Текст книги "Коммунисты"

Автор книги: Сергей Семанов

Соавторы: Владимир Архангельский,Анатолий Сергеев,Илья Дубинский-Мухадзе,Клара Маштакова,Анатолий Толмачев,Станислав Зарницкий,Владимир Александров,Семен Синельников,Арсений Тишков,Федот Бега
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 30 страниц)

Феликс Эдмундович
Дзержинский

Родился 30 августа (11 сентября) 1877 года в имении Дзержиново Виленской губернии в семье небогатого помещика. Еще учеником гимназии в Вильно начинает революционную деятельность среди рабочих, с 1896 года – профессиональный революционер. Неоднократно арестовывался и ссылался, бежал из ссылки, организовывал демонстрации в тюрьмах. Член Главного правления социал-демократии Польши и Литвы. В 1905 году руководил революционной борьбой трудящихся в Царстве Польском. Делегат IV съезда РСДРП, член ЦК РСДРП с 1906 года. В сентябре 1912 года в очередной раз арестован, освобожден из тюрьмы февральской революцией. Активный участник подготовки Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде. 16(29) октября 1917 года на расширенном заседании ЦК РСДРП(б) избран членом Военно-революционного центра по руководству восстанием. После победы Октября с 7(20) декабря Дзержинский – бессменный руководитель ВЧК…

Ночь. Метель. К перрону станции Всполье, весь в клубах пара, подошел поезд комиссии ЦК и Совета Обороны, возвращавшейся с Восточного фронта. Сквозь зашторенные окна салон-вагона виднелся свет. Члены комиссии Дзержинский и Сталин еще работали. На столе была разложена большая карта, рядом на стуле кипы документов.

– Председатель Ярославской губчека Лебедев! – доложил секретарь.

В салон вошел статный широкоплечий мужчина в запорошенной снегом шинели. Шинель старенькая, но ладно пригнанная. Ремни командирского снаряжения подчеркивали строевую выправку вошедшего.

Феликс Эдмундович знал, что Михаил Иванович Лебедев, в прошлом военный моряк, приговоренный к каторге в 1905-м, и один из организаторов забастовки на Ленских золотых приисках в 1912-м, только недавно оправился от тяжелого ранения, полученного при подавлении Ярославского мятежа. И Дзержинский был рад лично познакомиться с ним.

В вагоне было тепло. Лебедев снял папаху, снаряжение, расстегнул шинель и сел к столу.

– Рассказывайте, как дела.

– Плохие дела, товарищ Дзержинский, – отвечал Лебедев, – в штабе Ярославского военного округа заговор. Руководят заговором начальник штаба округа бывший полковник генерального штаба Дробыш-Дробышевский, начальник управления артиллерии Смолич и бывший царский генерал-адъютант Янгалычев, последний «рюрикович», как он себя называет. В заговор втянуто много офицеров.

– Чем же эти ваши заговорщики занимаются? – раздался насмешливый голос Сталина. Он раскуривал трубку и исподлобья смотрел в упор на Лебедева.

– Пока формируют явно ненадежные полки, ставят во главе их белогвардейских офицеров, с тем чтобы по прибытии на фронт эти части переходили на сторону врага. Смолич саботирует снабжение Северного фронта вооружением и боеприпасами. Но главное – они готовят новый мятеж. Намерены захватить Ярославль и открыть дорогу на Москву иностранным интервентам.

– Доказательства? – спросил Дзержинский.

Лебедев достал из портфеля «Дело о заговоре в штабе Ярославского военного округа» и протянул Дзержинскому.

Некоторое время в вагоне царила тишина, прерываемая шелестом страниц да изредка вопросами и репликами Дзержинского и Сталина.

– А почему Ярославская ЧК до сих пор не расправилась с заговорщиками? – спросил Сталин.

– Арестовать руководящих работников штаба без согласия комиссара округа ЧК не может, а он отказывается санкционировать их арест, ссылаясь на указания Троцкого.

Феликс Эдмундович достал из кармана блокнот и написал:

«Поручается председателю Ярославской губчека М. И. Лебедеву в срочном порядке докончить расследованием дело штаба Ярославского военного округа и немедленно приступить к ликвидации такового.

