Текст книги "Рыцари моря"

Автор книги: Сергей Зайцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Подобрали этих людей, узнав в них и собственную участь, и поразились их виду: жалкие, почти совсем обнаженные, с разбитыми о камни ногами, истощенные до страшной худобы – куда уж было им кого-нибудь резать, поднес бы им кто ложку ко рту… Было их четверо: Илья и Корнил из Поволжья, Авдей из Рязани и Нисфед – смоленский. Сутки отлеживались они в трюме на оленьих шкурах, чашку за чашкой поглощали сваренную для них Хрисанфом уху, а когда ели хлеб, не обронили ни крошки. Ладейка же тем временем подходила к устью реки Печенги. Иван Месяц спросил этих беглых, здесь ли их высадить или, может, на обратном пути, где-нибудь поближе к становищам лопарей. Но беглые взмолились, просили не оставлять их здесь, так как они еще были очень слабы и боялись возвращаться обратно. Они обещали заплатить молодому купцу, если он доставит их в Норвегию; они знали, что на норвежском побережье живет много русских, и среди них они рассчитывали найти спасение от длинной Иоанновой руки. Чем они собирались платить, одному Богу известно. Месяц же сказал, что платы с них никакой не требует, и обещал им помочь. В монастыре выгодно продали соль, в которой он очень нуждался, ибо братия, как и все на Мурмане, занималась рыбным промыслом. Еще побыли на литургии и, приняв святое причастие, снова вышли в море.

Скоро за Печенгой пошла норвежская земля.

Берег здесь был ниже, чем в Лапландии, отлогий, зелен травами и только у самой воды скалист. Кое-где встречались чахлые перелески. Один за другим чередовались заливы и неглубокие фьорды; плаванье шло от мыса к мысу. Было низкое небо, затянутое облаками, и темно-серое угрюмое море. Дул хороший почти попутный ветер.

Время от времени видели на берегу жилье: в одних местах это были знакомые уже саамские коты, в других – низкие бревенчатые дома с кровлями, выложенными дерном. Встретили и русские избы – селения поморов, которых, на удивление, оказалось тут немало. Возле этих селений приметны были церковки с православными крестами. Копейка сказал, что россияне-поморы живут в Норвегии из поколения в поколение, как на родине: и рождаются здесь, и женятся, и хоронят умерших. Кормятся преимущественно от меновой торговли. Привозят норвежцам хлеб, соль, лес, а увозят отсюда рыбу. И все остаются довольны; понимают, что друг другу нужны. Многие даже роднятся: норвежцам нравятся русские девушки, а россияне сватаются к норвежкам. Разница в вере не останавливает их: когда в сердце поселяется любовь, то и вера, и надежды подчиняются ей.

В одном из таких поселений и высадили тех четверых беглых. И сами жили в большой гостевой избе три дня. Поморы – люди гостеприимные и щедрые. И все у них широко: и душа широка, и дело поставлено широко, и стол широкий хлебосолен, и на широких лавках много помещается гостей. Тем более, что кормчего Копейку и брата его Кемлянина, строгановского купца, знали в Норвегии от Варангер-фьорда до самого Тромсё.

Здесь необходимо сказать, что если до сих пор Иван Месяц и его спутники бежали, как бежалось и куда бежалось, и не знали совершенно точно, как распорядиться собой, иными словами – жили одним днем, не представляя четко своего дня завтрашнего, быть может, ожидая смутно наития c небес или какого-либо события, могущего направить их усилия в определенное русло, – то на четвертый день пребывания в поморском сече такое направляющее событие произошло и прояснило их видение на день-другой вперед.

