Текст книги "Любовник Большой Медведицы"

Автор книги: Сергей Песецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)

– Ну чего тебе?

– Правду скажи: красивые у нее цыцки? Про остальное знаю. Сразу видно!

– Знаешь что? – отвечаю ему. – Всегда я думал, глуповат ты. А теперь вижу: вовсе ты дурак. Когда хочешь знать, какие у Бомбины цыцки, так сам и спроси. Может, она расскажет. Или покажет.

Когда в обед до амбара зашла Бомбина, как обычно, весело поздоровалась со всеми хлопцами. Те внимательно наблюдали за ней, за мной. Но она, как всегда шутила и дразнилась. А я – как обычно – молчал. Хлопцы удивлялись. Даже Юзек засомневался. Спросил, когда пошли мы в хату паковать «перевязки»:

– Ну, и как у тебя пошло с Бомбиной?

– Добре.

– Стоило-то, согрешить?

– Сто раз стоило!

– Ну и лады. Помягчеет хоть баба. Видал, какие кошелки жрачки притарабанила!

8

Вторую неделю уже не иду на работу. Несчастье случилось. Разбили нашу группу. Получилось вот как: возвращались мы без товара. Удачно миновали самые опасные места и подходили уже к границе. Вблизи Ольшинки послышались слева от нас выстрелы и крики. Трофида свернул вправо. Подошли к самой границе, но в том месте ее закрывало заграждение из колючей проволоки. Когда пошли вдоль, отыскивая удобное место для перелаза, спереди выскочили красноармейцы. Пришлось удирать в кромешной темноте, пробираться на ощупь.

Остался я один. Далеко удирать не стал. Нарочно лег наземь прямо у изгороди. Когда погоня меня миновала, раздирая одежду, раня руки и ноги, я медленно перебрался на другую сторону заграждения.

Вернувшись домой, Юзека не застал. И утром он не вернулся, а днем я узнал: арестовали его польские погранцы. Застрял он в колючке и выпутаться не смог. Завтра его отошлют в Столбцы, в староство. Юзеф уже второй раз попался и мог получить несколько месяцев за контрабанду. Хорошо хоть, не к большевикам попал. Хуже пришлось Бульдогу с Китайчиком – они на советской стороне попались. Славик говорил, ранили Бульдога или вовсе убили. Бежал за ним, стреляли, Бульдог свалился и застонал. Славик помочь не смог, самому пришлось спасаться. Про Китайчика никто ничего в точности не знал. Наверняка попался в Советах, раз до утра не вернулся и известий никаких.

Болек Комета предложил мне вступить в известную и большую группу Гвоздя – сам с ней начал ходить после провала Трофиды. Но я не хотел пока. Выжидал. Денег хватало. За носку, проданную Сашкой в Советах, получил четыреста двадцать, а со своими набралось за пятьсот рублей. Так что с работой мог повременить.

Болек Лорд сказал мне: хочет новую группу собрать. Сам поведет вместо Трофиды. Уже переговаривал об этом с Бергером.

Я сидел дома. Геля шила на машинке, Янинка, по обыкновению, чего-то болтала, я пил чай. Говорили про Юзека, отправленного под конвоем в Столбцы. Затем открылись двери и в дом зашел Альфред Алинчук. Увидев меня, нахмурился. Видно, не знал до того, что я жил у родных Юзека Трофиды.

Поздоровался с Гелей и Янинкой, потом нерешительно направился ко мне. Руку протянул поздороваться. А я взял в одну руку стакан, а в другую намазанную маслом корку хлеба и сказал, руки ему не подав:

– А, это пан! Не здороваюсь с паном, потому что уже выхожу.

Геля удивленно посмотрела на нас. Янинка сопнула носиком и выдала с необыкновенной важностью:

– Да, так. Чего здороваться, когда тут же и прощаться нужно?.. Я с Гелей никогда не здороваюсь!

Я допил и доел, взял шапку и вышел, оставив Алинчука с Гелей, проводившей меня задумчивым взглядом.

