Текст книги "Шок и трепет. Война в Ираке"

Автор книги: Сергей Лойко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Глава 4
Рыбаки

Во время молитвы Ямаан Аюб, как правило, просит Аллаха о двух вещах: чтобы окончательно не сломался старинный мотор его рыбачьего баркаса и чтобы не было новой войны…

Войны с Ираном…

Недостатка в недругах и врагах у Багдада явно не наблюдается. И пока весь Ирак живет в ожидании теперь почти уже неотвратимого американского вторжения, 58-летнего Ямаана, как и большинство жителей маленького рыбацкого городка Эль-Фау на юге Ирака, больше волнует то, что соседний Иран непременно воспользуется этим и двинет свои войска через реку Шатт-Эль-Араб, образованную слиянием легендарных Тигра и Евфрата и разделяющую две исламские державы, потерявшие, только по официальным данным, около 1 000 000 убитыми с обеих сторон во время войны 1980–1988 годов.

В ходе той затяжной, бессмысленной и разрушительной войны город Эль-Фау в течение двух лет удерживался иранской армией и был обращен в руины. С тех пор его жители, которые, вернувшись на пепелище, отстроили свой город заново, с тревогой вглядываются в даль залива, где в паре километров развевается красно-бело-зеленое знамя Ирана.

Память о той войне укоренилась глубоко. Даже традиционные мозаичные панно и различные монументы, посвященные войне с Ираном, встречаются на местных дорогах так же часто, как статуи и портреты Саддама Хусейна.

Ямаан Аюб застал по возвращении в разрушенный и сожженный Эль-Фау в апреле 1988 года страшную картину: «Они уничтожили все дома, школы, больницы».

Теперь Ямаан боится, что история повторится: «Если американцы нападут на Ирак, они сюда не сунутся. Может быть, сбросят пару бомб, и все. Они полезут на север. И больших неприятностей нам нужно ждать не от американцев, а от Ирана».

Ямаан не одинок в своей уверенности. Другие рыбаки, привезшие свой недельный улов на рынок Эль-Фау, также опасаются возможной агрессии со стороны своего восточного соседа. «В этот раз мы им город не отдадим», – уверяет Дауд Салман. Другие рыбаки тоже вступают в разговор и привычно начинают бить себя в грудь и кричать, что будут сражаться до самой смерти за родного и любимого Саддама.

В 1991-м, во время операции «Буря в пустыне», иранцы уже имели возможность вторгнуться на территорию Ирака, ослабленного ударами США, но тогда удержались от прямой военной агрессии и вместо этого поддержали восстание шиитов, которое было жестоко подавлено элитными частями, преданными Саддаму, в марте того же года. В ходе операции спецназ иракской армии уничтожил предположительно десятки тысяч мятежников и мирных гражданских лиц – в основном шиитов.

Опасность интернационализации возможного конфликта, о которой говорят темные и неграмотные рыбаки на юге страны, разделяют и некоторые аналитики в самом Багдаде.

«Конечно, иранское вмешательство в события на юге в 1991 году можно назвать актом агрессии, – считает доктор Муртада Насан Эль-Накиб, глава кафедры истории в Багдадском университете. – Сейчас по крайней мере две группы оппозиции (шиитской) находятся на территории Ирана и Иран может попытаться вновь извлечь выгоду из этой ситуации».

«Множество катастроф может произойти, если американцы начнут свое вторжение, – предполагает другой аналитик – Вамид Надми, профессор политических наук Багдадского университета. – Иран может решить установить буферную зону в Ираке, чтобы обезопасить себя от соседства с войсками США, и для этого окажет широкую поддержку одной из воюющих шиитских группировок вплоть до прямого вмешательства. В то же время на севере туркам явно не понравится возможность усиления полунезависимого Курдистана, и они тоже вмешаются в конфликт. Таким образом, страна будет ввергнута в море насилия по всем направлениям».

В те тревожные дни 1991 года городу Эль-Фау удалось остаться в стороне от эпицентра восстания, охватившего значительную часть юга страны. Вспоминая кровавые события, рыбаки, сами шииты, отводят взгляды и уныло, словно заученно, бормочут что-то о бандах каких-то преступников, которыми руководили и которых вооружили иранцы где-то там далеко.

Но память возвращается к Ямаану, как только разговор касается его лодки, если ее можно так назвать. Глядишь на баркас Ямаана, и на ум приходят десятки сравнений, вплоть до библейского Ковчега. Но и Ковчег, наверное, выглядел бы по сравнению с ботиком Ямаана как спортивная яхта.

