Текст книги "Коммунисты"

Автор книги: Сергей Семанов

Соавторы: Владимир Архангельский,Анатолий Сергеев,Илья Дубинский-Мухадзе,Клара Маштакова,Анатолий Толмачев,Станислав Зарницкий,Владимир Александров,Семен Синельников,Арсений Тишков,Федот Бега
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 30 страниц)

Это все прекрасно известно лидерам правящих сейчас партий, которым я читал собственноручные письма Ленина и Сталина по этому вопросу и которым были поручены ответственные работы по подготовке и проведению в жизнь этих мероприятий. И эти люди теперь бесстыдно клевещут или бесстыдно молчат, когда их товарищи клевещут.

…Это касается не только партии «Дашнакцутюн», но и правых эсеров, и меньшевиков. Да, господа, в тяжелую историческую минуту вы могли путем предательства и обмана сбить с толку рабочие массы, но продержаться клеветой и обманом вы долго не сможете. И чем преступнее ваш обман в настоящем, тем строже будет суд рабочих над вами в будущем. Клеймо бесчестных клеветников, во всяком случае, не смоете с ваших лбов…

P. S. Газета дашнакцаканов особенно старается натравить на меня лично темные заблуждающиеся массы и добиться самосуда надо мною. Это нетрудное дело. Это, может быть, удастся вам, но это не поможет вам, господа. Суд сознательных рабочих, суд истории гораздо важнее для нас, и он будет гораздо страшнее для вас, чем самосуд толпы, к которому вы призываете».

…К мгновенным резким переменам ветра бакинцам не привыкать. Каспийское море круглый год суровое, полное превратностей. Но такой поворот уж слишком!.. Во всех дозволенных газетах сообщения:

«Полная свобода бывшему Совнаркому!.. Беспрепятственная эвакуация комиссаров в Астрахань… Диктатура Центрокаспия и народные фракции Бакинского Совета приняли условия Петрова…»

Главный оратор меньшевиков Садовский подтверждает на конференции промыслово-заводских комитетов и правлений профсоюзов: «Петрову было предложено, согласно его желанию, свободно выехать в Астрахань вместе с отрядом и всеми комиссарами, которые того пожелают, взяв с собой, по взаимному соглашению, необходимое число пароходов, оружия, продовольствия и военного снаряжения».

Радость маленькой победы в канун непоправимой трагедии.

За день до эвакуации Степан посылает успокоительные строки Кетеван: «Число наших сил увеличилось все новыми вооруженными отрядами. В городе настроение уже изменилось и улучшилось по отношению к нам, особенно в рабочих кругах… До сих пор англичан прибыло всего 500–600 человек. Вчера вечером наши молодцы (из отряда Петрова, который нагоняет страх на всех городских контрреволюционеров) захватили и привели к нам двух английских офицеров. Мы их освободили. После этого явился ко мне Мак-Донелл с визитом для выражения своего уважения и т. д.».

С чего бы иначе Диктатура великодушно подала пароходы, благословила – берите все, что вам нужно, и с богом плывите в Астрахань? Сурену в двадцатые годы можно все начистоту: «Диктатура боялась нас и, нужно сказать, имела для этого достаточно оснований. Нашим отрядам не составило бы большого труда переарестовать все правительство и объявить власть Советов восстановленной. Но наше выступление, несомненно, вызвало бы противодействие и вынудило власти бросить против нас все свои силы, оголив тем самым фронт. Выиграли бы только турки и мусаватисты. Воспользовавшись событиями в Баку, они тут же ворвались бы в город. Это удерживало нас от выступления».

Гражданской войны в тылу защитников Баку, в одном-двух переходах от турецких дивизий, не допускает Шаумян. Он употребляет все свое влияние для того, чтобы на партийной конференции десятого числа доказать делегатам – в вооруженную борьбу двух сил, одинаково враждебных Советской власти, большевикам встревать нельзя. Помимо всего другого, это провокация против Брестского мира. Немцы немедленно придерутся к случаю и предпримут карательные меры против революционной России. Верность революции требует быстрой эвакуации.

