Текст книги "Повести"

Автор книги: Сергей Голицын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 37 страниц)

Глава одиннадцатая
ПОЧЕМУ СОНЯ ЗАСНУЛА СТОЯ?

Мы – изыскатели, шагаем по большой дороге. Освежающий ветер дует нам в лицо.

Идти легко, груза в наших рюкзаках совсем немного. Кроме теплой одежды, у меня за спиной одна аметистовая жеода. Прочие геологические образцы распределены между всеми пионерами.

Магдалина Харитоновна давно уже помирилась с Люсей. Сейчас обе они идут сзади и обсуждают, как будут писать отчет о туристском походе в Любец. В отчете полагается проставить множество цифр: пионеро-километров пройдено столько-то, пионеро-единиц осмотрело музей и кремль столько-то, найдено геологических образцов столько-то. И я и Соня тоже очутились в отчете – так будет больше этих самых пионеро-единиц.

Последние деньги мы проели в чайной, сейчас у нас с собой только две буханки ситного.

– Привал! Посидим немножко! – предлагает Люся.

Мы садимся на горке близ дороги. Вдалеке едва виден Любец. Башни кремля от заходящих солнечных лучей окрасились в нежные розовые тона. Как четко вырисовываются с нашей высокой горы на фоне светло-лилового неба острые шпили башен, колокольни, две высокие трубы бутылочного завода, зелень садов!…

Женя-близнец, тот, что с черным ремнем, подполз ко мне.

– А можно такую картинку нарисовать? Чтобы кремль весь розовый, а облачка золотенькие? – шепнул он.

– Можно, – ответил я. – Это ты хотел бы нарисовать?

– Нет, я так. – Мальчик явно смутился.

Люся разрезала буханки на равные маленькие кусочки. А ведь следующая еда – только дома.

И снова в путь. Прощай, Любец, прощай, розовый город! И снова ветер дует нам в лицо. Ветер, ветер, расскажи нам, где спрятан портрет!

Мы вошли в мелкий сосняк. Сразу потянуло вечерней прохладой, начало темнеть. По краям полянок за кусты бересклета цеплялись полупрозрачные хлопья тумана. То тот, то другой из ребят замедлял шаги, доставал из рюкзака курточку или кофточку. Соне надо надеть джемпер.

– Соня, где ты? Девочки, вы не видели Соню?

– Нет.

– Мальчики, где Соня?

В ответ только носы зашмыгали. Один из близнецов что-то буркнул другому, тот огрызнулся.

– А Галя где? – крикнули они разом.

Оба взъерошились и, как петухи, налетели друг на друга. Каждый из них обвинял другого в исчезновении московской племянницы.

Все остановились. Оказывается, еще одна девочка – длинноногая черненькая Бэла, та, что ходит в очках и похожа на козу, – тоже пропала. И никто из нас не помнил, где, как и когда отстали девочки.

– Ваша Соня меня не касается, но за двух других детей отвечаю я! – объявила мне Магдалина Харитоновна.

– Девочки! Здесь остаться! Мальчики, доктор, за мной! – скомандовала Люся. – Ходу, ходу живее!

– У меня нога натерта! – сердито проворчал Володя-Индюшонок и уселся на пенек спиной к нам.

– Вечно из-за девчонок всякие недоразумения! – еще более сердито проворчал Витя Большой, однако первый двинулся в обратный путь.

Скорым шагом Люся, мальчики и я устремились за Витей. Мне вспомнилось чучело волка в музее и нудный голос Номера Второго: «В наших лесах до сих пор изредка попадаются этихищники». Какой ужас! Нет, нет, волки еще не успели растерзать мою толстенькую и, наверно, вкусную дочку.

Прошел целый томительный час, мы шли молча и быстро, у меня вспотела спина, виски… Совсем стемнело. Я вглядывался в лесную безмолвную черноту, ожидая увидеть пару огненных зловещих глаз. Дорога вышла из лесу. В пшеничном поле было светлее. Лимонная полоска догоравшей зари еще виднелась из-под лиловых длинных туч…

* * *

Дорогие читатели, простите меня, я так переживал исчезновение Сони, что, право, не в состоянии дальше рассказывать. Я вынужден бросить перо. Пусть о приключениях этого вечера и ночи лучше расскажет она сама.

