Текст книги "Шок и трепет. Война в Ираке"

Автор книги: Сергей Лойко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Из дневника

8 апреля

8 утра. Над моей головой в сторону административного центра города пронеслись два самолета А-10. Эти машины – истребители танков. В районе моста через Тигр, рядом с Министерством планирования, идет ожесточенное танковое сражение. Здания в районе прорыва охвачены огнем.

Несколько часов спустя. Бой у моста еще идет.

Когда снаряд попал в гостиницу и убил Тараса, я стоял на балконе 10-го этажа, а Юра снимал с 17-го. Вдруг раздался страшный грохот. Балкон зашатался, а сверху посыпались осколки битого стекла и штукатурки. Я думал, что бомба упала где-то совсем рядом с гостиницей. Но тут звонит местный гостиничный телефон. Я снимаю трубку, и Юра говорит гробовым голосом, впервые за все время окрашенным хоть каким-то оттенком чувства, близкого к страху: «Сережа, беги на улицу. Попали в гостиницу. Мы под обстрелом».

Спускаюсь вниз по лестнице. На мне каска, бронежилет. Противогаз не смог найти. Наверное, оставил в номере на 4-м.

Журналисты и другие постояльцы несутся вниз по лестнице. На поворотах пролетов образуется давка. Вот чего я опасался больше всего – массовой паники в гостинице.

На улице огромная толпа. Большинство в касках с телефонами в руках. Все смотрят наверх. Выясняется, что танковый снаряд угодил в угол гостиницы между 14-м и 15-м этажами. Больше всего пострадали два номера, расположенные в торце здания друг над другом на этих этажах.

На одеялах выносят окровавленные тела раненных журналистов. Тарас еще жив. Его отвозят в больницу. Рядом со мной какой-то наш журналист уже разложил спутниковую антенну и напряженно говорит кому-то в трубку: «Ну пожалуйста, не плачь, а то я сам сейчас заплачу. Все хорошо. Мы живы и невредимы».

В эту минуту сотни журналистов разделились на тех, кто звонит в агентства и передает трагические новости, и тех, кто звонит домой, чтобы успеть предупредить домашних, что они живы, до того, как те услышат эти новости.

Я звоню в «Новую газету» и делаю последние правки в статью. Затем в «Эхо Москвы» и в живом эфире рассказываю последние новости. В конце эфира ведущий зачем-то спрашивает у меня: «Вам страшно?» Я зачем-то отвечаю: «Очень страшно».

По спутниковому телефону американское командование связалось через прикомандированного к частям журналиста и передало просьбу журналистам вывесить на балконах гостиницы белые флаги – простыни.

Все журналисты немного истерично обсуждают между собой, что делать и как быть, что может обозначать этот обстрел. Лихие, недавно приехавшие ребята с одного центрального телеканала, с большим боевым опытом и все в татуировках, решают срочно ехать в посольство и воспользоваться его бомбоубежищем. Я только могу позавидовать их героизму. Ехать через весь раздираемый боями город, на другую сторону Тигра, для того чтобы спрятаться там в бомбоубежище.

Это, конечно, эмоциональный, панический шаг. На войне нельзя поддаваться эмоциям, особенно паническим. Паника превращает тебя в мишень. Как волки и дикие звери в лесу чувствуют панику заблудившегося человека, так и на войне бомбы и пули чувствуют твою панику и находят тебя. Это мое глубокое убеждение.

На войне нельзя дергаться. На войне лучше сидеть, чем стоять, и лучше идти, чем бежать. Война не любит резких движений, но не любит и долгой статики. Нельзя непростительно долго находиться в одном месте, особенно если это место на виду. Тарас два часа стоял на балконе с камерой, направленной на мост, с которого палил по сторонам американский танк. Американцы утверждают, что приняли его за снайпера. Но на десятках других балконов тоже стояли такие же операторы. Судьба отвела роль «снайпера» Тарасу.

