Текст книги "Любовник Большой Медведицы"

Автор книги: Сергей Песецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

10

Зашел вместе с Фелей в большие сени.

– Фонарик есть? – спросила меня.

– Есть.

Только сейчас заметил – она пьяная. Покачивалась, ступала неуверенно. Нащупала дверь в кладовку, открыла. Я посветил фонарем. Послышался полошливый женский вскрик. На полу лежали хлопец с дивчиной. Та прикрыла ладонями лицо, чтоб не узнали. Хлопец встал на колени. Феля ухватила меня за руку и потянула прочь.

– Гаси фонарик! Пошли!

Вышли на подворок. У стены тискалась еще одна пара. Завидев нас, оторвались друг от дружки и поспешно скрылись в темноте.

Послышался тихий смех Фели. Очень тихий – я даже и не понял, показалось мне или вправду слышу. Хотел посветить ей в лицо, но не посмел. А от смеха того случилось со мной странное. В теле загорячело, а колени будто обмякли. Она дотронулась до моей руки, и я услышал нервный, натянутый шепоток:

– Ты иди в кладовку… Ведро возьми, фонарь. И иди…

– Так они ж там!

Она прыснула смехом.

– Дурачок… иди!

В кладовке уже никого не было. Нашел в ней большое цинковое ведро и фонарь. Взял, вышел на подворье.

– Готово?

– Готово.

– Ну, пошли.

Шла быстро. Вышли мы в огород за домом к обсыпанной землею покатой крыше погреба. Феля отомкнула дверцу и, низко нагнувшись, вошла внутрь. Я зашел следом. Очутились мы в полной темноте. Уже и не понимая, что делаю, схватил ее, прижал к себе крепко. Она молчала. Через минуту только шепнула:

– Ну, пусти!

Я пустил. Она зажгла фонарь, отомкнула дверцу погреба. Повернула ко мне бледное лицо и сказала странно, голосом, которого я никогда от нее не слышал:

– Лезь туда! Фонарь держи.

Я слез по перекладинам почти отвесной лестницы. Поставил фонарь наземь.

– Держи! – крикнула сверху.

Кинула мне ведро и начала спускаться. В погребе пахло плесенью. Свет фонаря терялся в углах.

Я смотрел вверх, на спускающуюся по лестнице девушку. Видел ее смуглые ноги. Феля одной рукой приподняла подол… и выше, чем нужно для свободы движений.

Когда была на предпоследней перекладине, я подхватил ее на руки, осматривая погреб. Увидел большой перевернутый ящик. Усадил на него Фелю, начал целовать лицо, губы, шею. Глядел на нее. Она закрыла глаза. Начал расстегивать платье. Она не мешала.

Я глазам своим не верил. Такая она красивая… и ведь та самая, неприступная, холодная Феля. Веки опустила, лицо еще бледней, чем раньше… Закусила губу… И вдруг, в самый что ни есть последний момент сказала совершенно спокойно:

– Пусти-ка! Хватит этого.

Меня будто по голове ударили. Я захотел силой взять. А она крикнула, и в голосе ее были только омерзение и гадливость:

– Пусти, дурак! Просить тебя надо? Закричу сейчас… Ну, пошел вон!

Я отскочил, дрожа всем телом. А она, не торопясь, не обращая на меня внимания, поправила платье, застегнулась. Осмотрела себя внимательно, затем подошла к стоящей в углу бочке. Начала класть из нее огурцы, спокойно отсчитывая: «Один, два, три, четыре…»

Меня это больше всего взбесило. В ярости смотрел на ее легкие, грациозные движения.

– Двадцать два, двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять…

Огурцы летели в ведро. Разъяренный, я кусал губы и стискивал кулаки. Старался думать о ней спокойно. Вон она, раскорячилась, скривилась. Нету в ней ничего особенного, так, мимолетка. Говорил так сам себе и знал, что вру. А из угла погреба раздавалось:

– Сорок шесть, сорок семь, сорок восемь, сорок девять, пятьдесят… хватит!