Когда-то давно, в 70-е, Ямаан был владельцем двух лодок с двумя хорошими двигателями. Обе сгорели во время войны. Теперь лодка одна – но какая! Около 15 метров в длину, около 3 метров в ширину, скрипучая посудина была собрана Ямааном из кусков и обломков старых лодок, ее дощатые борта иссушены солнцем и морем до такой степени, что трудно понять, какого они цвета.

«Мой двигатель – как старший член семьи». – С особой нежностью Ямаан демонстрирует свое сокровище: шестицилиндровый, мощностью 120 лошадиных сил немецкий двигатель, такой старый, будто его в свое время оставила в раскаленных аравийских песках отступающая армия гитлеровского генерала Роммеля.

Двигатель работает вместе с русским генератором от «Нивы», подогнанным к нему самым невероятным образом. Даже сам Ямаан не знает, как это получилось, но связка функционирует.

Правда, больше времени приходится тратить на его починку, чем на все остальные заботы, вместе взятые. Двигатель ломается каждый день. «Дело не в деньгах. Из-за санкций их просто не продают. Поэтому когда я возвращаюсь в порт, хожу от одной кучи металлолома к другой, чтобы найти какую-нибудь подходящую железяку. Если двигатель окончательно сломается, я не смогу платить своей команде – и моя семья будет голодать».

Вместе с женой, детьми и внуками семья Ямаана насчитывает 13 человек. До войны с Ираном работы было много и денег хватало на все. Ямаан часто привозил в порт до 300 килограммов рыбы. Сегодня он и его команда из шести человек (двое сыновей и четверо нанятых работников) привезли на рынок около 150 кг рыбы – недельный улов, который они продали за 70 долларов, и выручку разделили на семерых.

Кучки бледно-серых рыбок длиной не больше десяти сантиметров свалены беспорядочно прямо на грязную пристань, словно кто-то опрокинул все несуществующие лотки. Рыбаки и торговцы быстро заключают сделки, ожесточенно жестикулируя и перепрыгивая через кучи рыб. Рыбаки не в силах торговаться – хотят быстрее домой к семьям. Они привычно жалуются на санкции, а также на постоянные преследования и притеснения от иранской и кувейтской береговой охраны: «Три дня назад кувейтские пограничники остановили нашу лодку, забрали весь наш улов и избили нас. Они так себя ведут, будто залив принадлежит им. Им и иранцам».

Тем временем Ямаан и его команда вычищают громадный ящик из-под льда от прилипшей чешуи. В море они всемером спят по очереди в кормовом отсеке трюма, где ничто не предназначено для комфорта. Голые доски с кусками картона, которые используются как матрасы, и несколько старых тонких одеял, засунутых в мешок из-под риса.

Команде приходится экономить на всем, в том числе на еде и воде. «На море мы не можем позволить себе всласть напиться воды, – говорит Ямаан. – Нам не нужно много еды. Все, что нам нужно, – это наша свобода и наша родина. И мы будем сражаться до последнего, если нужно».

Этот упрощенный взгляд на вещи разделяет и губернатор города бригадир Амар Мухаммад, который в апреле 1988 года вводил свой батальон в освобожденный Эль-Фау. Теперь он готовится вновь его защищать.

Сидя в своем просторном кабинете под портретом Саддама, бригадир Мухаммад говорит, что у него есть «отличный» план по защите города на случай иранской интервенции: «В городе и его окрестностях проживают около 100 000 человек. В основном это рыбаки и их семьи. У большинства из них есть оружие. Каждый из них – часть плана. Они будут сражаться как герои».

На вопрос, предусматривает ли его «отличный» план эвакуацию женщин и детей, губернатор ответил: «Нет, женщины и дети остаются здесь. Вместе с мужчинами они будут сражаться за Саддама Хусейна, за партию, за родину».

В таком порядке…

Из дневника

5 марта

Выработал распорядок дня.

7 утра – подъем, пробежка.

8 утра – завтрак: делаю себе кашу и чай из пакетиков (то, что в гостинице подают на завтрак, есть невозможно и даже не стоит описывать. Но Юра ест. Он совершенно стал локальным персонажем).

9 утра – посещение Министерства информации: узнать последние новости, поделиться проектами с коллегами.