Поморы и их гости сидели в избе за трапезой – сидели с самого утра и вели бесконечные разговоры о том о сем: о соседях-норвежцах, о ловле семги в реках, о морских промыслах, о приметах и праздниках. Не обошли вниманием и государственные дела. Говорили, что мирный договор со Швецией не обеспечил порядка на морях; и торили, что шведское судно встретишь и сразу не разогреть – не то разбойник перед тобой, не то купец. И ждешь от такой встречи самого худшего. Жаловались поморы: пушек не достать. Были у них маленькие пушчонки-пищалки, да проку от них видели немного – разве что птиц могли распугать или оглушить рыбу. Шведского же разбойника таким пугалом не взять!… Говорили поморы, xто живут они здесь на отшибе, и помощи им ждать неоткуда. Только на свои силы и приходится рассчитывать.

Сами же друг у друга и спрашивали:

– А другие кто-нибудь – на Мурмане, скажем, – имеют ли государеву помощь?..

Сходились на том, что не имеют помощи люди ни ми Мурмане, ни даже на Онеге или Двине. А только одним как будто занят государь: неколебимостью собственной власти – измены повсюду выискивает и множит ссыльных. Что люди сами для себя не сделают, того им никто не предложит. Одно время уповали на Аникея Строганова, но тот все больше подавался на восток – там проще было взять, и там он сам себе был в ответе. В Поморье Строганов – опричник царский, в Сибири же – сам царь… На нового митрополита тоже было надеялись, – что возымеет влияние на государя, сделает народу облегчение. Но не могуч оказался Филипп: проповеди говорил людям хорошие, поверили ему, понадеялись на изменения к лучшему, а вот повести за собой – никуда не повел, и у многих оттого пропала вера, другие же подумали – может, связан Филипп по рукам и ногам, одно только и осталось ему, что говорить красивые речи. Не раз уже слышали, что гневался на митрополита, не доволен был государь… Встречались и такие, которые говорили: «Терпите, терпите! Много врагов у царства, потому и грозен царь. Если хотите, чтобы жило царство, – терпите!» А поморы по-своему понимали – если нет житья человеку, на что ему Иоанново царство, на что терпеж?.. «Родина, – возражали другие, – страдание за нее – святое дело!…» Спорили. Любили отечество. Пострадать за него с пользой – кто же откажется! Однако прижилось на Руси иное страдание – бессмысленное и потому особенно тяжкое, страдание от неразумия и порока.

– От государя страдание, – говорили поморы. – Порочен он.

– И от бояр, кои неразумны!

– Разумных нет уж. Очень старался Малюта… Верно! Инок Хрисанф прогудел басом:

– Что ни монастырь – то тюрьма. Узников больше, чем самой братии. А сколько на Руси монастырей!

Возвысил голос кто-то из поморов:

– Кто нас слышит? Что попусту говорить? Месяц поддержал этого человека:

– Судят мыши кота, спрятавшись от него за печкой…

Здесь осеклись, удивились поморы:

– Не поймем тебя, сын боярский. Ты, вроде, страдал… а сейчас за царя говоришь…

Покачали поморы головами:

– Обижаешь нас, говоря про печь. Мы далеко ходим.

Месяц сказал им:

– Досточтимый Сильвестр – знаете его, – далеко не ходил, в Соловках сидел год за годом, а для всей России наставником был. Государя чтил, не поругивал, как мы, хотя претерпел от него больше нашего; и говорил – от Бога государь. В вере был тверд, не искал ее у митрополита; и не искал светильника вблизи митрополита – сам был светел. Так и мы должны!… Отечество он славил и предрекал, что Россия спасет мир. И был страшен Иоанну Сильвестр. Не мышь! А мы?..

– Что же ты хочешь?

– Дела хочу, а не перебранки.

– Есть хорошее дело, – предложили поморы. – Рыбу, как и мы, лови, зверя промышляй. Верное дело, вечное!

– Вот оно и неразумие ваше. Вот ваша печь…

– Не поймем тебя, боярский сын, – опять удивились поморы. – Не сидим мы на печи…

Долог или короток вышел бы сей разговор за трапезой – неизвестно, но уж сколько времени было отпущено на него свыше, столько и прошло… Внезапно содрогнулась земля, и раздался оглушительный грохот. Все, кто сидел в гостевой избе за столом, попадали с лавок. ()дин из углов избы, ближний к морю, вздыбился и развалился – переломились, будто малые тычинки, замковые концы бревен. Вся изба перекосилась, с потолка посыпались древесная труха, комки сухой земли и опилки. От едкого дыма люди закашляли; глаза их слезились.