Закрыла бочку крышкой, придавила камнем.

– Бери ведро! – приказала мне.

– Сама бери… графиня выискалась.

Она посмотрела в мои глаза и вдруг рассмеялась. Никогда ни перед тем, ни до того ни слышал я от нее такого смеха, не видел лица ее таким красивым. Подошла совсем близко, запустила пальцы в мои волосы. Погладила мою щеку.

– Видел, какая я?

– Ну и что с того?

– Видел?

– Ну.

– Понравилось тебе?

– Так.

– Так это все будет тебе, когда женишься. Все, что хочешь!

– Так зачем ты меня мучила?

Рассмеялась тихо, притянула меня к себе. Я почувствовал на шее ее руки, а на губах – поцелуй. Долгий. Нежный. Я так не умел целоваться. Прильнула ко мне теплым ладным телом. А когда снова захотел схватить ее, понести – оттолкнула.

– Это для того, хлопче, чтоб ты знал, какая я, чтоб не обманулся… Ну, бери ведро!

Я молчу, не двигаюсь. Она взяла меня за руку, сказала задумчиво:

– Понимаешь: нельзя. Я солдатской подстилкой не хочу быть… Мне, может, еще хуже, чем тебе. Ты над этим подумай немножко!.. Бери ведро.

Взял ведро и принялся карабкаться наверх. Феля светила мне снизу. Затем быстро вылезла сама. Я подал ей руку, помог замкнуть дверь погреба. Отправились домой.

Потом, на спокойную голову, я старался понять: что же произошло между нами тогда? Но не мог. Почему-то казалось: все оттого, что мы увидели в кладовке. Ведь она хотела, такая была уже… Но почему по-другому обернулось? Может, ей вообще и не нужно было, и не хотелось по-настоящему? Может, все бывшее между нами для нее вовсе ничего и не значило? Если б старшая сестра у меня была или женщина какая опытная, чтобы спросить, чтобы научиться… Самому тяжело понять.

Можно было б у Бомбины спросить или у Олеси Калишанки – но ведь тогда пришлось бы рассказывать обо всем. А как про такое расскажешь?

Вернулся к хлопцам с ведром огурцов в руках. В комнате галдеж оглушительный. Пьянка снова в разгаре.

Поставил ведро на столе напротив Фелека Маруды.

– На, наяривай!

Маруда без промедления запустил руку в ведро.

– Ему и бочку поставь, не откажется! – заметил Лорд.

Я огляделся, отыскивая Щура. Увидел его у другого конца стола, рядом с Алинчуками. Он подмигнул мне. Я подошел. Альфред Алинчук держал банк. Вынул из кармана две новых колоды. Содрал с них упаковку. Перетасовал. Положил на стол двести рублей.

– В банке двести! – объявил игрокам.

Начал раздавать. Я тоже взял. Первым играл Щур.

– Давай за пятьдесят!

– Куш поставь, – сказал Альфред сухо.

– Не бойся, не объеду!

Щур положил пятьдесят на стол, прикупил две карты и проиграл – перебор. Альфред кинул его деньги в общую кучу.

Вторым играл Живица. Кто-то потянул меня за руку. Оглянулся – это молодой, с детским лицом хлопчик, подпевавший Лорду.

– Чего тебе? – спрашиваю.

– Карту покажи. Примазаться хочу.

Я показал ему десятку.

– Добре! Примазываюсь.

И дал мне червонец.

Живица проиграл. Пришел мой черед играть. Я поставил тридцать рублей – и выиграл. Дал двадцать своему компаньону, но тот не взял. Сказал:

– На другой раз пусть остается.

– Добре, – говорю. – Как звать тебя?

– Вороненок.

Играем дальше. Мало кто выигрывает. А те, кто много ставил, проиграли все. Сашка поставил сотню и тоже проиграл. Был он последний в очереди.

