Текст книги "Любовник Большой Медведицы"

Автор книги: Сергей Песецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

13

Посреди Красносельского леса, километра за три от границы, лежит, пересеченная наискось трактом, огромная поляна. С южной стороны ее – большой, темный, густо заросший деревьями овраг. Здесь часто пробираются «повстанцы». Переходят поспешно поляну, чтоб дорогу сократить, и прячутся в густых кустах на краю оврага.

В ста шагах от левого края той поляны однажды ночью вырос кустик, а за ним – невидимая издали ложбинка. А в нескольких шагах слева, на краю оврага, оказалась копенка сена… Я сидел в ложбине за кустиком, а Щур укрылся в копне. Грабарь укрылся в кустах за несколько шагов от места, где лес подходил к краю оврага. Так устроили мы ловушку, вроде той, какую раньше устроили поблизости от Горани, поймав в нее случайно вместо партии Гетмана шестерых контрабандистов с контрабандисткой.

За час до рассвета заметил я людей, выбирающихся из леса на другой стороне поляны. Торопились они, стараясь побыстрее миновать открытое пространство. Все в черных коротких куртках и высоких сапогах… Приближаются ко мне. Проходят в нескольких шагах от моей засады и подходят к кустам на краю поляны. Вижу: навстречу им, чтоб не подпустить «слонов» близко к краю леса, бежит Грабарь. «Повстанцы» его сперва и не заметили. Потом стали, остолбенелые.

– Руки вверх! – крикнул Грабарь.

«Повстанцы» скопом кинулись влево, к краю поляны.

Из копны выскочил Щур с двумя пистолетами в руках. Крикнул в упор:

– Ложись, не то гранату кину!

Те плюхнулись наземь.

– Руки за спину! – приказал Грабарь.

Я поспешно ощупал их – искал оружие. Потом приказал встать и тщательно обыскал каждого. Мешки со шкурками, которые несли, покидал в кучу. В группе этой были крепкие, рослые мужчины.

– Хорошие б из вас солдаты для Красной Армии! – сказал им, обыскивая.

«Повстанцы» угодливо захихикали. Вдруг крайний из партии заговорил, и я узнал голос Элеганта. Удивительно, что до сих пор его не узнал.

– Хлопцы! Да это же – Щу-ур!

Элегант показал пальцем на Щура, стоявшего в нескольких шагах от копны. У того отвалились плохо приклеенные усы, и контрабандист его узнал. Я побежал к Элеганту.

– Заткнись, а то я тебе сейчас не Щура покажу, а кузькину мать!

Элегант отступил, забубнил плаксиво:

– Пане… товарищи… Владку…

Обыскал я «повстанцев» и отпустил. Но перед тем сказал:

– Вы скажите вашим гультаям в Ракове: граница на замке! Ни одной группы не пущу! Скажите, это за Вороненка и за Лорда, да за то, что с Алинчуками водятся. Поняли?

– Так, поняли, – подтвердили «повстанцы».

Тогда говорю:

– Теперь пошли! Бегом, шмалять по вам буду!

«Слоны» – деру. Выстрелил несколько раз вслед, чтоб не попасть. А Грабарь орал:

– Го-го-го! Держи фартовцев, жиганов, мудаков, жабраков, блатняков, пустозвонов!

Когда отнесли товар на мелину, Щур сказал:

– Ну, теперь и мне хана. Все местечко узнает. Теперь и мне нужно в бега, прятаться.

– Да ничего, справимся! – утешил Грабарь.

А через пару дней учинили на нас охоту. Были мы по делу недалеко от Минска. Ночью полил дождь. До утра управились перейти с Архиерейских лесов в Старосельский.

Задневали в лесу, поблизости от тракта, на девятнадцатой версте от Минска. Промокли до нитки. Перед полуднем дождь перестал и мы развели костер, чтобы согреться и обсушиться. Дым костра мог нас выдать, но мы на это внимания не обращали.

Сторожили по очереди, по одному, сушили вещи у огня, куда подбрасывали большие поленья из кучи распиленного дерева неподалеку. Вдруг вблизи нашего укрытия появились двое пастушков. Хлопцы задержались на минуту, глядя на нас с любопытством.

– Ну, чего вам? – крикнул Грабарь. – Шуруйте дальше!