Комиссия Совета Обороны».

Дал подписать Сталину и подписал сам.

Поезд ушел. Той же ночью заговорщики были арестованы и руководители заговора расстреляны. Опасность, нависшая над Северным фронтом, устранена…

Вернувшись в Москву, Дзержинский и Сталин отчитались о своей работе по расследованию причин поражения 3-й Красной армии под Пермью.

Трудная это была командировка. Создалась угроза прорыва белых к Котласу и соединения их с англо-американскими интервентами, наступавшими от Архангельска. Приходилось не только заниматься расследованием, но одновременно на ходу принимать экстренные меры по укреплению боеспособности армии и наведению порядка в тылу.

Владимир Ильич прислал телеграмму: «Глазов и по месту нахождения Сталину, Дзержинскому. Получил и прочел первую шифрованную депешу. Очень прошу вас обоих лично руководить исполнением намеченных мер на месте, ибо иначе нет гарантии успеха».

Комиссия ЦК и Совета Обороны вернулась в Москву только тогда, когда боеспособность 3-й армии была полностью восстановлена и она вместе с другими армиями Восточного фронта вновь перешла в наступление на Колчака.

Расследование, проведенное Дзержинским и Сталиным, вскрыло серьезные недостатки в управлении армиями из центра. Центральный Комитет одобрил меры, принятые ими на месте, и принял решение произвести проверку деятельности Всероссийского Главного штаба.

Пребывание на Восточном фронте убедило Дзержинского в необходимости слияния фронтовых и армейских чрезвычайных комиссий с органами военной контрразведки (Военконтроль). Такой опыт он уже провел в 3-й армии.

Возвратившись в Москву, Дзержинский немедленно занялся этим делом. По согласованию с Реввоенсоветом республики на базе Военного отдела ВЧК и Военного контроля были созданы единый орган борьбы с контрреволюцией и шпионажем в армии и флоте – Особый отдел ВЧК и особые отделы фронтов, армий, дивизий. 3 февраля 1919 года Феликс Эдмундович подписал проект постановления об особых отделах ВЧК, а 6 февраля это постановление было принято ВЦИК. В оперативном отношении особые отделы были подчинены ВЧК, а политическое руководство их деятельностью возложено на реввоенсоветы и политотделы фронтов и армий.

Первым начальником Особого отдела ВЧК был назначен член коллегии ВЧК Михаил Сергеевич Кедров, член Коммунистической партии с 1907 года, прекрасный конспиратор, к тому же проявивший себя как крупный военачальник на Северном фронте.

Стабилизация на фронтах и снижение активности контрреволюционных элементов внутри страны позволили Центральному Комитету приступить к упорядочению деятельности ВЧК и революционных трибуналов, точнее разграничить их функции.

4 февраля Центральный Комитет партии поручил комиссии под руководством Дзержинского разработать новое положение о чрезвычайных комиссиях и ревтрибуналах.

За всеми этими крупными делами Феликс Эдмундович давно забыл о встрече с Лебедевым на станции Всполье, как вдруг пришло письмо от Троцкого. Нарком-военмор и председатель Реввоенсовета республики требовал ареста М. И. Лебедева и предания его суду реввоентрибунала. Лебедеву предъявлялись обвинения в самоуправстве и дезорганизации работы штаба Ярославского военного округа.

Феликс Эдмундович поставил вопрос о поведении Лебедева на коллегии ВЧК. Для участия в заседании коллегии Троцкий прислал своего заместителя Склянского.

Лебедев доложил дело. Доказательства виновности Дробышевского, Смолича, Янгалычева и других участников заговора в Ярославле были неопровержимы. Промедли ЧК еще неделю, и мятеж вспыхнул бы неотвратимо.

– А как бы вы, как коммунист, поступили на месте Лебедева? – обратился Феликс Эдмундович к Склянскому.

Склянский только развел руками.

– Поезжайте обратно и спокойно делайте свое дело так же, как и до сих пор, – сказал Дзержинский Лебедеву.

