Текст книги "Коммунисты"

Автор книги: Сергей Семанов

Соавторы: Владимир Архангельский,Анатолий Сергеев,Илья Дубинский-Мухадзе,Клара Маштакова,Анатолий Толмачев,Станислав Зарницкий,Владимир Александров,Семен Синельников,Арсений Тишков,Федот Бега
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц)

Но как заиграло улыбкой лицо высокого чина, когда из кармана Петровского вынули газету «Социал-демократ» с ленинской статьей. Обнаружили еще кое-какие документы. Некоторых участников совещания и хозяйку квартиры Гаврилову (самого хозяина не было) отправили под конвоем в тюрьму, а депутатов думы отпустили, вернув каждому отобранные личные вещи и депутатские билеты.

Уже светало, когда Петровский и его товарищи покинули злополучный дом. Едва они прошли сотню шагов, как натолкнулись на полицейских, патрулирующих по улице. В боковых переулках также видны были размазанные утренними сумерками силуэты городовых. Перед депутатами прошмыгнул и быстро пошел вперед, в ту сторону, куда шли они, человек в штатском. Потом они заметили таких же молчаливых субъектов позади. Шпики сопровождали их до самого города совершенно открыто. Каждого из депутатов они «любезно» проводили до дверей квартиры. Ясно было, что депутатской «неприкосновенности» положен конец. По-видимому, правительство уже приняло относительно них какое-то решение.

С наступлением утра депутаты собрались вместе, чтобы обсудить, как быть дальше. Решили, во-первых, известить о случившемся все подпольные партийные комитеты; во-вторых, потребовать сегодня же, то есть 5 ноября, от председателя думы Родзянко принять меры против произвола полиции, нарушения ею закона о депутатской неприкосновенности. С этим требованием Петровский как председатель большевистской фракции и отправился к Родзянко. Он вручил тому заявление, подписанное пятью членами фракции. Депутаты-большевики во время перерыва между заседаниями рассказали в кулуарах думы депутатам левых фракций о наглом налете полиции. Некоторые выражали им сочувствие, обещали сказать об этом безобразии с думской трибуны, заявить протест правительству и т. п. Но, конечно, большевики не могли ожидать поддержки от черносотенной думы, которая не простила им ни одного антиправительственного выступления, а тем более голосования против военного бюджета.

В этот день ни Петровскому, ни другим депутатам-большевикам не удалось оповестить о случившемся партийные организации и профсоюзы Петрограда. Наутро они уже были в руках полиции: всех пятерых депутатов взяли прямо из квартир.

Так, насильственно, правительство 5 ноября 1914 года пресекло деятельность рабочих депутатов – Г. И. Петровского, А. Е. Бадаева, М. К. Муранова, Ф. Н. Самойлова, Н. Р. Шагова. Большевистская фракция в думе прекратила свое существование.

Их рассадили по одиночным камерам в доме предварительного заключения на Шпалерной улице.

Ленин, узнав об аресте депутатов-большевиков, был очень встревожен. «Ужасная вещь, – писал он Шляпникову в Стокгольм. – Правительство решило, видимо, мстить РСДР Фракции и не остановится ни перед чем. Надо ждать самого худшего: фальсификации документов, подлогов, подбрасывания «улик», лжесвидетельства, суда с закрытыми дверями и т. д. а т. д….

Во всяком случае работа нашей партии теперь стала во 100 раз труднее. И все же мы ее поведем! «Правда» воспитала тысячи сознательных рабочих, из которых вопреки всем трудностям подберется снова коллектив руководителей – русский ЦК партии».

После заключения депутатов-большевиков в тюрьму правительство какое-то время хранило молчание. Зато реакционные газеты подняли вой, призывая к расправе с рабочими депутатами, изменившими якобы отечеству, предавшими родину и народ русский. Черносотенные журналисты пытались создать так называемое «общественное мнение». А наиболее кровожадные из них открыто требовали для рабочих депутатов виселицы.

Либеральная буржуазная пресса же «благоразумно» отмалчивалась, как будто вообще ничего такого особенного не произошло. В самой думе депутаты различных партий толковали между собой не о том, чтобы защитить как-то престиж думы и права ее членов от произвола властей, а лишь о том, как бы арест рабочих депутатов не вызвал новых волнений на заводах и фабриках.

Полиция, жандармерия и охранка начали массовые аресты в рабочих организациях.