Немыслимо трудно Степану. Бакинская коммуна – его дело, его любовь, его жизнь. Он переживет коммуну на считанные дни…

Комиссар коммуны по военно-морским делам Григорий Корганов, адмирал флота, как его сейчас шутливо величает Степан, приказывает семнадцати пароходам отшвартовываться. Следовать к острову Жилому. Там присоединятся еще два судна со стрелками и артиллеристами, последними покидающими лагерь на Петровских пристанях. Вся армада возьмет курс на север. К астраханскому берегу. Там ждут не дождутся. Из Москвы Ленин все справляется по прямому проводу.

Не надо ждать. Жизнь не восторжествует. Все произойдет иначе. Навалятся, вмешаются, потянут на дно неизбежные стечения обстоятельств, веления времени. Год 1918-й, чрезвычайное влияние Шаумяна на Востоке. Даже то, что англичане называют его со страхом и почтением «кавказский Ленин». Газета «Голос Средней Азии» – официоз закаспийского правительства, сформированного эсерами под бдительным оком военной миссии генерала Маллесона:

«Судьба нам снова улыбнулась. К нам в руки попали бывшие вершители судеб Баку. Среди нашей добычи находится один из знаменитых героев, Шаумян, которого давно окрестили «кавказским Лениным». Они сеяли ядовитые семена недоверия к нашим союзникам-англичанам, благородно [6]6
  Благородство необыкновенное. Оно засвидетельствовано стенографической записью.
  «Садовский (меньшевик) ставит англичанам прямой вопрос: «Где ваша реальная помощь войсками, которую вы обещали нашим делегатам?»
  Представитель англичан (адъютант генерала Денстервиля): «Никогда, нигде и никому такой помощи не обещали. Было бы смешно думать, что мы могли бы из Месопотамии бросить сюда войска».
  О том же главный спаситель Денстервиль: «1 сентября я сделал публичное заявление о том, что оборона Баку бесполезна и что я не могу допустить, чтобы жизнь моих людей понапрасну приносилась в жертву… Во время моей речи я заметил, как на лицах моих слушателей появились поочередно выражения недоумения, ужаса, отчаяния… Они были поражены точно громом…
  Четвертого диктатура Центрокаспия доставила мне свое послание: «Имея в виду условия, предложенные нам правительством Ленина, мы утверждаем, что ваши войска не только не увеличили, но даже уменьшили силы бакинских защитников, ибо мы могли бы значительно пополнить их ряды, если бы приняли условия партии большевиков».
  Сбывается все, о чем предупреждал Степан. Так и поэтому надо отнять у него жизнь.


[Закрыть]отозвавшимся на зов бакинцев о спасении. Они все твердили, что рядом с английскими империалистами сражаться честным революционерам позор…

Они в наших руках. Мы живем в эпоху варварства. Так будем же пользоваться его законами. Око за око, кровь за кровь, голова за голову… Отныне будет отвечать голова Шаумяна, Петрова, Джапаридзе, Корганова и др. Мы не остановимся даже перед причинением ужасных мук, до голодной смерти и четвертования включительно».

Закономерности и никем не запланированные неожиданности. Уйма роковых случайностей. В августе внезапный шторм, ожидание погоды у выхода на морской простор. Ожидание до тех пор, покуда настигают канонерские лодки… В последний час в сентябре на условленном месте не оказывается «Севана» – парохода, специально пришедшего за Шаумяном из Астрахани. Сопровождаемые свистом и грохотом близких разрывов снарядов, комиссары садятся на первое попавшееся судно – «Туркмен». На «Севане» вся команда большевики. На «Туркмене» разношерстный люд. Много матросов, списанных за преступления с военных кораблей. Они охотно везут Степана и его друзей на смерть. В Закаспий. На территорию, где по заявлению министра иностранных дел закаспийского правительства, известного в прошлом русского эсера Л. А. Зимина, «никто не знает, когда он умрет, но всегда твердо верит в это».

