Текст книги "Повести"

Автор книги: Сергей Голицын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 37 страниц)

Глава восемнадцатая
СНОВА «БИТВЫ В ПУТИ»

Нам предстояло переправиться через Которосль. Это была единственная река, вытекающая из озера Неро широкая и тихая, с низкими берегами, заросшими ольховником.

В лодке могло одновременно поместиться не более шести человек.

Дедушка-перевозчик с радостью отдал нам весла:

– Сами управитесь, и сел на солнышке наблюдать. По-настоящему грести умел один Николай Викторович, а остальные…

– Сапожники вы! – крикнул Николай Викторович Грише и Васе и занял должность перевозчика.

Посовещавшись с Гришей, он сжалился над нами и в первой партии перевез дежурных, чтобы организовать завтрак.

Ленечку с должности ответственного дежурного сняли…«Ввиду его крайней бестолковости» – так Таня записала в дневник. Костровым и кашеваром он"~тоже не годился. Ладно, пусть хоть картошку чистит и посуду моет.

Кто переехал, тут же бежал на недалекий пляж купаться и загорать на солнышке. А я облюбовал себе местечко под кустом и сел писать Тычинке большое, обстоятельное письмо-доклад. Запечатанный конверт я отдал перевозчику.

Николай Викторович показал нам на карте косую карандашную линию, соединяющую синюю петельку реки Которосли с кружочком «Курба».

– А теперь посмотрите, – пытался он нам объяснить, – я направляю компас – линия азимута попала на ту елку. Так и пойдем – всё прямо и прямо, не разбирая дороги. – Он передал компас Грише. – На, иди по азимуту триста пятьдесят пять!

Дошли до елки, снова навели компас по тому же азимуту. Пока наша прямая пересекала свежескошенный луг, мы шли очень быстро; по картофельному полю пришлось двигаться медленнее, «волчьим шагом», то есть след в след, чтобы не топтать ботву.

Мы перешли через шоссе, потом через железную дорогу и напоролись на кусты. Теперь идти по прямой стало куда труднее: ветви цеплялись за рюкзаки, за одежду, приходилось обходить. Николай Викторович сам надел компас на левую руку.

Вскоре началось то самое болото, которое на карте значилось непроходимым. Между высокими, похожими на опрокинутые ведра осоковыми кочками стояли чахоточные березки и сосенки, а сквозь их обнаженные корни проступала вода ржавого оттенка.

Несчитанные полчища комаров набросились на наш отряд с бешеной смелостью. Комары пели свои боевые песни и назойливо садились на наши лбы, щеки, носы, чаще всего на затылки.

– Доктор, сколько вы убили комаров? – насмешливо спросила меня Галя.

Я посмотрел на нее и крикнул:

– Галя, осторожнее!

– Вы хотите, чтобы я вам помогала прыгать? – съехидничала она.

Раздался визг: Танечка кувыркнулась очень неловко, прямо носом в болото. Она не сразу сумела вскочить: все ее хорошенькое личико, плечо, косы, рюкзак, шаровары покрылись желтой охристой грязью…

Танечка, бедная, если бы твоя мама сейчас увидела, как ты измазалась, как облепили тебя комары, как ты плюешься илом!

– Где моя сумка? – отчаянно закричала пострадавшая.

Сумки не было. Цепочка туристов остановилась. Мы бросились искать в болотной жиже и вскоре на глубине, под корягами, нашли санитарную сумку, но открытую. Как мы ни старались шарить руками, сумели извлечь из воды только часть лекарств. Спасенные порошки и таблетки подмокли, и их пришлось выбросить, уцелел только градусник и несколько пузырьков.

Впрочем, не так уж это было страшно – никто у нас по дороге не болел и не жаловался, а с натертыми ногами как-нибудь и без медикаментов справимся.

Николай Викторович продолжал неизменно шагать первым, держал компас в руках. Цепочка растянулась, по крайней мере, на триста метров. Я шел одним из последних. Сосны и березки поредели. Перед моими глазами раскинулось необозримое болото – комариная родина. Шагавшие впереди уже давно брели прямиком по колено в воде вслед за Николаем Викторовичем. Как огромный журавль, он осторожно переставлял ноги, проверяя палкой, нет ли трясины. Никто не говорил ни слова, слышалось только молчаливое хлопанье по затылкам да по щекам.