Возвращается Джером, друг Тараса, фотограф АП. Он возил его в больницу. Джером рыдает. Тарас умер у него на руках. Журналисты уже привыкли видеть вокруг смерть. Но смерть коллеги, которого убили в гостинице, где мы живем, это нечто иное. Каждый видит себя на его месте. Люди потрясены, и они пока не спешат возвращаться в гостиницу, где уже поселилась смерть. В холлах и коридорах еще час назад переполненного отеля пусто, темно и холодно, как в морге.

Юра и я поднимаемся к себе в номер (мы решили жить, т. е. спать в одном номере на 10-м этаже, пока не кончится штурм) и привязываем одну из простыней за перила балкона, чтобы показать, что мы не снайперы, а мирные журналисты.

Последний раз неделю назад Юра столкнулся с Тарасом в пресс-центре. «Юра, ты еще живой, старина?» – пошутил тогда Тарас.

Мы с Юрой стоим на балконе, с которого «белым флагом струится простыня», и допиваем последнюю бутылку виски. С завтрашнего дня будем «воевать» трезвыми. В городе уже не купишь – все лавки давно закрыты.

Ваня Коновалов из ТВС со своими ребятами недавно переехали из совершенно разбитого «Эль-Мансура», где они пережили все самые страшные бомбардировки и где не осталось ни одного целого стекла. Но и тут они поселились на 14-м этаже. Снаряд попал в соседний номер. Опять повезло.

Я восхищаюсь смелостью Вани и его ребят. Вообще российские телевизионщики вели себя достойно. Мне приятно было работать рядом с такими ребятами, как Саша Минаков, Рома Бабаян, Женя Эрлих, Сережа Холошевский и Антон Степаненко. Я не знаю, что они там передавали, какую картинку, но вели себя профессионально, достойно и смело.

Но самый бесстрашный журналист – это Юра Козырев. Он никогда ничего не боится (в его «цифровой» организм, наверное, просто не заложена эта программа) и всегда втягивает меня в самые ужасные ситуации.

Больше всех боялся я сам и в конце концов понял, что я наслаждаюсь своим страхом, получаю от него мазохистское наслаждение. Когда я понял это и мне стало стыдно, я перестал бояться и сразу ощутил пустоту и усталость, которые всегда приходят туда, где кончается адреналин. Мой запас адреналина кончился сегодня с расстрелом Тараса.

Но надо еще немного продержаться. Еще не факт, что война кончается сегодня. Еще не факт.

Из гостиницы сбежали все гэбэшники, все майндеры и стукачи. Американцы вот-вот будут здесь. С улиц даже на нашем берегу исчезли все военные и солдаты партии.

Возле мечети в районе Кадамия из укрытия торчит пулемет с полным боезапасом, а рядом никого нет. А ведь здесь была самая большая застава партийцев. Они все исчезли. Я чувствую страшное напряжение у Ахмеда, но мы продолжаем ехать по городу. Где-то недалеко падает бомба. Где-то стреляют, но мы не видим где. Мы уже не видим ни одного солдата.

Мимо нас на улице Эль-Саадун на высокой скорости проносится машина, в которой человек пять или шесть в военной форме. У машины на полном ходу открывается заднее боковое окно, и на тротуар с лязгом и звоном приземляется автомат Калашникова, правда без магазина. Откуда ни возьмись появившийся мальчишка на велосипеде быстро подхватывает оружие и исчезает с ним в подворотне.

Там же, возле магазина электроники, окна которого закрыты железными ставнями, сидит безработный Хусейн Саад с палкой в руке. Хозяин магазина пообещал ему хорошую плату и попросил подежурить у магазина пару дней, чтобы не разграбили. «А они все убежали, – улыбается Хусейн и показывает рукой на север. – Все – и солдаты, и партия – бросили оружие и убежали. Конец войне. Теперь здесь будет Америка».