Вот что впоследствии записала Соня в голубом ВДОДе:

Бэла потеряла очки. Она вспомнила, что их снимала,, когда мы сидели на горке и любовались кремлем и городом.

«Девочки, пожалуйста, пойдемте поищем», – попросила она Галю и меня.

И мы втроем пошли искать и никому об этом Не сказали.

Мы нашли очки просто на дороге и вдруг увидели, что солнышко заходит и начинает темнеть. Мы заторопились догонять остальных. Нам нисколько не было страшно. Дорога ведь все время одна, а в стороны никаких дорог нет. Где же тут заблудиться? А волки? Они живут только в сказках о Красной Шапочке и о Семерых Козлятах, в зоопарке да еще в темных лесах. А тут сосенки маленькие, сюда они не прибегают…

А еще мы придумали чудесную историю, будто мы совсем не девочки, а три мушкетера с усами и шпагами. Мы взялись за руки и даже начали песенку сочинять:

Мы три мушкетера!

Угадай, который

Атос, Портос и Арамис,

– Мы за руки взялись…

И вдруг нам навстречу бегут мальчишки, и папа, и Люся. Они бегут и громко кричат. Бедную Галю ее дядюшки Женя и Гена за руки затрясли, хохочут, прыгают вокруг нее. Люся Бэлу обнимает, а папа меня между косичек целует.

Люся кричит:

«Негодницы такие, вы где пропадали?»

А потом мы пошли все вместе и говорили и смеялись. Нас встретила Магдалина Харитоновна. Она забыла нас обругать и тоже поцеловала.

Девочки нас окружили и рассказали, что, оказывается, все ужасно испугались, когда узнали, что нас нигде нет.

Витя Перец – какой он хороший! Он посмотрел на меня, подмигнул и шепнул потихоньку:

«Наши девочки – настоящие изыскатели, ничего не боятся». А Витя Большой подошел к нам и сказал: «Из-за этих девчонок мы три драгоценных часа потеряли!» И мы все стали думать, как быть. Можно остановиться ночевать в наших прежних шалашах у реки. Но есть так хочется, как никогда в жизни, а еды у нас никакой не осталось. А что, если забрать спрятанные в кустах ведра и топоры и дойти обязательно сегодня до Золотого Бора? Это знаете сколько будет? Двадцать километров. Дойдем или не дойдем? Ну конечно, дойдем! И все решили: дойдем! Мы – изыскатели!

А папа сказал:

«Я знаю, почему вы захотели домой. Помните, Номер Первый говорил: «Вы по своим подушечкам соскучились»?»

А Магдалина Харитоновна сказала: «Инструкция запрещает».

А мы ответили:

«Нет, нет, мы все-таки дойдем!»

Стало совсем темно. Мы шли по лесной дороге, о корни спотыкались, ветки нас хлестали. Все нам казалось – вдруг медведь, вдруг волк, а это просто кусты чернели.

Начали спускаться с горы и подошли к реке. Ой, как сразу стало холодно! Бр-рр!

Река виднелась из-за кустов, черная, как пещера, в которую мы лазили. Где-то далеко-далеко залаяли собаки. И снова стало совсем тихо. Звездочки на темном небе были как искорки на догорающем костре.

Вдруг возле самого берега в камышах что-то зашуршало. Вспыхнул огонек. Все сразу остановились. Мы подумали, что это разбойники. А это были просто рыбаки с удочками. Магдалина Харитоновна забеспокоилась: «А найдем мы то место, где ночевали?» Витя Перец все помнит.

«Найдем, там рогатая коряга да кривая сосна», – сказал он. Люся шла впереди. Она сказала: «Я не вижу даже собственных рук». Вдруг Витя Перец отпрыгнул в сторону. «Туточки! Вот коряга!» – закричал он и стукнул ее ногой. Какой он молодец! Самый милый, самый замечательный из всех мальчиков на свете!

Мы отыскали в кустах топоры и ведра и снова пошли дальше.

