Текст книги "Гражданин Города Солнца. Повесть о Томмазо Кампанелле"

Автор книги: Сергей Львов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц)

Глава XXIV

В Падую, дальше на север. Его влекла слава тамошнего университета, еще более славного, чем Пизанский. Снова в далекий путь… Складывай, Кампанелла, книги в дорожную суму, собирай рукописи, ступай! Может быть, это неплохо. Прекрасно трудиться в библиотеке, прекрасно читать лекции, но повидать столько земель и городов – это тоже благо. Это тоже наука.

Дорога в Падую лежит через Болонью. Сюда Кампанелла прибрел усталым, попросил приюта в доминиканском монастыре. Еще одна обитель. Порядки, к которым он привык с детства. Но Кампанелла уже не подвластен им. Ему просто нужна передышка. Однажды, войдя в свою келью, он увидел: все его рукописи похищены. Жаловаться? Бессмысленно! Воззвать о помощи? К кому? Дрожь проходит по телу, когда подумаешь, в чьих руках сейчас его рукописи.

Болонья стала ему отвратительна. Да и опасно тут оставаться лишний час. Ограбленный философ спешно покинул город. Наконец – Падуя.

Она встретила путника высоко вознесенной на постамент конной статуей кондотьера Гаттамелаты. Сверху вниз взирало на прохожих холодное тонкогубое лицо, крепко были сжаты поводья во властных руках, непомерно длинен грозный меч, остры шпоры, которыми всадник был готов бросить коня в галоп, топча все на своем пути. Такого воинственного памятника Кампанелла прежде не видел.

Почти всю Италию прошагал он с тех пор, как ушел из дома. Зима в Падуе холоднее, чем у него на родине. Ветер насквозь пронизывает монашеское облачение. На душе тяжело. Кампанелла не может пережить утраты рукописей. Не может подавить тревогу, вызванную их исчезновением.

Падуя входила в состав Венецианской республики.

Республика была еще знаменитой, гордой, надменной, богатой. Богатой? Вода бесчисленных каналов подмывала фундаменты венецианских зданий, мировые события подтачивали устои ее существования. Когда-то она держала в своих руках большую часть европейской торговли. Теперь уже давно пути этой торговли переменились: корабли, отплывающие из обеих Индий – Восточной и той, что открыта в Западном полушарии, плывут не в Венецию. Мадрид, Лиссабон, Лондон, Антверпен – вот их порты назначения. Незаметно ветшают торговые подворья Венеции. И уже не столь пышны посольства, которые прибывают во Дворец дожей из других стран.

Венеция, несмотря на то, что во Дворце дожей давно есть известная всему городу щель для доносов и страшны темницы в том же дворце, гордится своим просвещенным свободомыслием. Но и от него уже почти ничего не осталось. Горше всего ее правителям, что, хотя у Венеции есть свои инквизиторы, свои цензоры-квалификаторы, Рим все больше вмешивается в ее дела. Вот и сейчас решительно требует выдачи еретика Бруно, будто Венеция сама не может решить, как быть с ним, схваченным на ее земле.

Великие художники, еще недавно составлявшие славу города, умерли. Уже нет ни Тициана, ни Веронезе. Кто придет их сменить? Мрачны знаменитые венецианские издатели: как продолжать свое дело в городе, где с некоторых пор столько надзирающих, предписывающих, запрещающих? «Не та стала Венеция!» – говорят ее правители. «Не та стала Венеция!» – сетуют ее купцы. «Не та стала Венеция!» – жалуются приезжие.

Ну, а Падуя светится отраженным светом. И тоже не та. Кампанелла разобрался во всем этом не сразу.

В чужом городе радостна встреча с добрым знакомым. Джамбаттиста делла Порта уже некоторое время живет в Падуе. Он сильно постарел. Встретил Кампанеллу как желанного друга, но говорил с оглядкой. Напуган! В Венецианской республике усилилось влияние инквизиции. Джордано Бруно все еще в тюрьме. Друзья не в силах помочь ему. Делла Порта удручен. Его привлекла в Падую близость Венеции с ее прославленными типографщиками. Он хотел, чтобы они издали его труды. Однако в Венеции высшая цензурная власть с некоторых пор принадлежит инквизиции.