– Наружу! Наружу!… – крикнул кто-то. – Не то сгорим!…

Никто не понимал, что произошло – землетрясение ли, удар молнии или уж пришел конец света… Теперь не думали об этом, ибо страх объял всех и сковал все мысли. Раздавливая опрокинутые блюда и кружки, люди бросились к выходу. Однако не могли выбить заклинившую дверь: и давили в нее гурьбой, и ударяли плечами, ногами. Кричали. В сумраке и дыму отыскали на ощупь топор. Кашляли, задыхались. Ругались и охали. Наконец разбили дверь. Вывалились наружу…

Едва отдышались и протерли глаза, как один из поморов указал на залив:

– Смотрите-ка! Легок швед на помине!…

Большое трехмачтовое судно совершало в виду поселка разворот. Гладкий след за кормой показывал его путь. Звучали отрывистые команды на борту, люди исполняли их бегом, громко топая при этом сапогами по палубе. Быстро поставили прямой парус и закрепили его. Забирая ветер, парус раздулся. Судно набирало ход. Звучали новые команды. По левому борту открылись порты, в темноте их сверкнули начищенной медью семь пушек.

– Прячься, россияне! – крикнули поморы. – Сейчас вторым бортом вломит!…

Залегли кто где успел: за бугром, за камнем, за банькой… Пушки громыхнули залпом. Взрыли землю и разорвались ядра, смертельным вихрем пронеслась над берегом картечь. Но сжалился Господь, никого не задело. Только нагнало страха. Поморские бабы, похватав детвору, причитая и голося, кинулись прочь из поселка – подальше от берега, в тундру.

Когда подняли головы и выглянули из-за укрытий, увидели две весельные лодки, отделившиеся от корабля. Они были полны людей. А корабль приступил к новому развороту.

– Теперь держись, народ! – заволновались поморы. – Драться будем… Эй, кого не привалило! Неси что есть…

Принесли из домов топоры, багры, колья. Одиноко бухнула с мыса поморская пушчонка. Но не причинила шведам вреда. Михаил и Фома, вспомнив про пищали, разыскали их в развалинах гостевой избы и сделали по выстрелу. Братья оказались хорошими стрелками. Все видели два попадания. На лодках поднялись вой и ругань. Шведы ответили дружной ружейной стрельбой. Двое поморов упали замертво. Один из беглых схватился за бедро; из-под пальцев его струйкой ударила кровь… С корабля больше не было выстрелов – должно быть, не успели зарядить пушки. А лодки приближались. Поблескивали на солнце мокрые лопасти весел и обнаженные клинки.

Иван Месяц поднял с земли топор, сказал Хрисанфу, стоявшему рядом:

– Не время молиться. Готовься к рукопашной, брат.

Инок кивнул, продолжая шептать слова молитвы. Также с молитвой он подошел к одной из разбитых изб и выдернул из дымящейся кучи обломков толстую стропилину. Перехватив ее посередине, Хрисанф стал в ожидании возле Месяца.

И все остальные приготовились к схватке.

Тем временем лодки замедлили ход, а потом и вовсе остановились. Неровным строем поднялись над ними весла. Люди в лодках переговаривались между собой, решали, как быть дальше, – очевидно, они не ожидали встретить на берегу такое множество россиян-поморов, надеялись, что россияне или разбегутся в ужасе, или многие погибнут под обстрелом. Шведский купец не искал смерти своим людям или бранной славы себе, а искал он одной только добычи и потому не решился напасть. Люди его посвистели с лодок, покричали, угрожающе помахали кулаками и вернулись к кораблю. И скоро шведское судно, не сделав больше ни одного выстрела, покинуло залив.