А когда тот вышел, обернулся к своему помощнику Беленькому:

– Председатель Ярославской губчека ходит в рваных сапогах и старой шинели. Надо его одеть как полагается.

В Ярославль Михаил Иванович Лебедев вернулся в новых хромовых сапогах и кожаной куртке.

– Феликс Эдмундович! Эшелон подходит к Москве. Пора встречать, – доложил Беленький, улыбаясь в свои пышные усы.

– Сейчас, сейчас, – откликнулся Дзержинский, торопливо собирая и пряча в сейф бумаги, лежавшие на столе.

Через несколько минут автомобиль председателя ВЧК остановился у Александровского вокзала, и Дзержинский быстрым шагом направился к поезду, доставившему из Швейцарии в Москву группу русских военнопленных и политэмигрантов.

– Зося, Ясенька мой, вот мы и опять вместе, – говорил Феликс Эдмундович, обнимая жену и сына.

– Товарищ Беленький, проводите их в кабинет начальника ОРТЧК [7]7
  ОРТЧК – отделение районной транспортной чрезвычайной комиссии.


[Закрыть], а я должен заняться прибывшими военнопленными и политэмигрантами.

Беленький взял багаж Дзержинских, и они пошли в транспортную ЧК, первую Чека, с которой пришлось столкнуться Софье Сигизмундовне. Свой «Мекано», игрушку-конструктор, Ясик нес сам. Он никому не пожелал доверить подарок отца.

Спустя некоторое время в кабинете появился и Дзержинский.

– Ну вот и все в порядке, – весело сказал Феликс Эдмундович. – Политэмигрантов разместили в Третьем Доме Советов, а военнопленные до отправки по домам поживут в Покровских казармах. А теперь домой!

Дзержинский схватил самый большой чемодан, взял за руку Ясика и заспешил к машине. Рядом шел начальник ОРТЧК и тщетно пытался вырвать чемодан из его рук.

– Оставьте, я сам, – сердился Феликс Эдмундович.

– Не надо, товарищ, – сказала Софья Сигизмундовна, мягко касаясь руки чекиста, – он не отдаст.

Автомобиль промчался по Тверской и через Троицкие ворота въехал в Кремль.

– Вот, Зосенька, и наша квартира, – говорил Феликс Эдмундович, распахивая дверь в просторную комнату с двумя высокими окнами на втором этаже кавалерского корпуса.

В комнате было все необходимое для жизни: три кровати, стол, шкаф, стулья, даже маленький старинный диванчик с резной спинкой.

Феликс Эдмундович ушел на работу, обещав скоро приехать, а Софья Сигизмундовна стала разбирать багаж и осваиваться на новом месте. Дверь из комнаты Дзержинских вела прямо в столовую Совета Народных Комиссаров. Слышался звон посуды и голоса столующихся, в комнату проникал специфический «столовский» запах.

Феликс Эдмундович появился, по ее понятиям, страшно поздно, а по его – очень рано, не было и двенадцати ночи.

Софья Сигизмундовна ни одним словом не обмолвилась о беспокоившей ее столовой – не могла же она, в самом деле, после долгой разлуки омрачать встречу такими пустяками.

Ясик, намаявшись за дорогу, крепко спал. А Софья Сигизмундовна и Феликс Эдмундович проговорили почти до утра и все не могли наговориться.

– Об убийстве Розы Люксембург и Карла Либкнехта мы узнали в пути. Какая подлость! Всю дорогу я не могла прийти в себя.

– Ты знаешь, Зося, как я любил и уважал Розу, – после продолжительного молчания начал Феликс Эдмундович. – Мне пришлось пережить смерть многих товарищей, но ни одна из них не потрясла меня так сильно, как ее смерть.

Феликс умолк. Лунный свет, лившийся в высокие окна кавалерского корпуса, освещал резкие складки на его лице, плотно сжатый рот, суровый взгляд, устремленный ввысь, и страдальческий излом бровей.

Прошло несколько минут, и Феликс Эдмундович снова заговорил:

– Роза была организатором и идейным руководителем социал-демократии Польши и Литвы. Ей вместе с Либкнехтом принадлежит честь создания Коммунистической партии Германии. «Орлом» назвал ее Владимир Ильич. Я повесил портрет Розы у себя в служебном кабинете. Она всегда будет для меня примером преданности делу рабочего класса и интернационализма.