Пошел к Сашке Веблину. Хотел увидеться с Фелей, но ее не застал.

Поздоровался с Сашкой. Тот стоял у стола, доводил на ремне бритву.

– Что хорошего скажешь? – спросил меня.

– Мало хорошего нынче. Юзек попался…

– Знаю, знаю… Хлопцы говорили, Бульдога прикончили, но это неправда. Ногу ему прострелили и в Минск завезли.

– Откуда знаешь?

– Уж я-то знаю.

Сашка перестал доводить бритву. Испробовал ее сперва на пальце, потом на шейных волосах. Затем провел языком вдоль острия, сверху вниз. Должно быть, посчитал достаточно острой – отложил ее и принялся намыливаться.

– За границу не ходишь? – спросил, старательно намыливая помазком лицо.

– Нет.

– Чего нет?

– Не спешу. Бабки есть еще.

– Имеешь право! Навар есть – гуляй, хлопец! Работе – свое время. Если хватать работы не будет, ко мне приходи. А пока – гуляй! От работы, братку, кони дохнут.

Начал бриться, подпирая языком худые щеки.

– Куда идти собрался?

– До Петрука Философа. Книжку он мне обещал. Ну, и заглянул сюда по дороге.

– Ну и файно. Вместе пойдем. Он у часовщика живет, а мне как раз часы чинить…

Снова замолчал, бреясь. Сказал через минуту:

– Ага, вот! Чуть не забыл сказать тебе. В следующее воскресенье у нас будет вечеринка. Так ты приходи, обязательно!

– Приду.

– А я утром еду в Рубежевичи. Работка там подвернулась. Может, больше и не увидимся… до вечеринки.

Когда Сашка выбрился и умылся, пришла Феля – в нарядном темно-зеленом платье, очень красивая. Была в хорошем настроении и поздоровалась со мной доброжелательно. Хотелось с ней остаться, да постыдился признаться Сашке, что вовсе не к Петруку шел. Пришлось попрощаться и пойти вместе с Сашкой.

Шли по Минской. Я заметил: все встречные очень почтительно на Сашку смотрят, оглядываются, взглядами провожают. Мне это нравилось. Наконец, зашли мы в кривой узкий переулок.

Выйдя из-за угла, увидели шевца, лупившего шпандырем парнишку лет десяти. Видно, был пьяный, бил ребенка без жалости. Сашка к шевцу подскочил, отпихнул, вырвал шпандырь.

– За что лупишь?

– А тебе-то что?

– А то! Сейчас сам узнаешь, как оно!

Сашка замахнулся шпандырем на шевца.

– Так он же, холера, лампу разбил!

И показал на валяющиеся осколки стекла.

Сашка сунул руку в карман, вынул пятидолларовую бумажку и, наклонившись над мальчуганом, смотревшим широко раскрытыми глазами за нечаянного защитника, вложил деньги ему в руку.

– Бери, малый! На батьку плюнь. Отдай ему деньги. Пусть десять ламп купит. А как подрастешь, так сам хама лупи! Слышишь: всыпь ему, как он тебе!

Пошли дальше. А шпандырь Сашка в лужу бросил.

Мы зашли в большую, светлую, выбеленную известкой избу. На стенах висело множество ходиков, а у окна сидел маленький лысый человечек и что-то делал, склонившись над столом, где лежало множество часов и приспособлений для их починки.

Я увидел сидевших за длинным столом Петрука и Юлека. Юлек писал в тетради, а Петрук смотрел ему через плечо и поправлял.

Мы поздоровались. Сашка показал Мужанскому часы. Тот осмотрел их внимательно и заключил:

– Отличная штука! Дорогая… Запущенная немножко. Чистить нужно.

– И когда пан сможет их почистить?

– Сегодня не смогу, много работы. Наверное, завтра.

– До полудня.

– Хорошо, в десять часов.

Условились о цене, и Сашка отправился восвояси.

– Что слышно, хлопцы? – спрашиваю у Петрука с Юлеком.

– Сегодня на работу идем, – ответил Юлек.