Пастушки быстро исчезли в кустах. А через час (я как раз высушил одежду и стоял на страже) послышался мне подозрительный шум из леса. Повернул голову влево – и блуждающий мой взгляд наткнулся среди гущи кустов на чьи-то глаза. А к ним дорисовалась черная кожаная шапка с красной пятиконечной эмалевой звездочкой. Но я виду не подал, что обнаружил наблюдение, только пистолет снял с предохранителя и ногу поставил в костер. Коллеги посмотрели на меня удивленно. А я жестами показал им, чтобы одевались быстро. Они оделись, не теряя ни минуты и не покидая укрытия. Я ладонью показал в направлении ближайших кустов. А оттуда доносились шумы все отчетливее и шепот слышался. И слева слышался шум, и справа. Вдруг поблизости залаял пес. Тогда я наклонился и шепчу хлопцам:

– Гранаты! Живо!

Коллеги поставили на взвод шесть отборных французских гранат, дали мне две. Одну я кинул прямо в кусты перед собой, вторую – подальше. Щур с Грабарем в ту же минуту кинули гранаты влево и вправо. Через несколько секунд гранаты начали рваться. Лес задрожал. В воздух взметнулись фонтаны земли. Затрещали ветки. Раздались крики, топот удирающих. А мы двинулись на запад, стараясь не шуметь.

Долго было тихо, потом раздался выстрел из карабина. За ним – частая пальба. Мы шли вперед, не отвечая ни единым выстрелом. Через некоторое время сзади послышался собачий лай.

– Худо! – заметил Щур. – С собакой нас гонят, а до вечера далеко!

– Был бы терпентин или селитра, вылили б на землю, и нюхач за нами б не пошел. А теперь – худо дело! – подтвердил Грабарь.

Подошли мы к краю леса. Перед нами расстилались поля. До границы было двенадцать верст, до ближайшего леса, выводящего к границе – четыре версты, а стемнеть должно было только через три часа. Выходить в поле было очень опасно.

Пошли мы краем леса на юг. Перебрались через тракт и лесом же пошли на восток. Теперь тракт отделял нас от преследователей. Они шли на запад, а мы – на восток. Они двигались медленно, засады боялись, а мы шли очень быстро. Время от времени доносилось слева гавканье.

Я шел первый. Чтобы не терять направление и не удлинять дорогу, вел их по буссоли. Подошли мы к краю леса. Оттуда виднелось Старое Село и едущие по тракту возы. Мы свернули на север. Выждали, пока на тракте никого не оказалось, перешли и оказались в той части леса, с которой вышли за час перед тем – а заодно и в тылу облавы, медленно продвигающейся вперед в двух километрах перед нами.

Прошли мимо нашего угасающего костерка. Увидели воронки, выбитые в земле гранатами. От того места направились на север, а потом на запад – вслед за облавой. Слышим: удаляются на юг. Значит, перешли тракт. Тогда подходим к краю леса и там задерживаемся. Впереди – поля. А до сумерек два часа.

Второй раз кругом по лесу не идем. Знаем: раскусят нашу хитрость и устроят засаду, или пошлют часть сил назад. Ведь, судя по выстрелам и шуму, людей у них много. Затаились мы в кустах на краю леса и ждем. Держим наготове гранаты и пистолеты. Время тянется бесконечно… А до темноты еще далеко.

За час облава сделала круг по лесу и снова приблизилась к нам. Через пару минут послышался лай.

– Я этому пустобреху покажу! – пообещал Грабарь зло. – Подождите меня!

Положил револьвер в карман и снял предохранители у двух гранат. Пошел лесом навстречу преследователям.

Четверть часа – тишина. Облава все ближе. Вдруг – взрыв разносится далеко по лесу… Второй взрыв… Пес замолк. Полная тишина. Потом грохочут карабины. Через пару минут к нам подходит Грабарь.

– Попал в псину? – спрашивает Щур.

– Не знаю. Но задержатся они наверняка.

После того прошел еще час.

Мы вышли в поле. На месте ожидать нельзя – окружат. Быстро пошли к чернеющему в четырех верстах лесу. Когда прошли треть, позади раздались выстрелы. Оглянулся – за нами по полю бегут солдаты с карабинами в руках. Останавливаясь время от времени, палят по нам. Мы пошли быстрее.

На полпути – деревня. Желая сократить дорогу, чтоб уравнять шансы с нашими преследователями – они ведь наверняка пойдут через деревню, – пошли по узкой, тонущей в грязи улице. Оружия не прячем. В руках у нас – пистолеты и гранаты.