Дрожащим от обиды голосом делла Порта пересказал Кампанелле ответ, который он получил, обратившись в Святую Службу за разрешением напечатать свои сочинения.

– Нам известно, что вы пишете не только философские книги, но и комедии, – учтиво сказали ему. – Рекомендуется придерживаться впредь этого жанра.

– А мои ученые труды?

– Станете упорствовать, вас ждут штраф и отлучение от церкви.

Кампанелла помрачнел. Угроза отлучения связывает его единомышленников по рукам и ногам.

Отлученный от церкви не смеет присутствовать на богослужении. Его не допускают к исповеди. Ему не дают отпущения грехов. Никто не даст ему братского целования, не назовет братом. Верные церкви не поддерживают с ним ни устного, ни письменного общения. Запрещается молиться вместе с ним, трапезовать вместе с ним, спать с ним под одной крышей. Он не может быть истцом по собственному делу, не смеет свидетельствовать в судах, вступать в сделки, составлять завещание. После смерти тело его не может быть погребено в освященной земле. При жизни он подобен убиенному, после смерти он – падаль. Вот что скрывается за грозными словами: «торжественное отлучение». Отлученный – изгой. Его сторонятся, как зачумленного. Все это страшно. Однако все это происходит вокруг и вне отлученного. А что происходит с ним самим? Неужто приговор об отлучении означает гибель души? Быть не может, чтобы бог подчинялся решению земной власти! Что происходит с разумным, мыслящим человеком, которого отлучают от церкви? Что испытывает он? Что меняется в его жизни? Кампанеллу не страшила потеря судебных прав. Ему безразлично, где его похоронят. Но может ли он требовать того же от других? Вот делла Порта умный, просвещенный, а угроза отлучения убила его.

– Мы станем свободными лишь в тот день, когда перестанем, бояться отлучения, – сказал Кампанелла другу, – когда мы поймем: оно ничего не значит. Оно не властно над нами.

С болью душевной увидел он, как испугался старый делла Порта. Лицо его помертвело.

– Может быть, настанут лучшие времена, – робко проговорил он. – Станем молиться об этом.

Блестящий ум! Но не свободен от страха. Угрозой отлучения ему можно заткнуть рот. Он еще жив, но уже умирает.

Кампанелла не мог долго предаваться печальным мыслям. Падуя заполнена студентами. Кампанеллу влекло к ним. Многие из них до Падуи учились в других университетах. Из своих странствий они приносили вести из университетов Парижа, Страсбурга, Саламанки, Лейпцига, Гейдельберга, Праги. Студенты приняли Кампанеллу как своего. Он отваживался иногда появиться в их компании, сняв монашеское одеяние. Какое блаженство! Какое пренебрежение опасностью! А что же, век живи и не топни? Он не согласен на это! Ему весело со студентами. Они умеют постоять за себя, яростно отстаивают университетские вольности, легко покидают один университет и переходят в другой, если до них доходит слух, что там лучше. Они поют:

 
Мне в путь пора, мне в путь пора,
В лицо мне ветер веет,
Возьму я посох школяра
И плащ, что плохо греет.
Хоть хлеба мало у меня,
А денег вовсе нету,
Своей судьбины не кляня,
Пойду бродить по свету.
Иду я весело туда,
Куда ведет дорога,
И мне сдается без труда
Любая недотрога!
 

Это не только про странствующих студентов. С некоторых пор это и про него. Один из непреложнейших заветов монашества им нарушен. Спасибо студентам, научившим его, где человек бедный, но молодой и пылкий, может найти подругу, которая ни на что, кроме любви, не рассчитывает. Были веселые похождения, было приятельство со студентами – дружбой его не назовешь, слишком шумны и беспечны новые знакомые.