– С кем?

– Мамут идет, Славик и мы.

– Кто проводник?

– Мамут. Он хорошо пути здешние знает. Когда-то сам по себе ходил, спирт носил.

– Чей товар?

– Наш. Под своей рукой идем.

– Ваш?

– Наш, говорю. Спирт понесем. Больше заработаем, чем у жида. Может, и ты хочешь с нами?

С минуту я поколебался.

– Пойдем! – повторил Юлек. – Нам веселей будет. И заработаешь.

– Но у меня спирта нету.

– И у нас нету. Мы Мамута ждем. Пойдем тогда к Серому за спиртом.

Через четверть часа явился Мамут, а следом за ним – Славик. Мамут нам кивнул и уселся на лавке у стены.

– Он тоже с нами, – сказал ему Юлек.

Мамут долго на меня смотрел, потом с очевидным усилием выговорил:

– Так что теперь?

– Теперь сто фляжек возьмем, – терпеливо пояснил Юлек. – Сейчас и пойдем.

Взяли торбы и вместе со Славиком вышли. Вернулись через час. Вынули из торб и выставили на кресле бутылки. Я посчитал – сто пятнадцать.

– Больше ведь, чем нужно, – говорю Юлеку.

– А Мамут тридцать возьмет. Еще пять – нам на сугрев.

Начали собираться. Сперва выставляем на стол по двадцать бутылок. Пробки вынимаем и доливаем спиртом доверху, чтобы стекла меньше нести и не булькало на ходу. Пакуем пять удобных носок, где бутылки переложены толстым фетром и сеном. Паковкой заправлял Мамут со сноровкой профессионального «спиртоноса».

Дождались вечера. Дорога предстояла очень дальняя – аж до минского предместья – и выходить следовало как можно раньше.

Во втором часу с востока потянулись серые тучи и закрыли все небо. Пошел косой дождь, забарабанил по окнам. Становилось все темнее и темнее. Мамут радостно потирал ладони. Такая погода хоть и сильно затрудняла дорогу, давала почти абсолютную гарантию безопасности.

Когда начало смеркаться, мы поужинали и выпили фляжку разбавленного спирта. Взяли носки. Мужанский, маленький, смешной, глядел на нас добрыми голубыми глазами, пожал нам руки.

– Желаю вам, Панове, удачи! Не марудьте там, возвращайтесь скорее! Мне без вас грустно.

Вышли. Двигались очень медленно, тыкаясь, запинаясь и обходя невидные в темноте преграды, стараясь приучить глаза к темноте. Но темень была такая густая, что вперед продвигались только на ощупь.

Дождь усилился, и ветер тоже. Ничего перед собой не разглядеть. Вдруг Мамут остановился. Я шел за ним, за мной – Петрук, затем Юлек и последним Славик.

– Держи! – велел проводник, суя мне в руку конец шнурка.

Я понял, в чем дело, из рук в руки передал шнурок дальше. И пошли мы, держась за веревочку. Неудобно было, но так хоть точно не потеряем друг дружку.

Продрались через кусты, пошли лесом. Потом лес кончился. Мамут схватил меня за плечо, сильно сжал. Понимаю: граница. Передал это предупреждение Петруку, он – дальше.

Дождь хлестал еще сильнее. Промокли мы до нитки, согревались только движением. Никогда такой трудной дороги мне не выпадало. С трудом брели по мокрой земле, ничего вокруг не видя. А Мамут же шел уверенно. Время от времени приостанавливался, шаркал ногами, бурчал под нос и шел дальше.

Когда кончился лес, идти стало легче. По крайней мере, я уже не спотыкался о разные препятствия и глаза не приходилось заслонять, чтобы не хлестнули по ним невидимые в темноте ветки.

Через три часа ходу остановились отдохнуть. Выпили спирту. Потом отдохнули еще раз и под самое утро, полностью вымотавшись, пройдя за десять часов тридцать три версты жуткой дороги в кромешной темени, добрались от Ракова до Минска. А ведь мы не новички были, привыкли к ночным переходам.