Посреди деревни – толпа, собрание какое-то. Стоят вокруг воза, на нем ораторствует мужчина, размахивая руками. Кто-то из толпы увидел нас, крикнул. Все на нас глазеют. Не обращая внимания, идем вперед. Тогда оратор спрыгнул с воза и побежал на ближайший двор.

– Держи! – заорал Щур насмешливо.

Грабарь несколько раз свистнул в два пальца.

Толпа начала редеть. Люди разбегались во все стороны. Идя дальше по пустой улице, увидели: тут и там выглядывают украдкой из окон и из-за углов хат.

Выбрались на другой конец деревни, пошли напрямик через поля. Издали все время слышались выстрелы – палят солдаты погони. Хотели так подать сигнал тревоги людям в деревне, чтобы нас хватали, но только перепугали всех еще больше, и мужики попрятались, где кто мог.

Наконец, мы добрались до лесу, где уже лежала ночная тень.

– Можем тут их дождаться, – предложил Грабарь, сидя на поваленной березе. – Вижу, им в пекло не терпится.

Теперь уж никто из нас не мог свободно показаться в местечке. Появлялись мы там чаще всего по вечерам и все вместе. Щур обходил жилища своих информаторов и собирал сведения о «повстанцах», о событиях на границе, пограничье и в местечке. Потом все вместе мы шли по магазинам, закупали нужные вещи. Пару раз нас узнавали, но никто не решался помешать или донести в полицию. Потом выбирались из местечка и шли в винокурню близ Поморщизны или в окрестные леса. Чаще в леса – там было безопаснее.

Снова потратили пару дней на сбор взятого товара и перенос его к скупщику. Заработали много. Деньги меня уже не радуют. Какая разница, есть они у меня или нет, если не могу купить на них всего, чего хочу? Складываю большую их часть, главным образом, монеты и мелкие купюры, в наш банк – дупло старой липы.

Вечером Щур пошел один в местечко. Мы ждали на кладбище. Щур принес несколько бутылок спирта, много еды и сказал мне:

– Есть для тебя новость.

– Какая?

– Расскажу на мелине.

Дождило. Потому, чтоб нормально отдохнуть, пошли на винокурню.

– Что за новость? – спрашиваю Щура.

– Не знаю, как и сказать…

– Говори!

– Добре. Только ты в голову не бери… Утром в воскресенье у Фели обручение.

– Не может быть! С кем?

– Догадайся!

– Даже и помыслить не о ком.

– С па-ном Альф-ре-дом А-лин-чу-ком!

Я онемел. Щур посмотрел, как на меня новость подействовала, и добавил:

– Братку, и меня эта новость поразила. Долго над этим думал. Очень долго. Так себе сказал: ну не может быть, чтоб мерзавец такой взял Сашкину сестру и приданое, которое Сашка ей ценой жизни собрал. Так себе говорил. И решил: завалю его! А после основательнее рассудил и решил: не нужно и нельзя! И ты это пойми. А знаешь, почему?

– Ну?

Щур поправил горящую свечу, воткнутую в бутылочное горлышко, а потом поднял два пальца и зажмурился. На лице его обозначилась кривая ухмылка.

– А потому, что стоят они друг друга!.. Понимаешь? Если она согласилась за него замуж, зная, что он за фрукт, то стоит она его! А он – ее! И чтоб им пес морды лизал! А ты плюнь и в голову не бери!.. Не должна была сестра Сашки такого делать, а раз уж сделала, то значит – та еще стерва!.. Вот так. Может, оно и к лучшему!

Я долго молчал. Вихрились в голове всякие мысли. Потом крепко пожал Щуру руку и сказал:

– Прав ты!

Щур мне кивнул, и глаза его засветились весело. А немного позже сообщил:

– Знаешь, что я придумал?

Я заглянул ему в глаза вопросительно.

– Пойдем-ка мы втроем на Фелино обрученье! А что? Не ждут, чай, таких гостей! Самые сливки соберутся. А тут мы, и желаем, и вот им «веселая аллилуйя для паненки и холуя!» Как вам?

– Давай! – согласился Грабарь. – Первая категория!

– Давай! – крикнул и я.

Охватила меня злость, и готов я был к любой самой дикой авантюре. Выпил много. Когда коллеги уже уснули, долго лежал и глаз сомкнуть не мог.

