Текст книги "Ленинград-34 (СИ)"

Автор книги: Сергей Кротов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

    А интересно, когда Павел завтра уезжает? Если после обеда, то можно попытаться успеть попасть на приём к Сергею Ивановичу. Договор у меня в голове, сам составлял. С утра мотнёмся в управление, распечатаем на машинке, завизируем у начальника и– к Вавилову. Вариант'.

    Сзади раздались лёгкие шаги.

    -Угомонился?

    -У него поезд в шесть утра. Пусть поспит.

    Оля в длинном халате усаживается напротив за стол, вытаскивая из кармана мои записи.

    'Отпадает вариант. Всё равно надо ехать в Ленинград сдавать дела, там и попробую подписать у заместителя'.

    -Рассказывай подробно, кто был, что делал.– Прокурорский взгляд уперся мне в переносицу.

    Чуть приоткрываю водопроводный кран и под звон водяной струи о жестяную раковину рассказываю о событиях сегодняшнего дня. Затем в течении получаса она изучает мой список.

    -Проходили мы по юридической психологии такой метод,– Оля начинает накручивать на палец локон.– называется он асоциативный эксперимент. Проводится он примерно так же, как его применил твой профессор: испытуемый должен отвечать на его слово первым пришедшим на ум своим. В списке есть фоновые и ключевые слова. На фоновые, проходные слова испытуемый отвечает быстро, а на словах, вызывающих аффективное воспоминание– тормозит. Эта задержка может быть измерена. На этом основан метод, применяется он к подозреваемому, который хочет скрыть своё участие в преступлении, при этом проверяющий знает все детали этого преступления и может, поэтому, подбирать ключевые слова, вызывающие аффект.

    -Может быть, это была пристрелка?– наливаю себе и Оле из графина воды.– А охота начнётся потом.

    -Вполне возможно.– Отвечает она.– Уверена, что и ключевые, и фоновые слова приносят профессору со стороны, он лишь анализирует реакцию на них. А вообще-то, я не исключаю, что кто-то тебя хочет скомпрометировать в Америке, чтобы поставить по возвращении под контроль. Разделили вас с Пашей не случайно, чтобы он не мешал, не был свидетелем и, кстати, вовсе не обязательно, что тот, кто это сделал и тот, кто затеял проверку на детекторе лжи, одно и то же лицо. Но если одно, то в твоём списке может быть, а может и не быть, подсказка о том, какая ловушка тебя ждёт.

    -Что ты имеешь ввиду?– Поднимаю глаза на Олю, которая, спохватившись, начинает заносить на кухню дары северокавказских садов (они вернулись из Кисловодска), сваленные в прихожей: уже начавшие портиться абрикосы и груши, дошедшие в пути персики, твёрдые красные ранетки.

    -Возьмём вариант, что всем заправляет один человек,– живописный вид вымытых фруктов в стеклянной вазе решительно не вяжется с официальным названием 'мёртвая природа'.– и перед ним стоит задача скомпрометировать тебя. 'Медовая ловушка' (использование подставной женщины)– это классика жанра, но с тобой это вряд ли сработает: ты молод, не женат, даже на серьёзный проступок не тянет ('Что будем с ним делать? Завидовать будем'.). На его месте я бы попыталась замазать тебя связями с Троцким, иностранной разведкой или финансовыми злоупотреблениями. Финансы: расчёты у тебя будут по договору, то есть, безналичные прозрачные, что покупать– тебе виднее, короче, трудно доказать факт растраты. Связь с иностранной разведкой: возможно, но как-то малоубедительно. Когда и где тебя могли завербовать? Ты, всё-таки, ни разу не был за границей, с иностранцами не общался, опять же– молод. Остаются троцкисты: здесь молодость уже не аргумент, Ленинград– был оплотом зиновьевцев и троцкистов, причем не только в партии, но и в комсомоле. Теоретически, даже спасение Кирова могло быть операцией внедрения, подготовкой к перевороту. Итак, хотя дипотношениям с Америкой уже год, но визовая служба ещё не работает, поэтому все наши едут через Францию, где и получают 'декларацию иностранного гостя'.