Кампанелла познакомился в Падуе с Галилео Галилеем. Галилей на четыре года старше Кампанеллы. Он начинал с медицины, но увлекся механикой и математикой, первые уроки которых ему поначалу приходилось брать втайне, дабы не вызвать отцовского гнева. Но он добился своего. Ему было всего двадцать два года, когда его первые ученые труды, еще не напечатанные, стали известными среди знатоков. Ему было двадцать пять, когда он стал профессором математики в Пизе, правда, на нищенском жалованье. Галилей бедствовал. Потом он переехал в Падую. Здесь он занял кафедру математики, получил наконец хорошее жалованье и скоро прославился. Он занимался математикой, механикой, астрономией, размышлял о первопричине движения, наблюдал движения небесных светил. Был тонким знатоком поэзии и любителем музыки. Нет, еще не совсем закатилось солнце эпохи Возрождения, если на его закате рождаются такие универсальные гении. Галилей, несмотря на молодость столь много успевший, знаменитый, заинтересовался Кампанеллой, его притягивал полумонах-полустудент с грубым, простонародным лицом. Он любил учить, а Кампанелла – учиться. Знаменитый ученый и почти безвестный странствующий, чтобы не сказать беглый, монах сблизились.

Но больше всего подружился Кампанелла с двумя неразлучниками – Джамбаттистой Кларио и Оттавио Лонго да Барлеттой. Кларио – известный медик. Он много путешествовал по Европе, одно время был лейб-медиком эрцгерцогини Марии Габсбургской, потом вернулся в Италию, поселился в Падуе, больше прежнего увлекся науками. Кларио носил круглую шапку и плащ, как принято у медиков в немецких землях, но из-под шапки выбивались длинные ухоженные волосы, а под плащом виднелась тонкая куртка, кружевная рубашка, как подобает итальянскому «джентильуомо» – человеку благородному, щеголю. У него были сильные ловкие пальцы. Разговаривая, Кларио постоянно вязал узелки на льняных нитках – упражнение хирурга. Знакомство перешло в приязнь. Когда Кларио вручили диплом доктора Падуанского университета, он пригласил Кампанеллу в свидетели. Тот явился на торжественную церемонию в одеянии студента. «Друзья моих друзей – мои друзья». Следуя этой старой поговорке, Кампанелла подружился с Лонго – постоянным спутником Кларио. Оттавио Лонго был весел, учтив, обходителен. Светлая бородка опушала тонкое лицо. Он походил на молодых людей с портретов Тициана. Знал это и старался подчеркнуть такое сходство.

Жить приходилось всяко – на доброхотные даяния, уроками, если подворачивались, перепиской.

Но главное – ученые занятия. Кампанелла трудился неутомимо. Он восстановил по памяти украденные рукописи – адская работа! – начал писать «Новую физиологию», переделал старое сочинение «О смысле вещей», принялся за книгу с дерзким названием: «Апология Телезия».

Когда только он все это успевал? Студенты проводили долгие часы за трапезами, в болтовне, за игрой в кости и карты, подолгу сидели на нагретых солнцем камнях, глядели на прохожих, дремали, сплетничали. Готовый часами толковать о философских проблемах, он томился, если беседа шла о пустяках. Разговоры, как стричь волосы, носить бороду или не носить, споры о покрое куртки и ширине штанов казались ему чепухой. Столько книг надобно прочитать и столько написать, столько загадок разгадать, столько заблуждений оспорить! Каждый день следует жить так, будто он – последний. Если день не родил новой мысли и новой строки, он убит. Геракл не позволял себе передышек.

Кампанелла жил в обители святого Августина. Генерал доминиканского ордена, второе лицо после папы, объезжая свою округу, соблаговолил остановиться в ее стенах. Молодые монахи, имевшие основания не любить орденского генерала, ворвались к нему в келью и оскорбили его. Трясясь от страха, настоятель послал за стражниками. Схватили и невиновных. Кампанелла снова оказался за решеткой.

Он знал зачинщиков происшествия, но не назвал их, чтобы обелить себя. Быть наушником гнусно! Кампанелла твердил одно и то же. Спал. Ничего не видел. Ничего не слышал. Ничего не знает. Это подтвердили соседи по келье. После кратковременного заключения его отпустили. Больше он в монастырь ни ногой.

