вместо него Корнилова (последнему покровительствовал комиссар 8-й армии Борис Савинков, имевший большое влияние на Керенского).

Брусилов не считал удачным как момент, выбранный для смены командования, так и кандидатуру Корнилова, но все же согласился. Приехав на Юго-Западный фронт, он был удивлен поведением Корнилова: тот соглашался заместить Гутора лишь при определенных условиях. «На это я ему ответил, – писал Брусилов, – что никаких его условий в данный момент я выслушивать не буду и не приму, и считаю, что высший командный состав подает в данном случае дурной пример отсутствия дисциплины, торгуясь при назначении в военное время чуть ли не на поле сражения. Тогда он сдался и без дальнейших возражений вступил в исполнение своих новых обязанностей».

Отступление русских войск продолжалось. 12(25) июля германцы заняли Тарнополь. После этого начали отходить войска 7-й и 8-й армий, и весь Юго-Западный фронт пришел в расстройство. Русские войска, не оказывая никакого сопротивления, бросали позиции и отходили на восток. Новый главкоюз, пытаясь их остановить, решил спасти положение, прибегнув к жестоким мерам. Корнилов сразу же отказался от «брусиловской системы уговаривания» (такое название она получила у генералов типа Деникина и Корнилова) и потребовал, учитывая серьезность положения, запретить всякие митинги в районе боевых действий, а в случае попыток их устраивать – стрелять в митингующих. Но ничего не помогало: обсуждение приказов в комитетах и на митингах продолжалось, и Юго-Западный фронт отступал.

Не спасла положения и атака Западного фронта. С утра 6(19) июля здесь началась мощная артиллерийская подготовка. Длилась она три дня; артиллерия практически уничтожила укрепления врага. Современные исследователи оценивают эту артиллерийскую подготовку как проведенную блестяще. Войска, поднявшись в атаку, почти не встретили сопротивления, прошли две-три линии окопов, побывали на неприятельских батареях, сняли прицелы с орудий и… вернулись назад. На следующий день боевые действия не возобновлялись.

Видимо, Брусилов понял неспособность русских войск к настойчивым атакам. 9(22) июля он телеграфировал главкозапу: «Повторные удары частями других корпусов могут расстроить и эти части, не дав ощутительного результата, почему ставлю первой вашей задачей сохранение боеспособности армии, чтобы отнюдь не повторилось происшествие на Юз-фронте, когда расстроенные атаками части бросили от незначительного удара со стороны противника позиции и начали неудержимо отступать…» Такие же указания последовали Северному и Румынскому фронтам. Верховный главнокомандующий наконец осознал, на что была пригодна его разложившаяся армия, и отказался от призрачной возможности наступать.

Июньское наступление дорого обошлось русской армии: было убито, ранено и попало в плен 1968 офицеров и 36361 солдат. Так закончилась последняя военная операция, которой руководил генерал Брусилов, закончилась не к его чести.

Репутация Брусилова в армии и стране, заработанная за долгие годы службы, серьезно пострадала в эти дни, и не только из-за неудачи наступления, но и потому, что с его фамилией оказалось связанным решение Временного правительства о восстановлении смертной казни на фронте. Инициаторами этого решения были Корнилов и Савинков, требовавшие восстановить полевые суды и смертную казнь и получившие в этом поддержку Керенского. Брусилов в воспоминаниях утверждает, что сознавал бесполезность и даже вредность этого приказа, но все же согласился с Керенским и Корниловым. 12(25) июля смертная казнь была восстановлена.