Николай Викторович в несколько прыжков намного опередил цепь, обернулся.

– Ну, давайте песню.

И тот, кто с песней по жизни шагает, Тот никогда и нигде не пропадет… – не очень стройно запели наши изыскатели, шагая по торфяной болотной жиже, отбиваясь от нападения комаров.

Николай Викторович выбрался из воды на случайный моховой островок.

– Гриша, давай ко мне на плечи. Посмотри, что там видно. – Гриша, как обезьянка, быстро вскарабкался, вытянул шею и вдруг заплясал над головой начальника.

– Николай Викторович, Николай Викторович, вон те сосны, те сосны, видите… Они на песке стоят, на горке! Там земля!

– Там земля, слышите? – звонко крикнула Галя. «Земля!» Не так ли кричал матрос с корабля Колумба?

– Земля! Земля!

Но Колумба комары не ели.

– К черту это хождение по азимутам! – ругался я, убивая тысячного комара.

Наконец мы ступили на рыхлый и сухой песок и, едва переступая ногами, подошли к веселым раскидистым сосенкам.

– Разжигайте скорее костры! Четыре костра, не меньше! Бросайте в огонь зеленые сосновые ветки! – гремел голос Николая Викторовича. – Создавайте дымовую завесу! Сушите шаровары и кеды!

Костры разожгли с четырех сторон. Дым стлался по траве и уходил к вершинам сосен. Комары, озлобленно звеня, отступили. Мы развесили наши мокрые шаровары на солнышке по веткам деревьев. Мальчики, впервые за поход, начали ставить палатки.

Галя подошла ко мне:

– Доктор, я все думаю: скажите, что едят комары? Ведь если бы мы сюда не попали, они остались бы совсем голодные?!

Я задумался, потом кашлянул, потом перевел разговор на другую тему.

– Значит, не знаете, – вздохнула Галя, – пойду спрошу Николая Викторовича. – И она вприпрыжку убежала.

Николай Викторович в это время вместе с мальчиками занимался палатками. Все восемь они поставили на пригорке точно в ряд – получилась ровная улица.

– Не мешай, не мешай, потом, потом! – Николай Викторович отмахивался одновременно и от комаров, и от Гали.

Сразу после ужина мы залезли в палатки. Николай Викторович, Вова, Ленечка и я легли вместе. • Потухли костры, и комариные полки с удесятеренной яростью бросились в бой. Надо было тщательно заделать все щелки в палатке. Но в тот момент, когда один из нас успевал юркнуть внутрь, не менее двух комариных батальонов влетало вслед за ним, прежде чем мы успевали застегнуть полотнище.

Враги поднимались под потолок палатки и перед решающим боем трубили и гудели. При свете карманных фонариков мы пошли на них в наступление и после получасовой схватки героически уничтожили всех врагов. Но в наглухо закупоренной палатке было так душно, что я долго не мог уснуть.

А оттуда, из тьмы ночи, сквозь брезент слышался неумолчный и настойчивый вой миллиардов голодных существ.

На следующее утро мы двинулись дальше и вскоре набрели на дорогу, сильно заросшую травой. И все-таки это была дорога, а не лес. Комары почти исчезли. Сосняк перемежался с невысокими осинками и березками. Было очень жарко, но воздух казался удушливым не только от жары. Мы вышли на поляну. Та сторона ее окуталась тяжелой лиловой мглою, и небо впереди нависло зловеще-багровое.

– Это дым, где-то леса горят, – догадался Николай Викторович.

И с каждым шагом все заметнее был дым и все труднее становилось дышать. Мы попали в густую свинцово-лиловую завесу. Дым клочьями стлался по траве, свисал с веток. Не замедляя хода, мы пошли дальше, хотели пробиться сквозь завесу и вдруг увидели пламя.

Совсем близко от нас огненными змейками оно ползло по траве, по сухому мшистому ковру, оставляя за собой черные тлеющие пятна. Вот огонь набросился на заросли папоротников, и каждый перистый лист, когда загорался, курчавился мелкими завитками. Вот огненные языки подобрались к маленькой березке и с разбегу прыгнули кверху. Девочка-березка вся затрепетала своим зеленым платьицем и вспыхнула. С березки пламя перескочило на соседнюю сосенку. Старые сухие пни горели там и сям, как отдельные костры. Но больших деревьев огонь пока не трогал.