Кампанелла решил снять монашеское одеяние. Никому из орденского начальства о том не говоря, он записался в университет как испанский студент, стал посещать лекции. А поселился в одном из самых бедных домов города Падуя. Ему нужен стол, табурет, светильник. Спать можно и на полу. Можно обитать в бочке, как Диоген, а в голове держать Вселенную. Но размышляя о Вселенной, он не забывал Италии. Он вспоминал Дионисия и лучше, чем прежде, понимал друга. Того терзало, что их родина, великая страна, превращена в лоскутное одеяло. За время странствий Кампанелла узнал, как живется в разных ее землях. Невеселыми были эти наблюдения. Страна расколота, разорвана, растерзана. Части ее враждуют между собой, как возненавидевшие друг друга дети одной матери. На севере – Венецианская республика, в Средней Италии – Тосканское герцогство. Земли от Равенны на севере до Сполето на юге – владения папы. На самом юге – Неаполитанское королевство, где уже много лет господствуют испанцы. А еще есть городские республики, самостоятельные сеньории, маркизаты. Всюду свои властители, свои законы, свои пошлины, свои разбойники. И очень схожие беды. Всего больнее думать о его родной Калабрии. На ее земле хозяйничают испанцы; на ее берега нападают пираты. Край беднее и беззащитнее всех других итальянских земель. Простым людям нет житья от междоусобиц провинциальных баронов и знатных дворянских родов. В своих владениях господа чинят неправый суд и скорую расправу. В Неаполе при дворе все важные посты захватила испанская знать. Что ей до судьбы Калабрии! А местных уроженцев к управлению Калабрией не допускают.

В тесной комнате за шатким столом, заваленным книгами и рукописями, с рассвета и до тех пор, покуда в чадном светильнике есть масло, трудится человек, который задумал переделать жизнь. Молодой ученый, живущий в жалкой лачуге среди падуанской бедноты, бедный последней степенью бедности, автор одной-единственной напечатанной и многих ненапечатанных книг, подозреваемый в ереси, пишет «Речи к итальянским государям». Простодушно верит: если привести государям разумные доводы, они согласятся покончить с распрями, объединят силы, возродят Италию как единое государство. Кто возглавит его? Кто, как не наместник Христа на земле – папа? Пусть станет председателем итальянского выборного сената из самых мудрых, самых добродетельных, самых бескорыстных мужей. Что возразишь против столь прекрасного, разумного плана? Он восстановит государственное величие и гражданские добродетели Великого Рима. Сколько мыслителей после Кампанеллы будут повторять его ошибку, полагая, что достаточно привести сильным мира сего убедительные доводы, чтобы они вняли им…

Кампанелла пылко прочитал друзьям свое сочинение. Оттавио Лонго скучал. Кларио отозвался с улыбкой:

– Нас вы убедили, Томмазо. Убедите князей и папу!

Легко сказать… Пока что он не может убедить ни одного типографщика, чтобы тот напечатал его трактат.

Скоро стало не до размышлений о том, как издать новое сочинение Кампанеллы. Донесся слух: все сочинения Телезия не то уже запрещены, не то будут запрещены в ближайшее время. И старый трактат Кампанеллы «Философия, доказанная ощущениями», и незавершенная «Апология Телезия» сразу станут еретическими. О печатании не приходится и думать. Хорошо бы не пришлось держать за них ответа. Почему же за них? Ведь «Апология» еще не издана? Да, но наброски к ней похищены в Болонье. Стороной Кампанелла узнал: Конгрегация Индекса занимается и его рукописями. Читать и судить неопубликованные наброски, незавершенные записи, похищенные предательским образом? Какая низость!

Но не обратишься же в Конгрегацию с протестом.

Ужасно знать, что против тебя что-то готовится, и не иметь возможности ничего сделать! Ну что ж! Если он не в силах отвратить нависшую над ним угрозу, он будет продолжать работать. Он не позволит страху овладеть собой.