Назавтра поздним вечером отправились мы в местечко. К дому Веблинов легко можно было подойти с любой стороны. Перелезли несколько изгородей и оказались в огороде. Оттуда удобно было наблюдать за движением в доме и во дворе.

Начался дождь, двор опустел. Из открытого, ярко освещенного окна доносились звуки граммофона. Подкрался я к окну, заглянул внутрь. Увидел несколько человек, сидящих за уставленным едой столом. Феля сидела рядом с Альфредом, мило заглядывавшим ей в глаза и что-то рассказывавшим. Альфред все время улыбался, теребил тонкие усики. Лицо дивчины оставалось спокойным и суровым.

Кроме них, увидел в избе остальных братьев Алинчуков, Кароля и Жыгмунда Фабьяньских, Элеганта и Славика с гитарой на коленях. Кроме них, было еще несколько незнакомых мне мужчин, старых и молодых – наверное, родственников Алинчуков и Фели. Из девчат были Белька, помирившаяся с Альфредом, Андзя Солдат, кузина Фели Зося и еще пару женщин, кого видел лишь мельком.

На столе стояло много опустевших бутылок. Собравшиеся хорошо набрались, но вели себя чинно. Подошли ко мне Щур с Грабарем, стали мы вместе в окно смотреть. Граммофон смолк. Я увидел: Лютка Зубик что-то говорит Славику. Наверное, попросила, чтобы сыграл или спел. К ней и другие дивчины присоединились. Вижу: зарумянился Славик. Устроился в кресле поудобнее, взял пару аккордов и запел. Но не нашу, контрабандистскую песенку, сложенную на границе, а другую… тоскливую, тяжкую:

 
Степь да степь кругом.
Путь далек лежит.
В той степи глухой
Замерзал ямщик!
В той степи глухой
Замерзал ямщик!
 

Не могу оторваться от окна – так захватила меня песня. Овладела всем моим существом. Будто впитывал ее душой, сердцем, нервами… Щур тронул меня за руку.

– Пойдем!

Иду вместе с ним через сени. Песня умолкла. В доме – тишина. Щур распахивает двери, входит в избу. Мы – за ним. Все смотрят на нас удивленно. Вижу: Алинчуки зашевелились. Альфред руку в карман сует. Щур мгновенно сверкает двумя парабеллумами, направив их на сидящих. Мы тоже вынули оружие. А Щур сказал всем:

– Пришли мы сюда от имени брата Фели, Сашки. Сашка был моим товарищем и умер у него на руках! – он кивнул в мою сторону. – Когда был бы жив, пригласил бы нас на обрученье сестры раньше, чем многих из вас. А кавалер, – Щур повернулся к Альфреду, – пусть успокоится и ручки в порядке держит, а то вместо обручения случится пара похорон.

Щур сел за стол между отодвинувшимися Люткой и Зосей, напротив Альфреда. Все молчали. Потом раздался голос Фели. Она посмотрела мне в глаза и сказала:

– О, это чудесно, пане Владиславе, с пистолетом в гости приходить!

– В руках у меня оружия нет, – отвечаю понуро. – А вынул пистолет потому, что Альфред за оружием потянулся. Знаю: даже из-за ограды в спину для него стрелять не впервой!

– Это для меня – оскорбление! – сказала Феля, и на лбу ее обозначилась длинная алая морщина.

– А!.. Панну Фелицию так легко оскорбить? Не знал. По-другому думал, глядя, как тот, кто год тому панну курвой называл, о чем панна Фелиция хорошо знает, теперь ее нареченный.

– А тебя это касается? – процедил сквозь зубы Альфред.

– Очень касается, – вмешался Щур. – Кто ж за тобой, паскудой, присмотрит, если не я?

– Кто кота паленого погонит? – добавил Грабарь.

– И не для того, чтобы он панне глазки строил и ножку щупал.

– А кто вас сюда звал? – спросила Феля.

– Панна меня сама когда-то приглашала, – сказал я тогда. – Пришел подпитый… Высмеяла меня. Теперь вот трезвый прихожу, с друзьями – снова не угодил.

– С бандитами! – бухнул Альфред.

– Не с такими жлобами, как ты, которые из-за ограды стреляют, влевую полиции доносят, с агентами в Советах якшаются и хлопцев закладывают! – говорю ему.

– Вы сами никому работать не даете!