Мохаммед Эль-Султани, 34 года, бизнесмен: «Все солдаты сбежали. Они не хотят воевать. У них у всех большие семьи. Если они останутся, их возьмут в плен. Для них война закончилась.

Вечером на операционном столе умирает оператор испанского телевидения, раненный во время обстрела гостиницы.

В последние два-три дня под компанию обмена старых аккредитаций на новые чиновники Министерства информации усиленно собирали все возможные платежи с журналистов. Говорят, что собрали около 200 тысяч долларов. Так вот неподкупный и аскетичный, великий и ужасный Удэй Эль-Тай исчез со всей этой суммой (и с моей шпионской цифровой камерой, размером с зажигалку, которой я так и не сделал ни одного кадра).

Вечером исчез и мой переводчик Ахмед. Все-таки не вынес напряжения и спрятался где-нибудь или пытается пробраться на север, к семье. В любом случае со мной он не попрощался. Просто исчез. В гостинице не осталось ни одного человека из министерства.

Я решаюсь на отчаянный шаг. Еду с водителем в район Карада по пустынным улицам, туда, где живет Яссин, прекрасный переводчик, с которым я не мог раньше работать, так как он никогда не был осведомителем пресс-центра.

Яссин – самый лучший переводчик, которого я знаю в Багдаде. Он улыбается, выглядывает за ворота дома, оглядывает пустынную улицу. «А что, министерства больше нет?» – спрашивает он. «Нет, – говорю я. – «Садись в машину. Поехали работать. Пришло твое время».

Мы еще раз проезжаем по городу. Под мостом спрятано абсолютно целое зенитное орудие. Его расчет сбежал. Нигде не видно ни одного солдата, ни одного полицейского. Над городом висит черный дым. Спорадическая стрельба продолжается на западном берегу. На окраинах слышны разрывы бомб и ракет. На нашем берегу на улицах ни единой души. Город вымер.

Сомнений нет. Завтра американцы будут здесь. Ночевать буду у Юры. Надо держаться вместе. Так безопаснее. Страшных бородачей с томиками Корана в руках, которых так боялись журналисты, в гостинице больше не видно. Может быть, они уже сидят в подвале и соединяют провода взрывного механизма?

Кажется, будто целая вечность отделяет меня от сегодняшнего утра, когда я последний раз видел министра информации Саида Эль-Сахафа.

Утром, перед тем как исчезнуть, похоже, что навсегда, Сахаф сказал: «Американцы должны сдаться или сгореть заживо в своих танках».

9 апреля

«Наши» в городе. Вот уж не думал, что когда-нибудь буду встречать американцев как освободителей.

Танки и бронетранспортеры сделали круг почета вокруг площади напротив гостиницы и замерли. Американские морпехи с чувством выполненного долга и с М-16 наперевес вошли на уверенных пружинистых ногах в гостиницу «Палестина» и начали пить кофе и пепси-колу, которую им бесплатно разносили официанты из гостиничного ресторана. Американцы выглядели именно так, какими мы увидели их в последнем блокбастере Ридли Скотта «Черный ястреб».

Пока американцы пьют кофе в холле гостиницы «Палестина» и помогают быстро разрастающейся группе энтузиастов на площади скинуть статую Саддама с постамента, я пытаюсь делать то, что и должен делать в любой ситуации, – разговаривать с людьми.

Но сегодня особенный день. Сегодня в этой стране абсолютное большинство людей могут сказать то, что думают. Если захотят.

И люди говорят так, словно они только научились говорить. Осторожно и негромко, но они уже делают первые шаги и у них получится.

Они говорят о том, как ненавидели Саддама и его режим все эти годы.

Арин Занбака, 42 года, директор супермаркета на площади Эль-Ватек в центре Багдада: «Я так счастлив, что все это кончилось. Я ненавижу Саддама. Из-за него я провел 9 кошмарных лет на войне с Ираном. Затем меня опять чуть не убили на войне 1991 года. Саддам превратил мои молодые годы в ничто. Он украл у меня молодость. Надеюсь, что он сдох».