Закономерности и никем не запланированные неожиданности. Уйма роковых случайностей!..

В памяти Сурена: «Весь день пятнадцатого августа отстаиваемся на якорях у острова Жилого. В нормальных условиях шторм такой силы, конечно, не мог бы остановить пароходы. Но на борту наших судов находятся пушки, обозы, лошади. Пароходы, в большинстве нефтеналивные, с металлическою, несколько покатою палубою и низкими бортами, совершенно не приспособлены для такого рода груза. При сильной качке груз этот рисковал быть снесенным за борт. Поэтому приходилось ждать хорошей погоды.

Шестнадцатого утром ветер как будто бы начал стихать, и казалось, что можно будет продолжать путь… Часов в одиннадцать утра показались на горизонте дымки. Военные корабли Диктатуры. Погоня. Приблизившись на дистанцию артиллерийского выстрела, канонерки «Ардаган», «Геок-Тепе», «Астрабад» приняли боевой строй и выслали в нашу сторону паровой баркас… Диктатура требовала, чтобы все суда вернулись в Баку, а Шаумяну, Джапаридзе, Корганову, Фиолетову предписывалось перейти на борт «Геок-Тепе». Мы ответили отказом.

Баркас ушел обратно и часа через полтора-два вновь подошел, заявив, что в случае невыполнения приказания будет открыт огонь. На размышление давался час…

Вскоре с канонерок был открыт огонь. Сначала редкий, а затем, по мере перехода от пристрелки на поражение, беглый. Особенно много пробоин получил пароход «Иван Колесников», на котором были члены Совнаркома и семьи наших товарищей. Многие женщины, дети, молодые красноармейцы стали прыгать в воду в надежде доплыть до берега (расстояние не менее 150 саженей при сильно волнующемся море и встречном ветре). Прыгали, обезумевши, и те, кто не умел плавать вовсе. Они тонули на наших глазах.

Видя, что дальнейшее упорство с нашей стороны ни к чему доброму не приведет, Корганов велел поднять на мачтах белые флаги, – сдаемся. Ясно было, что руководителям коммуны не избежать ареста. Решили устроить побег Шаумяну, Джапаридзе, Корганову и некоторым другим. Из разных вариантов остановились на самом реальном – воспользоваться паровым баркасом «Лейла», находившемся в составе нашей флотилии. Все обещало удачу. Баркас незаметно вышел из-под лучей прожекторов, отдалился. В управление им вступил Клевцов, левый эсер, бывший при нашем правительстве начальником порта. Пошли на Астрахань. Вдруг взбунтовалась команда: «В Баку остались наши семьи, не можем рисковать. Англичане и Диктатура никогда нам не простят спасение Шаумяна…»

Утром следующего дня между островом Нарген и Баку к «Лейле» подошел военный катер. Шаумяну, Корганову и мне велено было перейти на борт катера. Нас доставили на «Геок-Тепе». Там объявили арестованными, обыскали, причем у товарища Степана был отобран портфель с очень интересными документами, в том числе несколькими собственноручными письмами В. И. Ленина».

Среди всего и такие строки Ильича:

«Дорогой товарищ Шаумян!

Большое спасибо за письмо. Мы в восторге от вашей твердой и решительной политики. Сумейте соединить с ней осторожнейшую дипломатию, препосылаемую, безусловно, теперешним труднейшим положением, – и мы победим.

Трудности необъятны. Пока нас спасают только противоречия и конфликты и борьба между империалистами. Умейте использовать эти конфликты: пока надо научиться дипломатии.

Лучшие приветы и пожелания и привет всем друзьям».

Власти предержащие снова благосклонны к старому служаке, все понимающему с полуслова господину Жукову. Следователю по особо деликатным делам. Поручение из ряда вон. Исхитриться состряпать мало-мальски похожее на правду обвинительное заключение. Пункт первый: Степан Шаумян, Петров, Джапаридзе, Корганов, Азизбеков, Зевин – фамилий побольше! – тайные турецкие агенты. Пункт второй: комиссары – казнокрады, мародеры, распутники. Пункт третий: душители свободы и демократии. И так далее, и тому подобное. Было бы только погорячее.