10 утра – 3 часа дня – если нет конференций и брифингов, работаю по своему плану, часто вместе с Юрой, если интересы совпадают.

3 часа дня – обед. Самый лучший ресторан – это сирийский ресторан на ул. Арасат. Готовят не быстро, но очень вкусно. Я ем шашлык из курицы. Порции по килограмму. Это самый дорогой ресторан в городе, но обед на 4 человека обходится не больше 20 долларов.

В городе в магазинах полно питьевой воды из Ливана. Пьем только ее. Очень много фруктов, фруктовые ларьки, как в Москве. Выбор побогаче, цены поменьше, а люди, по-моему, те же.

В 6 вечера я отпускаю своего официального переводчика и водителя. Через полчаса приезжает мой секретный водитель и секретный переводчик. Их организовал Мохаммед из отеля. С ними я делаю неофициальные интервью. Пока все проходит гладко. Веду двойную жизнь.

В смысле работы веду тройную жизнь. Два-три радиорепортажа в день для «Эха Москвы». Две статьи в неделю для «Новой газеты». Ежедневный репортинг на английском для «Лос-Анджелес Таймс». Здесь об этом пока еще никто не знает. Плохо работает ихнее КГБ. А может, знают, но у них своих дел по горло, и на фига им этот Неуловимый Джо. Но продолжаю играть в шпиона.

Спать ложусь в 3–4 часа утра. Посыпаюсь без будильника в 6:30.

В городе стало больше военных. Нет, не солдат, а добровольцев партии Баас, одетых в военную форму.

Особых примет военного времени пока не видно. Самое близкое ощущение приближающейся войны я почувствовал именно в нашем посольстве. Первое, что бросилось в глаза в холле посольства, это аккуратно сложенные на лавочке у стены несколько десятков противогазов.

Очень приятный парень – пресс-секретарь нашего посольства Саша Галаджев. Спокойный, тактичный, обаятельный. Говорит, что российских граждан завтра начнут вывозить рейсами МЧС. Не сомневается, что будет война. Многие посольства уже эвакуировались.

Сегодня на улице Палестина был парад внутренних войск. Федаины – смертники в белых костюмах, похожие на наших лыжников из военных фильмов. С автоматами. Видны только рот и глаза. Глазами смотрят куда идти, ртом кричат кричалки типа: «Мать, я прощаюсь с тобой. Веди меня к смерти» и «Мы защищаем пыль и воду Ирака».

Они вышагивают, смешно подбрасывая вверх коленки, как кузнечики (только у тех, конечно, коленки назад). Сейчас они в парадной форме. В бою наденут черные комбинезоны смерти. Их главная задача – умереть. Ну и может быть, немножко пострелять перед смертью. Но умереть обязательно надо на поле боя с оружием в руках – иначе не считается.

Потом прошагали обычные полицейские в зеленой форме с автоматами. Ничего особенного. Потом проехали полицейские на мотоциклах в белых шлемах. Они выглядели как мотоциклисты, которые отстали от президентского кортежа.

Затем конные полицейские с саблями наголо. Потом проехали джипы и пикапы с пулеметами на кабинах и портретами Саддама на ветровых стеклах. Затем пожарники в красно-синей форме, тоже на джипах, с пулеметами на крыше. Пожарники были зачем-то все вооружены до зубов и перетянуты пулеметными лентами. Наверное, они собираются тушить американские танки.

Парады – единственное место, где можно снимать военных без проблем. Народ, ликующий на улицах, в основном состоял из работниц министерства внутренних дел, овиров, паспортных столов и т. д. Остальной народ занимается своими делами – готовится к войне.

Ахмед Латиф, 42 года, держит магазин игрушек на улице Палестина. Говорит, что заготовил нафт (белую нефть) в бочке. Нафт используется для хозяйственных нужд, как заменитель газа. Это такая смесь керосина и низкооктанового бензина. Купил уже массу сухих продуктов, рис, сахар. «Никуда не будем убегать, – говорит Латиф. – Имеем плохой опыт. Дом ограбили в прошлую войну. Если у Аллаха написано, что нам суждено умереть здесь, значит, мы умрем. Мы верим в Аллаха».

У Латифа жена и двое маленьких детей. Никто из них не вышел смотреть парад. Надоело уже. В Ираке военных парадов больше чем во всем СНГ вместе взятом.