Какой-то немолодой мужчина огромным молотом пытается выбить постамент из-под ног железного Саддама. Наносит страшные удары под улюлюканье толпы, но Саддам отказывается падать. Тогда морские пехотинцы подгоняют тягач, закрывают Саддаму лицо американским флагом, набрасывают ему на шею стальную удавку и сбрасывают чудище на землю. Толпа вопит. Тягач некоторое время волочет черную статую диктатора по середине улицы. Затем останавливается, и неугомонный мстительный мужик с молотом отрубает железной копии отца нации голову. Толпа начинает пинать ее ногами.

Неподалеку на улице Эль-Саадун несколько мужчин, не принимающих участия в этой истерико-революционной забаве, как ни в чем не бывало увлеченно режутся в домино. Один из игроков, Хиссам Мохаммед, говорит: «Если бы вы спросили меня неделю назад, я бы сказал вам, что буду сражаться до последней капли крови, и я бы не лгал. Но сегодня я скажу вам, что я смогу прожить без Саддама».

И он смачно бьет костяшкой домино об стол под хохот остальных игроков.

Бизнесмен Джарир Абдель Карим, 31 год, более чем скептически настроен ко всему происходящему. Он предупреждает, что американцы не должны обманывать себя чрезмерным восторгом некоторых иракцев по поводу свержения режима.

«Через некоторое время начнется настоящая партизанская война», – предостерегает Джарир. – Многие люди затаили зло на Америку. Посмотрите, сколько людей погибло. Я тоже видел сегодня, как одни люди крушили статую, а другие люди стояли в толпе и говорили: «fuck America, fuck Bush». Так что ситуация не так однозначна».

Между тем в городе уже начались грабежи, которые со скоростью лесного пожара приобретают все более массовый характер.

В беднейшем районе Багдада, Саддам-Сити, толпа грабит продуктовые склады и склады медикаментов, пользуясь тем, что охрана разбежалась еще вчера. В Эль-Мансуре толпа громит, грабит и поджигает правительственные здания. На улицах нет ни одного полицейского, а американцы предпочитают не вмешиваться в уличные беспорядки, если в них не участвуют люди с оружием.

50-летний доктор Файзал Мохаммед просит передать американцам, что они должны прекратить грабежи, пока не поздно.

Майор Мэтт Бейкер, замкомандира 3-го батальона 4-й дивизии морской пехоты: «Сначала нам надо убедиться, что иракские военные больше не представляют угрозы, что они прекратили сопротивление. А уж потом мы будем наводить порядок на улицах».

Американцы до сих пор не понимают, куда делся враг, ожесточенного сопротивления которого они ожидали и к чему готовились все последние дни. Командиры морских пехотинцев говорят, что их задачей было лишь провести разведку боем. А они шли и шли вперед, пока не взяли город. Они сами не могут понять, куда подевались элитные части Саддама и вся их техника.

Майор Мэтт Бейкер: «Я думаю, что мы ожидали большего сопротивления. Но они словно испарились».

Майор, конечно, прав. Они испарились. Именно так. Как мне представляется, режим рассыпался или испарился сам собой, стоило исчезнуть Саддаму (убит или сбежал?). Как только президент испарился вместе с семьей, отдавать приказы уже было некому и его примеру последовали министры и генералы. Дальше элементарная цепная реакция: бегут замы, замы замов, начальники отделов, командиры дивизий, полков, рот, взводов и отделений. Так испарились все гэбэшники из «Палестины», когда убедились в отсутствии начальников. Так разбежались все солдаты и «добровольцы». Защищать режим до последней капли крови никто не стал. Что касается техники – тысяч танков, орудий и БТРов, – то большая часть ее была уничтожена авиацией и ракетами союзников на юге страны и на подступах к Багдаду. Да и были ли эти тысячи? Может быть, и были в 1991 году, да за двенадцать лет санкций сколько из них остались на ходу, без запчастей-то?