    'Хм, а она времени зря не теряет... Разузнала где-то'.

    -Кстати, в Париже живёт Лев Седов, сын Троцкого,– 'об этом я тоже читал в газете',– и я бы устроила тебе ловушку именно там. Подсадила бы его к тебе за столик и сфоткала. Отсюда, рекомендация тебе: передвигаться по городу в составе группы и в кабак– ни ногой. Однако, надеяться только на фото я бы не стала. Не простая это задача с современной аппаратурой. Для подстраховки, проследила бы за тобой и зафиксировала бы момент, когда ты был бы один, скажем, в гостиничном номере или в буфете и составила сообщение от агента: в такое-то время, там-то ты встречался с Седовым, встреча длилась полчаса. И побольше ярких деталей: серебряный портсигар, золотые запонки, непромокаемый плащ, кольцо на мизинце.

    -Ну и что это может доказать?– искренне возмущаюсь я, с отвращением выплёвывая в ладонь червивую ранетку.

    -Во-первых, доклад сотрудника НКВД– это документ,– невозмутимо продолжает Оля.– а, во-вторых, все эти яркие детали тебе демонстрируют во время поездки разные люди: в часовом магазине, магазине одежды, кафе, куда тебя сопровождает, скажем, прикреплённый переводчик. По приезде тебя повторно пропускают через этот тест и нужные реакции на нужные слова фиксируются в отчёте. Причём заметь, отчёт подписал уважаемый профессор уважаемого института, ничего не знающий о докладе НКВД. Косвенные, но доказательства. Похожий пример приводил на лекции наш преподаватель.

    -Это может быть вообще удар по Кирову: пригрел троцкиста, а я тут постольку– поскольку...– моя рука застывает в нерешительности перед полупустой вазой.

    -Вполне возможно,– подпирает голову рукой Оля.– может быть тебе отказаться от поездки?

    -Ну как отказаться?– Решительно беру мягкую грушу.– Столько всего не достаёт для работы. Да и не возьмёшь меня за рупь за двадцать. Не получат они от меня аффекта у меня все ходы записаны, нет у них методов против Кости Сапрыкина! -Ты особо-то не хорохорься,– снисходительно усмехается подруга.– много есть методов хороших и разных... Так, что ты говорил там насчёт жены Ежова, кто она?

    -По виду сильно пьющая...– замолкаю, безуспешно пытаясь вспомнить её лицо.

    'Странно, не помню лица, у нас это что с Шерешевским общее? Надо будет попросить Олю провести со мной курс 'юного оперативника', ведь должна же быть система запоминания лиц, да и распознавание 'хвоста' может оказаться нелишним'.

    -В общем, она– редактор журнала 'СССР на стройке'.– Пытаюсь прочитать в олиных глазах... хоть что-то.– А почему интересуешься? Подружиться хочешь? Тогда советую через Зинку, её подружку, работает в той же редакции. Ну и раз уж так здорово мы все сегодня собрались, поделись своими планами. Когда свадьба?

    -Какая свадьба,– грустно отвечает девушка.– ты что не понимаешь какие события впереди?

    -Пожалуй, ты права,– бросаю этот свой дурацко-оптимистический тон.– если возьмут Павла, то твой арест как члена семьи будет только вопросом времени.

    -Не если, а когда,– неожиданно всхлипывает Оля.– как мотылёк на огонь... Михаил Николаевич то, Тухачевский сё... какой он гений, какой стратег.

    Так ты что, уходишь от Паши?– возмущаюсь я.

    -Нет, не ухожу,– обижается она в ответ(типа: 'а меня тебе не жалко'?).– но расписываться не буду.

    -Так что ты делать-то собираешься?– начинаю терять терпение.

    -Уже сделала,– Оля начинает убирать со стола тарелки с огрызками.– поступила в медицинский институт. В Первый Московский, на санитарно-гигиенический факультет. Я так и застыл с открытым ртом.