– Феликс, когда я думаю о Розе, то в голове не укладывается, как могло произойти, что ее убийцами стали социал-демократы?!

– Ты еще увидишь, Зосенька, как наши «социалисты» – меньшевики и эсеры помогают белым генералам вешать и расстреливать рабочих, – устало ответил Феликс Эдмундович.

Постепенно жизнь налаживалась. Дзержинскому дали в Кремле небольшую, но вполне приличную двухкомнатную квартиру. Ясик стал ходить в школу. Мальчик вырос в Швейцарии среди поляков-политэмигрантов, хорошо говорил по-польски, неплохо объяснялся на французском и немецком, но совершенно не знал русского языка. Ему помогал сын Якова Михайловича Свердлова – Андрей, или Адя, как его звали тогда в семье. А Софья Сигизмундовна с помощью жены Свердлова Клавдии Тимофеевны быстро освоилась с незнакомой и потому порой непонятной московской жизнью.

Только к одному она долго не могла привыкнуть: они с Ясиком мало видели Феликса Эдмундовича. Забежит на несколько минут – и обратно на работу, а то и вовсе не появляется по нескольку дней, только по телефону звонит, узнает, все ли здоровы, не нужно ли чего-нибудь. Умом понимала: время такое, Чека и ночью вынуждена работать, а вот привыкнуть никак не могла.

Легко понять радость Софьи Сигизмундовны, когда однажды в воскресенье Феликс Эдмундович пригласил ее вместе пойти в Большой театр.

Софья Сигизмундовна достала и привела в порядок свое единственное выходное платье, привезенное из Швейцарии, взялась было за одежду Феликса, но, как всегда, услышала: «Я сам».

Феликс Эдмундович надел шинель вместо халата и, подшучивая над своим видом, тщательно вычистил и отутюжил гимнастерку и брюки, навел глянец на сапоги…

В радостном, приподнятом настроении вошли они в ложу Большого театра. Феликс Эдмундович с любовью исподволь наблюдал за Зосей. Для нее, варшавской консерваторки, впервые попавшей в Большой театр, этот день был настоящим праздником. Он смотрел на ее счастливое лицо и мысленно давал слово почаще доставлять ей такое удовольствие.

К концу второго акта в ложу вошел Беленький. Стараясь не шуметь, он что-то прошептал на ухо Дзержинскому.

– Прости, Зося. Я должен ехать на работу.

Потускнел праздник. Исчезло радостное настроение.

Софье Сигизмундовне стало скучно в театре.

Трудно быть женой профессионального революционера-подпольщика. Оказывается, быть женой чекиста не легче.

На рассмотрение Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета Дзержинский от имени коммунистической фракции внес проект постановления о реорганизации чрезвычайных комиссий и революционных трибуналов.

Коротко, но ярко рассказал он о деятельности ВЧК за истекшие пятнадцать месяцев. Он говорил о скоплениях в городах старого офицерства, которое поставляло кадры для многочисленных заговоров, хотя часть его и переходит на сторону Советской власти.

– Для того, чтобы прекратить всякие заговоры, и для того, чтобы разбить эту сплоченную офицерскую массу, нам пришлось действительно быть беспощадными. Красный террор был не чем иным, как выражением воли беднейшего крестьянства и пролетариата уничтожить всякие попытки восстания и победить. И эта воля была проявлена!

Аплодисменты прервали Дзержинского. Когда в зале стихло, он продолжал:

– Теперь этой массы, сплоченной контрреволюционной, нет. Мы знаем, что почти во всех наших учреждениях имеются наши враги, но мы не можем разбить наши учреждения, мы должны найти нити и поймать их. И в этом смысле метод борьбы должен быть сейчас совершенно иной. Теперь, когда нам нужно выискивать отдельные личности, то их нужно судить, ибо внутри страны уже нет тех контрреволюционных сил, с которыми бы, как с массовым, повторяю, сплочением, нам приходилось бы бороться.