Никто не хотел ни рассказывать, ни смеяться.

Папа мне шепнул, что в его рюкзаке не три кило, а три тяжеленных утюга. Он говорил: ремни, как железки, сдавили плечи, а ноги превратились в чужие деревяшки.

А я ему ответила, что ни капельки не устала.

Наконец мы перешли через мост и увидели вдали огоньки. Это был Золотой Бор. Теперь недалеко – осталось только два километра. По булыжному шоссе идти было ужасно трудно. Галя мне потихоньку призналась: еще немного, и она упадет.

На базарной площади остановились. Витя Большой щелкнул карманным фонариком. Папа посмотрел на часы и сказал:

«Два часа ночи!»

А Магдалина Харитоновна приложила руку ко лбу и сказала:

«Я сейчас в обморок упаду!» – А сама и не подумала падать.

Все мы разошлись по разным улицам.

И папа и я стучали, стучали к нашему волосатому хозяину. Наконец достучались. Другие-то ребята небось к своим родителям дубасили в ворота и кулаками и пятками, а мы постеснялись. Наконец хозяин услышал, отодвинул засов, открыл калитку и сказал:

«Полуночники!»

А больше я ничего не помню…

И понятно, что Соня ничего не помнит. Она заснула стоя. Я должен был сам стащить с нее джемпер и платье и уложить в постель.

А Магдалина Харитоновна красным карандашом написала в голубом альбомчике: «Изложение хорошее. Придаточные предложения отделяются запятой. Вычеркиваю все, что относится к ненужному расхваливанию самого недисциплинированного мальчика в отряде – Вити Перцова. 4».

* * *

На следующий день все мы собрались в Доме пионеров за большим столом. Мне подарили целый рюкзак, туго набитый геологическими образцами.

Великолепно! Хоть одно изыскательское поручение было выполнено на сто процентов!

Совещание открыла Магдалина Харитоновна.

– Итак, можно подвести некоторые итоги наших туристских мероприятий. – По привычке она укоризненно взглянула на всех нас из-под очков.

После этих ее слов близнецы занялись мухами на потолке, Витя Перец – голубями на соседней крыше, а остальные просто вздохнули и опустили глаза.

Вскочила Люся.

– Магдалина Харитоновна, простите, я вас перебью. Ребята! – воскликнула она. – Что ж, нам сидеть и ждать, что напишет Номер Первый, когда расшифруют то письмо?

Ребята нестройно загудели:

– Сами, сами будем искать!

– Я не вижу никаких способов, которые увеличили бы шансы… – пожала плечами Магдалина Харитоновна; она обиделась, что ее перебили.

– Слушайте, – сказала Люся, – помните, есть такой изыскатель Номер Седьмой, который все хотел узнать, почему приезжал в Любец его папа – знаменитый художник Ситников? Может, Номер Седьмой что-нибудь расскажет о портрете?

– Это дело! – подхватил Витя Большой. – Поедемте на пароходе к Номеру Седьмому – смотреть Ситниковский музей.

Найдем мы в том музее следы портрета или не найдем, еще было неизвестно, но само путешествие за полтораста километров на пароходе вверх по реке казалось таким привлекательным!

– «Мы едем, едем, едем в далекие края!» – запел и заплясал Витя Перец.

– Завтра едем, завтра! – воскликнул один из близнецов.

– Ну да, завтра, чего еще ждать! – поддержал другой.

– Полагается три дня отдыха, – произнесла Магдалина Харитоновна.

– Мы теперь изыскателями заделались, мы не отдыхаем, – настаивали близнецы. – Найдем – тогда отдых.

– Магдалина Харитоновна, ну пожалуйста, согласитесь! Ведь на пароходе поедем. Это же нисколько не утомительно, – упрашивала ее Люся.

Та было поморщилась, повздыхала, но согласие дала.

– Доставайте яйца, молоко, хлеб – и завтра к шести утра налегке! – весело объявила Люся.

Глава двенадцатая
КЛУБОК НЕИЗВЕСТНОСТИ ЗАПУТЫВАЕТСЯ ВСЕ БОЛЬШЕ И БОЛЬШЕ

Ранним утром все мы – тридцать один изыскатель – шли по скошенному лугу к реке.