– Ребята, рюкзаки туда, на безопасное место! – приказал Николай Викторович. – Будем тушить пожар! Слушать мою команду!

Вещи бросили на дальней опушке поляны и двинулись в наступление на дым и огонь.

– Становитесь цепью, не давайте пламени перекинуться через дорогу! – командовал Николай Викторович.

«Мечей» было у нас всего шесть – четыре топорика и две саперные лопатки. Оружием завладели самые сильные мальчики и Николай Викторович. Они топориками рубили маленькие деревца, которым грозил огонь, а лопатками засыпали горевшую траву и пни песком. Девочки хотели топтать пламя ногами, но боялись обжечься.

Кто-то догадался ломать березовые ветки, вязать веники и бить ими по пламени. Дело пошло на лад: то мы лишь оборонялись от наступавших полчищ, теперь сами перешли в наступление, сбивая огонь. Правда, веники загорались. Их приходилось то и дело заменять новыми.

От дыма слезились глаза, першило в горле. Появились первые раненые. У Гриши загорелся чубчик, и он обжег себе лоб; Вова в пылу битвы не заметил, как раскаленный уголь упал ему на штанину и прожег ее. Нога покраснела от ожога, но мы были бессильны – пузырек с мазью Вишневского покоился на дне болота.

Искры, горящие листья, горящие клочья мха летали поверху.

– Берегите глаза! – кричал я.

Доблестные чудо-богатыри уже отвоевали большой участок. А главный наш богатырь – могучий Николай Викторович – ринулся с топором в руках в самую жаркую сечу и ну крушить загоревшиеся ветки высокой осины.

– Заходите с этой стороны! – кричал он.

И вновь наши войска с лопатами, топорами и вениками устремлялись навстречу огню.

Только сейчас я заметил нескольких ребят, стоявших на коленях над Ленечкой, распростертым на траве. Таня осторожно засучивала обгорелые остатки Ленечкиной шароварины, Галя расшнуровывала его почерневшую кеду и снимала носок. Я подбежал к пострадавшему и наклонился над ним. Под кедой ступня только сильно покраснела, но выше щиколотки нога вздулась неправильной формы пузырями.

– Кто видел, как это случилось? – коротко спросил Николай Викторович.

Девочки, прерывая друг друга, рассказали: Галя и Таня тушили горевшую траву вениками и не видели, что Миша рубил сзади них пылавшую елочку; охваченное пламенем деревцо начало падать прямо на них. Вдруг Леня выскочил откуда-то сбоку и с силой толкнул обеих девочек – те отлетели в сторону. Елка упала, не задев никого, а он сам впопыхах не заметил горевшего трухлявого пня и всей ногой провалился внутрь, прямо в золу и красные угли…

– Ого-го-го! Да тут работа вовсю!

Сзади нас стоял рослый краснолицый бородатый мужчина в высоких сапогах, в фуражке с зеленым околышем, с эмблемой – два сложенных крест-накрест дубовых листка.

Скоро пламя везде погасили; последние дымки мальчики засыпали песком.

На краю горелого места лесник показал старую, расщепленную и обугленную сосну – куда попала молния; отсюда и начался пожар. Вчера вечером в этой стороне была сильная гроза.

Лесник улыбнулся широкой, доброй улыбкой, оглядел нас, и тотчас же улыбка слетела с его губ – он увидел Ленечку и подошел к нему.

А я все стоял над пострадавшим, вспоминая различные способы лечения ожогов. Ни одного бинта, ни клочка ваты, никаких нужных медикаментов у нас не осталось – все погибло в том проклятом болоте.

– Знаете, как лечили во время Отечественной войны обожженных танкистов? – сказал лесник.

Я вспомнил об «открытом способе» лечения: на обожженное место не накладывают повязок, не вскрывают на нем пузырей, ничем не касаются ран, а сажают совершенно голого человека в большой стеклянный ящик – так называемый «бокс». Конечно, сейчас о стеклянном ящике не может быть и речи, но обожжена-то у Ленечки была одна нога, а не четверть туловища.

Мы должны нести Ленечку так осторожно, чтобы ничто не касалось его начинавшей пухнуть ноги и вздутых пузырей. Миша пожертвовал свое одеяло. Он знал: от мамы ему здорово влетит, но до Москвы и до мамы было далеко. Он сам по четырем углам одеяла прорезал дырки, через которые просунули две сосновые палки.