– Таким жлобам, как ты, не даем! И не дадим! Кончились для вас золотые деньки! Дрова вам рубить, воду носить и дерюгу ткать, а не фартовать! – сказал Щур. – Из-за тебя Вороненок погиб! Из-за тебя Гвоздь сгинул! Ты на нас «повстанцев» натравил! Ты чекистов напустил! Ну так помни: для вас граница на замке, и если кого из вас пятерых сцапаю за границей, – Щур по очереди ткнул пальцем в грудь всем Алинчукам, – то пулю в лоб! Границу только паскудите. И если сцапаю кого с «повстанцами» – а я сцапаю! – им тоже кости пересчитаю! Таким и скажите! А теперь хватит болтать! Пришли мы сюда выпить и пожелать Феле счастья. Свои дела где-нибудь в другом месте уладим!

Щур взял со стола большой графин и налил водки в три стакана: для себя, для меня и для Грабаря.

– Ну, хлопцы, давай! – сказал весело. – Выпьем за здоровье сестры Сашки Веблина, короля границы, Фелиции!

Выпили мы залпом.

– А теперь, хлопцы, стаканы об пол! Чтоб никто не выпил из них за здоровье Фелиции Алинчуковой, жены Альфреда!

Лица собравшихся выражали разное. Одни чуть сдерживались, чтоб не покатиться со смеху. Другие пытались унять бессильную ярость. Некоторые перепугались, хоть по нам и видели, что не собираемся никому причинять зла. А на лицах Славика и Элеганта увидел одобрение. Щур подошел к Славику, взял у него гитару и сказал:

– Пел я Сашке не раз. А теперь в последний раз спою его сестре!

Тронул струны и запел – смешную, очень фривольную песенку про тяжкие беды и рисковую долю контрабандистов. Некоторые, в особенности девчата, заулыбались. Щур допел и сказал:

– А теперь, моя дорогая Феля…

– Не твоя и не дорогая! – рявкнул Альфред через стол.

– Что не моя, так тут ты прав, – заметил Щур, сощурившись, – а что дорогая, так тут уж я прав, потому что на приданое ее ты больше чем на нее саму пасть раззявил.

– Чует пес мясо! – отозвался Грабарь.

– По всему это, не только по-моему. А больше всего, это точно, по-евойному, ему-то ого как выйдет! – сказал Щур шутливо, показывая пальцем на Альфреда.

Феля вскочила.

– Панове долго собираются тут быть?! – крикнула визгливо, гадко. – Если долго, то я сама пойду отсюда!

– Нет, – ответил Щур. – Уже уходим… А напоследок хочу панне Феле подарок свадебный преподнести. Не надеемся, что на свадьбу пригласит… Мы и не пришли бы, – заключил, помолчав с минуту. – Ну, панне денег не нужно, Сашка достаточно заработал их… для Альфреда. Потому не деньги дам – другой подарок. Сашка его бы охотно принял!

Щур наклонился через стол и положил на салфетку перед Фелей гранату. И Грабарь – гранату, следом. А я сказал:

– Я другое панне подарю: подарок, который мне Альфред когда-то послал. Не побежал я с ним в полицию, только Сашке показал, а теперь дарю панне.

И положил рядом с гранатами пулю от браунинга, которую осенью 1922-го года вытянул из стены дома Трофидов после того, как меня пытались убить.

Все молчали. Феля смотрела задумчиво на гранаты и пулю. Некоторые гости отодвигались вместе со стульями от стола. А Щур сказал:

– Ну, хлопцы, айда в дорогу! Пусть они тут небо коптят, детей плодят, а нас ожидает черная ночь, черная тропа, зеленый лес и зеленая граница!

Вышли мы из дому. А в сенях услышали голос Альфреда:

– Нужно полицию звать! Что ж это такое? Это же разбой! И свидетели есть!

И тут послышался спокойный, низкий, отдававший металлом голос Фели:

– Сиди тихо, ты, ты… – и умолкла, не договорив.

Вышли мы на улицу и нырнули в темень ноябрьской ночи. Шел я и думал все время: «Какие же слова были на Фелином языке, когда недоговорила Альфреду?» Много б я дал, чтобы узнать! Дорого б дал!

14

Мелина наша вовсе ненадежна. Со всех сторон – враги. Вокруг по дорогам, стежкам, лесам, полям, лугам снуют погранцы, агенты, таможенники, сексоты, чекисты. А мы сидим, как в гнезде, в умело замаскированной мелине, в глубине Красносельского леса, и ждем темноты. Любая неосторожность может нас выдать, а драка днем с превосходящими силами нам вовсе не улыбается. Потому сидим очень тихо, даже огня не разводим.