Старания господина Жукова особенно необходимы после чрезмерного скандала на выборах в Бакинский Совет. Как ни колдовали, ни процеживали, а все комиссары, засаженные в тюрьму на Баиловском мысу, опять прошли в депутаты. Еще Георгий Стуруа. И Анастас Микоян. От промысловых районов. Вместе с левыми эсерами они имеют сорок восемь мандатов! Генерал Денстервиль даже не пожелал выслушать объяснений…

Воскресший Жуков привычным путем отправляется в канцелярию тюрьмы. Снять показания с главного обвиняемого, в прошлом неоднократно изобличенного в тягчайших государственных преступлениях Степана Георгиева Шаумяна.

«Вчера приходил к нам для допроса один следователь, из старых николаевских следователей, – делится в одном из последних писем жене Степан. – Выгнали его и заявили, что мы не признаем никаких следователей и судов». Степан знает, как волнуется жена. Хочет успокоить: «Наше положение не должно вызывать особого беспокойства. О пище хорошо заботятся извне. Каждый день сверх получаемых 1/2 ф. получаем еще по фунту от товарищей».

О том же Сурен, сидевший в одной камере с отцом: «Режим в тюрьме был очень тяжелый. Мы голодали, и если бы не наши товарищи, находившиеся на свободе, то мы перемерли бы все с голоду. Нам давали по четверти фунта хлеба, по небольшой тарелке какой-то дряни, которую противно было есть (ее называли «суп с макаронами», на самом деле там плавало червей больше, чем макарон). Все это невозможно было есть.

Жуков, явившись в тюрьму, вызвал товарища Степана из камеры в контору начальника тюрьмы. Я не присутствовал при их разговоре, но через полчаса или через час Степан вошел в камеру в довольно возбужденном состоянии. С порога крикнул: «Я этого мерзавца выгнал от себя!» Потом рассказал, что Жуков начал задавать вопросы, выражаясь мягко, – хулиганские, о том, что большевики украли деньги, что большевики заключили союз с турецкими пашами о сдаче города, и требовал подтверждения. Степан заявил, что с такими проходимцами и старыми царскими чиновниками-жандармами он имел достаточную возможность беседовать до революций, а сейчас продолжать беседовать с ними не желает. Считает такого рода суд и следствие комедией и не станет в этой комедии участвовать».

Одиннадцатого сентября, за неполных четыре дня до падения Баку, во всех благонамеренных газетах «Временное положение о военно-полевом суде… Параграф семь: разбирательство дел судом производится при закрытых дверях… Параграф девять: приговор вступает в законную силу немедленно по объявлению его на суде, безотлагательно и, во всяком случае, не позже суток производится в исполнение».

Чуть пониже извещение «Чрезвычайной следственной комиссии»: «Уголовное дело Шаумяна, Петрова, Корганова, Джапаридзе и др. большевистских комиссаров передано военно-полевому суду, и, согласно формулировке обвинения, подсудимые должны подвергнуться смертной казни через расстреляние».

Отлично разработанную программу разнес ураганный огонь турецких осадных орудий. В ночь с пятницы на субботу, с тринадцатого на четырнадцатое сентября, дивизии Нури-Паши начали штурм города. Генерал Денстервиль, его штаб и солдаты – все тут же грузятся на заранее присмотренные и реквизированные пароходы. Уходят в море, на Энзели. За недосугом генерал забывает сказать последнее «прощай» Диктатуре.

Около четырех часов четырнадцатого, в субботу, поток обезумевших бакинцев захлестывает пристани. Беспорядок и сумятица невообразимые. Порт под непрерывным обстрелом. Хранимые если не богом, то вполне достаточным количеством снятых с позиций солдат, диктаторы, лидеры меньшевиков, эсеров, дашнакцаканов усаживаются на суда. Плывут в Петровск. К благодетелю Бичерахову. Он примет, обласкает. Попозже, став «главнокомандующим войск и флота Кавказа», издаст приказ номер 324 о награждении Садовского, Айолло, Саакяна, прочих ревнителей свободы Георгиевскими крестами.