Со спиртом ходили дважды. Затем сделали перерыв, потому что Мамут со Славиком пошли ходить с группой Гвоздя. Там работа была легче, безопаснее. Расстояние меньше, и заботиться самому ни о чем не нужно.

В субботу вечером пил я с хлопцами в салоне у Гинты. Весело было. Антоний так наяривал на гармони, что аж стаканы по столу прыгали. Вдруг меня кто-то пнул под столом. Думаю, Мамут, больше некому. Смотрю на него. А он ноготь на левой руке угрыз, а пальцем правой и глазами показывает на дверь. Гляжу. Там стоит Альфред Алинчук. Мамут зареготал хрипло и объявил:

– Глянь-ка, кого дятел настукал!

Все расхохотались. Альфред поспешно скрылся за дверью.

А мы пили дальше. Веселье шло полным ходом. Лорд запел:

 
Гэй, там пиво, там и водка,
Гэй, играют на гармони!
Гэй, там моя Марысенька
Чаркой у бутэльку звони!
 

Поздно вечером возвращался к себе. На небе искрились звезды. Зашел во двор к Трофидам. Калитку на засов закрывал. И в этот момент справа от меня раздался выстрел… потом второй, третий, четвертый. Я упал на землю у ворот. Услышал быструю поступь в саду – кто-то уходил. Я вскочил на ноги, выхватил из кармана нож, вбежал через открытую калитку в сад. Тихо. Минуту прислушивался, вернулся к воротам, вышел на улицу. Поблизости – никого. Жаль, фонарика с собой не взял. Может, смог бы в саду догнать стрелявшего. А так – все напрасно. С того времени всегда носил с собой фонарик.

Назавтра тщательно осмотрел калитку и стену дома у ворот. Все пули застряли в толстых бревнах. Мне удалось достать одну.

Когда постучал в дом, Геля, отомкнувшая двери, спросила встревоженно:

– Пан стрелял?

– Не… дурак какой-то устроил бучу. Напугать меня хотел.

– Видела я, кто-то здесь крутился под окнами вечером, – заметила дивчина.

Назавтра Янинка разбудила меня спозаранку.

– Там вас сумасшедший какой-то зовет!

– Что за сумасшедший? Почему сумасшедший?

– Так он же смеется и смеется!

– Значит, каждый, кто смеется, для тебя – сумасшедший?

– Не-а. Но можно немножко посмеяться, а он все время!

– Где он?

– За сараем. Сказал, чтоб никому, кроме Владка, не говорила, дело о-очень важное!

Оделся поспешно и вышел. За сараем увидел сидящего в зарослях лопухов Есю Гусятника. Блестя круглой безволосой головой, выглядывал он из-за широких листьев, как месяц из-за тучи.

– Что скажешь? – спросил я, поздоровавшись.

– Дело есть. Очень важное.

– Ну, слушаю.

– Только секрет. Рассказать могу, но при условии: никому не скажешь, что от меня узнал.

Оглянулся по сторонам.

– Алинчуки тебя пришить хотят. Альфред пару наших хлопцев подряжал на тебя. Сто рублей сулил.

– Откуда знаешь?

– Хлопцы ко мне приходили советоваться. Меня-то все знают. Спрашивали: кто таков ты. Я им говорю, чтобы не смели на тебя, ты ж с Трофидой ходишь. Ты сейчас смотри, будь осторожен. Алинчуки – то холера!

– Спасибо, – говорю ему. – Теперь буду знать, кто на меня зуб точит. Поостерегусь! Вчера ночью, когда домой возвращался, стреляли в меня.

– Да-а? – спросил Еся удивленно. – То не из наших. Это сами Алинчуки. Ты смотри, если хочешь железкой доброй обзавестись, так дам тебе. У меня хватает.

Попрощался я с Есей, и пошел он, крадучись, берегом реки, обходя местечко стороной. А я вернулся домой позавтракать. И долго размышлял над словами Еси.