Ленечку осторожно положили на эти самодельные носилки. Бедный мальчик, сильно побледневший, лежал молча и только кротко и безучастно глядел на облака. Ни одним звуком он не выдал своих страданий.

– Хорошо тебе? – спросил я его.

– Хорошо, – прошептал он.

Мы узнали от лесника, что до ближайшей больницы, до села Курбы восемнадцать километров.

– Давайте лучше ко мне – моя сторожка недалеко. Правда, тесновато будет, – предложил лесник. – А завтра пойдемте в сельсовет, позвоним в лесхоз. Машину достанем. Знаете, как вас будут благодарить! А кабы я только сейчас пожар заметил да пока собрал деревенских, не раньше вечера потушили бы. Сколько бы леса выгорело!

– Сегодня надо идти добывать машину, – настаивал я. – Мальчик сегодня должен быть доставлен в больницу.

– Сегодня так сегодня, – ответил лесник.

Четыре мальчика взялись за носилки, мы надели рюкзаки и пошли. Сзади носилок шел Гриша. Танечка дала ему зеркальце, он шел, склоняя голову то на правое плечо, то на левое, стараясь разглядеть погубленный чубчик.

Между тем погода начала портиться: серая пелена заслонила солнце, заметно похолодало, подул ветер, осинки тревожно зашептались.

– Надо поторапливаться, вот-вот дождик пойдет, – сказал лесник.

Он и Николай Викторович взялись за концы носилок и понесли Леню ускоренным шагом. За ними двинулась вся цепочка.

Понурый и мрачный, Миша ковылял сзади всех со своим бараньим рогом на ремешке. Миша понимал, что Ленечка пострадал из-за его оплошности, но никто не сказал ему ни слова упрека.

Ни командир отряда щеголеватый Гриша, ни чересчур порывистый Миша, ни малоподвижный Вова, ни самоуверенный, грубоватый Вася и никто другой, а именно Ленечка – наш кроткий, бестолковый Ленечка! – не растерялся и совершил подвиг. Притом он не просто показал чудеса храбрости, а пострадал, спасая девочек.

Вася было пробормотал, что Ленечка их спас нечаянно, точнее – случайно, но на болтуна тотчас же цыкнули, и он замолчал.

Ленечка сделался героем!

И того самого никчемного Ленечку теперь не просто зауважали: на лицах мальчиков и девочек я увидел горячее сочувствие и самое самоотверженное желание как-то переложить на себя хоть часть его страданий.

Все шли молча, низко опустив голову. И, наверное, никто сейчас не думал о березовых книгах.

Глава девятнадцатая
«ВОРОНЕЧНИК» И ПЕНИЦИЛЛИН

Когда мы подходили к дому лесника, дождик, мелкий и частый, уже сеял вовсю.

Николай Викторович и лесник с ходу внесли носилки с Ленечкой в сенцы, из сенец – в комнату и положили их там прямо на громадный сундук. Ребята остались на крыльце.

Я огляделся.

В люльке надрывно плакал ребенок. Безукоризненно чистенькая комната с перегородкой, высокая кровать с непомятым покрывалом, большая, недавно побеленная русская печь, цветы в горшках и кадках, яркие плакаты на стенах, горка с посудой, бесчисленное количество разных деревянных мелких изделий: полочек, игрушек, рамочек – все говорило, что хозяева с большой любовью берегут и украшают свое скромное жилище.

Но для больного Ленечки, а тем более для всей нашей горластой команды я не увидел здесь места.

А дождь шел и шел не переставая. Все небо заволокло серой пеленой. Как видно, ненастье зарядило надолго.

Лесник нам сказал, что и в сухую погоду машина к его дому «едва доползает», а сейчас о машине нечего и думать.

– Хотите не хотите, – сказал лесник, – а придется вам у меня остаться.

Да, нести Ленечку в больницу на руках в дождь было невозможно. Но и оставаться здесь тоже было невозможно. Ленечку лихорадило, его губы посинели, нога страшно распухла и сделалась багровой, опухоль продвинулась к самому колену – начался воспалительный процесс. Танечка поставила бедняжке градусник.

Молодая худощавая женщина бесшумно появилась на пороге. Она недоуменно обвела глазами всех непрошеных гостей; две крохотные девочки испуганно прижались к ее коленям.