Первый пункт проекта гласил: «Право вынесения приговоров по всем делам, возникающим в чрезвычайных комиссиях, передается реорганизованным трибуналам…» Далее следовали пункты, определяющие состав трибуналов, сроки и порядок ведения следствия, вынесения и обжалования приговоров.

Как грозное предостережение белогвардейским заговорщикам прозвучали слова Дзержинского.

– Но вместе с тем мы не должны убаюкивать себя, мы должны своим врагам сказать, что, если они посмеют выступить с оружием в руках, тогда все те полномочия, которые имела раньше Чрезвычайная комиссия, она будет иметь и дальше!

Проект был принят. В постановлении ВЦИК было предусмотрено предоставление ВЧК «права непосредственной расправы» при наличии вооруженных выступлений, а также в местностях, объявленных на военном положении, «за преступления, указанные в самом постановлении о введении военного положения».

Феликс Эдмундович просил ВЦИК разрешить ВЧК в административном порядке заключать в концентрационные лагеря «господ, проживающих без занятий, тех, кто не может работать без известного принуждения».

И эта просьба была удовлетворена.

Это было 17 февраля 1919 года…

В кабинете Дзержинского собрались члены коллегии ВЧК. В креслах у письменного стола заняли свои привычные места зампреды – Яков Христофорович Петерс и Иван Ксенофонтович Ксенофонтов; на диване и на стульях вдоль стен разместились Мартин Янович Лацис-Судрабс, приехавший с Восточного фронта; начальник Особого отдела Михаил Сергеевич Кедров, Варлаам Александрович Аванесов, Александр Владимирович Эйдук, начальник штаба войск ВЧК Константин Максимович Валобуев, Иван Дмитриевич Чугурин, Филипп Дементьевич Медведь, заведующий транспортным отделом Василий Васильевич Фомин, Николай Александрович Жуков, Сергей Герасимович Уралов и Григорий Семенович Мороз.

В маленьком кабинете сразу стало тесно и шумно.

Дзержинский постучал карандашом по столу, призывая к вниманию, и прочитал только что полученную телефонограмму:

– 1 апреля 1919 г.

«…Совет Обороны предписывает принять самые срочные меры для подавления всяких попыток взрывов, порчи железных дорог и призывов к забастовкам.

Совет Обороны предписывает призвать к бдительности всех работников чрезвычайных комиссий и о предпринятых мерах довести до сведения Совета Обороны.

Председатель Совета Обороны В. Ульянов (Ленин)».

Товарищи! Мы знаем, почему вновь зашевелились шпионы и диверсанты, агитаторы и подстрекатели мятежей и беспорядков, – заявил Дзержинский, закончив чтение. – Так бывает всегда, когда белогвардейцы предпринимают наступление на внешних фронтах. Сейчас наступил именно такой момент: Колчак наступает по всему Восточному фронту, усилили свой нажим англо-американские интервенты и генерал Миллер на севере, на юге активизировался Деникин, а Родзянко и Юденич, поддержанные английским флотом, белофиннами и белоэстонцами, угрожают Петрограду. На нас лежит ответственность обеспечить безопасность советского тыла. Давайте обсудим, что мы можем и должны конкретно сделать во исполнение предписания Совета Обороны.

Феликс Эдмундович всегда добивался, чтобы каждый член коллегии высказался, дал свое предложение; иногда спорил, доказывал, но, если видел, что товарищ настаивает на своем и уверен в успехе, говорил: «Хорошо, делайте по-своему, но вы ответственны за результат». Дзержинский поощрял инициативу. Так было и сегодня.

Когда приняли решение, попросил слова Аванесов:

– Необходимо разъяснять широким массам проделки враждебных нам элементов так, чтобы массы сами убедились бы в необходимости суровых мер, которые мы здесь наметили.

– Товарищ Варлаам правильно ставит вопрос. Чтобы заручиться поддержкой масс, предлагаю опубликовать в печати обращение, объясняющее наши действия, – сказал Дзержинский. – Всего два абзаца. – И он прочел: – «Ввиду раскрытия заговора, ставящего целью посредством взрывов, порчи железнодорожных путей и пожаров призвать к вооруженному выступлению против Советской власти, Всероссийская чрезвычайная комиссия предупреждает, что всякого рода выступления и призывы будут подавлены без всякой пощады».