Боялись Сталинграда. Сталинграда не получилось. Простые солдаты и народ не захотели умирать за своего диктатора.

Боялись Хиросимы. Бомба не взорвалась. А была ли бомба? Сейчас я на 99 % уверен, что не было. Как не было и химического и бактериологического оружия. В виде боеспособного оружия. Конечно, какие-нибудь бочки, баллоны и колбы со всякой гадостью спрятаны или закопаны где-нибудь. Но они могли стать оружием, только если есть средства доставки. Не кидать же их руками? А средства доставки не очень-то спрячешь. Так что пока все эти страхи не подтвердились.

А подтвердилась одна простая истина: тоталитарный режим, каким бы кровавым он ни был, на поверку всегда оказывается гнилым и трухлявым, что в СССР, что в Румынии, что здесь. Ну и слава Богу. Значит, будем жить.

Железного Саддама свалили, а о реальном Саддаме ничего нового не известно, как и о всем его окружении. Исчезли как призраки. Растворились и растаяли в черном дыму, который понемногу начинает рассеиваться над городом. Всемогущий диктатор, его многочисленная рать, многочисленные службы безопасности, Республиканская гвардия и еще более элитная Специальная республиканская гвардия, федаины-смертники Саддама, регулярная армия, народная армия Эль-Кутц, армия добровольцев и солдат партии Баас и наконец все эти вожди племен с их ратями ворошиловских стрелков в болотах и песках Ирака… Как все это выглядело незыблемо, вечно, окаменело…

Сколько уже рухнуло по всему миру тиранических режимов за последние полтора десятка лет. И везде одна и та же картина с некоторыми этническими вариациями. Люди не любят тираническую власть. На самом деле люди не любят никакую власть. Демократическую власть они терпят и презирают. Тоталитарную боятся и ненавидят.

10 апреля

Первый день свободы. Свобода легко конвертируется в массовые грабежи по всему городу.

Вчера на улице Эль-Кафар в центре города вооруженные люди в штатском вытащили из машины группу тележурналистов, избили и ограбили их.

Единственная журналистка из Болгарии Елена Йончева, маленькая, худенькая девушка, которая всю войну проработала в Багдаде одна, после того как ее оператор, здоровенный детина, сбежал перед началом бомбардировок, с ужасом вспоминает этот кошмар: «Они угрожали оружием, кричали, вытащили нас из машины и избили. Они отобрали всю нашу аппаратуру, деньги – около 25 000 долларов и все документы. Я не знаю, как я теперь буду выбираться отсюда».

С Еленой в машине была группа испанского телевидения.

Одного журналиста раздели до нитки на обратной дороге в Иорданию.

Американцы защищают сами себя, Министерство нефти и гостиницу «Палестина» и в уличные беспорядки не вмешиваются. Иногда создается впечатление, что они психологически и политически не совсем готовы к тому, как вести себя в Багдаде и Ираке в целом.

Один только пример. На территории мечети Шейха Абдель Кадра Эль-Гейлани в центральном районе Багдада, где находится усыпальница этого главного святого всех суннитов Ирака, также располагается и медресе, школа при мечети. Так вот американские морпехи сломали ворота школы и вкатили прямо во внутрь здания парочку «хаммеров» ротного командного состава, устроив там что-то вроде временного штаба. У мечети они выставили охрану.

Недалеко стоит многочисленная и кипящая от негодования толпа молодых безоружных иракцев. Спрашиваю охранника, мол, что за толпа. «Да вот пришли на нас поглазеть», – отвечает тот. Ничего, мол, страшного, они очень дружелюбно настроены.

«А вы знаете, что, сломав двери медресе и загнав туда боевые машины, вы осквернили одно из самых священных мест в Багдаде?» – ставлю я вопрос прямо.

«Да нет, я ничего об этом не знаю, – говорит молодой капрал, заметно смутившись. – Вон там наш командир. Задайте ему эти вопросы, пожалуйста». Показывает рукой в сторону поваленных ворот медресе и по рации предупреждает командира о присутствии журналиста.