6 марта

МЧС организовывает четыре спецрейса начиная с сегодняшнего дня, чтобы вывезти всех российских граждан, работающих в Ираке. А их, по самым минимальным подсчетам, около 700 человек. Представитель посольства Александр Галаджев заявил, что эвакуация – вещь добровольная, но посольство настоятельно рекомендует всем уехать, пока не поздно.

Несколько российских нефтяных компаний, во главе с Зарубежнефтью и Лукойлом имеют контракты с Ираком, держат здесь персонал наготове, чтобы начать качать нефть, как только отменят санкции. Россия также строит два зерновых элеватора. Но самый большой проект – это строительство теплоэлектростанции в Юсифии, 50 км к югу от Багдада.

Этот проект – настоящий строительный coitus interruptus для наших компаний и специалистов. Контракт подписали в 88-м году. Строительство начали в 89-м. В 91-м прервались из-за войны. Потом санкции. Потом с разрешения ООН возобновили строительство в марте 2000-го. Уже готовы были сдать первую очередь, первый котел (из четырех), в этом году в сентябре, и опять облом.

Сейчас на строительстве заняты 438 специалистов, рабочих, инженеров. В основном из России, но есть украинцы и белорусы. Сегодня рейсом МЧС улетают первые 134 из этого проекта.

В зале ожидания аэропорта настроение препаршивейшее. Матерятся. Ругают Буша. И Путину тоже достается. Отъезд, как сказал Галаджев, дело добровольное, «Технопромэкспорт» приказал, и они собрались за 10 часов.

Их можно понять. Ребята получали от 600 до 1000 долларов в месяц. Строили жизненные планы. Многие были здесь с женами. Но жен эвакуировали еще в декабре.

Николай Шубаев, 53 года, машинист башенного крана из Курской области: «Буш разбушевался. Рвет и мечет. Сомнений нет, что будет война. Обидно, такая богатая страна и так бедно живут.

Обидно. Хотел помочь детям купить квартиру. Американцы нас сюда назад не пустят».

Виктор Косенко, 59 лет, мастер по сварке, родом из Грозного: «Арабы плакали, когда прощались с нами. Они понимают: это конец. Это война. И я тоже с ними заплакал. Жалко их стало. Боюсь отпуск затянется надолго. При Советском Союзе американцы бы такого не посмели».

Владислав Саранцев, 65 лет, старший инженер проекта: день рождения завтра: «Вернулся в 2001-м как в другую страну. Обеднели ужасно. Люди стали хмурыми, подавленными, отрешенными. Вторая попытка достроить эту станцию тоже не удалась. Надеюсь, что мы вернемся. Электричество этой стране необходимо. Да, сделал мне папа-Буш подарок на день рождения, нечего сказать. Сынок-Буш не дал мне закончить проект в 91-м, теперь же папа вмешался».

Летят в Москву. В Москве холодрыга. Ни у кого нет теплых вещей. Сразу траты. В России с работой за такие деньги туго, а на Украине и особенно в Белоруссии вообще работы нет, жалуются мужики.

Геннадий Колесников, 37 лет, из Липецкой области, мастер по сварке: «Нельзя нападать на другие страны только потому, что кому-то кажется, что там хреново с демократией. Иракцы сами выбрали себе такого президента. Они его любят. Так пусть и живут с ним».

Лица усталые, злые, бесцветные несмотря на загар. Глаза несчастные, растерянные. Обидел Буш людей. Заступиться некому. Прошли те времена.

Бизнемен Махмуд Саморай: «Жаль, что они уезжают. Нам ехать некуда. Мы остаемся здесь воевать одни».

Саддам Хусейн встречался с кабинетом министров. Репортаж по телевидению. Все в военной форме. Хуссейн сказал: «Если американская администрация примет решение напасть на Ирак, то это будет актом абсолютной глупости».

8 марта

Международный женский день отмечается здесь тоже, но как-то еще вялее, чем у нас. Хилая демонстрация возле миссии ООН. По наводке ребят с телеканала «Московия» едем в одну деревню посмотреть на настроения в крестьянской среде. Конечно, не находим ту деревню. Здесь вообще ничего нельзя найти по чьим-то объяснениям. Конкретный адрес ничего не значит. Название деревни не значит ровным счетом ничего. Таких деревень может быть сотни. И оказывается, что это не название деревни, а название района. Если кого-то спрашиваешь, где вы живете, получишь в ответ название района.