Держимся мы в таком опасном месте потому, что хотим накрыть несколько групп «повстанцев» за раз. Место верное, усердно нами наблюдаемое и исследованное.

Днем начался мелкий докучливый дождь. Небо затянуло тучами. Был второй час ночи. Мы уже не спали. Щур разжег в глубокой ложбине костерок. Из этой ложбины мы вытянули общими силами огромный, вросший в землю валун. Жгли только сухие дрова.

Нашу мелину с трех сторон окружало болото, но сама она находилась на сухом пригорке. Вокруг стояли задумчивые, понурые, сивые от старости елки. Черными колоннами втыкались они высоко в небо. Посуху путь к нам загораживали огромные поваленные деревья, густой бурелом, кусты, груды валежника.

Грабарь встал и сообщил:

– Пойду, прогуляюсь трохи. Принесу воды.

Щур кивнул. Грабарь взял бачок и скрылся за деревьями. Прошел час, и не возвращается. Вдруг услышали с юга, близко совсем, два револьверных выстрела. Щур вскочил.

– Наган, – сказал коротко.

После бухнуло еще несколько выстрелов.

– Парабеллум! – крикнул мне Щур. – Это Грабарь!

Кинулись мы напролом через лес в направлении выстрелов. Через четверть часа оказались на краю леса. Вдали виднелись крыши хутора. За несколько десятков шагов от нас увидели что-то чернеющее в траве. Подбежали с пистолетами в руках. Увидели лежащего на лугу мужчину в крестьянской одежде. Подошли ближе. Увидели торчащую вверх рыжую бороду, шрам на левой щеке и кривую, злую ухмылку, навсегда застывшую на мертвых побелевших губах.

– Это же Макаров! – крикнул я.

Щур склонился над телом агента.

– Мудрила! Мужиком переоделся! – буркнул брезгливо.

– А где Грабарь? – спрашиваю.

Мы осмотрелись. На лугу, у края леса – никого.

– Грабарь! Грабарь! – закричал Щур.

Никто не отозвался. Щур поднял лежащий рядом с трупом наган. Осмотрел его и сказал:

– Где-то недалеко должен быть. Может, раненый? Иначе, машину бы забрал.

Начали мы обыскивать край леса. Вдруг вижу сапоги, высовывающиеся из-под куста. Позвал Щура.

– Сюда! Он тут!

Щур прибежал. Вытянули мы из куста стынущее тело. Щур перевернул его на спину. Грабарь был уже мертвый. Щур долго смотрел на тело друга, потом сказал:

– Полз к нам и умер.

У Грабаря было в груди две пулевые раны. Что случилось, понять было нетрудно. Грабарь вышел на опушку леса. Увидев мужика, спокойно подошел к нему, не подозревая, что это агент. А Макаров сразу опознал в нем контрабандиста. Когда Грабарь оказался близко, агент выхватил из кармана револьвер и приказал поднять руки. Тогда Грабарь схватился за оружие. Макаров выстрелил дважды и кинулся наутек. А Грабарь из последних сил выстрелил в него несколько раз. Попал в бедро, в плечи и в голову. Рана в голову оказалась смертельной. А Грабарь пополз к нашей мелине. Дополз до кустов и умер от потери крови.

– Ну так, так, так! Ну и лады! – повторял Щур, глядя на тело коллеги.

– Занесем-ка мы его на мелину, – предложил я, глядя на Щура удивленно.

Я взял труп под мышки, Щур – за ноги, и потащили мы тело на мелину. Долго добирались до укрытия. Уложили тело на срубленные еловые лапы.

Щур принялся выгребать из ложбины, где жгли костер, головни, угли и пепел. Принялся копать землю – лихорадочно, нервно.

– Что такое? – спрашиваю.

Щур глянул на меня горячечно блестевшими глазами. Лицо его, мокрое от пота, запорошил пепел.

– Могила это для него… А как иначе? Оставить, чтоб волочили, трясли? В жизни ему того хватило! Пусть хоть теперь спокойно будет! Гроб будет, как холера!

Показалось мне, что Щур засмеялся, хотя не могло же того быть! Может, застонал так?.. Он все копал. Выкидывал из ямы кучи земли. Руками греб, тыкал заостренной палкой, обожженной в огне. Наконец, выкопал глубокий, в полтора метра, ров.