На эти несколько дней середины июля 1917 года, когда войска Юго-Западного фронта отступали, приходятся и другие приказы, бросающие пятно на политическую репутацию Брусилова. 9(22) июля за подписью Керенского и Брусилова главнокомандующим фронтов был разослан приказ о применении оружия за неисполнение распоряжений командования и революционную агитацию в войсках. 10 июля Брусилов отдал приказ о запрещении митингов и собраний в войсковых частях. 12 июля появился приказ Брусилова, требовавший применять самые решительные меры для восстановления дисциплины и запрещавший комитетам вмешиваться в оперативные распоряжения и боевые приказы. Впоследствии Брусилов писал, что некоторые из этих приказов появились под давлением извне, но это ни в коей мере не снимает ответственности главковерха за такие распоряжения. Так заканчивалось его пребывание на посту верховного главнокомандующего.

И все же Временное правительство, руководствовавшееся классовыми интересами буржуазии, не было довольно Брусиловым. Двоевластие кончилось, но для расправы с революционным движением требовалась «сильная» власть, необходим был диктатор. Годился ли для этой цели Брусилов? Позднее он вспоминал, что в последние недели пребывания на фронте ему задали приватно вопрос: будет ли он поддерживать Керенского, если тот найдет необходимым стать диктатором? Брусилов ответил:

– Нет, ни в коем случае, ибо считаю в принципе, что диктатура возможна лишь тогда, когда подавляющее большинство ее желает.

«Я знал, – писал Брусилов, – что, кроме кучки буржуазии, ее в то время никто не хотел, в особенности же ее не хотела вся солдатская масса на фронте, которая приняла бы это как контрреволюцию, следствием чего явилось бы непременно избиение офицерского состава. Это во-первых, а во-вторых, я считал Керенского по свойству его истерической натуры лицом для этого дела абсолютно неподходящим. Тогда мне был предложен вопрос: не соглашусь ли я сам взять на себя роль диктатора? На это я также ответил решительным отказом, мотивируя это простой логикой: кто же станет строить дамбу во время разлива реки – ведь ее снесут неминуемо прибывающие революционные волны. Ведь судя по ходу дела, зная русский народ, я видел ясно, что мы обязательно дойдем до большевизма. Я слишком люблю свой народ и давно знаю все его достоинства и недостатки. Я видел, что ни одна партия не обещает народу того, что сулят большевики: немедленно мир и немедленно дележ земли. Для меня было очевидно, что вся солдатская масса обязательно станет за большевиками и всякая попытка диктатуры только облегчит их торжество…».

Это высказывание Брусилова было сделано, впрочем, значительно позже июля 1917 года.

12(25) июля, в разгар тарнопольского разгрома, Керенский предложил собрать в Ставке совещание высшего командного состава. К этому времени до Брусилова частным порядком дошло известие: Керенский ведет переговоры в правительстве о смене верховного главнокомандующего. Но Брусилов уходить не хотел. «Ни одной секунды я не думал об уходе, – говорил он корреспонденту газеты неделю спустя, уже в Москве. – Я всегда считал себя не вправе уйти и не хотел уходить, а, напротив, думал, что мой боевой опыт и мое знание офицера и солдата и отношение армии ко мне послужат тем звеном, которое облегчит воскресение армии…»

Может быть, Брусилов еще некоторое время и оставался бы главковерхом, не случись перед совещанием в Ставке трагикомическое происшествие. Министр-председатель должен был прибыть в Ставку 16 июля в 14.30, а приехал на час раньше. Брусилов и наштаверх Лукомский в тот момент были заняты важными оперативными делами и, узнав о преждевременном прибытии Керенского, решили на вокзал не спешить – все равно опоздали – и поехать прямо на совещание. Но вскоре пожаловал адъютант Керенского с требованием немедленно следовать на вокзал. Генералы повиновались.

