Текст книги "Гражданин Города Солнца. Повесть о Томмазо Кампанелле"

Автор книги: Сергей Львов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 30 страниц)

Глава XXXIX

Все готово. Ждать недолго. Краткость отмеренного срока и радовала и страшила. Кампанелле вспомнился случай, который произошел с ним в детстве. Это было ранней весной. В горах таял снег, и речка Стильяро наполнилась водой. В Стило молодые парни ходили от дома к дому с радостными криками: «Февраль кончился, март на пороге!» Им подносили вина, угощали вяленым виноградом, сушеными дынями. Перед домами девушек на выданье они задерживались. Долго пели хором. А когда обошли все улицы, почувствовали, что не навеселились, не напелись, не накричались.

– В гору! – крикнул кто-то. И все кинулись за ним. Шли вверх по тропке, потом взбирались по крутому склону, упираясь ногами в каменные выступы, хватаясь руками за высохшую траву. Карабкались. Главное – не оглядываться. Наконец добрались до ровной, усеянной камнями площадки, сели передохнуть. Сильно билось сердце, кровь стучала в висках. Весна и высота кружили головы. Спуститься вниз и разойтись невозможно. На краю площадки лежал камень. Казалось, он прирос к телу горы.

– Столкнем! – предложил заводила. Попробовали перевернуть его, он не поддавался. Налегли все вместе – не качнулся. И вдруг показалось, нет для них ничего важнее, чем своротить камень. Подбадривая друг друга, изо всех сил упираясь ногами, что есть мочи толкая руками, пошевелили, а потом перевернули камень. Из-под него выскочили испуганные ящерицы. Камень, поддаваясь дружному усилию, перевернулся еще раз, на миг замер на краю площадки, а потом покатился по склону. Те, кто толкал особенно рьяно, чуть не упали. Руки уперлись в пустоту. А камень вначале медленно, потом все быстрее и быстрее скатывался вниз, увлекая за собой другие камни. Они срывались со своих мест и катились за ним. Тоже вначале медленно, потом быстрее, быстрее, быстрее. И скоро это был уже грозный камнепад. Камни грохотали, они ломали кусты, валили деревца, оказавшиеся на их пути. Из гнезд на склоне горы с громкими криками вылетали птицы. Грохотало, рушилось, скрипело, трещало.

На винограднике под горой заметались люди. Внизу на колокольне тревожно забил набат. Звонарь заметил каменную лавину. Звонил так, как звонил, когда возникал пожар или виноградникам угрожал град. Кампанелла подумал о дороге, проходящей внизу под горой. Что, если камни обрушатся на нее, когда по ней будут идти или ехать люди? Сбежать вниз, предупредить? Куда там! Каменную лавину не обгонишь. И вдруг грохот стал тише, а потом оборвался. Камни уперлись в скалистый выступ. Он преградил им путь. И скоро у его подножья лежала груда камней. Неподвижная. Будто лежала тут вечно, будто камни эти только что не катились по склону, ломая кусты и деревья, пугая птиц и людей. Виноградари вернулись к своей работе. Колокол перестал звонить. А на вечерней службе священник произнес проповедь о беде, которую господь наш, Иисус Христос, и его Мать, святая дева Мария, отвратили от полей и домов Стило. В сем событии следует видеть не только великую милость Господню, но и предостережение.

Давно это было, а Кампанелла до сих пор помнит чувство, охватившее его, когда он глядел на камнепад, вызванный их руками. Минуту назад казалось, что нет ничего важнее и веселее, чем своротить старый камень и сбросить его под обрыв. И вот уже камень покатился. Не удержишь. И лавину не остановишь. Камень, только что не повиновавшийся их рукам, теперь сам продолжает грозное свое движение. Оно неостановимо…

Глава XL

Некоторое время назад к старому рыбаку Якопо стал приходить молодой странствующий монах, недавно объявившийся в их селении. Рыбак видел от него много добра. Когда Якопо повредил себе руку и боялся, что рука вовсе пропадет, монах лечил его и говорил с ним, как никто и никогда раньше.

Монах знал, откуда – неведомо, как тяжело живется рыбакам: лодка и снасти дороги, уловы не те, что в былые времена, а цены такие – рыбу хоть выбрасывай. Монах соглашался – времена действительно изменились к худшему. Но вечно так продолжаться не может. Вечно так продолжаться не будет! Грядут перемены, и уж для кого-кого, а для бедных рыбаков, пахарей, виноградарей они будут к лучшему. Так и в Писании говорится.