Альфред потасовал. Пошел второй круг. Щур внимательно наблюдал за руками Альфреда.

Раздали. Щур положил сотню на стол.

– Пошло на сто!

Альфред дал ему карту.

– Хватит! – сказал Щур.

Альфред взял две и объявил, открываясь:

– Девятнадцать!

Щур проиграл. У него было только семнадцать.

Потом Живица проиграл пятьдесят. Я к двадцати рублям Вороненка доложил тридцать своих. Щур сказал:

– Примазываюсь на полста!

Я выиграл сотню и отдал компаньонам их долю.

Под конец второго круга банк вырос семикратно. Собралось в нем больше тринадцати сотен. Альфред нервничал. Раскраснелся. На лице пот проступил. Потасовал, раздал карты. Начинался последний, третий круг.

Щур поставил сто семьдесят рублей – все, что имел. Взял карты – и проиграл. Живица тоже проиграл. Повернулся ко мне:

– Покажи карты!

У меня туз был.

– Мажу триста, – объявил Живица.

Дал мне деньги. Сашка с другой стороны подсунул две стодолларовые банкноты. Вороненок дал полста. Понял: отыграться хотят, банк взять. Поставил сто своих. Щур подошел ко мне.

– Можешь поставить двести за меня? Если проиграем, утром отдам.

– Добре.

Поставил разом шестьсот пятьдесят рублей и двести долларов. У Альфреда тряслись руки. Щур нагнулся над столом, внимательно изучая каждое движение. Альфред взял карту и замешкался, не давая карты мне. Щур глаз не спускал с его рук. Альфред дал мне карту. Оказалось – десятка. Я выиграл!

Альфред, запинаясь, вслух отсчитал мне деньги.

– Круто, братку, – заметил Лорд. – Счастье тебе.

Банк уменьшился наполовину. Но после нескольких игр снова вырос. Подошла очередь Сашки. Он сказал кратко:

– Банк.

– Как? – спросил Альфред, бледнея.

– Сказал же, банк.

– Все???

– Так.

Сашка положил на стол портфель. Альфред пересчитал деньги в банке.

– Тысяча сорок рублей и триста семьдесят долларов!

– На все иду! – повторил Сашка.

Альфред, бледный, дал карту Сашке. Взял себе. Дал Сашке вторую, третью. Тот швырнул на стол – перебор. Двадцать четыре.

– Проиграл! – крикнул Сашка и полез в портфель, чтобы заплатить.

Но в этот момент Щур вдруг вырвал карты из рук Альфреда и заорал:

– Хлопцы, карты крапленые!

Альфред обомлел. Живица накрыл деньги огромной ладонью. Сашка нагнулся над столом.

– Карты крапленые, так? – спросил глухо.

Альфред отпрянул.

– Лжет, гадина! – выдавил тоненько, почти плачущим голосом.

– Ах ты, сука! – выкрикнул Щур.

– Да у него зуб на меня, вот и ищет повод.

В этот момент Вороненок, наблюдавший издали, схватил бутыль от водки и прыгнул к Альфреду.

– Так ты с хлопцами играешь!

Хряснул его бутылкой, аж стекло брызнуло. Альфред закрыл лицо руками – Вороненок уже замахнулся отбитым горлышком. Братья Алинчуки кинулись. Один схватил Вороненка сзади за шею. А Щур сверкнул ножом и заорал: «Вали фраеров!»

Неожиданно между ними оказался Живица и, двинув пару раз руками, разбросал всех по сторонам.

– Сбавь, хлопцы, потише, – предупредил спокойно.

– Ну, хватит, – объявил Сашка, вставая из-за стола. – Сейчас все увидим… Альфред, иди сюда.

Альфред подошел, вытирая платком кровь со лба.

– Карты крапленые? – спросил Сашка.

– Я… я не знаю. Я купил их, и все.

– Купить купил, да и сам накрапил! – заорал сбоку Щур.

– Где купил карты? – спросил Сашка, глядя в бегающие глазки Альфреда.