Тогда поморы оглядели свое поселение и обнаружили немалые разрушения в нем. Из двенадцати домов три уже были непригодны для жилья, еще пять – нуждались в починке; пострадали от разрывов и картечи многие сараи, сети, веревочные ярусы, жердяные настилы для сушки рыбы. Также сгорели несколько лодок вместе с мостками, а ладейка Кемлянина после прямого попадания ядра плавала полузатопленная у самого берега. Волны вокруг ладейки были сплошь покрыты крупными и мелкими обломками древесины.

Осмотрев судно, Копейка сказал:

– Здесь больше дыры, чем осталось ладейки. И если бы это был мой выстрел, я б очень им гордился!

– Посмотреть бы на этого умелого стрелка… – выразил желание Месяц.

Копейка развел руками:

– Ищи их теперь! Океан велик…

Всем было очевидно, что ладейку уж больше не поднять и не починить.

Поморы осмотрели убитых и накрыли их тела мешковиной. Послали за женщинами. Те плакали над трупами до утра, другие горевали у разрушенных изб.

Очень были злы рыбаки. Со злостью же они били кирками трудную, полную камня землю погоста. Так отрыли две неглубокие могилы.

Никто не спал в эту ночь. Сидели у своих разбитых лодок, слушали причитавших в поселке женщин, поминали тех двоих погибших – какие ловкие они были рыбаки, какие разумные имели головы, как удачно складывалась до сих пор их жизнь: родили детей, подумывали о внуках… как были честны эти люди в поступках и, должно быть, потому немногословны в молитвах – скромны в просьбах к Вседержителю…

Затем разговор сам собой зашел о разбойниках под шведским флагом. Все местные жители уже заметили, что с каждым годом морской разбой рос. Припоминали рыбаки одно судно, другое, третье… С виду, говорили, купец купцом; разве узнаешь, что у него на уме; выходит, нужно всех бояться. И в других местах такого «купца» никто не поймает, поскольку там не известно, каким путем он добыл свой товар; так, в северных водах он из пушек палит, запускает руки в чужие трюмы, а потом где-нибудь у шведских берегов торгует себе награбленным и делает благочинное лицо… И этот корабль, что обстрелял поселок, поморы уже знали, ибо был он приметный – с белой полосой на черном корпусе. Доводилось встречаться с ним в море и в прошлом году, и в позапрошлом. Но их не трогал. Норвежцы было жаловались, что отнимает швед улов. Также русские поморы из Варангер-фьорда говорили, что появились в море бесчестные. А еще ходила по побережью молва, будто шведы стерегут в этих местах богатые английские суда. Купцы из Англии уже лет двенадцать, как торговали с Россией через Беломорье, через Двину, торговали с огромной выгодой для себя – свободно и беспошлинно. И даже имели свой торговый дом в Москве. Иоанн, государь московский, православный, намеревался одно время жениться на английской королеве Елизавете и потому к английским купцам относился с особенным вниманием и делал им ощутимые поблажки. Англичане же имели свой расчет: мало того, что торговля с Россией была им изрядно выгодна, но и путь через Россию, через Казань и Астрахань, через Каспий – был самым коротким путем в Иран и Индию, и этот путь английские купцы мечтали освоить первыми. Они привозили в Россию оружие, порох, свинец, сукна, увозили воск, пеньку, меха, превосходные русские канаты. Торговля шла бойко и радовала всех, кроме явных и скрытых врагов Москвы. Шведская корона отбросила учтивость; шведские купцы, почуяв настроение короля, занялись каперством и получили на то высочайшее разрешение, подкрепленное письменными свидетельствами. Английские торговые корабли стали подвергаться нападениям и были бы для разбойников легкой добычей, если бы не имели прекрасного вооружения и если бы не знали, как давать отпор… Иногда у мыса Нордкап появлялись и датские суда. Датчане в то время вели против Швеции войну и желали, чтобы влияние датское распространялось на все торговые пути в Россию – как в Восточном море, так и вдоль норвежских берегов… Каждый год поморы рассказывали друг другу, что слышали доносившуюся с моря пальбу. А к берегу потом прибивались волнами обломки кораблей и распухшие, обезображенные рыбами трупы. Чьи – неизвестно. И после тех боев ничего не менялось: английские купцы продолжали торговать, датские власти – расширять влияние, а шведские суда – разбойничать… Однако поморы никак не могли припомнить такого, чтоб кто-либо нападал на их селения. Может, было когда-то, – но очень давно.