Возражений не последовало.

Следующий абзац гласил:

«Во имя спасения от голода Петрограда и Москвы, во имя спасения сотен и тысяч невинных жертв Всероссийская чрезвычайная комиссия принуждена будет принять самые суровые меры наказания против всех, кто будет причастен к белогвардейским выступлениям и попыткам вооруженного восстания».

– По-моему, – забасил Лацис, – последнюю часть, где говорится, против кого будут приняты суровые меры, можно объединить с первым абзацем, а все эти «во имя» и прочая лирика и сантименты вовсе не нужны.

– Вероятно, вы, Мартин Янович, не поняли смысл нашего обращения, – взволновался Дзержинский, – это не «лирика и сантименты», а, если хотите, морально-политическое кредо ВЧК. Народ должен знать, что террор и жестокость – не наш метод, знать, во имя чего мы принужденыприбегать к суровым мерам. Именно это и есть главное в обращении.

Большинство поддержало Дзержинского. Утром кучки людей, толпившихся у свежих, расклеенных на афишных тумбах и стенах газет, читали обращение ВЧК, подписанное Дзержинским. Одни со злобой и страхом, другие с удовлетворением и надеждой.

Прошло около двух месяцев. Дзержинского вызвал Ленин.

Феликс Эдмундович вошел в кабинет через «будку» – так называли сотрудники Совнаркома комнату за кабинетом Ленина, где размещались коммутатор Кремля и телеграфные аппараты, по которым Владимир Ильич мог в любую минуту связаться с командующими фронтами или губернскими властями. Правом прохода через «будку», минуя приемную Совнаркома и обязательный доклад секретаря, пользовались только Свердлов и Дзержинский. Аппаратная напоминала о том, что нет уже дорогого друга и товарища Якова Михайловича. Он умер 16 марта от крупозного воспаления легких.

Владимир Ильич стоял у открытого окна и, казалось, наслаждался ароматом майской зелени. Но когда он обернулся и Дзержинский увидел его усталое, озабоченное лицо, стало ясно, что Ильичу сейчас не до красот природы и что мысли его были где-то далеко от Кремля.

Поздоровались. И Ленин увлек Дзержинского к большой, висевшей на стене карте. На ней синими и красными флажками было отмечено положение советских и белогвардейских войск. Взгляд Владимира Ильича остановился у Петрограда, где синие флажки были воткнуты в точки с обозначениями: 15 мая – Гдов, 17 мая – Ямбург, 25 мая – Псков.

– Вся обстановка белогвардейского наступления на Петроград заставляет предполагать наличие в нашем тылу, а может быть, и на самом фронте организованного предательства, – говорил Владимир Ильич, указывая на карту, – я уже написал об этом в Питер, Сталину, и попросил его принять экстренные меры для раскрытия заговоров, но ему нужно помочь. Прошу вас, Феликс Эдмундович, командировать туда, и как можно быстрее, опытных и энергичных ответственных товарищей из ВЧК.

– Я уже направил туда товарища Петерса. Завтра же командирую Кедрова с группой работников Особого отдела. Петерс, как мой заместитель, будет координировать работу чекистских органов в армии, в губернии, на транспорте и руководить всеми операциями.

Ленин просил Дзержинского взять работу петроградских чекистов и направленных из Москвы товарищей под свой личный контроль и предложил вместе подписать обращение к населению.

Воззвание начиналось энергичным «Смерть шпионам!», затем краткое, по-военному, изложение обстановки и задачи. Дзержинскому особенно врезалась в память концовка: «Все сознательные рабочие и крестьяне должны встать грудью на защиту Советской власти, должны подняться на борьбу с шпионами и белогвардейскими предателями. Каждый пусть будет на сторожевом посту – в непрерывной, по-военному организованной связи с комитетами партии, с ЧК, с надежнейшими и опытнейшими товарищами из советских работников».

Феликс Эдмундович взял ручку и молча подписался. Он не хотел изменять ни одной ленинской строки.

