Текст книги "Брусилов"

Автор книги: Сергей Семанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

Двое суток погони не дали результатов, если не считать нескольких пленных турецких солдат, отбившихся от своих. На третьи Брусилов увидел заснеженные кручи горного кряжа – то был Сеганлугский хребет, за которым и намеревался укрыться Мухтар-паша со своими главными силами. Нужно было поворачивать обратно, люди и кони страшно устали. Обоз и лазарет отряда к тому же отстали. Повернули. Обратно ехали уже медленнее, подгоняемые лишь голодом и желанием поскорее пробраться к своему лагерю. И вдруг за одним из поворотов дороги Брусилову и его товарищам открылось страшное зрелище. Стоял знакомый санитарный фургон их полка и пара обозных двуколок. Лошади были выпряжены и исчезли, а на обочине в лужах крови валялись полдюжины обозников и санитаров. Боже, что с ними сделали! Глаза выколоты, кисти рук отрублены, над некоторыми телами отвратительно надругались.

Это были обычные проделки башибузуков – вспомогательной турецкой конницы, которая набиралась из полудиких горских племен; шайки башибузуков были полный нуль в военном отношении, всегда избегали открытого боя с нашей кавалерией или казаками, но охотно занимались разбоем на дорогах и творили страшные зверства [3]3
  Башибузукпо-турецки так и означает: головорез, только слово это в старой оттоманской армии имело совсем не осудительный, а скорее одобрительный смысл.


[Закрыть]. Они-то и резали мирное население славянских или армянских селений. То был первый случай, когда молодой Брусилов столкнулся с бессмысленными зверствами войны. Он был поражен, ибо одно дело читать или слышать рассказы о зверствах и совсем иное – столкнуться с ними воочию.

Традиции армии, в которой служил Брусилов, были совсем иными. Никогда, даже в дни страшного ожесточения против врага, как, например, в Отечественную войну двенадцатого года, никогда не пятнала себя русская армия расстрелом пленных, зверствами и мародерством. Кровь можно проливать лишь в бою, а в иное время – грех, если то не кровь изменническая, – таков был неписаный, но свято соблюдавшийся закон. Даже к своим казакам, которые вообще-то не прочь были «слямзить» кое-что у противника, в армии относились предосудительно, хоть и хвалили казачью лихость и отвагу в бою. Брусилов всю жизнь оставался верен этим лучшим обычаям нашей армии. Ни молодым поручиком, командиром кавалерийского разъезда, ни генералом равно не совершал он жестокостей к побежденным и насилий над мирным населением.

После окружения Карса часть сил русской армии была брошена на север против крепости Ардаган. От терских драгун был выделен дивизион (то есть два эскадрона), вместе с ними пошел и полковой адъютант Брусилов. Русские войска очень быстро взяли крепость, вся операция заняла не более недели. В послужном списке офицера Брусилова вскоре появилась запись: «За отличие, проявленное в боях с турками 4 и 5 мая 1877 г. при взятии штурмом крепости Ардаган, награжден орденом Станислава 3-й степени с мечами и бантом».

То была первая боевая награда будущего генерала Брусилова. Первая, но не последняя. И поскольку герой этой книги получил за свою долгую военную службу почти полный набор существовавших тогда в России орденов, то здесь самое время сказать хотя бы несколько слов о всей русской орденской системе того времени. Это тем более полезно для читателя, что в русской классической литературе от Пушкина до Чехова постоянно поминаются те или иные награды героев, причем порой эти обстоятельства имеют немаловажное сюжетное значение (вспомним хотя бы хрестоматийно известную «Анну на шее»).

Первый русский орден был введен при Петре Первом в 1698 году – орден Андрея Первозванного. Он стал высшей наградой на протяжении более чем двух столетий, однако получали ее преимущественно особы царствующих династий или крупнейшие сановники. Высшим боевым отличием был орден святого Георгия Победоносца, введенный в 1769 году, подразделялся на четыре степени – им награждались исключительно офицеры и только за непосредственное участие в бою и личную храбрость. Естественно, что заслужить их можно было лишь во время боевых действий. Получить «Георгия» считалось огромной честью для всякого офицера.