Иван Месяц переспрашивал поморов о каперах. Те рассказывали с прибавлением новых подробностей, а после любопытствовали:

– Зачем тебе?

– Слышал уже, – отвечал уклончиво Месяц.

Глава 7

Две недели жили с поморами. Помогли им поставить избы и подлатать лодки. Вместе с ними же добывали рыбу. Подружились с норвежцами и россиянами из других поселений. И несколько раз ходили к ним в гости. Разные там вели разговоры, но Месяц все разговоры сводил к одному – к шведскому кораблю, известному многим здесь на побережье, к кораблю с черным корпусом и белой полосой. Норвежцы и россияне говорили, что корабль этот – трехмачтовый когг – обыкновенный торговый корабль, каких много и в Норвежском море, и в Восточном, но хорошо вооруженный и приспособленный под разбой. И владелец когга, должно полагать, был человек удачливый и нисколько не суеверный, не боящийся ни грозных морских пучин, ни кого-нибудь из врагов, ни самого Сатану – иначе не отважился бы он дразнить судьбу, открыто называя свое судно именем «Опулентус», что в переводе с латинского языка означает – «богатый». Впервые он появился в здешних водах лет пять назад и с тех пор приходил каждый год – от мая до августа местные жители встречали его в разных местах. А к осени «Опулентус» брал курс на юг. Поморы говорили, что черно-белый шведский когг отнял груз у трех английских кораблей – это самое малое, – причем два из них потопил. Поморы уверяли, что их слова чистая правда, ибо собственными глазами видели останки этих кораблей, и в море, и на берегу, и запомнили их названия – «Салли», двухмачтовый пинк, и «Елизавета Тюдор», большое трехмачтовое судно, лакомый кусок для разбойника и ощутимая потеря для Московской торговой компании. Англичане пробовали было отомстить, устраивали на «Опулентуса» охоту. Но это ни к чему не привело. На когге был прекрасный штурман, который знал северные воды, как собственный карман. В каждом фьорде «Опулентус» чувствовал себя будто дома, за каждой отмелью, подводной скалой он мог укрыться, словно за стенами неприступной крепости…

Среди норвежских рыбаков был один молодой парень по имени Андрее – Андрее из поселка Вардё, что на северной оконечности Варангер-фьорда. Он рассказал, что два года назад ездил зимовать к родне в Тронхейм и слышал там кое-что про «Опулентус», а именно: немного севернее входа в Тронхейм-фьорд шведский когг наткнулся на троих датчан и вздумал их взять; но датчане, хоть и мало имели снаряда, оказались крепкими орешками и дали шведу достойный отпор, и так его потрепали, что он едва дотянул до пролива Скагеррак. А уж какой он был тогда красавец, о том до сих пор говорит весь юг Норвегии. К Тронхейму же он теперь и близко не подходит.

Скоро от поселка к поселку пошла новая молва о том, что возле мыса Нордкап посреди ночи была перестрелка. Пора светлых северных ночей к тому времени закончилась – ночь была короткой, но уже темной. И в этой темноте оказались видны с берега желтоватые сполохи от пушечных выстрелов. И слышались отдаленные громоподобные раскаты. Вначале поморы думали – гроза. Но после бурные воды прилива принесли к берегам деревянные обломки с обрывками парусов, пустые пороховые бочки, несколько весел и опрокинутую шлюпку с черным днищем и белой полосой на бортах.