А Николай II, демонстрируя «единение царя с народом», в сопровождении огромной свиты сановников, попов и, понятно, тайной полиции разъезжал в эти дни по петроградским заводам и фабрикам, произнося речи и похваляясь демократическим обращением с рабочим людом.

Но понемногу тревожная весть об аресте депутатов стала проникать в среду рабочих. Однако выступить открыто в их защиту даже закаленные питерские пролетарии не могли. Свирепый военно-политический режим, массовые аресты, патриотический угар среди населения столицы – все это сильно давало себя знать, сковывало по рукам и ногам.

Официальное сообщение об аресте депутатов появилось в газетах только 9 ноября. Им предъявлялось обвинение в «измене отечеству». Эта клевета была встречена разными слоями населения по-разному. Захваченные шовинистическим военным психозом обыватели и отсталые рабочие ругали на чем свет окаянных «германских шпионов» – большевиков и выражали свои верноподданнические чувства царю. Среди же сознательных рабочих вся эта бездарная комедия вызвала чувство горечи и возмущения. Реакционная печать и черносотенцы в думе подняли восторженный вой, хваля твердую государеву руку, которая покарает предателей.

Наконец и трусливые либеральные газеты подали голос. Они похваливали фракцию трудовиков во главе с Керенским и фракцию меньшевиков во главе с Чхеидзе, ставя им в заслугу, что они, эти фракции, презрели свои политические цели во имя родины и голосовали вместе со всей думой за «оборону дорогого каждому русскому отечества», то есть за кредиты на войну.

Уцелевшие от репрессий члены большевистского Петербургского комитета выпустили 11 ноября отпечатанную на гектографе (типография уже была разгромлена) прокламацию с призывом к рабочим ответить на подлый арест их депутатов кратковременной забастовкой.

Листовки, протестующие против полицейской расправы над членами большевистской фракции, появились и в других городах.

На призыв Питерского комитета рабочие нескольких заводов столицы откликнулись однодневными забастовками и митингами. Волнения пролетариата были и в других промышленных городах. Власти сразу же применили к «смутьянам» меры военного наказания: много рабочих, имевших отсрочку по мобилизации как запасники и «ратники», были сняты с льготного учета и отправлены на фронт.

На допрос арестованных депутатов привезли всех вместе, поэтому им удалось переговорить друг с другом и условиться, как держаться на следствии. В один голос они утверждали, что на квартиру Гавриловой собрались, чтобы обсудить некоторые свои депутатские дела – о помощи страховым рабочим кассам, об издании рабочей газеты; что отношение свое к войне они высказали открыто еще раньше, 26 июля, в думе в декларации социал-демократических фракций и т. д.

Муранов вообще отказался что-либо говорить следователю.

Арестованные держались достойно, без тени страха перед жестокими законами военного времени. Лишь один Каменев еще на следствии начал открещиваться от политической линии ЦК партии против империалистической войны. Каменев показал следователю, что он явился на совещание только потому, что был как журналист заинтересован в воссоздании рабочей газеты, в которой сотрудничал раньше, но что касается отобранных у депутатов материалов политического характера, то он, Каменев, не может быть ответственным за них, поскольку их содержание противоречит его политическим убеждениям и взглядам на войну.

Правительство торопило следствие, с тем чтобы поскорее передать дело в военный суд и там за закрытыми дверями покончить раз и навсегда с рабочими депутатами.

Тем временем шовинистический угар в народе постепенно проходил; люди, оглядевшись, стали трезвее смотреть на вещи, с неодобрением поговаривать о войне. Обстановка в России для смертной расправы с депутатами-рабочими складывалась не очень-то подходящая. Русская армия терпела поражения одно за другим, несла большие потери. Эшелоны, набитые ранеными, тянулись в глубь страны нарастающим потоком. Стало плохо с продовольственным снабжением в городах, кряхтели от больших военных поставок крестьяне. Среди населения росло недовольство положением на фронте и внутри страны. А на передовых позициях роптали усталые солдаты, истосковавшиеся по семьям и родному дому. Настроения эти не внушали оптимизма генералам в ставке главного командования.