Низшей из офицерских наград считался орден святого Станислава, причем за участие в боевых действиях награжденный получал этот знак со скрещенными мечами. Выше «Станислава» шел орден святой Анны, а еще выше – святого Владимира – опять же за боевые заслуги они полагались с мечами. «Станислав» и «Анна» имели три степени, «Владимир» – четыре. Низшая третья степень (для «Владимира» и «Георгия» – третья и четвертая) носились на ленточке на груди, вторая – на ленте вокруг шеи (отсюда известная чеховская «Анна на шее»), а первая – на широкой перевязи у бедра, на груди же при высшей степени полагалось носить звезду – серебряную с эмалью и позолотой или шитую золотой и серебряной нитью.

Итак, будущий полководец получил пока самую невысокую степень самого невысокого ордена. Невысокого, да, но – и это «но» следует очень подчеркнуть! – «с мечами», то есть за боевые действия. А это уже существенно! Ведь большинство «Станиславов», «Анн» и «Владимиров» давалось-то без мечей, за выслугу лет и прочее. Поручику было чем гордиться, возвращаясь вместе с дивизионом к своему полку.

Перед стенами Карса Брусилову пришлось задержаться долго. Крепость осаждалась недостаточно решительно, да и недостаточно умело. Турки упорно сопротивлялись, часто делали вылазки. Тогда вызывали на поле боя кавалерию, чаще всего драгун. Эскадроны шли в разомкнутом строю (местность была неровная), шли на рысях, а не в галоп (по той же причине). Турки отступали, а по русской коннице открывали огонь из крепостных орудий. Такие операции повторялись чуть ли не каждый день. Драгуны несли потери (не очень значительные, впрочем), но так ни разу и не столкнулись с противником.

Брусилов вспоминал об этом с неудовольствием: «Мы называли эти вызовы кавалерии к Карсу «выходами на бульвар», и этот «бульвар», признаться, нам порядочно надоел». Гораздо увлекательнее, конечно, гнаться за турецким главнокомандующим по горным дорогам. Однако поручик Брусилов именно тут приобрел тот важнейший навык военного человека, без которого ни ему и никому другому до и после него не стать бы выдающимся полководцем: умение стоять под огнем. Это издали очень просто: стоять, когда в тебя стреляют, и не ложиться, идти вперед, под огонь, хотя непослушное тело само, кажется, готово поворотиться вспять, идти медленно, когда ноги как будто несут тебя быстрее и быстрее, слушать в грохоте боя команду и исполнять ее не мешкая (или отдавать нужную команду и показывать пример исполнения ее).

Этому нельзя выучиться в самых лучших военных училищах, не освоить на самых суровых маневрах. Это можно постичь, только находясь самому под огнем. Но только человек, сам не раз бывавший под огнем, только он поймет, что можно, а чего нельзя ожидать от другого человека, других людей, посылая их в огонь. Только он знает пределы возможного и невозможного здесь. И сможет точнее и лучше рассчитать все как командир. Раз за разом ходить и водить людей в атаку нерезвой рысью под огонь, под грохот разрывов и стоны раненых товарищей – это боевой опыт, который не имеет цены для будущего военачальника. Под Карсом Брусилов такой опыт приобрел.

Пока войска, осаждавшие Карс, вели изнуряющие, но нерешительные бои, главные силы русской Кавказской армии вели поначалу успешное наступление. Южнее Карса русский так называемый Эриванский отряд взял с ходу сильную турецкую крепость Баязет. Тем временем к северу от Карса на Черноморском побережье были успешно отражены турецкие десанты.