9

Приоделся я вечером – на тип-топ! Рубашку надел коричневую с золотистыми цветочками, причудливо завязал темно-фиолетовый в розовую полоску галстук. А костюм – темно-синий. Прихватил тросточку и вышел из дома.

На базаре встретил Щура.

– Ты куда? – спросил тот.

– К Сашке.

– Ага, на вечеринку! И я туда же дыбаю!

Вырядился Щур сущим графом: серый костюм, лакированные туфли, зеленый галстук. На голове светлая фетровая шляпа с широкими полями.

Когда подходили к Сашкиному дому, еще издали услышали гармонь.

– Антоха загибает! – определил Щур.

Сквозь открытые двери по двору тянулась широкая полоса света. Рядом с домом митусились смутно различимые фигуры. Слышались шепот, смешки.

Мы зашли – и сразу оглохли от неистовства гармони. Антоний от вдохновения даже зажмурился.

Тут толпились, вопили, голосили. От топота дрожали стены дома. Весь зал заполнила кружащаяся в танце, притопывающая толпа. Антоний выдавал модного тогда «Карапета». Кто-то посвистывал, кто-то подпевал под музыку.

Стали мы со Щуром у стены, присматриваясь к танцующим. Щур кивнул в сторону высокого тощего хлопца с темным, цыганским лицом и зачесанными по-казацки волосами.

– Это Гвоздь… машинист, – сказал он мне.

Танцевал Гвоздь с совсем молоденькой, может, лет пятнадцати, девчушкой. Маленькая – едва доставала ему до груди, но очень уж была красивая, с чудесным лицом. Танцуя, смешно семенила вокруг здоровенного контрабандиста, а тот ее подхватывал, поднимал, кружа. Размашисто танцевал – выгибался, подпрыгивал, притопывал.

– Его любовница, – сказал Щур через минуту.

– Ну-у? – удивился я.

А вообще, некрасивых девчат тут не было. Контрабандисты любились с самыми красивыми девушками в местечке.

Увидел я Лорда, блестевшего набриолиненными волосами. Неплохо он танцевал, словно бы нехотя, с высокой полной дивчиной в темно-зеленом платье. Фигура у девушки была что надо, но лицо имела мертвенно-бледное, упырячье, на маску похожее. Может, с пудрой неподходящего цвета переборщила?

Увидел и Ваньку Большевика, с болезненной усмешкой прижимавшего к себе мясистую девицу с толстыми, розовыми, голыми руками. Так ее облапал, что бедной приходилось голову отворачивать.

Заметил двух танцующих друг с дружкою девушек. Некрасивые, вели себя дерзко. Одна визжала, вторая притопывала, встряхивала коротко остриженными волосами.

– Что за крали?

– Андзя Солдат и Гелька Пудель. Контрабандистки.

Присмотрелся к ним. У Андзи были широкие плечи и узкие бедра, и выглядела она, точно переодетый женщиной мужик. Оделась в чересчур короткое платье апельсиновой расцветки. На пальцах – множество перстней, на руках – браслет на браслете. Андзя Солдат была высокой и щуплой. А товарка ее, Гелька Пудель – низенькая и коренастая, с симпатичным веселым лицом, немного вздернутым носиком. Была в голубом платьице, с черным платком на шее. Улыбался я, глядя на смешную парочку.

Кроме них, танцевали еще много хлопцев и девчат, большей частью мне не знакомые. Многие сидели на лавках у стен или стояли. Девчата все в ярком, праздничном. У кого ноги покрасивее, носили коротенькие платьица. Хлопцы, большей частью, в темно-синих, коричневых и светлых костюмах. Жилетки и галстуки, выглядывающие из-под расстегнутых пиджаков, были самых фантастических цветов и рисунков.

Я поискал глазами Фелю, но не увидел. Антоний перестал играть. Танцы прекратились. Избу заполнил гомон разговоров. Девчата начали собираться отдельно, в углу избы. Хлопцы стали у стен. Кое-кто прохаживался посреди зала. Держались неестественно – напыщенные, чванные. Видать, кружила им головы слава героев границы.