Солнце сияло на безоблачном небе, река и лесные дали были окутаны белесыми клубами тумана. Ура! Сегодня будет хорошая погода!

Маленький пароходик, беленький, словно только вымытый, под названием «Ракета», пыхтя и поднимая пенистые волны, развернулся и подошел к пристани. По дощатому трапу, толкая друг друга, мы взбежали на пароход и разместились на носу, на палубе.

Тут выяснилось нечто, по мнению Магдалины Харитоновны, неслыханно антипедагогическое: Люсе поручили покупку билетов, а она взяла только два взрослых, а всем ребятам – детские. Соне и Гале было по двенадцать лет, а остальным еще больше, а самой Люсе целых восемнадцать.

– Будет контроль – нас оштрафуют, высадят на берег! – стонала Магдалина Харитоновна.

– Ничего не случится, зато мороженого поедим всласть! – защищалась Люся.

Да разве существуют такие черствые люди, чтобы нас штрафовать, высаживать, делать нам неприятности, когда вокруг так хорошо, так интересно!

Важный капитан с черными усищами сидит в своей будочке за штурвалом. На капитане форменная, настоящая морская фуражка с золотой эмблемой. Спасательные круги, ведра, выкрашенные в белую краску, развешаны вдоль палубы. На самом носу – свернутые кольцами канаты необыкновенной толщины. Матросы в полосатых тельняшках деловито проходят по палубе.

– Как на море! – восклицает Витя Перец; он уже успел обежать весь пароход, его только что выгнали из машинного отделения.

– Подумаешь – море! Качки нет, и берег под носом, – презрительно замечает Володя.

Ветерок слегка продувает. Пароходик плывет, рассекая реку, а мы глядим и на правый берег и на левый. То кусты, то широкий песчаный пляж, то вдруг высокий желтый обрыв круто подходит к воде, за обрывом деревня – домики едва видны из-за яблоневых садов, – сосновый бор смотрится в воду, коровы дремлют на водопое…

А река? Каждую минуту она меняется: то нежно-голубая, то перламутровая, то переливается на солнце тысячами блестящих перышек, то темно-зеленая от отражений лесных берегов. Белые чайки носятся над самой водой; одинокие рыбаки недвижно сидят в челноках. Вот старательный буксир потащил сразу четыре длинные баржи…

Настроение портят удивительные пароходные порядки. И кто это придумал такие штуки? Как тридцать километров – пересадка, вон из парохода и бегом на пристань в кассу за новыми билетами. А кассир выдает не просто – стук и пожалуйста. Нет, чего-то он там пишет, чего-то ножницами вырезает и только тогда стукает. А следующий пароход через десять минут отходит, да тебе надо тридцать билетов, да сзади длинная очередь волнуется. Люся пользовалась этой суматохой и продолжала брать только два взрослых билета, а всем остальным детские. После всех переживаний, когда я и Магдалина Харитоновна усаживались где-нибудь в укромном местечке на новом пароходе, мы с нею только пот со лба платочками вытирали.

Наконец четыре пересадки позади, и к вечеру мы благополучно приехали. По перекинутому трапу выскочили на каменистый берег. Голубая стрелка на столбике показывала дорогу на гору, поросшую лесом.

За кустами сирени, весь покрытый вьющимся диким виноградом, стоял зеленый двухэтажный дом с резными наличниками вокруг окон, с резным князьком под высокой крышей. Мы обошли его кругом. На террасе увидели вывеску: «Музей имени народного художника СССР Александра Кирилловича Ситникова». Перед террасой раскинулся роскошный цветник…

Дверь террасы отворилась, вышел, грузно опираясь на палку и прихрамывая, коренастый плотный старик в белом халате, с белыми густыми и пушистыми усами, с громадной гривой седых волос над высоким лбом. Темные выразительные глаза, тонкий нос, резко очерченные губы и подбородок отличались редкой красотой.