Турки, опасаясь полного разгрома на азиатском участке фронта, вынуждены были перебросить резервы в свою Анатолийскую армию, хотя эти резервы так нужны были в то время под Шипкой и Плевной! Итак, стратегическая задача, поставленная в начале войны перед Кавказской армией, выполнялась: силы противника оттягивались от главного театра военных действий. Но ведь можно и перевыполнить намеченные задачи, и такая возможность русскому командованию предоставлялась судьбой. Сложились благоприятные условия для решающего сражения с главными силами турок, отступившими в районе Сарыкамыш – Зивин, примерно посередине основной стратегической линии военных действий (Карс – Эрзерум). Стал вопрос перед командованием Кавказской армии – атаковать ли турецкие позиции, что называется, «на плечах отступающего противника», или дождаться падения Карса и тогда уже обрушиться всеми силами. Решение было принято опрометчивое – идти вперед, силы турок явно недооценивались, началось легкомысленное, плохо подготовленное наступление на Зивин.

Войска повел генерал Гейман. То был колоритный и экстравагантный человек, кантонист, довольно ловкий интриган и острослов, но безусловный авантюрист. Стремясь во что бы то ни стало связать свое имя с решающим, как он полагал, успехом в войне, Гейман направил свои войска прямо на лобовой штурм. Лорис-Меликов, находившийся при его отряде, тоже куда как не выдающийся стратег и тоже авантюрист, этот план утвердил. Перед атакой Гейман самоуверенно произнес слова, которые обыкновенно говорятся «для истории»:

– Я не веду сегодня колонн. Здесь и без того довольно генералов, нужно же им дать случай отличиться.

Отличились… Опытный Мухтар-паша собрал превосходящие силы, русская атака была отбита, турки сами перешли в наступление. Самоуверенность Геймана и Лорис-Меликова сменилась растерянностью, и русские войска покатились назад. Покатились далеко, даже осаду Карса пришлось снимать.

Брусилов подробностей этих еще не знал, просто однажды вечером по полку приказано было срочно собраться и отходить. Отошли они быстро, неожиданно для противника и без потерь, но настроение у всех было неважное. Тем более что все понимали: проиграли сражение не рядовые, а генералы. Так и было. Брусилову не раз предстояло еще убедиться в слабости высшего военного и политического руководства тогдашней России. Дряхлеющий правящий класс уже не мог дать из своей среды Петра Великого, Суворова или Кутузова. Под Карсом лишь в малой пропорции произошло то, чему Брусилов стал свидетелем в масштабах неизмеримо более огромных и последствиях более трагических. Только невероятная стойкость, лишь неописуемое мужество русских воинов позволяли армии восполнять неграмотное командование и плохое руководство.

В конце июня Брусилов и его товарищи оказались уже на территории России под местечком Игдырь (немного юго-западнее Еревана, в настоящее время на турецкой территории). Здесь простояли в бездействии месяца полтора. Было скучно, ибо серьезных боевых столкновений не происходило, но изнуряли страшная жара и очень плохое снабжение. Питались чем бог пошлет, причем солдаты и офицеры в эскадронах были тут в совершенно равном положении. Негде было даже нагреть воду, чтобы помыться как следует, не говоря уже о банях. Пропитанные потом рубахи приходилось кипятить в котлах, даже сменной пары не имелось, и вот Брусилову и его товарищам приходилось сидеть под буркой, пока единственная эта рубаха высохнет. Перевязочных материалов и лекарств не имелось вовсе.

Снабжение русской армии в описываемую войну было из рук вон плохое.

Война за освобождение балканских народов стоила русской армии больших жертв, ибо турки сопротивлялись мужественно и упорно. Но едва ли не меньшие потери наши солдаты понесли… от собственных же интендантов. В упомянутом уже сборнике «Русско-турецкая война 1877–1878 гг.» со ссылками на соответствующие документы пишется об этом: «Интендантство действующей армии России заключило специальный договор на поставку необходимых продуктов для войск с крупными торговцами Грегором, Горвицем и Коганом. Все они были иностранного происхождения и безразлично относились к целям войны. Договор рассматривался ими как хорошая коммерческая сделка. Компании Грегор – Горвиц – Коган считали, что война создала возможности для получения громадных прибылей. Снабжение армии проводилось скупо, солдаты нередко голодали и т. д. Множество русских солдат замерзли на балканских и кавказских перевалах от голода и холода по вине интендантов-гешефтмахеров: не нашлось одеял, теплой одежды, обуви и т. п.».