В кругах либеральной буржуазии началось замешательство. Стали раздаваться голоса с призывом как-нибудь потихоньку, без шума, спустить «депутатское дело» на тормозах, дабы не разжигать страстей среди рабочих и не давать пищи для нежелательных, опасных толков в армии. Родзянко даже отважился направить председателю Совета министров Горемыкину протест против нарушения депутатской неприкосновенности. И это спустя месяц после ареста рабочих депутатов! Кстати, в «протесте» о самом аресте депутатов не было на слова. Ясно, что эта инсценировка понадобилась думе лишь для того, чтобы пустить народу в глаза демократическую пыль, создать видимость недовольства действиями полиции.

Допросы депутатов-большевиков шли своей чередой. Следователь Петроградского окружного суда по важнейшим делам Машкевич тщетно старался выискать такие формальные доказательства, которые бы подтвердили обвинения депутатов в измене родине, как было официально заявлено в правительственном сообщении. Такое обвинение грозило в военное время смертной казнью.

Однако ни добытые при обыске депутатов большевистские газеты и листовки, ни письма рабочих к депутатам, ни личные дневники Петровского и блокнот Муранова, ни показания самих арестованных, отрицавших обвинение в измене родине, – ничто не давало в руки следствия материала, нужного для обоснования смертного приговора.

Голоса протеста против расправы с лучшими представителями российского пролетариата раздавались в стране все чаще и все громче. Петербургский комитет большевиков успел в дни следствия выпустить несколько прокламаций, призывающих рабочих своей сплоченностью и единством показать правительству, что никакие каторжные приговоры не смогут сломить революционное движение в России, не запугают авангард рабочего класса.

Царь не решился казнить рабочих депутатов. По его высочайшему повелению материалы следствия были переданы не в военный суд, как замышлялось, а в суд по гражданским делам. По Петрограду пронеслась невероятная весть: против военного суда над депутатами выступил не кто иной, как его императорское высочество, великий князь Николай Николаевич, дядя Николая II. Сперва никто не хотел верить этому слуху, но вскоре он подтвердился. Как потом выяснилось, великий князь мотивировал свое мнение тем, что казнь депутатов может повлечь волнения не только на заводах, в тылу, но и в армии. «Я не могу поручиться за спокойствие в войсках», – якобы сказал он царю.

Таким образом, силой многих сложившихся в их пользу обстоятельств депутаты были спасены от смертной казни. Следственные материалы передали в особое присутствие Петроградской судебной палаты. После этого арестованным дали возможность посмотреть, прочесть пухлые папки составленного на них судебного «дела». Это было очень кстати, поскольку позволило им еще раз поговорить друг с другом (в тюрьме их держали в одиночных камерах).

Ф. Н. Самойлов писал в своих воспоминаниях: «Во время самого ознакомления с делом мы кое о чем сговорились по части нашего поведения на суде. Так, мы ознакомились с проектом речи Петровского на суде и одобрили его. Причем было решено, что Петровский эту речь прочтет от имени нашей фракции как ее председатель, а остальные депутаты, присоединяясь к Петровскому, добавят каждый от себя, что будет нужно».

Суд над думской большевистской фракцией начался 10 февраля 1915 года. В этот день на многих заводах и фабриках была прекращена работа и объявлена однодневная забастовка.

На процесс были допущены, кроме государственных лиц, лишь жены и родственники подсудимых.

Когда закончилась процедура опроса и проверки подсудимых и свидетелей и после того, как суд отклонил ходатайство защитника подсудимого Каменева о вызове дополнительного свидетеля – Н. И. Иорданского [1]1
  Н. И. Иорданский в это время был меньшевиком-оборонцем, впоследствии он порвал с меньшевиками и вступил в большевистскую партию.


[Закрыть], чтобы тот подтвердил отрицательное отношение Каменева к антивоенной позиции большевиков, суд приступил к оглашению обвинительного акта. В нем говорилось о большой и разносторонней партийно-революционной работе депутатов-большевиков, за что в соответствии со статьей 102 первой части уголовного уложения обвиняемым полагалось до восьми лет каторжных работ. На вопрос председателя, признают ли они себя виновными, Петровский и остальные ответили, что виновными считать себя не могут.

После опроса присяжными обвиняемых слово для объяснения взял Григорий Иванович Петровский как председатель фракции большевиков.

Подсудимые сидели отдельно от публики, за перегородкой, под охраной стражников. На депутатах были арестантские рубахи и штаны.