    'Не... ну это нормально? Я свою душу, можно, сказать наизнанку выворачиваю, а из неё информацию клещами не вытянешь'...

    -А почему гигиенический? Мойте руки после еды?– мстительно поджимаю губы.– дипломированный врач не смогла поступить на лечебный?

    -Эх,– не обидчиво вздыхает Оля.– я могла бы не попасть даже на стоматологический, со своей-то тройкой по диктанту. Ты только представь: идти пишется как итти, чёрный– как чорный, а казак– как козак. Хорошо, что хоть без ятей.

    'Дела... хотя всё, в общем, правильно. Оставаться работать в особом отделе в Ленинграде для неё становится просто опасным: поголовная дактилоскопия сотрудников не за горами, сам я также скоро перебираюсь в Москву. Просто не ожидал, что расставание уже так скоро, что не будет надёжного защитника за спиной'.

    -Санитарно-гигиенический– это лабораторная медицина,– продолжила она.– мы же с самого начала планировали заняться антибиотиками. Ты что забыл?

    -Ничего я не забыл,– 'захотел бы не забыл!'.– просто я считал, что ты сольёшь информацию Ермольевой и на этом всё.

    -Я тоже так думала сначала,– Оля присаживается на краешек стула.– но потом решила навести о ней справки. Зашла в ВИЭМ, как бы устраиваться на работу секретарём, поболтала немного с девчонками. У дамы сейчас напряжённый период развода с мужем и нового романа с женатым мужчиной. Самое неприятное, что и тот и другой вскоре будут арестованы, так что ей просто повезёт, что она окажется в тот момент уже разведённой и ещё не успевшей вновь выйти замуж. А что если в этот раз, она окажется немного более настойчивой или менее удачливой? Поэтому решила начать сама со студенческой работы на кафедре микробиологии, а Ермольеву подключать попозже.

    -Послушай,– загораюсь я.– а может попробовать раздобыть образцы пенициллинового грибка у Флеминга в Англии?

    -Нет, не надо,– остужает мой пыл подруга.– не такая уж это и редкость, чтобы так рисковать: бриты умеют хранить свои секреты. Да и не сошёлся свет клином на нём, это лишь один из многих антибиотиков. А его грибок может быть повсюду, даже здесь. Оля отрезает ножом заплесневевший бок абрикоса.

    'Логично. Поумнела она в последнее время... обуздала юношеские гормоны, теперь может бросит, наконец, за бандитами гоняться'.

    (Здесь будет две сцены Ленинград-Москва-Париж).

    Глава 15

    Гавань Нью-Йорка. Пароход 'Нормандия'.

    15 сентября 1935 года. 15:00.

    Четыре маленьких, по сравнению с вытянувшейся на триста метров в длину громадиной 'Нормандии', юрких буксира ловко взаимодействуя между собой, медленно, но неумолимо разворчивают наш пароход прямо посреди залива и тянут его кормой вперёд к причалу 'Фрэнч Лайн', недавно удлинённому, чтобы принимать такие большие суда. В зыбких свинцовых водах гавани неясно отражается, кажущийся отсюда игрушечным, зеленоватый символ Нью-Йорка статуя Свободы, плавно переходящая с левого борта на правый, где столпились пассажиры первого класса. Их серые лица с чёрными тенями под глазами обращены в сторону города, всплывшему, казалось, прямо из под воды: вместо знаменитых на весь мир небоскрёбов они, под дьявольский смех носившихся на водой чаек, с удивлёнием созерцают их жалкие бетонные обрубки, свисающие из под низких облаков.

    Четырёхдневная гонка на новом, с сильно вибрирующим на полном ходу из-за ошибок проектировщиков корпусом, судне по неспокойному океану ради рекорда скорости совершенно вымотала и нас с Шурой Шокиным, тем самым 'взмокшим' парнем, с которым я впервые встретился в институте экспериментальной медицины у профессора Лурии, а затем на курсах 'Berlitz' в последние две недели перед отъездом и с которым мы окончательно подружились в пути, не расставаясь ни на минуту. Его весёлый характер, детская любознательность и природный оптимизм делали из него идеального компаньона в далёком путешествии, но они, также как и его отличный аппетит, всё же пали под ударами океанских волн в борт нашего лайнера.