Я его сразу узнал, так он был похож на своего отца, чей автопортрет я хорошо помнил по Третьяковке. Художник там изобразил себя с черными веселыми глазами, в таком же белом халате, с кистью в руке.

Вспомнил я и небольшой портрет сына – черноглазого мальчугана в голубой вышитой рубашке, держащего удочку. А теперь, спустя шестьдесят лет, этот мальчуган превратился в седого изыскателя Номер Седьмой. Старик глядел на нас такими же черными, как у отца, но словно виноватыми глазами.

– Что же это вы, друзья хорошие! Музей закрылся полтора часа назад. К нам нужно приезжать утренним пароходом. Идите этой дорогой, – он показал рукой, – через три километра будет деревня, там в школе можете переночевать, а утром возвращайтесь сюда.

А моя Соня – удивительно несдержанная девочка:

– Совсем не ходили, только плыли на пароходе, а устали больше, чем в любецком походе. И есть так захотелось!

Живые, умные глаза старика неожиданно заблестели так весело, словно солнышко выглянуло из-за облаков. Он улыбнулся и спросил:

– Вы в Любец ходили? Откуда вы сами?

– Мы изыскатели из Золотоборского дома пионеров. – Витя Большой гордо поднял голову. – Искали в Любце один портрет.

– Изыскатели? – удивленно переспросил старик.

– Вы Номер Седьмой?

Нет, моя Соня просто невозможна со своими бесцеремонными вопросами!

– Совершенно верно, девочка. А скажи, пожалуйста, не познакомились ли вы в Любце с остальными Номерами?

– Как же – с Первым, Вторым, Третьим, – перечисляла по пальцам Соня.

– А номер Четвертый куда-то уехал, – подхватила Галя. – Он не сумел вырастить какие-то голубые георгины.

Старик задумался, поправил свои длинные седые волосы.

– Все мои старые друзья… Ревматизм не позволяет поехать навестить, – вздохнул он и тяжело повернулся ко мне: – У вас есть папиросы?

– Простите, не могу вам предложить, я некурящий.

– А были бы, я у вас их тотчас бы отобрал вместе со спичками. Вот, – указал он на сарай из толстых бревен, – наш сеновал, здесь будете ночевать. Как у вас с продуктами?

– Не беспокойтесь, мы на сухом пайке, – ответила Магдалина Харитоновна.

– Очень плохо, что на сухом. Катенька, Катюша! – позвал старик.

Из дома выкатился настоящий катышек. Такой маленькой кругленькой старушки я никогда не видывал; ну просто шарик, только что в платье и в фартуке.

И мы все догадались – это Номер Пятый, изобретательница пирогов.

– Катюша, – говорил старик, – представь себе, мальчики и девочки только что побывали в Любце, познакомились с нашими милыми Номерами.

Как же улыбалась Номер Пятый! Улыбались ее голубые лучистые глаза, улыбались и сами круглые, румяные, как яблоко, щечки и даже ямочки на щечках…

– Я им дам картошки, чугун, самовар, одеяла, подушки, наши пальто, тулуп. Устали, милые? – Старушка ласково оглядела ребят и вновь сложила свои пухлые ручки на животике.

Работа закипела вовсю. Девочки стелили в сарае на сене постели, чистили картошку. Мальчики далеко в сторонке разводили костер, таскали воду, сыпали шишки в самовар. Витя Перец просто прыгал на сене, Володя фотографировал. Скоро картошка сварилась, самовар поспел, мы сели ужинать.

После ужина снова явились почтенные супруги – Седьмой и Пятый Номера.

– Вот вам на сладкое, – сказала старушка, все так же улыбаясь, и протянула нам блюдо с темным обсахаренным печеньем. – Только, простите, маловато.

Знаменитый пирог «утопленник» был нарезан на тридцать крошечных кусочков. Кусочки были малюсенькие и таяли во рту; я едва разобрал вкус пирога.

Магдалина Харитоновна села писать под диктовку Номера Пятого рецепт «утопленника».