Иракцы в провинциях живут большими семьями в трехчетырех домах, образующих такие небольшие хутора. Так вот надо спрашивать, как называется вот это место, где стоят вот эти ваши дома. Тогда получишь точное название. Но этого названия все равно ни один водитель не знает и никогда этого места не найдет.

Так что мы попали в другую деревню.

Сначала заехали в местную мечеть, где вполне презентабельного вида мулла по имени Доктор Хамед Абдул-Азиз Эль-Шил Хаммад заявил верующим, что «американцы и евреи – это внуки обезьян и свиней» и так далее в таком духе. Речь свелась к тому, что надо воевать до победного конца или умереть на своей земле.

Как же американцы думают тут воевать, если почти все, с кем мы общаемся, готовы умереть? В этом случае, даже если американцы победят, мировое сообщество вынуждено будет обвинить их в массовом убийстве. Надеюсь, что американцы будут умнее и не будут заезжать в деревни, а прямо по дороге поедут в Багдад.

Глава 5
Деревня

Десятки мужчин, в основном крестьян из окрестных деревень уезда Мешахде, что в 35 километрах к северу от Багдада, заполнивших до отказа небольшую мечеть, пришли, чтобы, может быть, в последний раз попросить Аллаха отвести от них войну или, если это уже невозможно, даровать им победу в битве с «американцами и евреями, внуками обезьян и свиней», как образно и неполиткорректно вещает местный мулла.

Для Нахсана Халифы Джамила, крепкого, по-доброму грубоватого мужика, с обязательным немного выпирающим животом – извечным первичным признаком скупого восточного мужества, – победа, о которой говорит мулла, имеет вполне отчетливые и внятные очертания – это победа Нахсана и его семьи над «шайтаноподобными» американцами, которые, не дай бог, сунутся завоевывать их маленький клочок унылой коричнево-серой земли.

«Они придут сюда с севера, и моя задача остановить их здесь и не дать им войти в мою деревню и мой дом, – говорит Нахсан, гордый отец семерых сыновей и двух дочек. – Моя защита – это мой автомат Калашникова и мой бог – Аллах. Партия (местная ячейка правящей партии – по-нашему райком. – С.Л.)обещала мне выдать еще автоматов и патронов до того, как начнется сражение. Мои сыновья и я умрем здесь, но не пропустим американцев».

Такая решимость бороться и не сдаваться со стороны обыкновенного сельского водителя грузовика из деревеньки Абу-Суиль – не просто бравада или спонтанный эмоциональный бред. Боевой энтузиазм сельских масс тщательно контролируется местным райкомом, руководители которого указывают селянам, где копать окопы и когда являться на стрельбы, которые проводятся два раза в неделю под руководством военного инструктора из партийного комитета.

Одетый в новую черную выходную рубаху до пят и краснобелую куфию (традиционный арабский мужской головной убор. – С.Я), Нахсан довольно улыбается, когда у него появляется возможность продемонстрировать гостям, как его юные отпрыски умеют обращаться с оружием.

12-летний Хатем с румяными от волнения щеками пулей летит в дом и через долю секунды вылетает обратно с семейным сокровищем – АКМ-47, магазин полон и пристегнут. Отец, интуитивно оценив ситуацию, мгновенно разворачивается и, совершив невероятный для своего грузного телосложения прыжок, успевает вовремя выхватить смертельное оружие из рук мальчишки, еще до приземления отсоединяет магазин, опускает предохранитель, перещелкивает затвор, поднимает ствол вверх и, уже твердо стоя на ногах, прячет магазин в бездонный карман рубахи, делает контрольный беззвучный выстрел в небо и возвращает оружие не успевшему понять, что произошло, сыну.

Удивительно, что собравшаяся вокруг толпа из родных и соседей не аплодирует. Привыкли уже, наверное, к такому цирковому спасению детей в условиях надвигающейся войны, то есть неоднократно присутствовали на репетициях этого семейного трюка. По крайней мере, все семеро сыновей Нахсана, от 10 до 18 лет, живы и здоровы, умеют читать, писать и стрелять и готовы защищать родину в составе одной отдельно взятой семьи под руководством по-старшински заботливого отца.