Пятеро депутатов выглядели спокойными, только бледность щек и темные круги под глазами говорили о большом душевном напряжении и тюремной бессоннице. Петровский, казалось, был свежее, бодрее своих товарищей. Присущее ему, несмотря на горячность натуры, умение брать себя крепко в руки в трудные минуты сохранилось и на суде. Он долго с некоторым беспокойством оглядывал набитый зал, пока не нашел среди множества чужих лиц родное лицо жены. Домна, или Доминика Федотовна, как называли ее многие товарищи Григория Ивановича, сидела в темном платье в кресле неподалеку от скамей для подсудимых. В глазах ее Григорий Иванович приметил волнение, страх, который она пыталась тщетно подавить. Он улыбнулся ей ласково, чуть кивнул головой.

Когда ему дали слово для объяснения и он стал говорить, то больше уже не глядел в ее сторону, а нашел опять ее лицо уже потом, когда сел на место. На бледном лице жены на этот раз он заметил блестящие бороздки слез.

– Господа судьи! – говорил Петровский. – Так как здесь судят фракцию, то я должен сказать несколько слов о ней. Когда нас выбирали рабочие и уполномоченные, то мы пришли в думу под флагом социал-демократии. Когда мы вошли в думу, мы образовали Российскую социал-демократическую фракцию, примыкающую к большевистскому течению в партии…

Петровский рассказывал о деятельности фракции, о том, что она отражала настроения рабочих масс; что фракция помогала рабочим газетам, профсоюзам и культурно-просветительным организациям пролетариата; что фракция примыкала к газете «Правда». Говоря о совещании в Озерках, на квартире Гавриловой, Петровский заявил, что оно было созвано, чтобы узнать от приезжих товарищей о настроениях в рабочей среде – необходимое условие успешной деятельности всякого рабочего депутата в думе. Он сказал, что участников совещания не известили заранее о том, какие вопросы будут обсуждаться; что Каменев действительно был приглашен в связи с предполагаемым изданием новой рабочей газеты; что на совещании намечалось обсудить вопросы об отношении к автономии Польши, о помощи семьям рабочих, ушедших на войну; в конце совещания предстояло обсудить вместе с представителями рабочих из губерний резолюцию из семи пунктов (тезисы Ленина о войне) как мнение ЦК партии большевиков, который руководит рабочим классом, а также думской большевистской фракцией; этого совещание не успело обсудить, так как в квартиру ворвалась полиция.

После Григория Ивановича выступили остальные обвиняемые депутаты, которые присоединились к заявлению Петровского. Только один Каменев опять заявил о своем несогласии с решением ЦК РСДРП об отношении к войне.

Депутатов защищали опытные адвокаты. Эти защитники старались показать большое общественное значение и вместе с тем всю несостоятельность судебного процесса, являющегося, по существу, произволом властей, возможным лишь в России, где демократические свободы и неприкосновенность депутатов парламента (думы) – фикция, обман избирателей.

Прокурор, настаивая на чудовищно абсурдном обвинении рабочих депутатов в «измене родине», демагогически говорил:

– …Мы имеем дело с очень сплоченным сообществом – Российской социал-демократической фракцией… В такой момент, когда государство напрягло все свои силы на борьбу с внешним врагом, когда на границе государства неудержимым потоком льется кровь сынов отечества, подсудимые не захотели отказаться от параграфов своей партийной программы и через головы тех, кто своей кровью защищает пределы отечества, протягивали свою руку врагам родины. Эти люди хотели нанести нашей доблестной армии удар в спину, внести в ее ряды разрушение и дезорганизацию…

Последнее слово Григория Ивановича Петровского, как всегда, было страстным и смелым.

– Рабочие послали нас в думу под знаменем социал-демократов. Когда мы увидели, какая большая ответственность возлагается на нас, как представителей рабочих в думе, и как мало мы подготовлены к этой ответственной работе, мы начали пополнять свои знания изучением всех необходимых нам вопросов. Как представители рабочих, мы не могли не принять участия в жизни рабочих масс и работали в этом направлении как только могли…

Я считаю, что нас обвиняют не потому, что мы действительно в чем-либо виноваты, а потому, что мы всегда резко нападали на несправедливость…

Я знаю, нас судят за то, что мы призвали народ к борьбе за свое освобождение, за свободу, против грабительской кровавой войны, за превращение империалистической войны в гражданскую, за свержение ненавистного помещичье-капиталистического строя, который порождает империалистические войны…

Нас судят за стойкую защиту прав народа. Мы глубоко верим в наш народ и надеемся, что он нас освободит!