Девчата шептались, хихикали, поглядывали на хлопцев. А те делали вид, что ведут деловые, ужасно важные разговоры и вовсе на женщин внимания не обращают. Это считалось хорошим тоном.

Щур дернул меня за рукав. Я обернулся. В избу зашел Альфред Алинчук, разодетый с шиком и блеском, напомаженный, выбритый до гладкости и вообще будто лакированный. За ним явились и братья: Альбин, Адольф, Альфонс и Амброзий. Стали кучкой у двери. Разговоров стало меньше. Хлопцы угрюмо посматривали на братьев, и только «мамзели» (как говаривал Лорд) зашептали оживленнее и захихикали явственнее, дерзко улыбаясь и строя Алинчукам глазки.

Тут явился предо всеми Болек Комета. Вышел на середину избы, пригладил усы, оглядел присутствующих и вдруг безо всякого видимого повода расхохотался. Этого хватило, чтобы девчата захихикали, засмеялись. Хлопцы бухнули хохотом – не все, некоторые аж губы позакусывали, стараясь сохранить почтенный вид.

Болек Комета обратил взор на Антония, сидевшего в углу, уперев подбородок в баян.

– А… пан маэстро! Мое почтение!.. Сыграйте-ка нам малость «На сопках Маньчжурии»! Айн, цвай, драй!

Комета кинул гармонисту золотую монету. А когда тот заиграл старый, раздольный русский вальс, подхватил ближайшую дивчину и начал кружиться с нею по избе. Избранницей его оказалась Гелька Пудель. Она раскраснелась. Дрыгала смешно ногами в воздухе, отпихивала Комету. В избе дружно зареготали. Комета, наконец, выпустил Гельку. Та отскочила к девчатам, показала ему язык.

– По-французски не умею, – с достоинством ответил на это Комета, и вся изба снова грохнула смехом.

Затем Болек пошел к дверям, ведущим в другую комнату. Вскоре пара за парой стали выбираться на середину зала танцоры. Прерванная забава разгорелась снова. Я и Щур нашли места на лавке. Справа от меня стояла Маня Дзюньдзя, как обычно, с кислой миной, будто недовольная чем-то. Видел я ее как-то на базаре вместе с Гелькой Пудель. Теперь она стояла рядом с коренастой дивчиной с удивительными, смелыми, притягивающими, будто магниты, черными глазами.

– Это кто? – спрашиваю Щура.

– Та, в желтом – Маня Дзюньдзя, контрабандистка.

– Знаю ее… А рядом, в розовом?

– Белька… Она тоже по контрабанде. Машинистка она. Баба-гетман!

Белька наверняка услышала, что о ней речь. Повернулась к нам. Щур кивнул. Она ответила, чуть шевельнув поднятой ладонью. Потом отвернулась и, выпячивая большие упругие груди, вздрагивающие при каждом движении и безумно дразнящие хлопцев, принялась рассматривать танцующих.

– О… вот и Сашка! – заметил Щур.

Я увидел, как из двери, за которой недавно скрылся Комета, вышел Сашка. Пошел неспешно, пожимая протянутые ему руки. Подошел к нам.

– Чего не танцуешь?

– Пока неохота.

– А с кем ему танцевать? С тобой, что ли? – буркнул Щур.

– Как это – с кем? – Сашка обвел зал рукой. – Да тут дивчины как цветы! О, панна Бельця скучает. Приглашай танцевать!

Оставил я Щура и пошел танцевать с Белькой.

– Пан не местный? – спросила она.

– Так. К Юзефу Трофиде приехал.

– Он сидит?

– Сидит.

– Жалко.

– Что поделаешь.

Увидел я: Сашка подошел к Алинчукам и вместе с ними направился в комнату, откуда недавно вышел.

– Пани знает Алинчуков? – спрашиваю у Бельки.

– Знаю.

– Хлопцы их не хвалят.

– Мерзавцы потому что!

Обнял ее крепче. Противиться она не стала. Подумал, что нужно сказать ей какой-нибудь комплимент, и говорю:

– У пани такие красивые глаза!