К началу сентября тверские драгуны вновь были переброшены в состав главных сил. Брусилов, как и все его сотоварищи, с радостью покидали голые, выжженные солнцем скалы вокруг Игдыря. Теперь-то, надеялись они, предстоят настоящие бои с противником – настоящие в их представлении, то есть лихие конные атаки, обходы противника, прорывы в тыл. Но и здесь русская армия вела пока пассивную позиционную войну. Зато подходили резервы. Рядом с брусиловскими драгунами стала только что прибывшая из Москвы 1-я гренадерская дивизия. По всему чувствовалось – вот-вот начнется…

И верно, готовилось новое наступление. Командование осталось прежним, те же Лорис-Меликов, Гейман и прочие, но сил у них теперь стало больше, причем особенно прибавилось артиллерии – для осад крепостей, которыми так изобиловала кампания в Закавказье, это было очень важно. С наступлением следовало спешить, ибо турецкое командование, переоценивая тактический успех Мухтар-паши, намеревалось даже перебросить часть сил Анатолийской армии на Балканский театр боевых действий. Это было бы недопустимо, ибо как раз в конце августа начали разворачиваться решающие сражения под Плевной – твердыней Османской империи в Болгарии.

Большим преимуществом русской армии в ее войне с турецкой феодальной военщиной была, как уже говорилось, поддержка местного населения. Летом из грузин и армян, проживавших тогда на территориях, принадлежавших турецкому султану, были сформированы вспомогательные и даже боевые отряды. Многие армяне, жители так называемой турецкой Армении, служили в нашей армий переводчиками, проводниками, разведчиками. (Сорок лет спустя турецкая озверелая военщина устроит во время первой мировой войны страшную резню мирного армянского населения, будет уничтожено около двух миллионов человек – мужчин, женщин, стариков, детей, навсегда обезлюдеют цветущие города и села, так безжалостно отомстили османские феодалы армянскому народу за дружеские чувства к России.)

…Ночь на 20 сентября огласилась артиллерийским громом. В ночной тишине и темноте, усиленная горным эхом, канонада звучала особенно впечатляюще. Тверской драгунский полк, построенный по тревоге, замер в ожидании приказа о наступлении. Лошади нервничали, переступали ногами, трясли головами, испуганно похрапывали. Справа и слева уходили вперед пехотные колонны, молча, без криков и песен, тяжко ступая по каменистым дорогам, а драгуны все стояли. Наконец, когда вершины гор уже осветились ранними лучами, Брусилов услышал раскатистое:

– По-о-олк! Поэс-кадронно, ша-а-агом, ма-арш, ма-арш!

Первые дни турки отступали, не давая решительного сражения. Наконец к вечеру 2 сентября Тверской полк вышел к высокой горе Авлиар. Здесь-то и произошло знаменитое сражение, решившее исход военной кампании в Закавказье, впоследствии оно получило название Авлиар-Аладжинского.

С рассветом 3 сентября русские войска несколькими колоннами двинулись на штурм турецких позиций. Тверской полк шел в авангарде, получив задание прикрыть берег оврага, обеспечивая тем самым фланг атакующей пехоты. Брусилов по приказу командира полка первым должен был выйти на позицию, чтобы лучше выбрать место. Шли на рысях открытой местностью, под огнем. Внезапно лошадь Брусилова сделала отчаянный скачок и рухнула, сраженная насмерть. К счастью, сам поручик даже не ушибся. Он пересел на лошадь полкового трубача и вовремя прискакал на место. Полк вышел к оврагу, и был отдан приказ, который так не любят все кавалеристы: спешиться и залечь в цепь. Турки тем временем вышли на другую сторону оврага, завязалась перестрелка. Брусилову везло в тот день: пули то и дело ударяли по камням вокруг него, но он не получил даже царапины.