Трусливую речь произнес на суде Каменев. Он не должен был выступать, но малодушие толкнуло его испросить у суда слова в свое оправдание. Петровский по этому поводу писал: «…На суде особенно позорно вел себя Каменев (Розенфельд) – этот заядлый враг, предавший партию и интересы революции. Нарушив наше решение о том, что, кроме меня, никто из подсудимых не будет выступать, он на суде отказался от всех принципов большевизма, скатился на позицию меньшевиков-оборонцев, доказывая свою солидарность с социал-шовинистом Иорданским. Ленин заклеймил предательство Каменева на суде…»

На четвертый день процесса суд огласил приговор. Царские судьи не смогли подвести рабочих депутатов под виселицу или каторгу. Депутаты Петровский, Муранов, Шагов, Самойлов, Бадаев, а также Каменев, Яковлев, Воронин и Линде были лишены всех прав и состояния и приговорены к пожизненному поселению в далекие края Сибири…

Осужденных после оглашения приговора отвели в тюрьму. С наступлением весны им предстоял длинный, изнурительный путь по дорогам Сибири в суровый Туруханский край.

Суд над большевистской думской фракцией оказал большое революционизирующее воздействие на широкие массы рабочего класса.

Владимир Ильич Ленин писал, что этот суд впервые дал открытый, в миллионном количестве экземпляров распространенный по России объективный материал в важнейшем, основном, актуальнейшем вопросе – об отношении к войне разных классов российского общества; суд доказал, что передовые представители пролетариата в России не только враждебны шовинизму вообще, но и, в частности, разделяют как раз позицию большевистского печатного органа – газеты «Правда».

Владимир Ильич очень высоко оценил мужественное поведение депутатов-большевиков на суде. «Все сознательные рабочие Россия, – писал Ленин в те дни, – стоят на стороне Российской социал-демократической рабочей фракции в Государственной думе (Петровского, Бадаева, Муранова, Самойлова и Шагова), которые сосланы царизмом в Сибирь за революционную пропаганду против войны и против правительства. Только в такой революционной пропаганде и революционной деятельности, ведущей к возмущению масс, лежит спасение человечества от ужасов современной войны и грядущих войн».

В другой своей статье Ленин опять возвращается к той же мысли, называя славные имена бойцов партии:

«Уже месяцы вожди рабочего класса России томятся в Сибири, но дело их не разрушено, их работа в том же направлении продолжается сознательными рабочими всей России».

Свердлов восхищался Петровским и осуждал малодушие Каменева на суде. В письме к Л. Н. Дилевской Свердлов писал, имея в виду Каменева: «…Надо было совершенно отбросить мысль получить минимальный приговор. Но что за хороший тип Петровский! Прелесть! Удивительная чистота, искренность, преданность своему долгу, делу. Именно таким он и остался у меня в памяти по личным впечатлениям. И рос он прямо-таки на глазах. Письма его обнаруживали этот рост. За него не страшно. Он удержится на высоте…»

В арестантском вагоне, под охраной ссыльных привезли в Красноярск. Здесь в пересыльной тюрьме они ожидали отправки дальше, к месту пожизненного поселения – в село Монастырское Туруханского края. До него было от Красноярска более полутора тысяч верст по единственной дороге, связывающей этот край с миром, – реке Енисею. Ссыльных посадили вместе с охраной на дряхлый колесный пароходишко, и он, лениво шлепая по воде плицами, повез их и далекое изгнание.

Село Монастырское (ныне Туруханск) было административным центром Туруханского края. В нем насчитывалось сорок-пятьдесят домов. В селе было две лавчонки, школа, больница, церковь, полицейское управление с приставом во главе, мировой судья и каторжный острог с несколькими десятками стражников. А окрест, куда ни глянь, – тайга, тайга и тайга. Место на редкость глухое.

Когда пароходик с ссыльными, дошлепав до Монастырского, толкнулся бортом о пристань, ссыльные депутаты с радостным изумлением увидели, как к ним на лодке, махая рукой, ехал не кто иной, как Яков Михайлович Свердлов, их давний знакомый, прекрасный товарищ, член ЦК партии. Уже на берегу после крепких объятий и троекратных поцелуев Петровский с удивлением сказал:

– Мы знали, что вы где-то здесь, но не ожидали, что так близко от нас!