Вскоре затем настал такой день, когда норвежец Андрее прибежал к поморам-россиянам и сказал Месяцу, что «Опулентус» стоит в одном безлюдном заливе в нескольких милях от норвежского поселка и латает пробоины в бортах, а оснащение чинит на берегу. Андрее был в радостном возбуждении и говорил, что пришло наконец время, когда шведского капера можно запросто привлечь к ответу – и за обстрел поселения, и за грабеж рыбаков на море. Теперь не отвертится, ибо паруса его лежат на берегу. И людей с ним не много – человек до двадцати…

Однако не всех порадовала весть, принесенная норвежцем. У многих поморов злость уже перегорела, а без злости они и мыслили по-иному; в спокойствии духа не рвались в драку, а подсчитывали: двоих человек потеряли с этой стороны, двоих же с той – как будто квиты… Сверх того крови искать – брать грех на душу. Да еще неизвестно кто кого; там, на когге, жизнь свою даром не отдадут – купец цену спросит; а здесь по лавкам малые дети сидят и смотрят на руки твои – что им дашь! Не было боязни. Не прижимала рыбаков нужда, пот и не рвались они,

Сразу вызвались за Месяцем идти Михаил и Фома, тверские братья, – горячие имели головы; в достатке выросли, в неволе закалились, научились ненавидеть, сидя в железе; любили оружие, любили порох – пороховой дым им был как благоухающий фимиам. Не могли братья упустить случая пострелять. Также Самсон Берета поднялся. Себе на уме был этот человек, однако ум не мешал ему до сих пор следовать за Месяцем. Копейка и Хрисанф… те давно про себя решили: назад невернешься, на месте не усидишь, а смерть еще как будто не близка, и рядом с Месяцем будто путь виднее… Четверо Кольских беглых уже не были такими жалкими, как две недели назад, – окрепли, в глазах появилась уверенность; позади себя они оставляли то же, что и остальные, – мертвую собачью голову с оскаленной пастью и метущую метлу – это теперь называлось отчизной. Кольские беглые сказали Месяцу:

– Мы – что руки и ноги, всяк сам по себе. Ты же, сын боярский, будь нам головой.

Также Андрее пошел. Делом рыбацким он не тяготился, однако и не горел в нем; был один, как перст, сердце имел беспокойное, нрав добрый, душу открытую; еще он был честен, жизнерадостен, словоохотлив, не бежал от самой черной работы; и искал себе Андрее дороги, и нашел начало ее возле Месяца.

Вот как они взяли каперский корабль…

Сначала обождали дня два, пока шведы не закончили свои работы. А когда увидели, что команда уже подняла на борт паруса и принялась переносить с берега грузы, приступили к задуманному… Подослали к «Опулентусу» Андреса и Копейку. Каперы, увидев с судна подошедших к ним двоих человек, ничего не заподозрили и оставались спокойны. Они со всех сторон обступили незваных гостей и посмеялись – что может быть общего у великана и карлика?.. Андрее и Копейка вели себя смирно, на насмешки не обижались, более того – дали шведам посмеяться вволю, а потом сказали, что общее дело привело их сюда, и что они хотели бы переговорить с хозяином судна. Шведы ответили, что хозяин их, славный шкипер Даниель Хольм, теперь спит и что придется гостям удовлетвориться разговором с ними – людьми простого звания. При этом Андреса повалили на землю ударом в переносицу, а Копейку слегка задели по затылку, и он оттого сам упал.

– Хорошо, – сказал Андрее. – Будем говорить с вами. И Копейка согласился:

– Так ли уж важно, кто будет платить – славный шкипер Даниель Хольм или люди простого звания!…

Здесь шведы полюбопытствовали, за что же им предстоит заплатить; причем любопытство их было на грани негодования, и они так спешили услышать ответ на свой вопрос, что сами поставили на ноги и Андреса, и Копейку. Однако Андрее вместо ответа сам задал вопрос: высока ли в цене хорошая весть? Каперы пообещали ему заплатить, не скупясь, и в качестве задатка крепко ткнули его кулаком в бок.

Тогда Андрее и Копейка рассказали шведам о некоем английском судне, причалившем к берегу в соседнем заливе день-два назад. И заверили, что до этого места напрямик, через перешеек, через скалы, будет не более трех миль. Еще они сказали, что судно то в ужасном состоянии, и просто поразительно, как оно вообще дотянуло до берега; англичане уже приступили к его починке – работают споро, далеко слышна английская речь.