Драгуны надежно прикрыли фланг нашей атакующей пехоты. В середине дня гора Авлиар, ключ турецких позиций, была взята. Началось беспорядочное бегство противника. Армия Мухтар-паши потерпела полное поражение, сам он с малой толикой своих войск бежал вновь к Зивину. Но теперь у Анатолийской армии не было ни сил, ни резервов, чтобы сражаться в открытом поле. У турок оставалась одна надежда – крепости.

Важнейшей из них по стратегическому положению и сильнейшей в военном отношении была крепость Карс. Протяженность линий укреплений составляла 20 километров. На фортах стояло 300 орудий, гарнизон насчитывал 25 тысяч человек. Запасов продовольствия и боеприпасов, подготовленных заблаговременно, хватило бы на несколько месяцев боев. Стоял уже октябрь, приближалась зима – очень суровая и снежная в этих горных местах. А ведь осаждающим негде укрыться – кругом голые скалы, обдуваемые ветрами, да редкие сожженные селения.

Французский генерал де Курси, находившийся в ту пору при штабе Кавказской армии, осмотрев Карс, пророчествовал русским генералам:

– Я видел карские форты, и одно, что я могу посоветовать, – это не штурмовать их: на это нет никаких человеческих сил! Ваши войска так хороши, что они пойдут на эти неприступные скалы, но вы положите их всех до единого и не возьмете ни одного форта!

Есть и еще одно свидетельство, которое для нас куда как важнее. В 1829 году, посетив крепость, только что взятую русскими войсками, один путешественник кратко заметил: «Осматривая укрепления и цитадель, выстроенную на неприступной скале, я не понимал, каким образом мы могли овладеть Карсом». Это был Пушкин. И вот полвека спустя неприступную крепость надлежало взять снова.

Уже к 10 октября, преследуя деморализованного поражением противника, русские войска обложили Карс. Тверские драгуны заняли позицию с западной стороны крепости. Брусилов, как и другие офицеры полка, получил небольшую брошюру: то был напечатанный типографским способом план карских укреплении. Русская военная разведка заблаговременно и на этот раз удачно позаботилась о войсках: все форты и батареи сильнейшей оттоманской крепости были аккуратно изображены каждый на отдельной страничке. Для Брусилова обстоятельная эта разведывательная карта свидетельствовала прежде всего о том, что их полк поставлен против самого опасного участка… Так оно и было: путь к крепости преграждала небольшая, но очень бурная река, а за ней возвышались горы; горы же венчались окопами и батареями. Утром Брусилов сопровождал командира полка на рекогносцировку – впечатление от турецких укреплений осталось внушительным.

Началась муравьиная работа пехоты: копание траншей и укрытий, медленное продвижение вперед к стенам крепости, еще на сто шагов, на двести, на тысячу… Турки тоже не дремали и пытались внезапными вылазками помешать осаждающим. Тогда пехотинцы вызывали на помощь кавалерию. На западной стороне в таких случаях поднимался Тверской драгунский полк. На рысях драгуны двигались через мелководную реку навстречу туркам, но те всякий раз уклонялись от боя. Брусилов, непременный участник всех этих контратак, почувствовал, что противник теперь не так упорен, как год назад. «Турки – уже не те вояки, что прежде», – заметил он, сравнивая весеннюю осаду Карса с нынешней.

Штурм крепости готовился обстоятельно и целенаправленно. К счастью для дела, фактическим руководителем наступления стал генерал Лазарев – способный и решительный военачальник, полная противоположность Лорис-Меликову, номинальному командующему. Штурм решено было проводить ночью, учитывая, что турецкие войска хуже переносят нервную сумятицу ночного боя, поддаются панике, их командиры легко теряют управление.

В вечерних сумерках 5 ноября полки были построены перед атакой. Было холодно, в низинах уже белел снег, с гор дул ледяной ветер. Брусилов, кутаясь в бурку, закрывая лицо башлыком, выслушал приказ: полк должен не допустить прорыва противника из крепости по Эрзерумской дороге. Хрипловатым, простуженным голосом командир полка закончил:

– …Помните, что наша борьба с турками за избавление болгар-христиан от турецкого насилия – дело святое, а поэтому забудьте все мирское и направьте все ваши помыслы и усилия только к уничтожению врага.