Предвидение Ленина о наличии в Петрограде контрреволюционного заговора вскоре подтвердилось. 13 июня 1919 года в фортах Красная Горка, Серая Лошадь и Обручев вспыхнул мятеж. Быстрыми и решительными ударами с моря и с суши в ночь на 16 июня мятеж был подавлен.

По плану заговорщиков мятеж на Красной Горке должен был послужить сигналом к восстанию в Кронштадтской крепости и в самом Петрограде. Но агенты Антанты просчитались. Чекисты, руководимые Петерсом и Кедровым, сумели в короткий срок выявить и взять под свой контроль нити заговора и в ночь на 14 июня нанесли упреждающий удар. Были арестованы главари заговора в Кронштадте и на кораблях Балтийского флота, а при массовых обысках и облавах, проведенных совместно с отрядами рабочих в буржуазных кварталах Петрограда, удалось изъять 7 тысяч винтовок, более 140 тысяч патронов, 600 револьверов и много другого оружия, уже вынесенного из тайных складов и подготовленного к действию. Одновременно оказались под арестом и многие контрреволюционеры.

Очищенная от заговорщиков и шпионов, пополненная свежими войсками, коммунистами, комсомольцами и тысячами рабочих, прибывших из Петрограда и других городов, 7-я Красная армия 21 июня перешла в наступление и отбросила белогвардейцев от Петрограда.

События в Петрограде, наступление Деникина на юге и контрреволюционные мятежи в других местах вынуждали партию и Советское правительство принимать решительные меры для поддержания порядка в тылу Красной Армии и, в частности, все шире распространять военное положение.

22 июня 1919 года ВЦИК опубликовал декрет «Об изъятии из общей подсудности в местностях, объявленных на военном положении», в подготовке которого деятельное участие принимал Дзержинский. В декрете перечислялись наиболее опасные преступления (принадлежность к контрреволюционной организации и участие в заговоре против Советской власти, государственная измена, шпионаж, диверсии, бандитизм и др.), изымавшиеся из общей подсудности. Чрезвычайным комиссиям предоставлялось «право непосредственной расправы (вплоть до расстрела)» за перечисленные в декрете «доказанные преступные деяния».

На следующий день Дзержинский разослал приказ всем губчека.

«…С изданием настоящего декрета, – писал он, – на ЧК возложены более чем когда-либо тяжелые задачи – очистка Советской республики от всех врагов рабоче-крестьянской России… Все явные и скрытые враги Советской России должны быть на учете ЧК и при малейшей попытке повредить революции должны быть наказаны суровой рукой…

Вместе с этим ВЧК считает нужным указать, что суровое наказание ждет всех тех, кто вздумает злоупотреблять предоставленными ЧК правами. За применение прилагаемого декрета к каким-либо лицам в корыстных целях виновные будут расстреливаться. Ответственность за правильность проведения приложенного декрета возлагается на местные коллегии ЧК в целом и на председателей в частности».

Дзержинский разбирал утреннюю почту. В письме, присланном из Петрограда, говорилось о том, что член коллегии губчека Д. Я. Чудин вступил в интимную связь с некой Свободиной-Сидоровой. За «любовь» приходилось платить. И Чудин по ходатайствам Свободиной-Сидоровой освободил из-под ареста ее сожителя спекулянта Дрейцера, а затем спекулянтов Эменбекова, Баршанского, Розенберга, с которых Свободина-Сидорова получила за свое заступничество перед ЧК крупные взятки.

Дзержинский пригласил Петерса:

– Яков Христофорович, вы недавно вернулись из Петрограда. Что вы можете сказать о Чудине?

– Коммунист, хороший работник, отлично действовал, когда мы проводили массовые операции в Петрограде в период мятежа на Красной Горке.

– Прочтите это. – Дзержинский передал Петерсу письмо.

– Невероятно! – воскликнул Петерс, ознакомившись с его содержанием. – А вы не допускаете, Феликс Эдмундович, что это клевета?

– К сожалению, похоже на правду. Много конкретных данных, которые легко проверить. Клеветники так не поступают.

И Дзержинский отправился в Петроград, чтобы лично разобраться с этим делом.