Выяснилось, что Керенский бушевал на вокзале, грозно кричал, что и генералы разбаловались, что их надо «подтянуть»… Министр-председатель к тому времени приобрел очень большое, непомерное мнение о своей персоне. Сохранив портфель военного министра, он уже подумывал о посте главковерха, чтобы непосредственно руководить операциями, наступать, наступать…

Да что главковерх, диктатором намеревался стать присяжный поверенный Александр Федорович Керенский, русским Наполеоном. Он уже и форму себе военного пошиба изобрел, и позы, смахивающие на наполеоновские, принимал, и не только на митингах, но и в повседневной обстановке. А тут – такое пренебрежение! Вот Керенский и кричал, что требует к себе внимания, ведь «прежних» генералы встречали, выстаивая часами в любую погоду на вокзалах… Поведение Керенского можно бы считать просто смешным, мелочным, если бы не жестокие бои на фронте, не отступление, не трагическое положение страны…

По приезде Брусилова, правда, Керенский своего недовольства не выказал, но принял генералов весьма сухо. Выслушав доклад о положении на фронте, согласился идти на совещание.

Нет необходимости подробно рассказывать об этом совещании, остановимся только на выступлении Брусилова. По предложению Керенского он доложил присутствующим о состоянии фронта, говорил о подготовке к наступлению, о том, что не менял основных распоряжений, сделанных его предшественником:

– Но произошла одна крупная перемена: войска, а главным образом пехота, стали к этому времени менее боеспособны, дисциплина, безусловно, пала настолько сильно, что нельзя было заставить войска ни обучаться, ни работать по укреплению позиций и плацдармов. Вследствие этого наступление мы начали не в мае, но значительно позже…

Рассказав о попытках подготовить наступление, Брусилов продолжил:

– Тем не менее дисциплина в войсках не восстановилась, а без дисциплины и авторитета начальников успеха в длительных боях достигнуть невозможно.

Там, где была сильная артиллерия, где была могучая подготовка, там был порыв, но затем он выдыхался, и войска при нажиме противника, и даже без него, возвращались на свои позиции.

Чтобы вернуть боеспособность армии, надо дать дисциплину войскам. Прежнюю дисциплину полностью восстановить нельзя, и теперь желательно обсудить меры, которые могли бы поднять дисциплину и авторитет начальников и сделать войска послушными. Ведь теперь надо сутки и более, чтобы уговорить части идти выручать товарищей. Во время последних боев войска торговались, митинговали целыми сутками и иногда выносили решения не идти на помощь соседним частям. В результате – полная неудача. Без всяких разговоров, при малейшем нажиме дивизии разбегались, не слушая ни уговоров, ни угроз. Все это происходит оттого, что начальники, от ротного командира до главнокомандующего, не имеют власти…

История указывает, что есть предел свободе армии, перейдя который армия превращается в скверную милицию, необученную, непослушную и выходящую из рук начальников…

В целом выступления Брусилова на совещании были выдержаны в деловом тоне. Но вот поднимается генерал Деникин, затем другие генералы – и атмосфера резко меняется. В разительном контрасте с высказываниями Брусилова, выступления большинства генералов, особенно Деникина и Алексеева, наполнены неприкрытой контрреволюционной настроенностью. Они без оглядки критикуют Временное правительство за его слабость, заявляя, что виноваты в разложении армии товарищи Керенского но правительству – эсеры и меньшевики. Настроения Алексеева и Деникина неудивительны – именно они (да Корнилов, которого не было на совещании) в ближайшее время станут столпами контрреволюции и «белого движения». Удивительнее, что министр-председатель, которому крепко досталось от Деникина, оправдывался перед контрреволюционными генералами в извиняющемся тоне, истерично взвизгивал и хватался за голову. Деникин тоже крайне взволновался, трагически размахивал руками и по окончании речи просил разрешения выйти, чтобы успокоиться. Керенский жал руку Деникину, благодарил за «откровенное» и «правдиво выраженное» мнение. В результате вышло не совещание, а «руготня», по выражению Брусилова. Никакого определенного решения принято не было.