Оказалось, что Свердлов, сосланный в эти края еще раньше, узнал о дне прибытия в Монастырское питерцев и поспешил их встретить. Тут же Яков Михайлович познакомил их с другими ссыльными большевиками – Спандарьяном, Масленниковым, Сергушевым.

– Ну, – смеясь и поблескивая на солнце стеклышками пенсне, сказал приезжим Свердлов, – завершили успешно свой круг работы на пользу революции и рабочего класса, теперь, дорогие гости, пожалуйте в нашу дружную семью!

По дороге к дому, где жил Свердлов, «хозяева» затормошили «гостей» расспросами о Питере и судебном процессе, о новостях в стране и в партии, о том, что написал нового Ленин и как они перенесли утомительнейшую дорогу от Петрограда до Туруханского края, и еще о многом другом.

Вместе с депутатами-думцами прибыли и поселились здесь же Каменев, Яковлев, Воронин и Линде.

Приезд Петровского и других большевиков вызвал волнующий интерес у всех здешних ссыльных социал-демократов – они знали и следили за ходом судебного процесса по газетам. Но хотелось знать о нем и обо всем, что творилось в России вокруг процесса, из уст самих осужденных. Ведь когтистая лапа цензуры выдирала из газетных сообщений (а ссыльные только ими и могли пользоваться) все, что казалось правительству вредным и опасным.

Поэтому Свердлов, Петровский и остальные товарищи решили устроить специальное собрание ссыльных большевиков, на котором обсудить итоги судебного процесса и дать ему свою оценку. Тем более что здесь находились в ссылке несколько членов ЦК. Были посланы письма товарищам, живущим в отдаленных от Монастырского местах, с приглашением приехать и принять участие в собрании.

Спустя несколько дней собрание состоялось на квартире Григория Ивановича Петровского. Собрание, по словам его участницы Клавдии Тимофеевны Свердловой (Новгородцевой), было необычным. В нем участвовали члены ЦК партии – Голощекин, Свердлов, Спандарьяп, Сталин, все депутаты Государственной думы – большевики, член ЦО Каменев, многие ссыльные большевики.

Доклад о процессе сделал Петровский. Большинство товарищей, выступивших на собрании, дали резкую оценку поведению Каменева…

В Монастырском депутаты прожили всего около месяца, а потом местные власти перевели часть их в Енисейск.

В Енисейске Петровский познакомился с группой ссыльных социал-демократов. Среди них были старый финн Томи Персон, Мчеладзе, польские товарищи. С их помощью Петровский организовал партийную работу, конечно подпольно. Он делал политические доклады среди ссыльных, налаживая связи и переписку с рабочими Петрограда и других городов, ссыльные проникали под разными предлогами в казармы, где жили расквартированные в Енисейске солдаты, и вели среди них антивоенную агитацию.

Ф. Н. Самойлов в скупых строчках воспоминаний так рассказывает об этих днях ссылки: «Когда наша фракция была осуждена и отправлена на вечное поселение в Сибирь – сначала в Туруханский край, а потом в Енисейск, Григорий Иванович и там продолжал выполнять свою роль нашего руководителя. Здесь наша фракция продолжала фактически существовать как определенная политическая группа и под председательством Григория Ивановича довольно регулярно собиралась на заседания. Петровский поддерживал всеми силами связи как со ссылкой, так и с «волей» и выступал с докладами на нелегальных собраниях политических ссыльных на разные волновавшие тогда темы…»

Жандармы разузнали о тайных собраниях ссыльных и об антивоенной агитации Петровского среди солдат и тотчас же посадили его в тюрьму. А начальник Енисейского губернского жандармского управления написал в Петроград, в департамент полиции, и просил разрешить перевести Петровского в еще более глухую Якутию «…ввиду, – как доносил жандармский начальник, – доказанной политической неблагонадежности, вредного влияния на население и деятельного участия в революционных проявлениях неблагонадежного элемента».

Согласие из Петрограда было получено, и Петровского в июле 1916 года выслали из Енисейска этапом в Среднеколымск, а остальных четверых депутатов перевели кого в Минусинск, кого в Ачинск.

Изнурительный путь по сибирским таежным дорогам, пересыльные тюрьмы надломили здоровье Петровского. В сентябре он прибыл в Якутск, откуда должен был следовать в Среднеколымск. Но врачи, осмотревшие его, дали заключение, что ссыльный Петровский из-за плохого состояния здоровья не может быть отправлен дальше. Охране пришлось оставить его в Якутске.