– Правда? – она усмехнулась.

– Правду говорю! – клянусь ей искренне.

Она рассмеялась. Крутанув головой, отбросила за спину волосы.

– У меня все красивое, не только глаза!

– Ого! Пани Бельця такая откровенная и уверенная в себе?

– Так.

– Люблю смелых! Если б никто не видел, поцеловал бы за это пани!

– А после хвастались бы тем по всему местечку?

– Ничего подобного! Даю слово.

– Ну, это мы посмотрим, – сказала загадочно.

Очень она мне понравилась. Танцевал бы с ней долго-долго, но она не захотела.

– Хватит колобродить! Ноги болят. Вчера только с дороги, а назавтра снова.

– Далеко ходите?

– Под Петровщизну.

В самом деле, далеко – три версты от Минска.

Я проводил Бельку к подруге, уступившей ей место на лавке. А веселье вокруг шло полным ходом. Жарко стало в избе. Лица присутствующих залоснились от пота. Некоторые хлопцы уже были в подпитии. Сперва не мог понять, где они так умудрились. Потом заметил: по двое, по трое выходят на подворок, а возвращаются уже навеселе. Начал я высматривать Щура, но нигде не мог найти, пока он сам ко мне не подошел. Подмигнул мне и говорит:

– Выйдем-ка на минутку.

Пошел с ним в соседнюю комнату – прямо в облако табачного дыма. Сперва и вдохнуть не мог: такая духота стояла в комнатке, битком набитой людьми. Когда пришел в себя, увидел длинный стол, а рядом – сидящих и стоящих контрабандистов. С некоторыми был знаком, кое-кого уже видел, но были и те, кого увидел впервые.

Хлопцы пили за здорово живешь. Во главе стола восседал Комета с бутылкою в одной руке и стаканом в другой и возглашал:

– Хромое счастье наше, хлопцы, так подопрем его бутылками!

– Умно! – подтверждал Лорд.

– Кто не курит и не пьет, тот не живет, а гниет!

– Умно! – подтверждал Лорд и добавлял: – А потому еще по одной!

Щур потянул меня к столу, усадил рядом на узкую лаву. Лорд же поставил передо мной полный стакан и приказал:

– Догоняй!

На другом конце стола играли в карты. Сидели там братья Алинчуки, Сашка, Живица, Ванька Большевик и еще несколько незнакомых мне людей. Играли в «очко». На столе лежали стопки банкнот и кучки золотых монет.

Банк держал Сашка. Раскраснелся, но играл спокойно, старательно тасуя и раздавая карты. Лежала перед ним изрядная куча денег. Вдруг к нему обратился Болек Комета.

– Дашь карту за полсотни?

– Дам за пятьдесят, – кивнул ему Сашка.

– Пошло пятьдесят!

Болек взял три карты и проиграл. Заплатил проигрыш.

– Скажу и докажу вам, хлопцы: ни в картах фарта у меня, ни в бабах. Только в водке! Только обернусь, а бутылочки-чарочки подмигивают мне, позвякивают!.. Ну, еще по одной!

– Умно!

Лорд начал насвистывать. Знатно насвистывал, жаль только, редко показывал такое свое мастерство. Перестал и запел пропитым, хриплым, будто простуженным голосом:

 
Туда под вечер подошел
Парнишка-жох, в кармане нож —
 

Тут незнакомый мне молоденький контрабандист с совсем еще детским лицом принялся подпевать, затянул тоненько:

 
Друган меня обнял, повел
И посадил за стол.
Ты, Болек, хлопец в доску свой!
Напейся, что ли, кофеей!
 

Болек Комета при слове «кофеей» выразительно скривился и сделал вид, что блюет. Некоторые рассмеялись, Болек же пел дальше:

 
Ведь водку выпили до дна,
В бутылке капелька одна!
 

– Неправда! – заорал Комета. – Скажу и докажу вам, хлопцы: пока стоит граница, нам скорее воды не хватит, чем водки!