Повторяем, выступление Брусилова и на этом, и на других совещаниях, его высказывания во время бесед с армейскими комитетами, сохранившиеся документы доказывают, что он относился к революционно настроенным солдатам с гораздо большей долей терпимости и либеральности, чем Деникин, Корнилов, Алексеев. По всей вероятности, это определялось большей близостью Брусилова к солдатской массе, желанием понять солдат, убежденностью, что он должен оставаться в России и служить ей в любом случае. Брусилов хотел служить русскому народу, Керенский, Корнилов, Деникин и им подобные – управлять народом.

В половине первого ночи 17 июля Керенский уехал из Ставки, а в 11 часов утра 19 июля Брусилов получил телеграмму: «Временное правительство постановило назначить вас в распоряжение Временного правительства. Верховным главнокомандующим назначен генерал Корнилов. Вам надлежит, не ожидая прибытия генерала Корнилова, сдать временное командование наштаверху. О времени выезда прошу телеграфировать. Министр-председатель, военный и морской министр Керенский».

Телеграмма чрезвычайно поразила Брусилова; больше всего была обидна та спешка, с которой ему предписывалось покинуть Ставку: вопреки обычаю он был лишен даже права передать преемнику на столь важном посту сведения и мысли о фронте. В штаб Брусилов уже не пошел. В Петроград он ответил, что уезжает, но просит разрешения выехать в Москву, где жила семья брата и где у Брусилова была квартира. Вечером в тот же день он покинул Ставку.

С тяжелым сердцем Брусилов покидал Могилев. Нет, печалила его не личная обида, личное унижение, сколь ни горьки они для каждого человека. Что станет с Россией, с русской армией? Куда поведут, точнее – куда заведут страну темные интриганы из Временного правительства?.. Ответа на этот и иные подобные вопросы старый генерал не находил. Но он твердо знал одно: его руками, его именем и авторитетом никто разваливать государство Российское не будет.

А там – там время покажет.

Пост верховного главнокомандующего занял Корнилов. Контрреволюция была не за горами.

НА СЛУЖБЕ НОВОЙ РОССИИ

«Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые…»

Тютчев, как правило, глубок и очень точен в словах. «Роковые минуты» в судьбах мира случаются редко, еще реже приходится людям становиться их свидетелями, совсем редко – участниками. Великое счастье для человека сделаться очевидцем и принять участие – хоть и самое скромное – в Великом, которое только-только явилось миру.

Брусилова, как и многих других патриотов, искренне любящих свою родину, рождение новой, Советской России застало врасплох. Опытом своей отнюдь не молодой уже жизни он не был к этому подготовлен. Рождавшийся в крови и муках новый общественный строй казался ему не слишком-то привлекательным, даже чуждым. Что ж, он был неодинок в таком своем ощущении. И не случайно, как это теперь понятно нам, обозревающим историю России во всеоружии ленинского взгляда на события переломной эпохи. Так, но Брусилов, подобно тысячам и тысячам других патриотов России, нашел в себе мужество не отойти от нового, народного движения, не откинуть его в высокомерном пренебрежении, он остался с народом, с русским солдатом, претерпел поверхностное раздражение, преодолел его, понял, как мог, суть нового государственного обличья страны и остался в конце концов с ними – с людьми в серых шинелях, то есть с рабочими и крестьянами России, ее тружениками и защитниками, с народом в целом.

Судьба Брусилова в переломную для нашей Родины эпоху не есть только его личная судьба. Вот так же остались с народом его младшие коллеги по русской армии – будущие маршалы Егоров и Шапошников и множество иных. Как остались с новой Россией академики Тимирязев и Жуковский, поэты Блок и Брюсов – всех не перечесть. Именно они и им подобные стали залогом того, что все лучшее и ценное, накопленное в дореволюционной культуре, в конечном счете должно было перейти в культуру нашей советской государственности.

Нелегок был путь, тяжкие потрясения приходилось переживать и преодолевать, многое претерпеть. Что ж, ничто в мире не дается даром. Зато Брусилов и ему подобные получили высшее счастье: они остались со своим народом, на своей земле, и народ воздал им должное. И сохранил о них благодарную память в потомках.