В русской армии было давнее обыкновение, как надлежит всякому воину готовиться к предстоящей кровавой сече. Надевали чистую рубаху, исповедовались и причащались у полкового священника, оставляли письма родным, давали наказ товарищам, кому что отдать после смерти: тому-то кинжал в серебряной оправе, тому – образок святого Георгия – покровителя православных воинов – на серебряной цепке, а тому вот – новые, ненадеванные сапоги. К возможной кончине тут готовились деловито и спокойно.

Алексей Брусилов тоже проделал этот подобающий воину обряд, но скорее как дань обычаю, нежели по сильному внутреннему чувству: в двадцать четыре года в собственную смерть не очень-то верят. Как и у многих иных молодых офицеров того времени, у него не имелось глубокой религиозной убежденности, христианское учение он знал плоховато, а над мировоззренческими вопросами, подобно большинству людей его круга, не задумывался пока. А к завещаниям, как и все молодые люди, испытывал пренебрежение. С неподдельным душевным волнением он исполнил одно: написал приемному отцу, благодаря его за все и, как водится в таких случаях, попросив прощения.

Как только ночная мгла плотно легла над Карсом и окрестными горами, русские пехотные колонны в полной тишине и кромешной тьме начали выдвигаться к турецким фортам. Огонь открывали только с очень близкого расстояния или уже будучи обнаруженными противником. Повсеместно происходили штыковые атаки, переходившие в рукопашные схватки. В темноте Брусилов и другие драгуны не видели, разумеется, поля боя, но своеобычную музыку его они слышали прекрасно, а понимать подобные мелодии они уже научились очень хорошо. Сомнений не оставалось: наша брала! При первых же солнечных лучах стало очевидно: почти все турецкие форты пали, участь сражения была решена.

Решена, но не кончена. Вот теперь-то и вводилась в бой кавалерия. Колонны турок вышли из ворот и двинулись на запад, то есть к Эрзеруму, надеясь пробиться к своим. Двинулись, как казалось Брусилову, прямо на тверских драгун.

Разумеется, ни Брусилов, ни командир его полка не знали, что турецкий главнокомандующий в Карсе Гуссейн-паша уже бежал с небольшой свитой, бросив свою армию на произвол судьбы. В покинутых ими войсках нашлись, однако, офицеры, которые сумели собрать бегущих в панике солдат, построить их в ряды и повести по Эрзерумской дороге. Полк драгун быстрым маршем двинулся наперерез. Эскадроны четко, как на параде, вышли на дорогу и развернулись фронтом перед отступающими турками. Кое-как построенная пестрая их колонна приближалась. Брусилов уже хорошо различал короткие синие куртки турок, перепоясанные ремнями, фески с пышными кисточками. Он сжимал эфес шашки, вот-вот ожидая привычной команды идти в атаку. Вдруг турецкая колонна стала. Вперед вышло несколько человек, оживленно жестикулировавших в сторону русских. «Сдаются, сдаются!» – пронеслось по рядам драгун.

Так оно и было. Увидев, что они окружены, и не надеясь пробиться сквозь заслон русской кавалерии, турки сдались. Впоследствии Брусилов рассказывал об этом с обычным благожелательством русского человека к чужому несчастью, даже если это несчастье бывшего неприятеля: «Действительно, рассматривая положение турок, нужно сознаться, что у них другого выхода не было: до Эрзерума было не менее трех-четырех переходов, вышли они в одних своих куртках, без всякого обоза, и в таком состоянии, без пищи, по колено в снегу пройти им до Эрзерума было бы невозможно».