– Умно! – ответил кто-то за Лорда, продолжавшего петь:

 
Я был там ангел на траве,
Хотя семь дырок в голове.
 

– А у Фельки одна, зато какая! – выдал, осклабившись, Ванька Большевик с другого конца стола.

– Ты Фельку язычищем не обмахивай! – Сашка зыркнул на него грозно.

– Да я ничего… я так, шуткую…

– Ты шуткуй, а уважение знай!

Питье разогрело всех. Уже и хохотали одурело. Зубоскалили вовсю, изгалялись. Курили беспрерывно. Пол усыпали пустые пачки и окурки, на столе – лужи водки и пива.

Мамут, Комета, Щур и Лорд пили неустанно. Фелек же Маруда степенно и раздумчиво поедал огромный кус сальтисона. Щур пихнул меня локтем в бок:

– Глянь, как наяривает, а?

Болек Комета это услышал и сказал Маруде:

– Фелисю, коханку! Ты прям как лев, рыкающий и жрущий в пустыне.

– А где ты льва видел? – спросил Щур.

– На образке.

– На каком таком образке?

– Том, где пан Езус в Иерусалим въезжает.

– Так там же осел, а не лев!

– А я думал, лев! – ответил Комета.

Фелек оторвался от сальтисона. Обстоятельно прожевал. Проглотил. Затем изрек важно:

– А ты точь-в-точь – тринадцатый апостол!

Изрекши, снова принялся за еду. Все дружно разразились хохотом. Марудино сравнение, непонятно почему, показалось нам страшно смешным.

– Ну, срезал!

– Сказанул, однако!

– Накатил по полной!

– Цапнул, не ляпнул!

– Э-э, то старый кот! Молчит-молчит, но зато как выдаст!

– Точно черт из тихого болота!

Болек Комета тяпнул полстакана водки. Вытер губы ладонью. Поправил усы. И начал:

– Ну дык, это ж хлопец местный, бывалый.

– На мельницу с житом ездил! – подхватил Щур.

– Коров к быку водил, – добавил Лорд.

– Обтесанный, обтертый, – продолжил Комета.

– Шницелем по морде, – подхватил Щур.

– В люди ходил, – продолжил Комета.

– Вокруг сарая за свиньями, – добавил Лорд.

Маруда доел, со вкусом облизал пальцы и выдал флегматично:

– Видал я вас, хлопцы, там, где у куры ятки.

И снова все дико зареготали.

Вдруг в комнату зашла Феля. Стала в дверях и долго щурилась, стараясь хоть что-то разглядеть в облаках табачного дыма. Смеяться все сразу перестали. Умолкли, глядя на Фелю.

Была она в красивом черном платье, элегантных черных чулках, лакированных лодочках. На шее – золотая цепь от часов, на руках – множество браслетов и перстней.

Прошла в комнату – медленно, важно. Красивая, аж дух захватывало, горделивая, неприступная. Взгляды хлопцев облепили ее, как мед, следили за мельчайшим движением, жестом. Ванька Большевик аж рот раскрыл от восхищения. Какое там питье, какие карты! А она, довольная произведенным эффектом, легким шагом подошла к брату.

Сашка сморщился.

– Ну, чего тебе?

– Может, нужно что-нибудь?

– Ничего не нужно. Иди отсюда!

Феля надула губки. Тряхнула головой. Обвела взглядом собравшихся. Встретился я с ней глазами, и так холодно сделалось… Даже дух перехватило.

Неожиданно подал голос Маруда:

– Огурцов бы…

Щур прыснул. Сашка тоже рассмеялся и сказал сестре, уже идущей через комнату:

– Фелька, подожди! Принеси огурцов. Целое ведро – другу нашему Маруде. Мигом!

– Добре, – отозвалась Феля.

Подошла к дверям. Остановилась, обернулась.

– Так пойдем, поможешь мне, – сказала брату. Сашка встал, положил на стол карты. Подумал немного, потом подошел ко мне.

– Иди, Владку, помоги ей огурцов принести!

Я поспешно встал и пошел к ожидающей в дверях девушке.