А комиссаров решили забыть в тюрьме. Какая, в сущности, разница, «подвергнутся смертной казни через расстреляние» или их растерзают турки! Даже желательнее!

Нет, сегодня только четырнадцатое, а им умирать в ночь на двадцатое. На бурых песчаных холмах Закаспия. На 207-й версте, между телеграфными столбами 116 и 117. Потом будет суд над убийцами. Увы, не над всеми. Многих англичане увезут. И своих тиг-джонсов, и красноводских кунов, дружкиных.

Будут свидетельские показания и заключения медицинских экспертов.

Свидетель Кузнецов: «По инициативе группы рабочих было решено найти тела расстрелянных 26 бакинских комиссаров и их откопать. Руководителем экспедиции был я. Снарядили специальный поезд и выехали. Остановились между станциями Ахча-Куйма и Перевалом. Разыскивать долго не пришлось. За песчаным огромным бугром сразу показался на поверхности земли череп, а впоследствии были раскопаны и остатки костей. Во второй могиле, на расстоянии 5–6 шагов, нашли кости, черепа не было. Третью могилу нашли случайно. В могиле находились трупы 8 человек. В этой могиле еще не все истлело мясо. Были видны волосы, одежда тоже сохранилась. Помню одежду одного матроса. У некоторых найдены были книги, деньги бакинские.

Четвертую могилу нашли близ железнодорожного полотна. Там находилось 16 товарищей. Трупы все в страшном состоянии. Надо полагать, что убийство этих товарищей происходило всевозможными средствами. Я заключаю это из того, что головы частью были отделены от туловища, частью находились в ногах, сбоку и т. д. Часть черепов была перебита на части и раздроблена… Их не только рубили, а убийство происходило разными средствами. Били чем попало, ибо череп разбить на куски одной шашкой нельзя…»

Все это потом. На другом берегу Каспия. Сегодня суббота, четырнадцатое сентября 1918 года. Снаряды раздирают, разносят город. Пылают пожары. Сотрясают взрывы. В камерах Баиловской тюрьмы отчетливо слышна близкая ружейная и пулеметная стрельба. В час, когда всем кажется, что вырваться, уйти никуда нельзя, Анастас Микоян с группой молодых большевиков – среди них и Сурен, несколько дней назад выпущенный на поруки, – распахивают окованные ворота, железные двери.

На одном из дальних причалов комиссары вместе с толпою беженцев взбегают на борт «Туркмена».

Минут двадцать-тридцать до отплытия. Вся «наша бакинская родня», как когда-то Степан в письме к Ильичу назвал Алешу Джапаридзе, Ваню Фиолетова, Якова Зевина, Мешади Азизбекова, помещается в кают-компании. Молчат. Должно быть, каждый как умеет – «про себя» – прощается с неповторимым городом, с мазутной армией. Со всем, что умещалось в понятие «Баку».

Варо Джапаридзе неожиданно обнимает Алешу, стискивает в объятиях. Тут же отталкивает: «Уйди! Сейчас же уйди с парохода!.. Останься в Баку! Вот тебе адрес человека… Он спрячет тебя! Останься, ну!»

Экспансивный Алеша взрывается: «Что ты говоришь? Чтобы я бросил товарищей?!»

Тишина сдавливает плечи, склоняет головы. Наконец, голос Вани Фиолетова: «Варвара, Алешу в Баку знает каждый мальчишка. Для него не может быть надежной квартиры!»

Со Степаном сыновья. Сурен, считающий себя совсем взрослым, и четырнадцатилетний подросток Левон. Подросток, бог знает как сумевший сквозь кольца окружения, фронты, кордоны доставить в Москву – Ленину – секретнейшее послание главы Бакинской коммуны. Четырнадцатилетний, с обязанностями и правами солдата, гражданина, политического заключенного – тюрьма в Баку, а там впереди – в Закаспии…

Сыновья до конца с отцом. В Баку, на пароходе, в красноводском застенке. Все испытывают.