***

Утром 21 июля (3 августа) 1917 года Брусилов приехал поездом в Москву. Уже на вокзале его поджидали расторопные корреспонденты московских газет, жадные до сенсаций. Генерал говорит и о том, как не удосужились своевременно встретить на вокзале Керенского, как неожиданна и нежеланна была отставка, как обидела его спешка, проявленная Временным правительством…

Словом, горечи в этом интервью было достаточно; что ж, Брусилов имел основания обижаться. Но никакие житейские неурядицы и неудачи не могли поколебать главного, а им, этим главным, для Брусилова была любовь к русской армии, понимание необходимости служить России. И вот, даже в этом интервью, описав тяжелое положение русской армии, он говорил, что не обвиняет в том русского солдата:

– И, несмотря на все это, я утверждаю, что этот солдат – отличный воин, и он при началах дисциплины, этого вековечного закона, управляющего войсками, будет великолепно сражаться.

– Правда, для этого нужно время, но это будет.

– Армия возродится…

– Судить же меня будут Россия и история…

Действительно, старая русская армия доживала отведенный ей историей срок. С июля 1917 года пройдет лишь шесть месяцев, и в феврале 1918 года, в боях с германскими интервентами, народится новая, Красная Армия. Эта армия станет естественной и вернейшей наследницей лучших боевых традиций дореволюционной русской армии. И в этой народившейся и закалившейся в боях с врагами Красной Армии имя Брусилова, слава его, дела его будут почитаться и изучаться.

Да, история все рассудит…

Пока же Брусилов уединился с семьей в особняке на Остоженке, в доме № 4 по Мансуровскому переулку. Казалось бы, знаменитейший и популярнейший генерал Брусилов, даже будучи не у дел, сможет, если пожелает, ввязаться в политическую борьбу, делать заявления, выступать. Возможностей к тому полным-полно, каждый день в Москве проходят собрания и митинги самого различного толка, буржуазные газеты с удовольствием, со смаком будут воспроизводить сказанное Брусиловым. Но нет, старый генерал сознавал, что каждое его слово, каждый неловкий шаг могут лишь споспешествовать разброду и развалу в обществе, сознавал и воздерживался от таких слов и шагов.

Тем временем страна приближалась к событиям грозным и решающим. С появлением во главе армии «сильного» человека – Корнилова – буржуазия вплотную занялись попыткой установить в стране режим открытой контрреволюционной диктатуры. Наступление контрреволюции должно было узаконить Государственное совещание, назначенное правительством на 12(25) августа в «спокойной» Москве, подальше от Петрограда. Эсеры и меньшевики с присущей им беспринципностью назвали это сборище «совещанием всех живых сил страны». Трудно придумать большее извращение истины: на самом деле Государственное совещание стало сборищем всех антинародных сил. В Большом театре собрались представители буржуазии и члены Государственной думы, царские генералы и кадетские профессора, эсеровские и меньшевистские лидеры, тайные агенты разведок и главари масонских лож. С трибуны одна за другой произносились контрреволюционные речи. Генералу Корнилову, прибывшему в Москву 13 августа, устраивают торжественную встречу на Александровском вокзале, его на руках пронесли к автомобилю. Появление главковерха в Большом театре сопровождается бурей оваций, миллионерша Морозова падает на колени перед ним… Но в Большом театре нет Брусилова.

Устроители сборища ошиблись, полагаясь на «спокойствие» Москвы: в день открытия совещания, 12 августа, 400 тысяч рабочих города и окрестностей забастовали в знак протеста; замерли заводы и фабрики, остановились трамваи, бастуют даже официанты. Рабочие электростанций постановили: «Пусть мракобесы заседают в темноте…»

Для того, кто любит свою страну и народ по-настоящему, кто хочет прислушаться к его мнению и понять его, позиция московских рабочих не может остаться двусмысленной: русский рабочий народ против контрреволюции, видимо, не поколеблется поднять против нее оружие.