Глава XXV

Кларио до поздней ночи засиделся у Кампанеллы. В своем дорогом наряде, с ухоженными, чуть подвитыми и надушенными волосами, при всем изысканном благородстве облика, он хорошо чувствовал себя в лачуге, где разило бедностью. На этот раз Кларио принес показать другу сочинение римского ученого Плиния о медицине.

Какие немыслимые советы давал этот человек! Одно его извиняло: он не был медиком сам, а собирал рецепты из чужих рукописей.

Кампанелла полистал трактат Плиния. Лицо его изменилось:

– Ты посмотри, что он пишет! – и он указал на рецепт для лечения плешивости. Не сам рецепт привлек его, а то, почему такое место уделил Плиний сему не столь уж опасному недугу. Лысина портит внешность. Лысый раб падает в цене. Следовательно, надо научиться лечить лысину. Каков негодяй!

Кларио не мог понять, что привело Кампанеллу в гнев.

Вдруг под окнами дома прозвучали тяжелые шаги. Ближе, ближе… В каморке хозяев раздались чужие голоса. Те испуганно проговорили в ответ что-то невнятное.

Кампанелла понял, в чем дело. «Беги!» – успел он сказать другу. Дверь резко распахнулась. Порыв ветра загасил светильник. В лицо ударил сильный свет потайного фонаря. В комнату ввалились, громко топая и гремя оружием, стражники. Кампанеллу и Кларио грубо схватили. УКларио отняли шпагу и кинжал, сорвали с его шеи цепь. Кампанелла попробовал вырваться. Их скрутили обоих. Рукописи и книги запихали в мешок.

На улицах темно. Тихо. По пустынному ночному городу идет зловещая процессия. Впереди стражники с потайными фонарями, по бокам – с дымными факелами. Двое несут мешок с отобранными книгами и бумагами.

Когда подходили к темному зданию, им повстречалась другая процессия, только чуть меньше. В свете факелов Кампанелла увидел – ведут Оттавио Лонго. Узники входили в караульное помещение одновременно. Оттавио рыдал, громко взывая о справедливости.

Наутро город и университет знали: все три друга арестованы Святой Службой. Передавали об этом с оглядкой. Каждый трепетал за себя. Одни шептали: мы всегда знали, что Кампанелла плохо кончит. Слишком дерзко судил обо всем. Теперь и сам пропал, и других погубил. Делла Порта совсем потерял голову. Пытался заговорить о случившемся с Галилеем: тот такого разговора поддерживать не стал. Среди студентов шли иные речи. Не освободить ли Кампанеллу и его друзей? Дальше разговоров дело не пошло.

Итак, Кампанелла снова в смрадной камере. Крошечное зарешеченное оконце выходит в тесный двор, взгляд упирается в камень. Постели в камере нет. На каменном полу – гнилая солома. Расстели плащ и ложись. По стенам ползают мокрицы. Еда отвратительна. Вода отдает затхлостью. Кампанелла попросил перо, чернила, бумагу. В ответ услышал: «Тебе еще придется много писать!» Попросил Библию – отказ.

Дни сменяются ночами. Его не вызывают на допрос, ему не предъявляют обвинений. На этот раз он не станет перебирать всю свою жизнь, стараясь предугадать вопросы обвинителей. Бессмысленно! Нельзя предусмотреть течение шахматной партии, в которой противник может украсть твоего ферзя, смешать фигуры или ударить тебя доской по голове. А противник не только сильный и хитрый, противник у него бесчестный. Подлое похищение бумаг из его кельи в Болонье и арест – звенья одной цепи.

Страшным усилием воли Кампанелла заставляет себя сохранять спокойствие, старается перебороть бессонницу, бесконечно читает на память любимые стихи. Приказывает себе съедать без остатка отвратительную еду, чтобы не обессилеть к первому допросу. Знать бы точно, в чем его обвиняют!

Ночью Кампанелла проснулся от страшного вопля по соседству. Он вскочил и с бьющимся сердцем стал прислушиваться. Вопль повторился. Ему случалось слышать, как кричат люди, но такого он еще не слыхивал.