    Широкие закрытые сходни, защищающие от мелкого промозглого дождя, привели, а висящие под потолком буквы латинского алфавита (каждый пассажир становился в очередь под буквой, с которой начинается его фамилия) развёли нас с Шурой по разным концам гигантского таможенного зала. Жилистые угрюмые грузчики на низких тележках подвезли чемоданы, также рассортированные по алфавиту, и выстроились рядом с ними, ожидая указаний таможенного инспектора. На солидном удалении от наших формируются очереди из пассажиров туристического и третьего классов, пугливо поглядывающих на проходящих мимо людей в форме и прижимающих к себе узелки и котомки.

    'Какая глубокая пропасть лежит между нами. Все эти прогулочные палубы, бассейны, подсвеченные цветными огнями, рестораны и курительные салоны принадлежат первым. Вторых и третьих держат где-то внизу, не выпуская в течении всего пути наверх даже вдохнуть глоток свежего воздуха. Все наши инженеры, а их здесь около десятка, едут первым классом. Обладатели 'серпастого-молоткастого'– не рабы, чтобы быть запертыми в трюмах. Это политический вопрос и его, видимо, хорошо понимают руководители СССР. Пусть мы и выглядим немного смешно в одинаковых пальто, шляпах и ботинках, но одежда эта не из дешёвых и выгляжу я сейчас в этой очереди первого класса вполне себе респектабельно'.

    Мой гордый и независимый вид, даже более гордый и независимый, чем у стоящих рядом французов и голландцев, вызвал, похоже, у таможенника полное доверие к моей персоне, что он, не открывая моего чемодана, приклеил к нему ярлык, лихо стукнул печатью-молотком по большому листу моей 'Декларации иностранного гостя' и приглашающе махнул в сторону выхода.

    -Товарищ Чаганов! Здесь!– Раздалось по-русски из-за деревянных 'волнорезов', ограждавших выход от многоязычной толпы встречающих, вдоль которой неспеша прогуливался рослый плечистый полицейский, изредка поигрывая дубинкой, похожей на бейсбольную биту. Молодой невысокого роста щупленький человечек тянул картонную табличку с надписью 'Амторг' из второго ряда.

    -Здравствуйте, я– Семён Гольдман, переводчик из Амторга,– обрадованно затараторил он.– встречаю вас с товарищем Шокиным. Нас тут четверо, каждый встречает двоих. А вас я сразу узнал, видел вашу фото в 'Смене'.

    Пожимаю руку подошедшему к нам сотруднику, с улыбкой глядящему на меня. Двое других лишь покосилисьи потеряли к нам интерес.

    -Вы, наверно, заметили,– продолжает тараторить Семён.– что я говорю с акцентом. Это потому, что я– американец. Мои родители из России, старые знакомые товарища Боева, нашего директора. Вообще в Амторге больше половины стафа– американцы, это такой закон, чтобы иностранные компании нанимали больше наших работников. Многие из них не понимают по-русски, как эти... так, что мой сервис, как переводчика, нарасхват.

    'Хорошо говорит, грамотно. Значит родители– интеллигентные люди, иначе в иммиграции так иностранную речь ребёнку не поставить'.

    Впрочем, не знающие русского языка сотрудники справились со своей задачей не хуже Сёмы. Они тоже безошибочно вычисляли 'руссо туриста' в плотной толпе измученно-счастливых 'вновьприбывших' (уж не по одёжке ли?), крича им: 'Амторг... Петроф' или 'Амторг... Грозний'. В итоге все наши инженеры и одноязычные встречающие уже давно разъехались, а мы с Сёмой всё загорали под накрапывающим дождём, ожидая Шуру Шокина. Наконец через полчаса в дверях здания показался мой друг, растрёпанный и злой, принявший на себя, судя по всему за всех за нас, удар американской репрессивной таможенной машины, не ограничевшейся лишь досмотром багажа.