Вылез, отер пот со лба рукавом рубахи и сказал:

– Ты обыщи его. Оружие забери, деньги. Деньги его матери отвези в Рубежевичи. Я адрес дам… Я сейчас.

Щур пошел в лес, а я принялся вынимать из карманов Грабаря вещи. Были там парабеллум и наган, девять запасных магазинов, много патронов, четыре гранаты, фонарик, портмоне с деньгами и множество всякой мелочи. Высыпал я все это на большой платок.

Вскоре вернулся Щур. Принес охапку еловых лап. Принялся устилать ими дно могилы. Вылез наверх, сказал мне хрипло:

– Ну… покончим с этим!

Опустили мы в могилу тело Грабаря. Щур слез в могилу, уложил ему руки вдоль тела. Сказал мне:

– Машину дай… наган. Пусть у хлопца будет!

Положил заряженный наган у правой руки Грабаря и стал поспешно укрывать его еловыми лапками. Вылез, наклонился над могилой.

– Ну, прощай, Янек!

Стал ногами спихивать землю в яму. Потом и руками. Вскоре яма заполнилась. Щур утоптал землю.

– Может, камень положим на могилу? – спрашиваю.

Щур подумал с минуту. Нахмурился, махнул рукой.

– Не нужно. И так ему тяжело было в жизни… Ты не знаешь, как…

Замолчал.

Я развел огонь. Понемногу снова задождило. В кронах деревьев свистел, плакал, дрожал ветер. Срывал желтые листья, усыпал ими могилу Грабаря.

Мой верный друг Грабарь погиб в конце золотого сезона – как и Сашка Веблин. Все вокруг оделось золотом. Золотые ковры устилали леса, золото сияло с веток, золото укрыло его могилу.

Близился вечер. Я развел большой костер. Щур будто стряхнул оцепенение. Вынул из сумки бутылку. Вымыл спиртом руки и лицо, измазанные кровью друга. Вытерся платком. Закурил, сел у костра и долго, задумчиво смотрел в огонь. Дымил папиросой, сплевывал на угли и о чем-то думал, думал, думал…

Смеркалось. Темень окутала лес. Мрак укрыл все траурным саваном.

Ветер усилился, и дождь не переставал. А сверху, от крон, все летело наземь золото.

Теперь мы работали без всякой системы. Щур перестал маскироваться. Крыли мы «слонов», не таясь. Работали зло, упрямо. И времени отдохнуть почти не было. «Повстанцы» ходили теперь реже. Многие группы бросили работу, а кто не бросил, ходили по дальним кружным дорогам. Но и там мы их брали. Нюхом их чуяли.

Только одну группу никогда не трогали мы, хотя и легко могли бы взять – группу «диких». Теперь ее водил Душек Магель, двенадцатый машинист и двенадцатый безумец. Болека Комету убили большевики из засады. Полез ночью на карабины и погиб от пуль… Улетел Комета с пограничья. Сгинул первейший пропойца.

Стал я замечать, что у Щура помешалось в голове. Стал присматриваться, наблюдать и уверился: съехал он. Вскоре после смерти Грабаря взяли мы пятерых «слонов» и забрали товар, который те несли в Советы. Щур пораспаковывал все носки и скинул товар в общую кучу. Потом принялся развешивать по елкам яркие платки, чулки, свитера, подтяжки, лакированные пояски. Украсил так несколько деревьев. Смотрел я на Щура, не мешал. Тот закончил, отошел на несколько шагов, бурча непонятное под нос, осмотрел дело рук своих. Потер ладони и говорит мне:

– Ну, как? Марово?

– Так себе… пойдет.

Остатки товара Щур выбросил в ближайший ручей. Когда пришли на мелину, спросил:

– Знаешь, что мужик один из-под Курдунов сделал?

– Ну что?

– Скаред был. Целую жизнь деньги собирал. Когда под старость захворал тяжело, держал их в кожаном мешочке под подушкой. Боялся, чтобы кто из родни не забрал. А незадолго перед смертью принялся глотать золотые монеты. Одну за другой, как конфетки. После начал давиться золотом. Прибежали сыновья с дочками и жена. Хотели помешать ему. А он их стал бить, кусать и проклинать. Так и умер.