Вот этот рецепт: три стакана белом муки и 200 граммов сливочного масла смешиваются, затем рубятся ножом, затем кладут одно яйцо, полпалочки дрожжей и полстакана молока; снова рубят ножом. Комок теста топят в ледяной воде. Через сорок пять минут комок почему-то всплывает. Сыплют на стол 250 граммов сахарного песку и 200 граммов грецких орехов и с этой смесью раскатывают тесто. Полученный валик режут на куски и ставят на противне в духовку на 15 минут.

Я также записал рецепт в подарок своей жене. Пока мы его списывали, Люся подробно рассказывала Номеру Седьмому всю историю спрятанного портрета.

Старик слушал внимательно.

– Так, так, так! Вы, следовательно, за два дня нашли больше, чем я за два месяца! Кинжал! А, каково? – улыбался он. – Только вы с вашими поисками, мне кажется, свернули в сторону. Ведь о портрете никто никогда нигде не писал и не говорил, кроме вашего библиотекаря… Тише, тише, не перебивайте. История Ирины Загвоздецкой, полюбившей крепостного, – это, конечно, достаточно занимательная романтическая история, но она к вашим изысканиям отношения не имеет, к тому же хорошо известна. А вот кто был тот талантливый художник, написавший натюрморт, – эту загадку пока еще не разгадал никто. Ни отец мой много лет назад, ни мы все – изыскатели. Подождем, что окажется в найденном вами письме. Будете завтра осматривать музей, покажу вам другое письмо об этом натюрморте. А теперь спокойной ночи!

Спать в мягком, душистом сене было очень приятно, только все нестерпимо толкались, наезжая один на другого.

Утром Номер Седьмой повел нас в музей.

Здесь, на высоком берегу реки, художник когда-то построил этот дом, здесь он прожил всю жизнь. Он бродил по этим лесам, по полям. Здесь он создавал свои картины.

Невольно я вспомнил Третьяковку…

Я хожу туда два-три раза в год и останавливаюсь только у немногих картин.

За день ее не осмотришь – слишком много богатств хранится в шестидесяти залах галереи. Как хорошо, что совсем недавно я провел целый час в зале художника Ситникова!

Больше всего я люблю два пейзажа Ситникова: один – темный, заросший пруд, а за ним суровые ели и золотые поникшие березы, освещенные заходящим солнцем, и другой – холодная голубая река, а по высокому берегу осенний березовый лес.

Кажется, ничего особенного не изобразил художник, а всмотришься в его картины и диву даешься – как он сумел так передать красоту русской природы!…

…Люблю я пышное природы увяданье,

В багрец и в золото одетые леса… -

неожиданно продекламировал звучным грудным голосом Номер Седьмой. – Ясными осенними днями мой отец любил повторять эти слова Пушкина.

Мне вспомнился тот пейзаж реки в Третьяковке. И я увидел из окна музея эту же реку. Только сегодня лес был не золотой, увядающий, как много лет назад, а зеленый, наполненный сиянием солнца.

В комнатах музея было много интересных личных вещей художника – его письменный стол, археологические коллекции, множество самой разнообразной посуды, портреты бабушек и дедушек, старинное оружие… По стенам висели его картины и пейзажи. Я рассеянно оглядывал вещи, мебель. Для меня лично пейзажи на стенах и эта прекрасная окружающая природа, которую художник запечатлел в своих пейзажах, – вот что было самое интересное и самое главное в музее и его окрестностях.

Ситников умер после революции. Целая комната в музее была посвящена его занятиям со школьниками: как он учил ребят рисовать в здешней сельской школе, поправлял их неумелые рисунки, как рисовал декорации для школьных спектаклей. Двоих мальчиков даже устроил в Москву, в Художественное училище.

– Такой знаменитый художник и с мальчишками водился, – шепнул мне Женя-близнец.

– Я смотрю, ты, кажется, сам хочешь быть художником? – спросил я его.

– Очень, – признался тот, – только молчок, никому…

Мы окончили осмотр музея, столпились в бывшем кабинете Ситникова.

– Вы нам обещали показать какое-то письмо, – не утерпела Люся.

– Сперва покажу одну книгу, – ответил Номер Седьмой. Он неторопливо подошел к огромному книжному шкафу, отпер его и достал небольшой толстый томик в синем переплете: «Указатель селений и жителей уездов Московской губернии – 1852 год».