Генерала Брусилова нет на контрреволюционном совещании… Более того, известно, что московский городской голова кадет Н. И. Астров до совещания беседовал с Брусиловым на предмет возможности захвата власти, государственного переворота во время совещания. Брусилов не советовал прибегать к захвату власти, указав, что такие действия в Москве практически не будут поддержаны: даже Союз георгиевских кавалеров (Брусилов был представителем отделения союза в Москве), даже московские юнкера и казачьи части не готовы к этому, Контрреволюционную авантюру генерал Брусилов не поддержит.

Другое дело – Корнилов, у него «львиное сердце, но пустая голова», по выражению Брусилова. Сначала Керенский и Корнилов действовали в согласии, но вскоре Керенский понял, что если «сильный» генерал установит диктатуру, то ему, Керенскому, уже не придется и думать о роли русского Наполеона, а может и хуже обернуться… Юркий адвокат сперва попытался через масонов, обильно осевших в Ставке, воздействовать на честолюбивого генерала, призвать его к порядку. Но не поладили: в ответ тот 25 августа (7 сентября) двинул на Петроград 3-й конный корпус и Кавказскую туземную («дикую») дивизию, чтобы занять Петроград, обезоружить рабочих и революционных солдат, расправиться с ними силой. На следующий день из Ставки Керенскому передали ультиматум: немедленно уйти в отставку и передать власть ему, Корнилову.

Контрреволюционеры намеревались также захватить Москву и пытались привлечь на свою сторону Брусилова – имя его по-прежнему много значило. О том, что произошло, известно из воспоминаний активной контрреволюционерки Нестерович-Берг. В книге, изданной в 1931 году в Париже, она писала: «На заседании было решено соединиться с находящимися в то время в Москве офицерами, сделать военный переворот, захватить власть и объявить диктатором генерала Корнилова.

Но кто возьмет руководство нашими солдатами? А главное – кто будет руководить всем переворотом? Решили обратиться к генералу Брусилову, бывшему тогда в Москве. Никто не подозревал тогда, что Брусилов окажется тем, чем он оказался впоследствии: изменником. Тем более что он являлся представителем Союза георгиевских кавалеров. Мы постановили на следующий же день пойти к генералу Брусилову. Отправились со мной хорошо знакомый Брусилову капитан Бернасовский, председатель союза Крылов и еще два офицера. Около получаса просидели мы в гостиной с г-жой Брусиловой, интересовавшейся тем, что нужно нам от генерала. Потом вышел он сам в черной черкеске и попросил к себе в кабинет. На объяснение о цели прихода он ответил:

– Вы не первые ко мне с таким предложением, но должен вам сказать, как всем вашим предшественникам, что почитаю всю эту затею авантюрой, во главе которой я, генерал Брусилов, стоять не намерен. Довольно того, что генерал Корнилов оказался изменником и, собрав бунтовщиков, пошел против правительства. Советую вам, господа офицеры, успокоиться. Существует правительство, которое стоит на страже государства.

На этом закончился наш визит к Брусилову.»

Выступление Корнилова было самой настоящей авантюрой. Большевистская партия, руководствуясь указаниями В. И. Ленина, организовала отпор мятежному генералу, и корниловщина была разгромлена. По приказу Временного правительства Корнилов, Деникин, Лукомский, Романовский и некоторые другие генералы были арестованы и помещены в небольшом городке чуть южнее Могилева, то есть вблизи Ставки. Здание женской гимназии, где содержались заговорщики, находилось под охраной Текинского конного полка, лично преданного Корнилову. Первая попытка развязать гражданскую войну не удалась.

Однако общенациональный кризис нарастал с каждым днем. В начале сентября Петроградский, а затем и Московский Советы впервые приняли резолюции, предложенные большевиками. Новый революционный подъем распространился на всю страну. Лозунг Ленина, большевиков о переходе всей власти в руки Советов был принят и воспринят трудящимися России. Они не желали жить по-старому и стремились к установлению власти Советов.