Емельян Ярославский помог добиться для Григория Ивановича медицинского осмотра.

В колонию ссыльных в Якутске входил и Серго Орджоникидзе, который попал в Якутию в июне 1916 года, но жил он в селе Покровском, в девяноста верстах от города, и постоянно навещал товарищей.

Так волею судьбы в Якутске образовалась крепкая группа партийцев во главе с опытными руководителями – Г. И. Петровским, Ем. Ярославским, Г. К. Орджоникидзе.

Газета «Искра» еще в 1901 году писала, что послать человека в Якутию – это все равно что закопать живого в могилу. Действительно, такую глухомань трудно было сыскать в ту пору даже в Сибири.

Жизнь ссыльных была трудная, а с началом войны стала еще хуже. Продукты стоили дорого, ничем, кроме физического труда, политическим заключенным заниматься не разрешалось. Но и такую работу найти было нелегко.

Раньше ссыльным товарищам присылали деньги партийные и рабочие организации, но с началом войны, когда эти организации в большинстве были разгромлены или закрыты, материальная помощь из России прекратилась. Приходилось добывать хлеб насущный любыми поделками собственных рук. Но руки не всегда выручали – нередко ссыльные большевики голодали. К этому добавились изменения в административном режиме: он стал жестче – было ограничено право передвижения, усилилась слежка, участились обыски; за самовольные отлучки наказывали острогом.

Петровскому повезло – у него была заводская квалификация: он мог работать одинаково хорошо и слесарем и электриком. Его взял к себе в мастерскую один местный агроном, и Григорий Иванович работал у него, что называется, мастером на все руки.

Иногда приходили письма из Петрограда от жены, которая осталась там с двумя сыновьями-подростками и дочерью. Присылала жена и посылки. Конечно, много послать она не могла, да и не положено это было, но какую-то малость – табачок, кружок-другой колбасы или шерстяные носки – Доминика Федотовна, несмотря на протесты мужа, все-таки отправляла регулярно. Посылки, письма от жены и детей шли долго, целый месяц, а то и два.

В архиве Петровского сохранилось коротенькое письмецо, посланное им из Якутска Ф. Н. Самойлову, жившему на поселении в Минусинске. Это письмо примечательно бытовыми подробностями и той поразительной товарищеской поддержкой, которую оказывали друг другу ссыльные депутаты-большевики.

«Здравствуй, Федор Никитич! Деньги я 29 р. 85 к. получил. Муранов прислал 67 р., Бадаев 47. Лично я деньгами не воспользуюсь, так как у меня заработок есть, а кому и куда разошлю, тогда сообщу. Здесь в Якутске я с 25 ноября (работаю) в качестве слесаря, токаря, был на молотьбе за машиниста при двигателе; пришлось работать при 40–45° мороза, а обычное время в кузне… Холод, дым, пыль буквально создавали каторжные условия, но теперь немного легче…»

Привычка с юношеских лет к физическому труду, заводская смекалка и навыки сослужили Григорию Ивановичу в эту тяжелую пору жизни отличную службу, помогли сохранить бодрость духа и собранность – очень ценные качества в условиях ссылки.

Ссыльные большевики и в сибирской глухомани продолжали как могли партийную и политическую работу в народе – среди ссыльных, среди крестьянской бедноты, ремесленников и солдат.

«Политические», как их здесь называли, не раз выручали обездоленных крестьян и батраков, заступаясь за них перед властями. О них среди якутов и русских крестьян ходила добрая молва.

Они организовали кассу взаимопомощи. Но касса эта играла и другую, конспиративную роль: часто под видом собраний членов кассы устраивались совещания созданной по инициативе Петровского и Ярославского подпольной организации РСДРП.

В организации ссыльных не было единодушия по многим политическим вопросам, в особенности резко расходились мнения об отношении к войне. Большевики были за поражение царского правительства, другая часть социал-демократов стояла на позициях «оборончества»; а несколько меньшевиков поддерживали центристскую линию Троцкого, который, как известно, провозгласил демагогический, фальшивый лозунг: «Ни победы, ни поражения».

Споры по этому важнейшему вопросу не утихали; он же был предметом дискуссий в созданных революционных кружках для молодежи якутской национальности, много времени которым посвящал Григорий Иванович Петровский. Из этих кружков вышли люди, устанавливавшие впоследствии власть Советов на своей родной якутской земле.