– Настасья, – обратился к ней лесник, – они нам пожар затушили, да один мальчик шибко обжегся.

– Давай светелку освобождай, а то куда же еще, – коротко сказала женщина.

В светелке было полным-полно, с моей точки зрения, ненужных вещей: верстак, доски, самодельный токарный станок по дереву; по стенам были развешаны всех сортов пилы; множество разнообразного инструмента для обработки дерева аккуратненько лежало на полочках; на окне красовались недавно выточенные прехорошенькие шахматные фигурки.

Видно, мы попали в царство хозяина. В свободные минуты он тут «священнодействовал» – вытачивал, выпиливал, вырезал, строгал. Заманчиво и пряно пахло деревом, свежей краской, стружками, смолой.

Конечно, хозяину было очень жалко временно нарушать безукоризненный порядок, но как же иначе быть?

За десять минут все драгоценности бережно вынесли в сенцы. Девочки подмели и вымыли пол.

Галя, Танечка и Лариса Примерная будут спать в светелке, я – в маленькой кладовочке рядом, остальные – в палатках напротив дома, под липой.

Я наклонился над Ленечкой, вынул градусник и стал рассматривать деления. 37, 4 – не так уж это было много, но не так уж и мало для ожога. Попробую проверю через час.

А между тем в сенях шла стукотня, свистала пила-ножовка, шуршал рубанок… Через полчаса улыбающийся лесник принес только что изготовленный им ящик из фанеры с круглой дыркой на дне. Этот ящик внутри был выложен паклей и обит простыней. Медицинское изобретение лесника напоминало большой скворечник, или, точнее, «воронечник». Впрочем, я не знаю, мастерят ли мальчишки подобные домики для ворон.

Ленечку осторожно переложили с носилок на перину, расстеленную прямо на полу посреди светелки, а его ногу засунули в дырку «воронечника».

– Ну, молодец, поправляйся, – сказал лесник, надевая брезентовый плащ: он уходил в очередной обход лесных кварталов.

Галя, Танечка и Лариса Примерная уселись вокруг больного. Они отирали пот с его лба, подавали ему пить, время от времени меняли куски льда, положенные вдоль стенок «воронечника».

Удалось уговорить Ленечку выпить стакан молока. Он лежал неподвижно и по-прежнему безучастно глядел куда-то в пространство. Все три девочки будут попеременно дежурить возле него, остальным – в светелку не заходить.

Через час я вторично измерил Ленечке температуру – оказалось 37, 9. Зловещая краснота уже переползла через колено. Ужасно положение врача, когда у него нет никаких медикаментов! Ни у нас, ни у жены лесника не было даже одеколона, чтобы сделать подобие спиртового компресса.

Я поймал Николая Викторовича в сенцах.

– Давайте попытаемся тащить его в больницу.

– Но это невозможно. Видите, какой дождь…

– Тогда нужно немедленно отправляться в Курбу за пенициллином. Если сегодня же ночью не начать впрыскивать пенициллин, мы не сумеем остановить сепсис, то есть заражение крови, и мальчику грозит ампутация.

Николай Викторович вздрогнул.

– То есть ему придется отрезать ногу? – глухо спросил он.

– Да! – резко ответил я, злясь на свое бессилие, на Николая Викторовича и больше всего на дождь.

– Ну хорошо, я пойду в Курбу и принесу пенициллин, – коротко ответил Николай Викторович.

– Я тоже с вами пойду в Курбу за лекарством. – Миша рассматривал стоявший в углу токарный станок и слышал весь наш разговор.

– Это единственный выход! – воскликнул я. Отвагой блеснули черные глаза мальчугана.

– Мы с вами вдвоем туда-сюда – марш-бросок. Николай Викторович внимательно оглядел Мишу.

– Ты понимаешь всю серьезность положения с Ленечкой? Ни слова никому о том, что слышал наш разговор. Понял?

– Э-э-э, понимаю. – Миша, нахмурившись, уставился в пол.

– Знаете что, когда у Ленечки такое тяжелое состояние, вам, как начальнику похода, лучше остаться здесь, в качестве резерва, – посоветовал я.

– Давайте я с Васькой пойду, – сказал Миша.

– С Васей? – удивился я.