В цепкой памяти Левона:

«В каюту торопливо входят Петров и Татевос Амиров. Новости тревожные. Капитан парохода, которого всего лишь два часа назад уговорили взять курс на советскую Астрахань, заявил, что он вынужден повернуть и идти либо на Петровск, либо на Красноводск. Этого требует судовой комитет, в котором засели эсеры, не желающие попасть «в руки большевиков». Кроме того, путь до Астрахани дальний, пассажиров на пароходе набралось около тысячи, а топлива, пресной воды и продовольствия в обрез…

Петровск или Красноводск? Было известно, что в Петровске хозяйничает Бичерахов. А о положении в Красноводске не было точных сведений, и поэтому он представлялся меньшим злом…

Поздно вечером 16 сентября показались огни Красноводска. По сигналу из порта пароход «Туркмен» стал на рейде и бросил якорь. Медленно подплывает катер военного начальника порта – «Бугас». По спущенному трапу перебираются туда английские офицеры, дашнакский георгиевский кавалер и кто-то из пароходного начальства. Вскоре последовал приказ: «Туркмену» не трогаться с места до утра, ждать особых распоряжений.

Утро 17 сентября. Вновь появляется «Бугас» и приказывает «Туркмену» следовать за ним. В десяти километрах от города «Туркмен» пришвартовывается к пристани Уфра.

Вся пристань оцеплена войсками. Между цепями прогуливаются три английских офицера: двое – с «Туркмена», третий – полковник Баттин. Они похлопывают стеками по желтым крагам и равнодушно, ни во что не вмешиваясь, наблюдают.

Но на берегу – английский бронепоезд, пушки которого зловеще глядят на нас своими жерлами. За холмом, как мы после узнали, наготове солдаты расквартированного в Красноводске батальона английского Хэмпширского полка с артиллерией, а также туркменская рота. На самой пристани орудует боевая дружина местной организации эсеров.

Отдается приказ – всем пассажирам выйти на пристань. У трапов каждый подвергается обыску.

Наши товарищи решают смешаться с беженцами.

На противоположной стороне пристани стоит пароход «Вятка». У его трапа группа людей начальнического вида. Позже выяснилось, что это были представители ашхабадского англо-эсеровского правительства и местные власти – Кондаков, пристав Алания и другие.

Появляется знакомая фигура в высокой черной папахе, с лихо накрученными усами. Это дашнак Лалаев – георгиевский кавалер с нашего парохода. В сопровождении нескольких эсеров-дружинников он вклинивается в толпу, рыская глазами по сторонам.

Вот Лалаев, как собака-ищейка, учуял добычу. В двух десятках шагов он увидел Степана Шаумяна и устремился к нему со злорадной усмешкой.

Началась настоящая охота…

Забрали и ведут нашего товарища Ивана Малыгина. Я не спускаю с него глаз. Но тут кто-то сзади грубо хватает меня за руку. Оборачиваюсь и вижу сначала дуло направленного на меня кольта, а потом отвратительное, злобное лицо.

– Эй ты! Идем, сволочь, нечего прятаться!..

Минут сорок он таскал меня по пристани, по трюмам и каютам «Туркмена», методически постукивая по голове дулом пистолета и приговаривая:

– Ну, ну, показывай, где твой старший брат! Вот этот? Нет? А во что он одет? Врешь, как это ты не знаешь?!

Раз пять я проходил мимо брата Сурена, чуть не задевал его плечом. Сурен слышал задаваемые мне вопросы и, скрываясь в толпе, издали, одними глазами, подбадривающе улыбался…

Бандит, наконец, устал. Еще раз с досадой он стукнул меня по голове и, махнув рукой, повел на «Вятку».

Большинство наших товарищей уже были здесь. Еще через час «охота» закончилась.