– В Вильне.

Щур прыснул.

Сашка, Лорд и Болек Комета внимательно осмотрели карты.

– Так, крапленые, – подтвердил Сашка.

– Я ж говорил! – крикнул Щур, надвигаясь.

Сашка топнул. Щур утихомирился. Сашка глянул на собравшихся.

– В моем доме бардака не будет, поняли? Кому поквитаться горит, другое место ищите! Вот ты поставил в банк двести рублей? Так?

Сашка взял с банка стодолларовку и отложил в сторону.

– Вот твои 200 рублей… Разница небольшая…

Затем обратился ко всем:

– Теперь, хлопцы, по чести: кто проиграл Альфреду – забирайте! Кто выиграл – отдавайте! Но по чести! Мы не шпана и не альфонсы, мы – фартовые! По чести!

Хлопцы закивали, соглашаясь.

Пересчитали деньги в банке. Потом – все проигрыши и выигрыши. Сашка поделил банк и выигрыши среди проигравших. Показал Альфреду на отложенные сто долларов.

– Это твое.

Альфред смолчал. Сашка повернулся к Щуру.

– Зажги спичку и спали мусор.

Когда Щур сжег банкноту, Сашка снова обратился к Альфреду.

– Теперь слушай: больше ты с хлопцами не играешь! Понял? Иначе разберемся с тобой по-другому. Я сам разберусь. А вас, хлопцы, попрошу помалкивать о том, что тут было. Наше это дело, пусть между нами и останется.

Альфред хотел заговорить, но Сашка не дал:

– Молчи! Сучьи глаза твои и язык сучий!

Сам помолчал с минуту. Заговорил снова, обращаясь к братьям Алинчукам:

– Спасибо вам, что в гости пришли ко мне с краплеными картами. На халяву нас разделать захотели. Больше ни пить нам, ни играть вместе!

Повернулся к Живице:

– Отвори окно!

Тот споро подошел, отомкнул, распахнул настежь.

– Нехорошо будет вас через двери выпускать, – объяснил Сашка Алинчукам. – Таких гостей только через окно! Ну, пошли! Один за другим!

Показал на окно пальцем.

Алинчуки начали вылазить друг за дружкою, а Щур стоял у окна и смеялся. Хорошо смеялся, бесшабашно, заразно. Вслед за ним засмеялись и остальные. Молчание сохраняли только Сашка с Живицей да Мамут. Еще Фелек Маруда молча ел себе и ел, не обращая ни на кого внимания.

Больше в карты не играли. Хлопцы после «выхода» Алинчуков взялись запивать и заедать. Живо обсуждали произошедшее с Альфредом.

– А у Щура глаз! – заметил Ванька Большевик.

– Да знаю я фраеров таких! – Щур хмыкнул. – Смотрел за ним в оба.

Лорд рассмеялся.

– А Вороненок ладно ему бутылкой приложил!

– Водкой его попотчевал, – буркнул Комета.

Вороненок смеялся, блестя весело глазами.

– Пусть хамы знают, как хлопцев обманывать!

– Умно! – одобрил Лорд.

Я подошел к Сашке и сказал:

– Дело есть к тебе. Может, выйдем на минуту?

– Что такое?

– Так… про Альфреда.

– А-а. Тогда выходи и подожди у ворот.

Вышел я, оставив общее веселье. Стал у ворот, дожидаясь Сашку. На подворок время от времени выбегали хлопцы с девчатами, по углам слышались шепотки, смех, девчачий визг.

– Ну, чего скажешь? – спросил Сашка.

– Вчера поздно вечером, затемно уже, возвращался домой. И когда калитку закрывал, кто-то в меня стрелял из сада. Четыре раза.

– Та-ак…

– Так! Знаю – это Альфреда работа.

– Откуда знаешь? – живо заинтересовался Сашка.

– Да знаю! Может, не сам он стрелял. Может, кто из братьев или наймит. Утром меня верный хлопец предупредил.

– Кто?