Капитан Кевин Нортон, с прекрасным загаром и белесыми голубыми глазами, похожий на героя голливудской продукции класса Б, нисколько не смутившись, объясняет мне, что им надо было где-то приткнуться на ночь, вот они и сломали пару дверей.

«Потом мы, правда, обнаружили в мечети местного “куратора” (он даже не вспомнил слов “мулла”. – С.Я), – продолжает капитан, не вылезая из машины. – Если бы мы знали, что он здесь, мы бы попросили ключи и не стали бы ломать ворота и двери».

Капитан Нортон пропускает мимо ушей информацию о священности этого места. «А что, старик сам попросил нас остаться здесь, – уходит от ответа капитан. – Мне пришлось забрать у него автомат, чтобы наши парни не пристрелили из-за того, что при нем оружие. Так он и говорит: “Раз вы забрали у меня автомат, то оставайтесь здесь, а то придут грабители и угонят мою машину”».

Грабители пошли в другое место. Грабить больницу «Эль-Кинди», например.

Сержант Мэтт Уэст, командир минометного отделения 3-го батальона 4-й дивизии морской пехоты, дежурит со своим отделением на площади напротив Национального театра. Говорит, что им некогда разбираться с мародерами: они заняты тем, что охраняют друг друга.

«Здесь трехмерное боевое пространство, – говорит Мэтт. – Здесь опасность на каждом шагу. Вы знаете, они даже использовали машину «скорой помощи», превратив ее во взрывчатку на колесах для водителя-самоубийцы. Это против Женевской конвенции, понимаете».

Да, сержант еще ничего не понял про эту страну, если говорит здесь о Женевской конвенции.

В центре города, на западном берегу Тигра, мародеры грабят сокровищницу мировой цивилизации – Национальный исторический музей Ирака. Даже страшно подумать, какие бесценные сокровища Междуречья хранились в нем.

Метрах в пятистах от музея блокпост американцев. Мимо проезжают машины с награбленными историческими ценностями, восполнить утрату которых невозможно. Американцы – ноль эмоций.

«Как просто быть ни в чем не виноватым. Совсем простым солдатом, солдатом…»

Город охвачен огнем пожаров. Толпы вандалов поджигают то, что нельзя унести.

В Саддам-Сити радикальное шиитское духовенство пытается установить прядок. Они рассчитывают, что американцы помогут им в этом.

Шейх Тарек Муарыч, в черной робе и белом тюрбане: «Американцы должны прийти сюда и помочь нам прекратить грабежи. Здесь в районе все еще прячется большое количество вооруженных федаинов. Люди не хотят погромов. Люди не хотят, чтобы американцы бомбили их из-за федаинов».

В различных районах города время от времени слышатся взрывы и стрельба. Это американцы уничтожают последние очаги сопротивления.

На улице Эль-Рашид горит отделение Центрального банка. Толпы людей, мужчины, женщины, дети, старики, носятся по всему городу в поисках добычи. По городу везут, несут, волокут, тащат несметное количество ворованных вещей. От пылесосов до оконных рам.

Все-таки в России все как-то цивилизованнее вышло после падения ГКЧП. Хотя украли тоже все. Только не все люди, а избранные.

В гостиницу «Палестина» уже нельзя пройти просто так. Приходится протискиваться через толпы прибывающих и прибывающих журналистов и толпы местных водителей и переводчиков, предлагающих свои услуги. Сегодня я видел тяжело груженный конвой из 50 машин журналистов. Они только что прибыли из Иордании. Граница открыта. Люди приезжают даже без виз.

Заехали с Юрой в наш любимый сирийский ресторан на улице Арасат. Нет ни одного свободного места.

«У победы много отцов. И все они хотят есть, Поехали работать, пока хороший свет», – изрекает Юра. Это самая многословная тирада, которую я услышал от него с начала войны.