«Бьют? Пытают? – с ужасом подумал Кампанелла. – Конечно!» Как он мог сомневаться в том, что здесь пытают… С детства Кампанелла терпелив к боли, если испытывает ее сам. Но чужие страдания для него непереносимы. Что он может сделать под замком, за решеткой? Люди, которые называют себя верными слугами святой церкви, мучают другого человека, вымогая у него признание. Церковь знает об этом. Не просто знает. Благословляет. Церковь, созданная во имя Христа, которого тоже мучили. От вопля, похожего на вой, у него разрывалось сердце. Вначале он метался по каменной клетке, потом стал стучать в дверь, разбил руки в кровь. Никто не отозвался на его стук.

Вопль затих. В коридоре зазвучали шаги и такой шорох, словно по полу тащат тяжелый куль. Кампанелла терзался до утра, силился не вспоминать того, что слышал, не думать о том, что предстоит ему, – не мог. В его ушах звучал звериный вой пытаемого, кожа покрывалась холодными мурашками. Надо заставить себя думать о другом. Молитва не помогала ему. Если бог-отец собственного сына отдал на муки, на что надеяться Кампанелле? Под утро он принудил себя вспомнить о беседах с Галилеем. Как прекрасен мир ученых размышлений! Почему его мысли заняты не только Вселенной, но и неустройством земной жизни? Но пока не устроена жизнь на Земле, мысли о Вселенной тоже приводят в камеру.

За Кампанеллой пришли. Стражник спросил с гнусной ухмылкой: «Как почивали?»

Кампанеллу ввели в залу, где заседал трибунал. Опытные судьи привыкли к виду людей, предстающих перед ними сломленными. У таких тихий, надтреснутый голос, шаркающая походка, поникшая голова, бегающий взгляд. Реже встречаются другие – те входят бодро, отвечают громко, глядят прямо, высоко подняв голову, распрямив спину. Иногда тот, кто входит в зал суда с видом умирающего, упорствует больше, чем здоровый и сильный. Судей ничем не удивишь. Однако Кампанелла их удивил.

В нем не было признаков ни подавленности, ни гордыни. Он вошел, как мог бы войти в знакомый ему дом. Внимательно оглядел членов трибунала. Приветствия не произнес. Не станет призывать благословение господне на тех, по чьему приказу ночью пытали. Судьи важны и сосредоточенны. Первые же вопросы показали, что они осведомлены о времени его вступления в орден, об именах учителей, о выступлении на диспуте, об епитимьи за гордыню, о книге в защиту Телезия, о ссылке в Альтомонте, о бегстве из монастыря, о книгах, которые он читал в библиотеке Сан-Доменико Маджоре, о фразе об отлучении, об истории его первого ареста, о приговоре, которому он не подчинился и бежал из Неаполя. Знают, но въедливо спрашивают обо всем, повторяя каждый вопрос по нескольку раз, каждый раз чуть по-другому. Сбить они его, что ли, хотят, запутать? Наконец раздается вопрос: «Знаешь ли ты, зачем тебя вызвали сюда?» Вопрос задан в соответствии с наставлениями для инквизиторов – не раскрывать сразу обвиняемому его вины, приложить все усилия, чтобы тот назвал ее сам. Может случиться, он назовет вину большую, чем судьи могут ему вменить.

Кампанелла молча покачал головой.

– Отвечай!

– Не знаю!

Лишь в конце долгого допроса председатель трибунала сказал:

– Ты обвиняешься в том, что ты веришь и учишь не согласно с верованиями и учением нашей святой церкви.

– Такой вины я за собой не признаю! – сказал Кампанелла, стараясь, чтобы его слова прозвучали спокойно. Это было трудно. Слова председателя – формальное обвинение в ереси. Разверзлась пропасть. По ту сторону – вся его прежняя жизнь, по эту – он, обвиняемый в ереси. Удастся ли ему когда-нибудь вернуться в прежнюю жизнь?

Дальше все пошло так, как он предполагал: «Мы хотим, чтобы для твоей же пользы ты сознался сам. Ступай и подумай!»

Первое заключение многому научило Кампанеллу. И едва его ввели в зал трибунала для следующего допроса, он сказал:

– Я все обдумал. Мне сознаваться не в чем.