    -Товарищ Шокин!– обрадовался Гольдман.– Добро пожаловать в Америку!

    -Шура, это товарищ Гольдман– он американец.– Спешу предотвратить взрыв на макаронной фабрике.

    -Сейчас я возьму вам кэб до вашей гостиницы в Бруклине.– Быстро перестроился, видимо, что-то почуявший переводчик. (Шокин едет на практику на завод фирмы 'Сперри' в Бруклине, производителя ПУАЗО).

    -Семён, езжайте вместе, я сам доберусь до гостиницы.– Прихожу на выручку другу, в глазах которого вспыхнула паника.

    -К сожалению, товарищ Чаганов,– на выразительном лице Сёмы вместо сожаления проявилось, скорее, облегчение.– у меня распоряжение Ивана Васильевича проводить вас к нему.

    'Хм... сам директор хочет меня видеть. С чего бы это'?

    Ободряемый нами, но не ободрённый Шокин обречённо хлопает дверцей канареечного таксомотора, который уносит его от нас в направлении Бруклинского моста. В ту же минуту перед нами как из-под земли вырастает его четырёхколёсный собрат. Водитель, как специально выбирая самые грязные и узкие улочки, рванул по указанному Сёмой адресу.

    -На Бродвее сейчас трафик,– извиняющимся тоном говорит он, заметив мой разочарованный окружающей обстановкой взгляд.– драйвер пытается объехать его через Ист-сайд. 'Ничего страшного, соберу пока материал для своей лекции 'Нью-Йорк– город контрастов''. По четырнадцатой улице попадаем на Юнион Сквер, поворачиваем направо на Бродвэй и тут же встаём в пробке.

    'Непривычно... в Москве и Ленинграде такого и близко нет, даже в центре и в 'час пик': машины чувствуют себя одиноко на дороге, чем пользуются пешеходы, которые пересекают её во множестве и под всеми мыслимыми углами. А здесь– цивилизация, дышать от сотен работающих на холостом ходу моторов просто нечем. Наш водитель благоразумно поднял стекло своей двери, пытаясь сохранить внутри машины воздух Истсайда, напоённый ароматами гниющего на тротуарах мусора. Блин! Да тут ещё и трамвай'!

    'Широкий путь' на уровне светофоров перегорожен полупрозрачной растяжкой с надписью чёрными буквами: 'Революции вазможны только за границей'.

    Таксисты, похоже, могут приспобиться к любым условиям: наш жёлтенький форд наискосок нахально пересекает улицу и по шестнадцатой улице просачивается на Пятое авеню.

    'Пожалуй, что можно и согласиться: в границах Вэстсайда такое представить невозможно. Ведь это и впрямь город контрастов: прекрасный высокие дома, украшенные лепниной, широкая проезжая часть, широкие, без единой соринки, тротуары, возле подъездов дежурят швейцары в ливреях'.

    Даже скорость движения, по сравнением с Бродвеем, казалось, прибавилась, что сразу нашло своё подтверждение в том , что полицейский-регулировщик, который взял в свои руки движение машин из-за неисправности светофора (у Мэдисон Парка, где Пятая авеню пересекает Бродвей), отдавал явное предпочтение нашему потоку.

    'Красиво жить не запретишь, да и гуляют пока, вроде как, на свои– присвоенные в результате эксплуатации лишь своих рабочих'.

    -Здесь находится Амторг.– Сёма машет на строгое высокое здание, выходящее на 29-ую улицу.

    -Так мы что не будем туда заезжать?– провожаю взглядом мраморный фасад дома.

    -Сначала завезём твои вещи в хотель, тут недалеко.

    Как будто прорвав плотину, наш поток неожиданно ускоряется и следующие несколько блоков пролетаем в одно мгновение.

    'Уолдорф-Астория (одна из лучших гостиниц Нью Йорка)... неожиданно! А попроще было никак? Интересно, на сколько ночей хватит пятидесяти долларов, выданных в генконсульстве в Париже'?