Впрочем, я вспомнил: Вася за грубость с девочками набрал целых четыре выговора, над ним нависла угроза отправки в Москву. Он должен был обязательно, как у нас выражались, «совершить подвиг». Миша хотел его выручить.

Я подошел к Николаю Викторовичу.

– Пусть мальчики пойдут вдвоем.

Он молча кивнул головой.

Жена лесника, узнав о нашем решении, всполошилась:

– До Курбы пятнадцать километров! Я – да еще в хорошую погоду! – взад-назад за день еле дохожу, а таким мальцам…

– Мы не мальцы! – вспыхнул Миша. – Вы доходите, значит, и мы дойдем! – Он замолчал и, собравшись с духом, добавил: – Э-э-э, а кабы вам слабо было добраться, мы, мальчишки, все равно добрались бы. Мы, тетенька, изыскатели и пионеры!

– Рано, рано хвастаешься, – заметил Николай Викторович.

Миша и Вася сразу выпрямились и точно повзрослели.

Не дождавшись обеда, они закусили холодными мясными консервами, разулись, засучили шаровары, взяли в руки палки. Миша надел розовую накидку Ларисы Примерной, Вася – брезентовый плащ жены лесника, который ему доходил до пят. Я им дал красноречивое письмо на имя главного врача больницы с подробным описанием Ленечкиного ожога.

Мы вышли на крыльцо. Оба героя отправились в путь. Девочки с таким беспокойным восхищением глядели им вслед, точно провожали их на Венеру.

– Чтобы не меньше полутора миллионов единиц пенициллина! – крикнул я.

Дождь с новыми усилиями упорно и настойчиво забарабанил по крыше.

Мне не спалось. Я вновь встал. Лариса Примерная дежурила у изголовья Ленечки. Она сняла очки, и ее умные и проницательные глаза взглянули на меня так живо, в них светилось такое желание помочь больному!

Ленечка дремал и все время ворочался. Конечно, с «воронечником» на ноге, несмотря на подстилку из пакли, ему было очень неудобно. Я смерил ему температуру – ого! – подскочила до 38, 7. Краснота на ноге поднялась на десять сантиметров выше колена. «Воронечник» снаружи был обложен льдом, но холод, видимо мало помогал. Нужен пенициллин! Черт возьми, как нужен пенициллин! Если до утра мальчики не принесут пенициллина…

А дождь все шел и шел не переставая.

Мальчики вернулись в два часа ночи. Я им открыл дверь. Как они не сбились с дороги в полной темноте!

– Потом расскажем, – хрипло бросил Миша, отдавая мне пакет.

Лесничиха тотчас же начала кипятить на керогазе воду для стерилизации шприца. Мальчики были мокры и грязны с головы до ног, грязь кусками отваливалась от их одежды; даже на их бровях висела глина. Дрожа и щелкая зубами, они разделись, выпили чаю, а ужинать не стали.

– Спать охота, – заявили они и полезли на русскую печку. Лесничиха накрыла их овчинным тулупом, и они тут же захрапели.

В пакете оказались средства от ожогов – белый стрептоцид, и мазь Вишневского, и, самое главное, сорок ампул с новокаином, и сорок флакончиков с белым налетом на дне – пенициллином; это составляло 2 миллиона единиц.

Я решил колоть Ленечку через каждый час, одновременно измеряя температуру. К пяти часам утра мне удалось сбить жар до 37, 8, к восьми утра – до 37, 4. Стану теперь его колоть через каждые два часа. Ленечкина нога будет спасена!

Какое же это изумительное и чудодейственное средство – пенициллин, убивающий гнилостных бактерий, прекращающий воспалительный процесс!

Танечка мне помогала, подавала то ампулы, то пузырьки. Она умоляла меня доверить и ей шприц и позволить уколоть больного хоть разочек. Но я был непреклонен и колол сам.

А дождь все продолжал идти. Земля настолько раскисла, даже до палаток было трудно добираться.

В восемь утра, совершенно обессилевший, я лег спать не раздеваясь, и приказал, чтобы меня разбудили в десять для очередного укола.

Звонкий, самоуверенный голос поднял меня раньше времени:

– Кто выдумал этот гадкий ящик? Сейчас же его убрать!

Я вскочил и увидел наклонившуюся над Ленечкой маленькую, очень худенькую девушку в зеленой прозрачной накидке. Капли дождя стекали с ее светлых вьющихся волос на виски и на лоб.