Монах рассказывал о некоем брате Томмазо. Если бы Якопо мог послушать того! Слушаешь, и кажется, ты живешь уже в новом, прекрасном, разумном мире, где бедный больше не беден и незнатный в почете.

Якопо стар, болен, необразован, но и он может внести свою лепту в святое дело. Нужно, чтобы он от рассвета и до заката не спускал глаз с моря и, едва завидит турецкие корабли, зажег костер, а потом послал внука в монастырь. С корзиной рыбы, где будут лежать раковины по числу кораблей. И еще: если к нему когда-нибудь придет человек, передаст привет и спросит, как его больная рука, значит, это друг. Ему нужно помочь: позволить переночевать в своей хижине или отвезти на лодке, куда он попросит. И, наконец, обо всем, о чем они говорили, никому не нужно рассказывать. Якопо пообещал, хотя и подивился такому предупреждению. Какая тайна в том, что он обещал предупредить о турецких кораблях? Это от турок тайна! То, что близятся перемены, тоже не тайна, об этом толкуют все и постоянно. Но он обещал молчать, слово свое сдержит.

Якопо набрал сухих водорослей и мха, стащил в кучу обломки старой лодки и все выброшенное морем, что могло гореть, приготовил смолы, чтобы дым был чернее. Когда дым поднимется вверх, его заметят рыбаки, живущие дальше по берегу, и тоже разожгут костры. Но первым будет он! Якопо всегда славился зоркостью, а к старости она стала и вовсе удивительной. Рыбак поклялся все исполнить. Да и как не поклясться! Предупредить о приближении турецких кораблей – дело благое.

Море было таким, как всегда в эту пору, в августе, – его синева, прозрачная и светлая на рассвете, темнела и густела к полудню. Белые облака неподвижно висели над ним. С юга дул несильный ровный ветер. Терпеливо ждал Якопо появления кораблей. Он ждал их на горизонте, а они внезапно и бесшумно выплыли из-за ближнего мыса. Это были не турецкие корабли. Борта турецких галер невысоко поднимаются над водой, и на них не только паруса, но и весла. А это высокобортные парусники с резными фигурами на носу, с жерлами пушек, высунутыми в темные вырезы бортов. Испанские корабли!

Якопо замер в растерянности. Появление турецких галер не испугало бы рыбака так, как внезапное и потому устрашающее возникновение испанских кораблей. Он не знал, как ему поступить теперь.

И все-таки он решился. Корабли есть корабли! Якопо высек кресалом огонь из кремня, раздул затлевшее огниво, поднес его к мху, сложенному под хворостом. Занялся огонек. Едкий дым ел глаза. Скоро костер запылал. Над ним поднялся черный столб смолистого дыма. Рыбак сосчитал корабли, вытянул из воды корзинку, где билась рыба, вложил в корзину ракушки по числу кораблей, растолкал спавшего внука, сунул ему корзинку в руку, напомнил, куда он должен идти, и, поколебавшись, проговорил: «Скажи там, это не турки, это испанцы! Скажи – испанцы. Беги!»

Он подбросил в костер сушняка и кинул ветошь, пропитанную смолой, – столб дыма стал еще чернее. Скоро на другом мысу, где корабли еще видны не были, тоже поднялся в воздух столб дыма – весть подхвачена! Теперь все побережье узнает – чужие корабли подошли к берегу. Весть дойдет до тех, для кого она предназначена, только не объяснит, что корабли испанские. Об этом станет известно, когда внук доберется до монастыря…

Тут вдруг на борту первого корабля вспухло белое облако, тяжело грохнул гром, в воздухе что-то просвистело. Сильный удар сотряс землю. Около Якопо песок фонтаном взлетел в воздух. По нему, по его костру выстрелило корабельное орудие. Ага, значит, испанцам не понравилось, что он подал сигнал! Мало радости, когда по тебе садят из пушки, но Якопо почувствовал облегчение – раз испанцы недовольны, он поступил правильно.

От корабля отвалила шлюпка. Гребцы изо всех сил налегали на весла. Дожидаться, пока они высадятся, Якопо не стал. Не ждал от них ничего хорошего. Пусть гасят его костер, если хотят. Костры уже полыхают вдоль всего побережья. Всех не загасишь! Уйти далеко он не успел. Его настигла посланная за ним погоня. Испанский офицер жестоко бил рыбака, допытываясь, кто велел ему зажечь костер. Перед смертью Якопо вспомнил старинную поговорку: «Испанцы хуже турок!»