– Он просил, чтоб я никому его не называл.

– А о чем предупредил?

– Что Альфред предложил каким-то блатным сто рублей, чтобы меня убрали. А блатные пришли до того хлопца расспросить, кто я такой. Он и сказал им, чтобы не брались.

Сашка помолчал с минуту, потом сказал:

– Знаю я твоего верного хлопца… Еська это, Гусятник.

Я перечить не стал. Он задумался. А я вынул из кармана пулю, которую выковырял из стены дома, и протянул ему.

– С «браунинга» это… с «семерки», – заметил Сашка. – А что у тебя с Альфредом? Передрались, что ли?

Я рассказал подробно про свару с Алинчуками у костела. И о том, как встретился с ним у Трофидов, куда тот пришел к Геле.

– Хорошо, что сказал! Переговорю с Живицей. Будем в виду иметь, присмотримся. А ты не дрейфь!

Рассмеялся.

– Да плевать мне на тех, кто ночью из-за угла стреляет! – говорю. – Но дряни всякой может учинить, во в чем дело. Потому хотел, чтоб ты знал.

– Ну и лады. Посмотрим, что дальше будет. Если понадобится, так мы его на раз-два пошинкуем.

Сашка уже хотел уходить, как вдруг пришло мне в голову про Фелю поговорить. Подумалось: лучше я с ним пооткровенней.

– У меня еще дело… только не знаю, как рассказать.

– Твое дело. Не хочешь, так не говори.

– Если Феле ничего не скажешь, так расскажу!

– Ничего Феле не говорить? – спросил Сашка удивленно. – Лады, не скажу.

– Слово?

– Сказал же тебе. Не веришь мне – не говори.

– Был я с Фелькой в погребе. Ну, когда за огурцами пошел.

– Ну?

– Пошел – ты ж попросил.

– Ну и?

– Ну и там… того.

– Чего?

– Ну, понимаешь…

– Подвалил к ней?

– Ну.

– И что?

– Ну… говорит: женись – и тогда только.

Сашка вдруг рассмеялся. И сказал, положив мне руку на плечо:

– Фелька далеко не девочка-недотрога. Ей уже двадцать семь. И не раз она к себе подпускала уже. Я тебе как на духу скажу, не глядя, что сестра она мне: лучшей бабы не сыскать в местечке и лучшей жены. И шмары красивее во всем Ракове нету! Я тебе против ничего не скажу. Это как сам захочешь. Только ведь Фелька-то сама тебе сказала, первая. Так тебе лучше времени не терять, а то передумает. – Помолчав с минуту, добавил: – Фелька ведь уже сто раз могла выскочить, да не хотела! Не знаю, что теперь на нее нашло? Хлопцы на нее так и летят. И приданое за ней есть. Все хозяйство даю ей и пятнадцать тысяч рублей. Понимаешь? Мне самому ничего не нужно! Если все-таки решишься, так иди, ладь с ней! Я ввязываться не буду. Ваши дела. Альфред тоже за ней увивался. Водила его за нос года два… Ну, пойду я к хлопцам.

– Не, я пока жениться не хочу. Погулять хочу. Молодой еще.

– Дело твое. Ну, тогда иди пить или лучше подвали к Фельке!

Оставил меня Сашка у ворот, а сам пошел в дом. Помешкав немного, и я отправился следом. Задержался в общем зале.

Веселье бушевало вовсю. Антоний наяривал польку, молодежь танцевала до упаду. Лица разгорелись от водки и пляса. Феля танцевала с Гвоздем. Я принялся наблюдать за ними. Произошедшее недавно между нами теперь казалось попросту невероятным. Такое холодное, задумчивое лицо, так отстраненно держится, танцуя – неужели и вправду случилось то, в подвале?

Феля заметила мой взгляд. Нахмурилась. Я знал, что она искоса за мной посматривает. И танцевать стала по-другому. Красивей, страстней. Дразнила, я сразу понял. Огляделся я и увидел Бельку, сидевшую рядом с Маней Дзюньдзей. Подошел к ней.