Весьма по душе пришлись шведам эти слова. Как раз в тот момент, когда каперы решали между собой, звать им хозяина на берег или обождать, купец Даниель Хольм сам вышел на палубу. Увидев, что команда его стоит без дела на берегу и чешет языки, он спросил с недовольством, по какой причине устроено сборище. Андреса и Копейку заставили повторить сказанное ими слово в слово. А потом, осененные догадкой, шведы обратились к Хольму с вопросом:

– Не может ли так быть, что судно это – «Коралл Британии»?

И еще сказали следующее:– Вспомните, господин Хольм: был туман, и мы почти не видели, куда попадали. Вы всё винили нас, что мы плохие стрелки, вы всё злились, что мы упустили «Коралл». Но вот он сам идет к нам в руки; и взять его не составит труда.

Господин Хольм согласился с командой – они иногда умеют метко стрелять. Что же касалось «Коралла Британии», то он не спешил бы верить в этом деле на слово, ибо очень уж сомнительны люди, принесшие им радостные вести. Господин Хольм сказал, что до сих пор никому не доверялся, и дело его от этого только процветает. Однако, пораздумав немного, он распорядился так, чтобы и добыча, если она существует, не ушла, и чтобы самому в случае чего не остаться в дураках: десятерых отправил в указанный залив – с ружьями и мечами, для проверки, в лучшем случае – для захвата британского судна. Сказал, что одного десятка для этого вполне достаточно. Второму же десятку он приказал продолжать погрузку корабля и больше не терять времени на разговоры:

– А этих двоих норвежских болванов заприте пока в душегубку. Они будут заложниками правды. Клянусь, мы повесим их, если их слова окажутся ложью.

Андреса и Копейку заперли в темной тесной каморке рядом с трюмом. Сидя в ней, они хорошо слышали, как за переборкой шведы укладывали мешки и тюки с грузом. Господин Хольм сам спустился в трюм и управлял там работами…

Тем временем россияне, прячась за прибрежными холмами и за камнями, постарались подойти как можно ближе к «Опулентусу» и с внезапностью, делающей их замыслу честь, накинулись на тех пятерых шведов, которые работали на берегу. Одного из них поразили насмерть, четверых загнали в воду, а потом вслед за Месяцем взбежали на когт и втащили за собой сходни. Все было проделано так быстро, что люди на судне только и успели – поднять крик. И стояли перед россиянами безоружные, растерянные, испуганные. Всех согнали с палубы в трюм – там оказалось вместе с купцом пять человек.

Господин Хольм, бледный от злобы, спросил россиян, кто они такие и что должна означать их выходка. Месяц ответил ему, что отныне они владельцы сего корабля, и это означает лишь то, что «Опулентуса» больше не существует. Однако Даниель Хольм никак не хотел соглашаться с подобным оборотом дел и сказал, что корабль его как был, так и есть; тут купец даже притопнул – вот он, дескать, мой корабль!… Но его уже не слушали. И тогда господин Хольм разразился отчаянной бранью; проклятья и угрозы неслись из глубины трюма нескончаемым потоком – и продолжалось это в течение получаса. Немного поостыв и увидя, что брань его не возымела действия, Хольм попробовал пойти путем убеждения: он сказал Месяцу, что разглядел в нем и в его людях россиян, а россияне – да будет вам известно! – народ сухопутный. Так положено Богом: издревле россияне не имели моря, издревле и не знают его. Море же – это целая наука: приливы и отливы, ветры, течения, острова, мели, фьорды, шхеры – вы погибнете, россияне, не понимая в этом, не зная компаса, не зная звезд, не умея управляться с судном. Одумайтесь, россияне, пока не поздно, и поладим, звеня серебром. Да и не уйдете далеко, ибо Норвежское море полно шведских кораблей и на каждом из них хорошо знают шкипера Хольма:

– Слышишь ты, отчаянная голова!… – орал из трюма Хольм. – Сесть на корабль – это не то же, что взобраться на дерево. Из всех дорог к погибели ты выбрал самую короткую…

Тем временем россияне разыскали и выпустили из-под замка Андреса и Копейку. Затем они завершили погрузку корабля, опустив в его трюм несколько бочек с китовым жиром и тюки с мехами; в тех мехах купец Верета и помор Копейка сразу признали великолепный строгановский товар. Четверых же матросов из команды когга, что оставались на берегу, уже давно не было видно, – должно быть, они бежали к соседнему заливу за теми своими сотоварищами, которые не более часа назад отправились на поиски несуществующего судна.

Видя серьезные приготовления россиян, купец Хольм опять перешел на язык брани, потом вдруг переменил тон и предложил Месяцу выручку за треть товара. Хольм сказал, что это необыкновенно большая пошлина, что с него еще никто не взимал такую. Однако Месяц отошел от края люка и некоторое время был вне видимости шведского купца. Вместо Месяца в светлом квадрате люка возник Копейка и сказал людям в трюме размещать груз разумно, чтобы он не бродил от борта к борту во время качки…

– Ну, хорошо! Эй, россиянин, где ты!… – крикнул Хольм, зная, что Месяц слышит его. – Я возьму тебя в пай. А остальных определю в абордажную команду. Все равно у меня недобор в людях… Подумай, россиянин: вы действительно не знаете моря! Безумцы! Вы потонете без меня в первый же шторм. Гроша ломаного не дам за вас!…

Здесь на палубу поднялись Хрисанф, Андрее и Верета. И они привели с собой человека с рыжими волосами и широким бледным лицом, и сказали, что человек этот спал в кубрике и до сих пор как будто не подозревает о происшедших на судне переменах. Однако оказалось, что сей рыжеволосый имел очень цепкий взгляд, чуткое ухо и хороший быстрый ум. Он сказал, что, лежа в кубрике, слышал все, происходящее наверху и произнесенное возле трюма, и без особых колебаний решил, чью сторону ему принять. Оставался же в бездействии он только потому, что опасался наделать шума своим неожиданным появлением. После этих объяснений он назвался. Это был Тойво Линнеус, штурман, по рождению финн, по вероисповеданию лютеранин. Имя Тойво дано ему было матерью; шведское прозвище Линнеус записали ему при крещении в протестантской церкви и с тех пор обязывали его говорить по-шведски и в общении с Богом, и в общении с братьями-финнами. Но он неплохо говорил и по-норвежски, и по-датски. Купец Хольм сказал Линнеусу:

– Ты скотина, Тойво! Едва только перенесли миску в другой хлев, как ты потянулся вслед за миской. Ты предал меня. А я между тем хорошо платил тебе…

– Ты не платил, а подставлял миску, – ответил Линнеус. – Вся команда для тебя были скоты. Мне не дадут солгать те, кто стоит возле тебя в трюме. Но я – штурман! Мое дело – море. Кем я стану на берегу возле твоей миски? А на корабле ты уже не хозяин – это правда.

И те четверо, что были в трюме вместе с Хольмом, также перестали видеть в нем хозяина, они сказали:

– Хватит торговаться, купец! Работай…

После этого Даниель Хольм не произнес ни слова. Он крепко сжал зубы и работал в трюме наравне со всеми. Те, кто прежде были ему слугами, отвернулись от него, поскольку судьба отняла у него корабль власти. По судьба не отняла его сил; а Хольм был сильный человек – из тех, кого поражения не ломают, из тех, кто вслед за поражением ищет победы.

Когда в трюме все грузы были уложены, шведов высадили на берег. Подняли якорь. Хрисанф, Андрее, Михаил и Фома, а с ними и штурман Линнеус занялись парусами. Копейка стал к рулю. Под слабым ветром когг тихонько сдвинулся с места и пошел вдоль берегазалива. Волны заплескались у бортов, закружили в кильватере птицы.