    Под конвоем бэл-боя в расшитой золотом униформе, перехватившим мой чемодан у таксиста, сквозь строй римских, белого мрамора колонн, подпирающих инкрустированный египетскими узорами, потолок, обречённо движемся с Сёмой по направлению к гильотине-стойке. Вид палача-консьержа с усами-зубная щётка вызывает холодок в груди, что я, занятый своими внутренними ощущениями, пропускаю приговор, хотя как мне объяснил впоследствии Сёма, скорее всего, причиной этому был южный акцент консъержа: это как у Михалкова– 'во рту у Саши каша'. К действительности меня возвращает толчок Гольдмана. Бэл-бой уже бьёт копытом, повесив ключ от номера себе на шею, а переводчик, оказывается, не может упустить момент, чтобы 'увидеть номер за пять долларов в сутки'.

    'Нескромно, конечно, в Париже за номер мы с Шурой, в переводе на американскую валюту, платили два доллара, но и сравнивать ту дыру с этим новым дворцом-отелем нельзя. Странно, всё-таки, что чей-то выбор пал на такую шикарную гостиницу, по дороге я видел кучу более скромных... уж очень это всё похоже на проверку на вшивость. Хороший номер, добротный: широкая деревянная кровать, телефон, горячая, холодная и ледяная вода в кранах. По какой статье, интересно, проводит расходы Амторг на эту роскошь'?

    Нью-Йорк, Пятое авеню 261,

    Здание Амторга, позже тот же день.

    Выходим на восьмом этаже из блистающего огнями, многократно отразившимися в зеркалах и от панелей из нержавеющей стали, лифта 'Отис' и попадаем в длинный широкий коридор с двумя рядами дверей с табличками на английском, заканчивающийся с одной стороны большим окном, выходящим на глухую кирпичную стену, а с другой солидной дубовой дверью. Лишь длинная зелёная ковровая дорожка на всю длину выдавала русские корни этого заведения, так как ни вид деловито спешащих по ней молодых женщин в строгих платьях ниже колен и вальяжно прогуливающихся пожилых джентельменов в дорогих костюмах с непременной ермолкой на голове, ни их речь на английском и идише, этому не способствовали. Наш путь лежал к дубовой двери с медной табличкой, указывающей что за ней кабинет Ивана Васильевича Боева, директора Амторга. Гольдман открывает её, а я, наступив на развязавшийся шнурок ботинка, чуть не падаю и риседаю чтобы привести в порядок обувь.

    -А где твой Торквемада?– слышу из-за двери родную речь. Сёма делает быстрый шаг внутрь приёмной и шикает на говорящего, а я, закончив со шнурками, непроизвольно оглядываюсь назад и ловлю на себе любопытные взгляды, остановившихся на секунду, сотрудников.

    'Торквемада, говоришь? Великий инквизитор. Так это что, они считают меня ревизором. Хм... А почему нет? Спаситель Кирова, дважды орденоносец, шишка в НКВД. Не вижу повода не думать'...

    Медленно поднимаюсь и захожу в приёмную.

    -Товарищ Чаганов,– секретарь директора не сумел ещё справиться с красным цветом своих ушей.– прошу заходите, Иван Васильевич ждёт вас.

    За массивным лакированным письменным столом, явно перегруженным разного рода безделушками (статуэтками, фигурками) и письменными принадлежностями (одних только пресс-папье разных фасонов три штуки) и недогруженным бумагами (не видно ни одной, за исключением иллюстрированного журнала на английском языке), сидит в большом кожаном кресле лысеющий, с крупной бородавкой под левым глазом, мужчина лет сорока пяти и напряжённо вглядывается в текст под фотографией блондинки, чей образ усиленно эксплуатируют, увиденные нами по дороге американские женщины, шевеля при этом губами как малограмотный. К письменному столу примыкает стол для заседаний, стулья, в общем, всё как у людей его положения, а справа, сквозь два больших окна, можно видеть нескончаемую реку автомобилей, текущую по Пятой авеню.

    -Здравствуйте, товарищ Боев,– Решаюсь оторвать директора от работы с буквами. Я– Алексей Чаганов.