Тем временем Хатем быстрехонько разбирает и собирает автомат, лихо вколачивая крышку на место маленьким, но крепким кулачком, и со знанием дела прицеливается в черно-белую корову, жующую жидкую травку метрах в двадцати от дома. Хатем склоняет голову к прикладу, прищуривает глаз и нажимает на курок. Боек глухо клацает. Корова продолжает свою продуктивную жизнедеятельность. Хатем победно поднимает АКМ над головой и другой рукой делает знак victory. В этот раз толпа из восторженных сестер, теток, братьев и соседских детей радостно кричит и улюлюкает. Широченная улыбка еще не успела сползти с лица Хатема, как его 15-летний брат Луай в приступе ревности выхватывает автомат из рук брата, и шоу идет по второму кругу.

Нахсан оставляет мальчишек с их любимой игрушкой и ведет гостей к свежевырытой квадратной яме три на три метра и глубиной метра полтора неподалеку от их большого одноэтажного кирпичного дома, выкрашенного под цвет глины и поэтому почти незаметного с дороги. В этой яме его семья будет прятаться, когда начнется бомбежка.

«После начала бомбежки партия скажет нам, где копать траншеи для обороны деревни, – говорит Нахсан. – Но скорее всего, каждая семья будет защищать свой собственный дом. Мы будем стрелять, пока не кончатся патроны, а потом мы будем сражаться с врагом кинжалами, камнями и палками».

Нахсан уверен, что патронов у них хватит на неделю боев. Что касается запасов еды и необходимых вещей, семья собирается сражаться, а не отсиживаться в убежище…

Луай заканчивает упражняться с автоматом и, передав его другому брату, подходит к Нахсану, прислоняется с любовью к его руке и говорит, что никто не стреляет из автомата лучше его отца: «Отец сказал мне, что, если его ранят или с ним что-нибудь случится, я должен не обращать внимания, а продолжать стрелять во врагов, пока всех их не убью».

В деревне, разбитой на небольшие, в три-четыре дома, хутора, раскиданные на сотни метров друг от друга, около 150 домов с населением более трех тысяч человек. Сотни из них, мужчины и мальчики, способные держать оружие, тренируются в стрельбе, роют укрытия и готовят себя к последнему и решительному бою, вдохновляемые уездным партийным и религиозным руководством.

Местный мулла доктор Хамед Абдул-Азиз Эль-Шейх Хаммад – чрезвычайно импозантная личность, с безукоризненно подстриженной седоватой бородой, в дорогой серой робе и белом тюрбане с красным околышем. Его громкий, проникнутый неподдельной эмоцией голос наполняет мечеть до самых сводов своей болью, яростью и решимостью и призывает правоверных мусульман из почти двухсот окрестных деревень быть готовыми «превратить свои деревни и дома в неприступные крепости».

«Мы не хотим этой войны, которую нам навязывают, – убеждает меня мулла после проповеди. – Но если нам придется воевать, все будут сражаться – и мужчины, и дети, и женщины. И они не побегут врассыпную. Они превратят свои деревни и дома в крепости, и победа будет за нами по воле Аллаха. Враг будет разбит».

Уволившийся из ВВС в запас по состоянию здоровья, бывший майор, а теперь аспирант-компьютерщик Мухаммад Ибрахим выходит из мечети взволнованным и просветленным. Мухаммад говорит, что у него дома целых десять «Калашниковых», но, к сожалению, – семь дочерей и всего два маленьких сына, одному из которых уже исполнилось десять лет, но он серьезно болен и не может научиться стрелять. Поэтому Мухаммаду пришлось обучать стрельбе жену и двух своих сестер. Кто-то же должен помогать ему защищать дом от американской армии…

И так в каждой деревенской семье. В большом, но обветшалом глиняном доме 77-летнего седого и почти слепого Али Хоммади живут 31 человек, из которых пять сыновей и семь внуков умеют пользоваться оружием. Они также с большой охотой демонстрируют свои боевые навыки, привычно превращая это действо в семейный праздник, в разгар которого жена Али, 64-летняя крупная и внушительная старуха, врезается в толпу внуков, вырывает священное оружие из чьих-то детских рук, вскидывает его над головой и начинает пританцовывать, помогая себе громкими ритмичными завываниями.

«Саддам, Саддам! Твое имя потрясет Америку!» – надрывно причитает Хадер.

Она, однако, не совсем валяет дурака. Хадер в свои годы не забыла, как стрелять из автомата, и готова сражаться наравне с мужчинами: «Если мне не достанется оружия, я буду рвать американцев зубами». И Хадер, к пущей радости своих домочадцев, показывает несколько раз, как именно она будет это делать, кусая свою руку пониже локтя длинными, редкими, кривыми желтыми клыками…