– Прошу панну Бельцю на танец!

– Не, не хочется мне. Ноги так болят…

– Но я очень прошу! Очень!

Посмотрела на меня, слегка удивившись. Усмехнулась.

– Добре. Но недолго.

Начали танцевать. Я нарочно прижимал ее к себе, показать старался, что очень ею увлечен. Но, танцуя, старался держаться рядом с Фелей. Та принялась оживленно переговариваться с Гвоздем, даже засмеялась.

Забава кончилась поздно. Я пошел проводить Бельку до дому. А жила она на другом конце местечка.

В сенях ее дома я светил ей фонариком, чтобы сумела открыть дверь в дом.

– Одна живешь? – спрашиваю.

– Так. Мать с детьми на другой половине дома.

Притиснул ее к себе. Она меня отпихнула.

– Знаю, хлопче, чего хочешь. Да сейчас не получишь! Мне выспаться надо. Завтра в дорогу…

– Не сейчас… А когда?

– В свое время. А теперь иди!

Попрощалась со мной по-мужски, крепко пожала ладонь.

– Счастливой дороги панне Бельке!

– Спасибо! А тебе сладких мечтаний!

Вышел на улицу. В местечке было тихо. Месяц, унылый и усталый, полз между туч. На северо-западе неба сверкала Большая Медведица. Я долго смотрел на нее. Потом вздохнул и пошел домой.

11

Близился конец золотого сезона. Знали это контрабандисты и потому торопились, выбивались из сил.

Болек Лорд снова собрал нашу группу. Сам стал машинистом. Мамут и Ванька Большевик, ходившие с Гвоздем, послали его подальше и вернулись к нам. Не хватало Юзефа Трофиды, Бульдога да Китайчика, сидевших в тюрьме. Не было с нами и Петрука Философа. Захворал он и остался дома под опекой часовщика Мужанского. Нету и Славика, уехавшего к родне в Молодечно. Зато прибавился новичок – высокий молодой хлопец, моего где-то возраста, всегда хорошо одетый, даже в дороге. Звали его, наверное, как раз из-за этого Элегант. Это его первая ходка. За товаром, как обычно, приглядывал Левка Цилиндер. Товар дешевенький: карандаши, пудра, мыло туалетное, гребешки, батист. По первому разу с новым машинистом Бергер рисковать не хотел. Носки легкие: по двадцать пять фунтов каждая. Вместе с машинистом Лордом и сопровождающим Левкой ровно десяток нас набрался. Собрались мы в сарае на Загуменной улице, на краю местечка. Там и носки уже нас ждали.

С темнотой вышли и направились на полночь. Болек Лорд повел нас по новой дороге, по которой когда-то долго ходил вместе с группой Булыги, знаменитого контрабандиста, машиниста и проводника, убитого большевиками весной 22-го года, когда вел беглых из Советов в Польшу.

Шел я задумчивый, смотрел на семь удивительных звезд Большой Колесницы и принялся давать им, непонятно зачем, женские имена. Первая с левой стороны, сверху – Ева, вторая – Ирина, третья – Софья, четвертая, (переднее верхнее звездное колесо) – Мария, пятая (нижнее колесо) – Елена, шестая (заднее верхнее колесо) – Лидия и наконец седьмая (нижнее колесо) – Леония. Старательно запоминал имена.

Хорошо, что хлопцы не догадывались, о чем задумался. Засмеяли бы. Вот такая у меня тайна.

Улыбался я звездам, и кажется, они тоже улыбаются мне, будто красивые светлые глаза.

Пересидев день в лесу, ночью выходим снова и через два часа после выхода из лесу добираемся до хутора Бомбины. Разогретые, красные – шли очень быстро. Идем в сарай, носки оставляем у ворот. Отдыхаем на соломе. Потом втроем (я, Лорд и Левка) идем на хутор. Подкрадываемся к окнам, смотрим, что там внутри… Чужих людей в доме нет. Бомбина сидит за столом, боком к нам, делает что-то. Под потолком горит большая керосиновая лампа. Заходим в сени, оттуда – в избу.