Глава XLI

В жизни Кампанеллы было много трудных дней, но этот оказался самым трудным. Весть о появлении кораблей поразила его преждевременностью. Рыбакам было велено наблюдать за морем загодя. Но корабли ожидались много позднее. Видно, у них были причины изменить срок. Как быть с сигналом для выступления? Подавать или выждать? Он не мог принять такого решения без Мавриция и Дионисия, а их, как на грех, именно в этот час с ним не было – сложен, разветвлен заговор, и обоим хватало дел в других местах.

Пока Кампанелла колебался, он получил новое ошеломляющее известие – к побережью подошел не турецкий флот, а испанский. Случайность? Но она выглядела странно – почему именно туда, где должен появиться флот турецкий, и незадолго до того, когда заговорщики ожидали его здесь? Одно ясно: внезапно и неожиданно турки ни обстрелять берег, ни высадиться здесь уже не смогут. План нужно немедленно менять…

События разворачивались с устрашающей быстротой. Испанцы не стали крейсировать вдоль побережья, встали на якорь в одной из калабрийских гаваней, высадили на берег конницу и пехоту. Глашатаи объявили перепуганным жителям, что им ничего не угрожает. Вице-король в своем отеческом попечении о вверенном ему крае прислал корабли и солдат, чтобы уберечь побережье от предполагаемого нападения турецких пиратов.

Верный человек, близкий к губернатору, дал знать Кампанелле – план заговора не тайна для испанцев. Среди заговорщиков нашлись люди, сообразившие, что блага от заговора – дело сомнительное. Награда за донос сулит выгоды несомненные. Они сообщили властям о готовящемся выступлении и назвали заговорщиков, которых знали.

Прошло несколько дней, покуда бумаги, в которых были записаны их показания, добрались из Калабрии до Неаполя. В канцелярии вице-короля они не задержались. Едва прочитав их, вице-король увидел всю опасность заговора. Если бы речь шла только о выступлении фуорушити, беда невелика. С ними справились бы местные гарнизоны. Но доносчики утверждали, что в заговоре участвуют многие калабрийские дворяне, монахи разных орденов и монастырей, им обещали поддержку несколько епископов, они в сговоре с турками, на их стороне сам папа! Было от чего всполошиться. Вице-король немедленно собрал совет. Не меньше, чем заговорщиков, он боялся гнева короля, если вести о заговоре дойдут до Мадрида раньше, чем заговор будет разгромлен. Испанским кораблям, стоявшим в неаполитанской гавани, было приказано, взяв на борт пехоту и конницу, отплыть к берегам Калабрии. Но горным дорогам поскакали гонцы, повезли приказ гарнизонам Калабрии быть в полной готовности к боям с повстанцами. Начальником карательной экспедиции, посаженной на суда, был назначен итальянец Карло Спинелли. Он уже давно верой и правдой служил испанской короне, старался, чтобы никто не мог вспомнить, что он итальянец, говорил только по-испански и носил испанский наряд. Как многие изменившие родной земле, он был особенно жесток к соотечественникам. У Спинелли был опыт борьбы с фуорушити, но предстоявшая ему операция была куда сложнее. Приказ вице-короля гласил: высадке турок воспрепятствовать, главных заговорщиков захватить живыми. Имена Кампанеллы, Дионисия, Мавриция предатели сообщили испанцам.

Всех этих подробностей доброжелатель, известивший Кампанеллу о доносе, не знал. Однако в правдивости его слов сомневаться не приходилось. Нужно ли другое подтверждение, кроме испанских кораблей, внезапно появившихся у берегов Калабрии! Увы, есть еще одно свидетельство, которое вызвало непереносимую боль в душе Кампанеллы. Едва испанские корабли высадили на сушу своих солдат, многие заговорщики дрогнули. Стали прятаться, как от чумы, от посланцев Кампанеллы, не отвечали на условные сигналы, а некоторые поспешили с повинной. Испанцы узнáют от трусов то, чего им, быть может, еще не сообщили доносчики.