На этот раз судьи решили не затягивать процедуру. Они изменили тактику.

Кампанелле сразу предъявили все обвинения: он обвиняется в сочинении богохульных стихов о спасителе нашем, Господе Иисусе Христе. Откуда это обвинение? И вдруг блеснула догадка. В разгульной компании студентов, где пили, пели, спорили, появился однажды человек, никому не известный, про которого каждый думал, что его пригласил другой. Незнакомец вел смелые речи, чем угодил студентам, а потом прочитал стихи о Христе. Стихи были плохи. Помнится, Кампанелла повторил эти никудышные строки, высмеивая их. И тут же почувствовал на себе внимательный взгляд незнакомца. Показалось?

Затем его обвинили в том, что он написал гнусную книгу, поносящую три религии, среди них и христианскую. Она называется «О трех обманщиках». Кампанелла утверждал, что о богохульной этой книге речи идут уже давно. Он может доказать, что сие богомерзкое сочинение появилось в свет задолго до того, как он, Кампанелла, родился. Судьи начали допытываться, откуда Кампанелла знает эту книгу, когда читал, с кем говорил о ней.

Далее Кампанелла был обвинен в том, что он разделяет взгляды язычника Демокрита. Кампанелла не стал доказывать судьям, что интерес к Демокриту не преступление – ученый должен знать философов прошлого. Он только сказал, что оспаривал некоторые положения Демокрита и может изложить содержание этого труда. Его и слушать не стали: «Мы не на философском диспуте! Отвечай по существу!»

На этот раз инквизиторы добились своего. Кампанелла вернулся в камеру смятенным. Еретик! Он не мог сосредоточиться ни на одном обвинении. Едва он начинал обдумывать, как опровергнуть одно, в уме возникало другое. Если верить судьям, Кларио и Лонго уже многое рассказали. Кампанелла не хочет думать о своих друзьях плохо. Он будет исходить из того, что они держатся так же стойко, как он сам.

На одном из следующих допросов Кампанелла с ужасом понял: некоторые показания против него действительно дал Лонго. Его охватило чувство отвращения к человеку, который был смел в речах, казалось, сочувствовал его мыслям, горячо осуждал пороки князей церкви и прочих сильных мира сего. Потом Кампанелла с раскаянием спохватился: может, это именно Лонго пытали той ночью. А он его судит! Сам Кампанелла еще не прошел через пытку и не знает пока, как поведет себя, если его вздернут на дыбу. Он запрещает себе сомневаться в друзьях.

Однако скоро ему стала ясна вся опасность, ему угрожающая. Здесь бессильны доводы разума. Бессмысленны обращения к справедливости. У этой игры свои дьявольские правила. Безоговорочное признание – вот что нужно неправедным судьям.

Строги были порядки в темнице, толсты стены камер, и все-таки Кампанелле удалось связаться с Кларио. Нашелся тюремщик, который не смог противостоять умению Кампанеллы завоевывать людей. У Кларио на воле могущественные заступники. Он как врач оказал большие услуги эрцгерцогине Марии Габсбургской. Она попыталась помочь Кларио, даже письмо папе написала, но потерпела неудачу. И все-таки положение Кларио в темнице было чуточку облегчено, и он воспользовался этим, чтобы упрочить сношения с Кампанеллой. По некоторым признакам обоим друзьям стало ясно, что для них допрос под пыткой – дело решенное, вопрос дней.

Друзьям Кларио, которые оставались на свободе, удалось связаться с узниками и сообщить: они готовят им побег! В самых мрачных тюрьмах бывают светлые дни. Они наступают тогда, когда утверждается вера в людей.

На воле продумали, как казалось, все. Но побег не состоялся. Их выдали. В тюрьме усилили охрану. Кампанеллу и Кларио избили и заковали в кандалы. Попытка побега – повод для новых обвинений. Пытались уйти от справедливейшего из всех мыслимых судов?! Значит, признали себя виновными. Невиновным зачем бежать?

Падуанские инквизиторы готовились закончить следствие, но из Рима пришел приказ: делом троих будет заниматься римская инквизиция.