– Вечер добрый любезной хозяйке! – здоровается Лорд.

Бомбина поворачивается. Смотрит на нас с минуту, потом всплескивает в ладоши и смеется радостно.

– Добрый вечер! А я уже и не надеялась!.. Садитесь!

– Что у вас слышно? – спрашивает Лорд.

– Все нормально. А у вас?

Рассказываем, что с нашей группой сталось, как Трофида, Китайчик и Бульдог засыпались. Бомбина посочувствовала.

– Ну теперь, что ли, снова за работу взялись? – спросила.

– А как же, взялись.

– Есть хотите?

– Еще как!

– Сколько вас?

– Кроме нас, еще семь.

Бомбина взялась готовить. Яичницу начала жарить. Левка сказал, что очень утомился, и пошел спать в свой закуток, на другую половину дома.

Через полчаса, волоча две корзины с провизией, вернулись мы в сарай. Бомбина шла впереди с лампой в руке.

Хлопцы принялись наперебой здороваться, зубоскаля. Ванька так и увивался вокруг, комплименты расточал. Сказал вдруг что-то вполголоса, я и не расслышал.

– Не про пса колбаса! – отрезала Бомбина.

– Умно! – подтвердил Лорд.

– Скажу и докажу, хлопцы, – поведал Комета, – наша Бомбина – то целое колодище ума! Золота мешок, а не баба.

– Кругом шестнадцатка! – добавил Щур.

– А потому надо выпить, – заключил Комета. – Сто лят дорогой Бомбине!

– Пятьсот! – поправил Лорд.

– Тысячу! – не отстал Щур.

Бомбина рассмеялась, выпила с нами вместе рюмку водки.

Кончили есть. Бомбина встала, взяла фонарь.

– Доброй ночи, хлопцы! Огня мне тут не подпустите!

– А ты помоги мне корзинки донести, – добавила, ко мне повернувшись.

Собираем в корзинки посуду и выходим. Когда ворота закрывал, слышал, Большевик ляпнул что-то. А Щур прыснул со смеху и ответил, тоже слов не разобрать.

– Умно! – громко подтвердил Лорд.

– Скажу и докажу, хлопцы… – начал Комета.

Но что дальше, я уже не расслышал, уже отошли далеко. В хате у Бомбины корзины поставил и хотел уже возвращаться.

– Ты куда? – заволновалась Бомбина.

– К хлопцам… спать.

– А со мной не лучше спать?

– Лучше… но…

– Что – но?

– Да неудобно. Что хлопцы подумают? Смеяться будут, шутки шутить.

– Да пусть смеются! Лишь бы не плакали. Тебе-то что?.. Неужто ты зеленый такой, что шуток боишься? Видишь: я же не боюсь. Плюю на все!

Поздним вечером, когда Бомбина погасила лампу и почти уже заснула, я вспомнил Большую Медведицу и имена, которые давал звездам. И вдруг подумал, что до сих пор не знаю имени той, с кем лежу в постели. Бомбина ведь не настоящее имя. Я разбудил ее, совсем уже сонную. Она потянулась лениво.

– Ну, чего тебе?

– Как тебя звать?

– А зачем тебе? – посмотрела, недоумевая. – Только из-за этого меня и разбудил?

– Да так. Знать хочу.

Рассмеялась.

– Леня.

– Леня? Значит, Леония? Так?

– Так. Понравилось имя?

– Очень! – отвечаю искренне.

Рассмеялась снова. А потом обняла меня жарче и крепче обычного.

С того времени, как только оставались одни, я называл ее только по имени. А когда смотрел на Большую Медведицу и на седьмую ее звезду, всегда вспоминал Леню – и тосковал по ней.

С той ночи в наших отношениях стало больше тепла и привязанности.