Не дремала и буржуазия, она готовила свои силы, плела паутину заговоров, устраивала собрания и совещания явных и тайных врагов Советов. Произошло так, что в некоторых таких сонмищах принимал участие и Брусилов.

12(25) октября в Москве состоялось второе «совещание общественных деятелей». Открылось оно в помещении кинотеатра «Арс» в два часа дня. Прибытие А. А. Брусилова и Н. В. Рузского было встречено громом аплодисментов. Генералы уселись в первом ряду.

Первыми слово взяли известные кадетствующие масоны и масонствующие кадеты Родзянко, Трубецкой, Кизеветтер, их речи были полны злобы к народной революции. Ясно, что выступать с ними в одной компании – значит, казалось бы, наверняка солидаризироваться с ними и другими врагами трудящейся России. Но речь Брусилова была весьма и весьма сдержанной.

Он опять говорил о положении армии, о ее развале. Однако не было ни единого слова обвинения в адрес большевиков, генерал даже признавал необходимость комитетов и комиссаров, но только чтобы они не вмешивались в командование, в оперативные дела.

Закончил речь Брусилов следующими словами:

– Я все время слышал здесь: мы требуем, мы желаем сильной власти, нам нужны Минины и Пожарские. Но сильная власть может быть только тогда, когда ее желает весь народ, иначе на что она может опираться?.. У нас несвоевременный Пожарский был – Корнилов…

В этом месте речь прервали продолжительные аплодисменты, все встали с мест, что ясно свидетельствовало о симпатиях присутствующих. Однако смысл речи Брусилова, если вдуматься в нее, был весьма далек от одобрения действий Корнилова.

– Корнилов появился тогда, – продолжал Брусилов, – когда Пожарскому являться было еще нельзя, а если бы пришел теперь и Минин, то он тоже сидел бы где-нибудь в Быхове. Нужно сообразоваться с моментом. Когда история этого потребует, явятся и Минин, и Пожарский. Вы помните историю французской революции? Вы знаете, что Наполеон явился тогда, когда этого потребовало время, – через семь лет после революции. Нам, русским людям, нужно сделать так, чтобы у нас Наполеона не было, а Минины и Пожарские были…

Хотя публика и проводила Брусилова вежливыми аплодисментами, но ясно было, что собравшиеся больше всего думают о расправе со «взбунтовавшимся» русским народом, жаждут его крови. В речи же Брусилова – ни призывов к гражданской войне, ни антибольшевистских выпадов, требований расправы с Лениным и его последователями. В этом выступление Брусилова разительно отличалось, к примеру, от речи М. В. Алексеева на Демократическом совещании в Петрограде, да и от речи Н. В. Рузского, выступившего тут же, сразу после Брусилова. Рузский просто восхвалял корниловцев, больше всего – Деникина.

Но дело не только в том, что Брусилов решительно, хоть и в сдержанных выражениях, отмежевался от реакционной клики, от озлобленных защитников денежного мешка. Призыв старого генерала «не подталкивать» историю, ждать, пока сам русский народ (народ! а не генералы!) породит Мининых и Пожарских, казался ему тогда верным и мудрым. Историческое нетерпение всякого рода «революционеров» в эполетах и без эполет, их стремление все решить за народ – для его же якобы блага – все это было глубоко чуждо истинно демократической природе Брусилова.

Примечательно и его противопоставление честолюбца и тирана Наполеона народным героям Минину и Пожарскому, как раз начисто лишенным и властолюбия и пристрастия к тирании. Это столь же мудро, сколь и дальновидно политически: ведь Керенский, Корнилов и прочие метили именно в Наполеоны, и именно народ не признал их таковыми. А сам русский революционный народ породил в срок и Мининых, и Пожарских, новых героев новой России.