Кампанелла, Дионисий, Мавриций встретились снова в разрушенном доме подле Стило. Пока что это убежище, скрытое в одичавшем саду, казалось надежным. Как быть дальше? Благоразумие подсказывало – немедленно предупредить всех сторонников о провале, чтобы они успели бежать в горы, а потом скрыться самим. Но заговор разросся. Они давно уже не знали всех участников, а некоторые посланцы, через которых они поддерживали связь с другими заговорщиками, исчезли: не то арестованы, не то затаились. Доверие к людям пошатнулось. Все, что выглядело прочным и надежным, стало зыбким. Сомнения начал вызывать сам замысел восстания – они могли рассчитывать на его успех, только покуда их выступление было стремительным и неожиданным для испанцев. С местными гарнизонами они могли бы справиться, если бы испанцы были отвлечены ударом с моря. Теперь надеяться не на что! Надо спасти тех, кого можно спасти. И немедля скрыться самим.

Мавриций и Дионисий ждали, что скажет Кампанелла. Как непохоже все то, что ему приходилось обдумывать прежде, на то, чего ждали от него теперь! Тяжела ноша человека, от которого зависят судьбы доверившихся ему людей. С той минуты, как Кампанелла узнал о предательстве, его лицо, и без того смуглое, почернело. Глаза были воспалены бессонницей. Голос звучал хрипло и надтреснуто:

– Переждать? Затаиться? Подать сигнал к выступлению? Всех фуорушити испанцы не переловят, не все дворяне, обещавшие помощь, испугаются, турецкий флот тоже не столь слаб, чтобы его остановило одно лишь появление испанских кораблей. Первая удача – и у нас появятся новые сторонники.

– Это безумие! – нетерпеливо перебил Мавриций. – Мы погубим тех, кто последует сигналу. Еще ни одного боя, а наши ряды уже растаяли от страха перед испанцами. Турки? Они обещали нам помощь, но не сражение с испанским флотом! Не будем обманывать себя! Мы проиграли! – В его голосе звучали горечь и усталость – последние ночи он почти не спал, а дни проводил в седле.

Дионисий с тяжелым сердцем согласился с Маврицием. Решили: отложим, переждем, потом начнем сначала связывать нити, искать союзников. Не пришлось.

Глава XLII

Накануне и сегодня с утра в Стило все было еще спокойно. Горожане заняты уборкой винограда. Ослики, нагруженные корзинами, с темным, почти черным виноградом, тянулись к навесам и давильням. В ямах, наполненных виноградом, сменяя и подзадоривая друг друга, плясали босоногие давильщики. После засушливых дней виноград был необычайно сладким. Кто станет думать об испанском флоте, когда нужно собрать виноград? Воздух дышал виноградным соком. Гудели пчелы. Смеялись и пели люди, опьяненные работой, важнее которой ничего в их жизни не было.

Эти песни, смех, топот, веселье дружного труда, запах, привычный с детства, вселили в душу Кампанеллы бодрость.

Но сейчас, когда они вернулись в Стило, городок вымер. Никто не хлопотал у винограда, сложенного под навесами. Не видно было женщин с кувшинами около фонтана на площади. Никто не стоял и не сидел перед домами. Ставил на окнах были закрыты. Тревога стиснула сердце. Нечем дышать. Кампанелла еще ничего не успел проговорить, как Мавриций схватил его и Дионисия за руки, потащил за собой за живую изгородь. Он первым услышал цоканье копыт по камню и чужие голоса.

На улице появились испанские конники, десятка два. На них были красные куртки, кожаные колеты, высокие сапоги со шпорами. Ехали они на прекрасных рыжих конях. Длинные пики упирались в стремена. У некоторых поперек седел лежали короткие аркебузы, а у двух конников в первом ряду – даже тяжелые колесные пищали. У каждого шпага на боку и кинжал за поясом. Гордой была их посадка, надменными были их лица, хозяевами ехали они по вымершей улице Стило. Кампанелла задохнулся от ярости.

Прямо против того места, где они спрятались, перед навесом лежала гора винограда, которую еще не успели перенести к давильне. Здесь на каменной площадке его складывали испокон века.

Но всадник, который ехал первым, не свернул в сторону, а направил коня прямо на виноградную гору. Запрядав ушами, конь помедлил, но кавалерист, крикнув на языке, прозвучавшем здесь чужим и враждебным, пришпорил коня, и тот, а за ним все остальные проскакали по винограду, топча подковами спелые гроздья, смешивая виноградный сок с уличной пылью, оставляя на раздавленном винограде яблоки навоза.