Я перелистал книгу. Она была разделена на главы. Сколько уездов, столько и глав. В каждой главе списки: «Особы, проживающие в городе и в уезде». По городам – список чиновников, купцов, по уездам – список селений, сколько в каждой деревне душ мужского пола (женщины, очевидно, не считались), а также фамилия, имя, отчество и чин помещика, который владел этими мужскими душами.

– Неинтересная книга, – заметил Володя.

– Я считаю, для наших поисков она не понадобится, – самоуверенно заявил Витя Большой.

– Берите, берите – пригодится, – улыбнулся Номер Седьмой. – Вы изыскатели, почти что историки, а это справочник, тут есть Любецкий уезд. Только с условием: кончите изыскания – успешно ли, нет ли, – мне книгу обратно по почте. А теперь слушайте… – Он вынул из того же книжного шкафа папку и достал оттуда пожелтевший листок бумаги. – Письмо моего отца моей матери, посланное им из города Любца летом 1901 года.

Старичок надел очки и начал:

– «Бесценный друг мой, дорогая Настенька! Наконец попал я в славный город Любец. Город старинный, с белокаменным кремлем…»

Далее следовали подробные описания достопримечательностей кремля и города и рассказ о том, как художник остановился в гостинице.

– «…Побеседовав с полчасика с любезным хозяином гостиницы, – продолжал читать Номер Седьмой, – узнал я от него, что много любопытных старинных вещей хранится у некоей госпожи Чистозвоновой, здешней купчихи, владелицы богатейшего имения и бутылочного завода.

Я тотчас же отправился пешком. По дороге увидел кирпичные трехэтажные корпуса, называемые казармами. Оказывается, в них весьма скученно жили мастеровые бутылочного завода, по два и по три семейства в каждой комнате.

Печальное зрелище являли бесчисленные дети, роющиеся в дорожной пыли. Я не преминул отметить их весьма тощее, вроде лягушиного, телосложение и грязные лохмотья их одежды. Взрослые мастеровые – мужчины, женщины – попадались все худые, чахоточные, одежонка их была в заплатах и дырьях, видно в жару стеклянных печей прожженная.

Поднялся я по ступенькам дворца, принадлежащего госпоже Чистозвоновой. Вышел навстречу лакей в голубой с серебряными галунами ливрее, с пышными усами на надутой физиономии.

Долго я пытался втолковать ему, что мне требуется видеть госпожу Чистозвонову. Наконец он отправился и в скором времени возвратился, низко мне кланяется и говорит:

«Барыня вас очень просят».

Прошел я пять комнат, а в шестой, представь себе, дорогая Настенька, сидит в кресле не старая еще женщина, да такая пышная, розовая, рыхлая, словно твой именинный пирог. Ручку мне протянула, а на пальцах всё кольца с драгоценными каменьями сверкают. Я ручку поцеловал, ножкой шаркнул. Да вот конфуз: от сапогов моих пыль так облачком и кверху.

«Что вам угодно? – спрашивает. – Не желаете ли кофею?»

Я объяснил – дескать, стариной интересуюсь.

Она и отвечает:

«Вы сперва кофею откушайте, а потом пожалуйте, я вам все сама покажу».

Тот усатый лакей принес нам кофею в чашечках фарфоровых размером с наперсток и ей наперед чашечку поставил. Как она зашипит:

«Болван! Разве ты не знаешь? Сперва гостю подавать надо!»

Лакей только поклонился низенько да уйти заторопился.

И тут совершил я великую оплошность – полез в карман за платком да уронил его на ковер, хотел было нагнуться – поднять, а барыня меня за руку: «Подождите».

Я испугался: почему «подождите».

Взяла она со стола серебряный колокольчик и позвонила. Лакей чуть не бегом прибежал…

Барыня пальчиком ему мой платок показала и говорит:

«Подними и подай господину».

Я рот разинул. Вот, думаю, так барыня! Поважнее царицы. А девчонкой небось у прежних господ Загвоздецких по пыли босиком бегала…

Долго меня водила барыня по залам. Прекрасных вещей у нее во дворце действительно множество. Особенно примечателен старинный хрусталь, но лучше всего одна картина – натюрморт.