Чудин молча сел на предложенный стул, прочел письмо, взглянул в глаза Дзержинского и сразу отвел свои.

Феликс Эдмундович испытующе смотрел на Чудина. Готовясь к этой встрече, он все еще надеялся, что Чудин возмутится и опровергнет обвинения, но в его мимолетном взгляде Дзержинский не прочел ничего, кроме тоски.

– Правда?

– Правда, – ответил Чудин.

– Оружие на стол!

Чудин покорно снял ремень с кобурой, положил перед Дзержинским.

Феликс Эдмундович почувствовал отвращение к этому человеку с посеревшим лицом и опустившимися плечами. Начинала душить тяжелая волна гнева. Но вспылить, разрядиться гневом нельзя. Перед ним сидел арестованный, и служебный долг повелевал быть с ним «гораздо вежливее, чем даже с близким человеком» (Дзержинский помнил свои инструкции).

Усилием воли Дзержинский заставил себя продолжать допрос.

Пока Дзержинский допрашивал Чудина, были арестованы Свободина-Сидорова и освобожденные Чудиным спекулянты. Показаниями обвиняемых и всеми обстоятельствами дела вина Чудина была установлена с полной несомненностью. Комиссия в составе трех членов ВЧК и трех членов Петроградской губчека под председательством Дзержинского единогласно постановила: Д. Я. Чудина расстрелять.

В приговоре Дзержинский записал: «…вина Чудина усугубляется еще тем, что он, состоявший несколько лет в рядах Коммунистической партии и занимавший такой ответственный пост, как пост члена Чрезвычайной комиссии, не мог не понимать, как предательски он нарушает интересы партии и злоупотребляет доверием своих товарищей по ЧК».

Приговор подписан и объявлен обвиняемому. Увели Чудина, разошлись по своим делам члены комиссии. Дзержинский остался один.

Тяжело подписывать смертный приговор, брать на себя ответственность за лишение человека жизни. Вдвойне тяжело приговорить к высшей мере наказания того, кто еще вчера был твоим товарищем по партии, по работе…

Да, трудна и опасна работа чекистов, и соблазны встречаются перед ними на каждом шагу. Тогда, когда они, сами голодные, находят при обыске запрятанное продовольствие или драгоценности, или когда контрреволюционеры и спекулянты сулят им крупные взятки, или, наконец, вот так, как получилось у Чудина. Надо бы написать по этому поводу хорошее письмо всем чрезвычайным комиссиям.

И Дзержинский тут же, пока не прошла острота мыслей, набрасывает черновик:

«…Чтобы чекист мог выполнить свои обязанности и оставаться твердым и честным на своем пути, для этого необходима постоянная товарищеская поддержка и защита со стороны председателя, членов коллегии, заведующих отделами и т. п. Чекист может только тогда быть борцом за дело пролетарское, когда он чувствует на каждом шагу себе поддержку со стороны партии и ответственных перед партией руководителей. Но, с другой стороны, слабые на искушения товарищи не должны работать в ЧК…

Чтобы выполнять свои обязанности для революции, чтобы быть в состоянии защищать и оказывать поддержку своим сотрудникам в их тяжелой борьбе, для этого ЧК должна беспощадно и неуклонно отбрасывать от себя слабых и наказывать жестоко совершивших преступление».

В Москве надо будет обязательно посоветоваться с Ксенофонтовым. Иван Ксенофонтович человек большой души, пусть он первый из членов коллегии скажет свое слово. И на документе Дзержинский приписал: «Тов. Ксенофонтову. Ваше заключение, нужен ли такой циркуляр. Ф. Д.».

Под утро пришел комендант, доложил об исполнении приговора. Вместе с Чудиным были расстреляны соучастники его преступлений Свободина-Сидорова и Дрейцер.

Перед Дзержинским лежало дело «Национального центра». Сегодня ночью ВЧК приступит к ликвидации этой контрреволюционной организации, и Феликс Эдмундович еще раз изучает материалы; надо все заранее взвесить и предусмотреть, чтобы в ходе операции не дать врагу ускользнуть или уничтожить улики.