Трое скрывшихся за изгородью были сыновьями этой земли; они знали, что значит для людей, которые живут здесь, виноград. С ним обращались любовно. Ребенку не простили бы, раздави он виноградную гроздь для забавы. А теперь испанцы виноград топчут, хотят показать всем жителям Стило, испуганно смотревшим сквозь щели в ставнях, кто здесь хозяева.

Мавриций побелел от унижения, ярости и стыда. Что они могли – он с пистолетом и шпагой и два безоружных монаха?

Отряд еще не миновал изгородь, за которой они затаились, как на улице навстречу ему появился ослик, навьюченный полными корзинами. Его хозяин задержался на дальнем винограднике. Ослик заметил коней и остановился. Испанец, ехавший первым, что-то крикнул. Виноградарь испуганно попытался стянуть ослика на обочину. Тот заупрямился. Напрасно хозяин колотил его палкой. Ослик стоял как вкопанный. Испанец поднял аркебузу, опустил кремень, небрежно прицелился и выстрелил в осла. Тот с ревом рухнул вначале на колени, потом повалился набок. Из корзин высыпались виноградные гроздья. Хозяин ослика закричал и заплакал. Испанец, аркебуза которого еще дымилась, с хохотом наставил на крестьянина пику и на ломаном итальянском языке приказал убрать падаль. Виноградарь, причитая, оттащил ослика на край дороги. За ним по камням потянулась темная полоса крови. Испанцы, не оглядываясь, поехали дальше. Виноградарь стал колотить кулаками по камням, разбивая руки в кровь, и отчаянно кричать, оплакивая свою потерю и проклиная на чем свет стоит испанцев, которые были уже далеко.

– И этого мы им не забудем! – шепотом сказал Дионисий.

Они еще не успели выйти из укрытия, как по улице, стуча в барабан, прошел городской глашатай. Объявлял приказ испанцев – выдавать бунтовщиков, за что полагается награда, и не укрывать их, за что полагается суровое наказание. Надо скрываться. Но как? Где?

– Я пойду в Стиньяно, – сказал Кампанелла.

– Тебя там знает каждый! – возразил Дионисий. – Опасно!

– В нашем положении все опасно, – почти беззвучно сказал Кампанелла. – Там меня, действительно, знает каждый, и потому, надеюсь, не выдаст никто.

Выбор невелик. Итак, Кампанелла пойдет в Стиньяно, Дионисий постарается укрыться в дальнем монастыре, где у него есть друзья. Мавриций ночью тайными тропками попробует добраться до фуорушити.

Кампанелла шагал по дороге, по которой он в детстве столько раз ходил из родной деревни в Стило и из Стило в деревню. Он знал на ней каждую выбоину, помнил каждое дерево, каждый куст. Сегодня она казалась ему бесконечно длинной и полной опасностей. Гора Стило, на которой должны были собраться праведные воины в белых одеждах, темнела в вечернем небе немым горьким укором. Отсюда все должно было начаться и здесь все, не начавшись, кончилось. Обманули все надежды и расчеты, обманули светила. Вчера о нем говорили как о Мессии, сегодня он – беглец, не знающий, где преклонить голову.

Чем ближе Кампанелла подходил к дому, тем больше его одолевали сомнения. Он не рассказывал о заговоре ни отцу, ни брату. Но слухи до них, конечно, доходили. Если сейчас он появится в родном доме, ему не утаить, что он скрывается. Отец станет расспрашивать, что сын собирается делать дальше, зачем вернулся. Уйти из дома на столько лет, странствовать по стольким городам, прочитать столько книг, чтобы вернуться в родную деревню нищим монахом? Нет, не удержится отец. Как его ни проси, непременно будет говорить о сыне с соседями – и похваляться, и горевать.

Колокола зазвонили «Ангелус» – вечерний этот звон обычно вызывал в душе светлую грусть, но сейчас нагонял тоску, звучал погребально. Не пойдет он домой. Не вынести сейчас ни укоров, ни советов отца, ни огорченного недоумения матери, ни ее хлопот. Но куда деться? В горы, к фуорушити? Признают ли они его? А может, уже ушли в дальние убежища, прослышав об испанцах? Нельзя было расставаться с Маврицием, надо было вместе с ним пробираться в горы. Бесплодное сожаление.