Что ж, и в самом деле невозможно, должно быть, и Брусилов вполне тут сочувствует, сочувствует искренне: замерзнут в куртках-то… Но сам Брусилов принадлежал к той армии, которая приучена была делать именно невозможное. Суворовские полки, окруженные в снежных горах, пробились через превосходящего противника чуть ли не босиком, хотя «по правилам» им полагалось бы сдаться. И так было и до и после великого Суворова. По соседству с брусиловской дивизией турками был окружен небольшой русский гарнизон в замке крепости Баязет. Ни хлеба, ни боеприпасов, а осаждающих ровно в десять раз больше (это потом точно высчитали военные историки). И что же? На предложение сдаться, что было бы вполне «по правилам», капитан, командовавший гарнизоном, сказал, что русские не сдают крепостей, а сами берут их…

Двадцать три дня держался гарнизон, приготовились уже было взорвать замок, да подоспела помощь. Именно в таких традициях воспитывался поручик Брусилов: брать крепости, но не сдавать их. Вот почему он мог посочувствовать противнику, попавшему в беду и сдавшемуся. Но своим, которые сдавались, он не сочувствовал.

Для младшего офицера, как и для солдата, собственная военная судьба непредсказуема. Где он будет завтра, что произойдет, с кем встретится и расстанется – знать ему не дано, решает это высшее командование. Так и Брусилов не знал вечером 6 ноября 1877 года, когда вместе с драгунами сопровождал обратно в Карс колонну пленных турок, не знал, что для него и для всех его однополчан война уже закончилась. Основные силы русской Кавказской армии двинулись, преследуя отступающих турок, к Эрзеруму, а дивизия, в которой служил Брусилов, была отведена в глубокий тыл и стала на зимние квартиры.

Можно без преувеличения сказать, что Брусилову повезло. Второй за эту войну поход русских войск под Эрзерум вновь оказался неудачен. Тот же генерал Гейман действовал вяло и нерешительно, осада крепости затянулась. Началась зима, очень суровая в тех местах. Турки отсиживались в хорошо оборудованной крепости, а русские замерзали в наспех вырытых землянках. Военные действия не велись, но наша армия понесла большие потери, которые на военном языке носят осторожное название «небоевые». Проще говоря, по вине Геймана и гешефтмахеров-интендантов солдаты гибли от холода и плохого снабжения. В довершение несчастий русскую армию поразила эпидемия тифа. Множество людей погибло. Судьба не пощадила и генерала Геймана, он тоже заболел и вскоре же умер. «Бог покарал», – крестясь, говорили измученные солдаты.

Несмотря на все невзгоды, русская армия тем не менее твердо стояла под стенами Эрзерума. Турки уже истощили все силы, когда 19(31) января 1878 года было подписано перемирие. Оттоманская империя потерпела полный военный разгром, русские войска стояли под стенами Константинополя.

Итак, военный успех был полный, однако политическое руководство России не сумело воспользоваться плодами этих побед, оплаченных кровью наших солдат и офицеров. Условия мира оказались куда менее выгодными для России, чем они могли бы быть. Впрочем, это уже особая история. Однако народы Румынии и Болгарии получили долгожданную свободу, была присоединена к России и так называемая турецкая Армения с Карсом и Ардаганом. Правильнее сказать – часть турецкой Армении, ибо значительное число армян остались оторванными от своей родины. Престарелый, плохо уже соображавший канцлер Горчаков, которого давно пора было убрать в отставку с поста руководителя русской внешней политики, бездарно, с анекдотическими ошибками провел переговоры по этому вопросу. Нерешительный Александр II оплошность своего канцлера утвердил. Так остались за пределами исторической родины миллионы армян, которые позже, в 1915 году, подверглись страшному истреблению со стороны так называемых младотурок. Слабые результаты войны сильно разочаровали всех ее участников.

Брусилов тем временем отдыхал от военных тягот в зеленых долинах Грузии. Впрочем, слово «отдыхал» надо понимать несколько формально, ибо никакой усталости новоиспеченный штабс-капитан не чувствовал. Напротив, он был преисполнен бодрости и уверенности в своих силах. Он ушел в поход всего лишь год тому назад, ушел молодым, необстрелянным юношей, теперь он стал ветераном, закаленным солдатом, опытным офицером. Он побывал под огнем, он ходил в атаку с шашкой наголо, он глядел смерти в лицо. Теперь он стал настоящим боевым командиром.