Сзади, у порога, стояли трое юношей в плащах, в резиновых сапогах, все облепленные грязью.

Девушка, заметно волнуясь и неумело сердясь, говорила, что она врач, явилась сейчас пешком из Курбы спасать обожженного мальчика. Показывая на Ленечкин «воронечник», она все повторяла звонким голосом, что это ужасно, что это безобразие.

Достаточно твердо я ответил:

– Я тоже врач, благодарю за пенициллин, благодарю за внимание и чуткость. Сейчас опасность сепсиса миновала, до вечера сделаю еще два укола. Остается вторая задача – вылечить ожог, который я лечу без повязки, открытым способом, с помощью этого самого «воронечника».

Девушка тотчас же сникла и потупила глаза.

– Я не виновата, но у нас в институте эти ящики не проходили, – растерянно оправдывалась она.

Юноши рассказали, что их послал директор школы-десятилетки. По всей Курбе идут удивительные слухи: в избушке лесника отсиживаются от дождя пятьдесят юных московских туристов. Они потушили большой лесной пожар, среди них есть тяжелораненые. Посланцы привели врача и принесли хлеба, сливочного масла и целую баранью ногу.

– Подозреваю, их там перепугали наши мальчики, – покачал головой Николай Викторович.

Миша и Вася спали уже десятый час подряд, и спросить сейчас их о чем-либо было невозможно.

Гости очень весело с нами пообедали и отправились в обратный путь. С трудом уговорили мы взять за продукты деньги.

Но что же случилось с Мишей и Васей? Уж не заснули ли они летаргическим сном?

Вечером Николай Викторович подошел к русской печке да как начал шлепать спящих по чему попало – сразу они головы подняли. Семнадцать часов подряд проспали герои.

На наши расспросы Вася ничего не отвечал и только клевал своим горбатым носом, а Миша ронял слова нехотя, будто спросонок:

– Отдали в больнице записку, рассказали, как пожар тушили, как Ленечка ногу обжег, потом нам дали пакет. Ах, да! – вспомнил Миша. – Ведь мы заходили в сельпо и узнали, что Эльвира Пылаева живет в деревне, всего в трех километрах от Курбы, там и магазин ее.

Ленечкин ожог так всех нас перепугал, что мы пропустили мимо ушей эти знаменательные слова Миши.

Мальчики поужинали, но от чая отказались и снова залезли на печку.

Перед сном я присел перед Ленечкой со шприцем в руках. У него температура была нормальная. Сильно побледневший, он поглядел на меня и жалобно спросил:

– Доктор, вы на меня не очень сердитесь?

– Нет, не сержусь. – Я осторожно поправил «воронечник» и спросил мальчика: – Теперь тебе лучше?

– Конечно, лучше, – улыбнулся он. – Спасибо. А я все думаю о березовых книгах. Ведь это не я вам искать помешал, это дождик помешал? Правда, правда дождик?

– Ну конечно, дождь, – кивнул я, – видишь, то и дело он принимается идти.

Вторая ночь у лесника прошла благополучно. К утру дождь перестал, и солнце заиграло на ветках и на травке.

Миша и Вася наконец выспались и, наперебой хвастаясь друг перед другом, рассказали о своих подвигах: они переходили вброд через бурливую реку, видели лося, чуть не заблудились, а дождь во время их беспримерного марш-броска лил не переставая.

Остальные мальчики слушали их с затаенной завистью, девочки – с плохо скрываемым восторгом. Васе простили не только все его прежние грехи, но даже и некоторые будущие.

После завтрака Миша отвел меня в сторону.

– Э-э-э, доктор, скажите, это от моего лекарства Ленечка стал выздоравливать?

– Да, от твоего.

– А вы будете его в больницу класть?

– Не нахожу нужным: он и так поправится через несколько дней, – ответил я. – Ну, а если следы березовых книг поведут нас дальше Курбы? Что мы тогда будем делать с Ленечкой? – Я испытующе посмотрел на Мишу.

– С собой на носилках потащим, и все, – нахохлился тот.

Лесник нам сказал:

– После такого дождя все равно целую неделю машины сюда не пройдут, а давайте-ка я довезу вашего Ленечку на лошадке.

И через час рыженький конек, запряженный в тележку, уже стоял у крыльца.