Беженцев загнали обратно на «Туркмен», а «Вятка» со всеми арестованными направилась в Красноводск.

Восемнадцатого сентября написали коллективный протест, требуя прекратить произвол и издевательства, – на всю жизнь запоминает Левон. – Со вчерашнего утра нам не выдавали никакой пищи и вообще поставили нас в условия худшие, чем в прежних, царских тюрьмах. Помещения тесны, отсутствуют постельные принадлежности, умывальники. Держат нас взаперти, на прогулки во двор не пускают…

19-го утром на протесте было начертано: «Объявить заключенным, что тюрьма не для комфорта. Второе, можно просить, но не требовать. Вообще укажите заключенным побольше думать и поменьше писать».

В камеру явился начальник административной службы Яковлев. Бывший нотариус, худой, длинный, с зализанным пробором, в старом мундире с золотыми пуговицами. Он говорил тихим голосом:

– Я тридцать лет верой и правдой прослужил государю и отечеству. Я сам много пострадал от большевиков, но я не роптал…

Все попытки связаться с внешним миром оставались безуспешными, а издевательства все продолжались.

Явился глава красноводского «правительства» эсер Кун. Это тип, которого даже английский генерал Маллесон называл «властным и безжалостным человеком».

Войдя в камеру, он оглядел комиссаров. Кто лежал на голых нарах, кто на полу. Кун выкрикнул:

– Кто тут у вас главковерх?

– Нет у нас главковерхов, – раздалось в ответ.

– Ну тогда кто Шаумян?

– Я Шаумян, – спокойно сказал Степан.

– Встать! Разве вы не знаете, с кем говорите? Я – Кун!

– А я могу и лежа разговаривать, – не меняя позы, ответил Шаумян.

Разъяренный Кун бросился вон из камеры.

…Функции палачей были возложены на ближайшего помощника командующего английскими войсками в Закаспии капитана Реджинальда Тиг-Джонса и главу закаспийского правительства эсера Фунтикова.

Экстренный поезд в составе одного классного и одного арестантского вагона со специально подобранной бригадой вечером девятнадцатого сентября доставил их из Ашхабада в Красноводск. Тиг-Джонс и Фунтиков разработали план расстрела.

Все эти подробности были выяснены много позже.

…В ночь на 20 сентября 1918 года было тихо в камерах. Еще с вечера предупредили, что ночью все будут отправлены. Куда? В Ашхабад, в областную тюрьму, потому что в Красноводске тесно.

Кто-то из бакинцев увидел во дворе груду лопат.

Каждому ясно, что скоро конец, но вслух об этом никто не говорит…

Да, это была страшная ночь, ночь с девятнадцатого на двадцатое сентября.

В неведомую дорогу собрались все. Собрались и ждали.

Идут часы, но никто не нарушает тишины.

Около двух часов ночи все вскочили от шума многочисленных шагов по коридору. Зазвенели ключи, загремел засов, распахнулась дверь. Палачи вошли в камеру.

Кто-то из них по бумажке выкликает фамилии. Выкликает не всех, кто находится в камере.

– Собирайтесь, сейчас мы заберем вас отсюда.

– Почему не всех? А нас, остальных?

– Вас? Остальных? Вас мы завтра выпустим…

Минута прощания. Сохраняя полное спокойствие, прощается отец с Суреном, что-то тихо говорит ему.

Потом он подходит ко мне. Обнимает, ласково улыбается. Я слышу его последние слова:

– Завтра вас выпустят. Постарайтесь скорее пробраться в Астрахань…

И после секунды молчания, обращаясь к обоим сыновьям, он тихо произнес:

– Берегите маму…

Молча, один за другим, твердыми шагами выходят комиссары из камеры. Захлопывается дверь, гремит засов, звенят ключи… Шаги удаляются, замирают».

…Расстрелян 20 сентября 1918 года.

И. Дубинский-Мухадзе. Шаумян.

Изд. 2-е, исправленное. М., «Молодая гвардия». 1968.