Не понял я, зачем он и по поводу чего такое рассказал. А Щур время от времени, а чаще в самый неподходящий момент, принимался спрашивать: «А знаешь, что случилось в Гервелях, в Уше, в Дуброве?» или «Знаешь, что сделал тот-то и тот-то?» И рассказывал странные истории.

Понял я, что у Щура мебель в голове попереставилась. Только понять не мог, на чем же он свихнулся. Я от него не отступал ни на шаг. Мелиновали мы большей частью под открытым небом. Все гонялись за «слонами». А товар часто попросту бросали в лесу, где он мок и пропадал. Несколько раз заходили вечерами в местечко. Закупали там провиант и табак. Щур навещал своих информаторов и вызнавал, кто еще ходит за границу. Работы у нас стало немного: «повстанцы» почти перестали ходить за границу. Некоторые даже боялись поодиночке ходить по улицам местечка. Всех мы запугали.

Щур как-то вызнал в местечке, что одна группа «повстанцев» ходит не прямо из Ракова, а из Вольмы. В ту сторону несут очень дорогой товар, а назад возвращаются через наши края, но без товара. Проводил их Берек Стонога. Проводил две-три группы и ходил один, чтобы принести полученные за переправленный товар деньги. Описали нам приблизительно, каким путем он возвращается из Советов.

Через некоторое время вызнали мы: Берек, перейдя границу, идет по одной из шести дорог. Проходил рядом с дубовым бором у бывшего маентка помещика Новицкого, оврагом позади амбара управляющего того маентка, Карабановича, у корчмы, находящейся близ дороги от Вольмы до Ракова, и, наконец, лесом поблизости от корчмы. Дальше шел по одной из трех дорог: лугом вдоль деревни, по левому краю леса и по стежке, проходящей через лес с другой стороны. Обдумав сведения, устраивали мы засады на одном из этих путей. Но безуспешно. А потом Щур узнал в местечке, что Берек Стонога вернулся как раз по дороге, которую стерегли! Щур пришел в ярость.

Ночи начались лунные. Когда тучи расходились, открывая небо, хорошо было устраивать засады. И вот как-то раз сделали мы, по обыкновению, засаду в двух местах: я – на тропе, проходящей через лес, а Щур с левого края леса. Решили мы, что Берек по одной из этих дорог будет возвращаться.

Был уже второй час ночи. Засаду сделали далеко от границы. Я изо всех сил всматривался в местность перед собой, чтобы не проглядеть возвращающегося из-за границы жида. Когда казалось мне: замечаю движение – вставал и внимательно осматривал окрестности. Убеждался в том, что показалось, и снова усаживался на ствол поваленной сосны.

Вдруг послышался шум. Побежал я краем леса к месту Щуровой засады. Увидел: обыскивает какого-то мужика, тот громко умоляет отпустить, сулит десять рублей золотом. Мужик нес в мешке несколько килограммов овечьей шерсти и говорил, что идет к родственникам, живущим поблизости от Вольмы.

Тут пришла мне в голову мысль. Когда Щур отпустил мужика, то я сказал, что, по моему разумению, Берек никогда не возвращается из Советов один, а всегда идет вместе с мужиком и бабой. Те идут первыми, за несколько десятков шагов от него. Напомнил я про бабу, которую задержали несколько дней тому у амбара Карабановича. Щур, не ответив, побежал туда, откуда пришел мужик. Вернулся через четверть часа и сказал:

– Прав ты. За мужиком шла босая баба, а за ней кто-то в сапогах. Наверное, Стонога. Обманули нас.

Сел на ствол поваленной ветром березы и долго молчал. Я раскурил папиросу, дал ему. Тот выкурил, по-прежнему не говоря ни слова.

– Может, пойдем? – спрашиваю его.

Поднял голову. Увидел я в лунном свете его бледное, худое лицо и яркие, чуть прищуренные глаза.

– Пойдем, говоришь?

– Так. Незачем тут сидеть!

– Нет, не пойдем. Я один пойду. Ты – не пойдешь.

– Куда? – спрашиваю удивленно.

– На юг пойду. Туда, куда птицы полетели. Свои у меня там. Я знаю Киев, Харьков, Ростов, Одессу, Тифлис. Пойду. Что мне тут? Нету никого. Брат мой живет в Ростове… Брат, мать и сестра. Мать старая, брат старше меня, а сестре четырнадцать. Может, плохо им?.. Пойду, посмотрю. А тут – да холера тут на все!