И на все мои вопросы: «Что это за вещь?», «Откуда?» – барыня отвечала:

«Не знаю, после господ Загвоздецких досталось»…

С досадой спрашивал я себя мысленно: «Ну на что тебе, толстухе, вся эта драгоценная старина, этот поразительной красоты неизвестный натюрморт, когда ничегошеньки ты ни в чем не разбираешься!»

Так и ушел я от нее ни с чем»…

– Я бы этой барыне метлу в руки, да уборщицей в наш Дом пионеров! – воскликнул Витя Перец.

– Милый мальчик, революция и без тебя саму барыню метлой, – засмеялся Номер Седьмой.

– Читайте, читайте дальше! – теребила Люся.

– «Прослышал я, что господин Загвоздецкий до сих пор проживает в Любце. Я отправился к нему с целью выяснить – не известно ли ему, кто же художник, написавший столь примечательный натюрморт.

И представь себе, душа моя Настенька, едва отыскал я господина Загвоздецкого в скверной каморке под лестницей. Сидит на кровати старик, давно не чесанный, хмельной, с красными, опухшими глазами, в рваном, засаленном кафтанишке.

Я ему:

«Доброго здоровьица, ваше благородие, стариной чрезвычайно интересуюсь. Не расскажете ли что?»

Он в ответ:

«Рублик пожалуйте, – расскажу».

Как взял у меня рубль, глаза его заблестели. Кое-что любопытное о хрустальном заводе рассказал, вспомнил, какие безумные кутежи устраивал.

Задал я ему вопрос:

«А простите, ваше благородие, если не секрет, сколько вы прокутили да в карты проиграли? Миллион?»

«Да нет, побольше будет», – засмеялся он.

«Два миллиона?»

«Не скажу».

И тогда спросил я его о художнике, и сам был не рад, что спросил. Он не своим голосом закричал:

«Берите свой рубль и уходите сейчас же!»

«Да за что? Простите, почему?»

«Не спрашивайте меня! Ненавижу того человека! Злодей, погубил ту единственную, которая меня любила. Ничего не скажу, уходите!» – Он закрыл лицо руками и зарыдал.

Пришлось мне уйти ни с чем».

Вот, собственно, все письмо, – сказал Номер Седьмой, кончив чтение. – Отсюда я делаю выводы, что автор натюрморта и последний Загвоздецкий любили одну и ту же девушку. Но она, видимо, предпочла художника. Произошла какая-то тяжелая, неизвестная нам драма. Кто была та девушка, мы не знаем. Автор натюрморта, возможно, был соседний помещик или городской чиновник. Вот в этой самой синенькой книжечке, – Номер Седьмой поднял над головой «Указатель селений и жителей Московской губернии», – наверняка проставлена его фамилия… Но ведь тут десятки тысяч фамилий! Эх, кабы мне на пятнадцать лет помолодеть – с каким бы порывом и жаром мы бы с вами вместе искали! – Номер Седьмой тяжело вздохнул. – Я вам дам адрес своего сына Иллариона. Он живет в Москве, он художник. Однажды сын мне говорил, что очень жалеет, почему мы так скоро бросили поиски автора натюрморта. Пусть он заменит меня. А теперь, – Номер Седьмой посмотрел на часы, – вам пора.

Мы попрощались с обоими гостеприимными старичками и заторопились на пристань. Пора было возвращаться домой.

Снова на обратном пути с великими треволнениями четыре раза пересаживались, снова с боем брали билеты. На последний пароход Люся ухитрилась даже мне и Магдалине Харитоновне взять детские билеты, а восемь мальчишек вообще зайцами проехали.

Наше путешествие было, конечно, очень интересное, но поиски портрета не сдвинулись ни на шаг. Хуже того – клубок неизвестности запутывался все больше и больше.

Одно меня утешало: все изыскатели были так захвачены любецкими тайнами, что никто и не думал приставать ко мне с просьбами рассказать о моих путешествиях.