    -Алексей!– Охотно отрывается от своего трудного занятия Боев и легко выбирается из кресла, демонстрируя свой недюжинный рост и мускулатуру, которую не может скрыть элегантный тёмно-синий костюм-тройка.– Очень рад познакомиться. Как добрался, как устроился?

    -Всё хорошо, спасибо.

    -Не на-а-до меня благодарить,– моя ладонь тонет в кулачище молотобойца.– ты знаешь, как мы здесь на чужбине тоскуем по родине, как рады любому человеку оттуда.

    -Нет, ну конечно, времени особо нет для тоски– работы много.– Не колеблясь опровергает себя Иван Васильевич нахмурившись, неопределённо махнув в сторону журнала с блондинкой.

    'Смешной... даже и не заморачивается с правдоподобием, под рубаху-парня косит. А глаза внимательно так тебя прощупывают'.

    -Как здоровье товарища Кирова? Хорошо?– Снова улыбается Боев, блеснув фиксой жёлтого металла.– В 19-ом под Царицыном вот этими самыми глазами видал его и товарища Сталина. Я сам служил пулемётчиком на бронепоезде, проливал кровь на колчаковских фронтах. Такие дела...

    -Совсем тебя заговорил?– Спохватывается директор.– Что это мы стоим? В ногах правды нет. Чайку или чего покрепче?

    -Чай в самый раз.

    -Андрей!– закричал Боев трубным голосом сквозь закрытую обитую дерматином дверь.

    На удивление он был услышан и через секунду стриженая под полубокс голова секретаря просунулась в дверь.

    -Иван Василич,– обиженно протянула она.– кнопка же есть для вызова.

    -Тьфу ты,– чертыхнулся Боев весело.– всегда забываю. Чаю нам, быстро. Ну что, давай, Алексей, рассказывай. Какие планы? Надолго к нам?

    Под свежезаваренный чай из маленького никелированного электрического самовара и бутерброды с лососем составляем подробный план моих поездок по городам и фирмам САСШ на ближайший месяц: такой я отпустил себе срок на всё про всё в Америке.

    'Да нормальный он оказывается мужик, не уверен как там в финансовых вопросах, но, по крайней мере, в организационных– знает дело туго. Сразу же позвонил представителям Амторга в Филадельфии и Скенектеди: в Вестингаузе и Дженерал Электрик. Два электрических гиганта, два непримиримых конкурента после смерти их создателей и научных оппонентов Вестингауза и Эдисона, поумерили свою вражду, особенно на фоне начавшейся депрессии, поделив сферы влияния. За мощными генераторами для зонной плавки кремния я еду к первым, а за высоковольтными лампами для РЛС– ко вторым. Остались Сильвания и Радиокорпорэйшн из Чикаго и если с RCA никаких проблем нет: большие электронно-лучевые трубки я уже мысленно пакую в багаж, то с Сильванией– облом– никаких связей-зацепок: специальные высокочастотные лампы и некоторые пассивные компоненты можно купить только там. Что ж будем посмотреть'...

    -Иван Васильевич,– в кабинет врывается, открывая дверь большим животом, украшенным золотой цепочкой от часов, солидный мужчина.– двадцать тысяч кэш! Я это не подпишу!

    -Ты что, Яков,– взвивается со своего стула Боев и делает страшные глаза.– не видишь? Люди у меня! Пораспустились вы тут все у меня! Да я вас... Ладно, иди работай. Я к тебе сам позже зайду.

    Яков, опасливо глянув на меня и, видимо, поняв свою ошибку, молча пятится назад тяжело дыша и не сводя своих на выкате глаз со сжатых кулаков начальника.

    'И финансовые вопросы, вроде, также не пущены на самотёк'.

    -И последний вопрос,– возвращаюсь к своим делам.– Иван Василич, не привык я к буржуйской обстановке. Прошу поселить меня в гостиницу поскромнее.

    -Андрей!– Снова содрогнулись стены кабинета.

    Дерматиновая дверь нешироко открылась, а секретарь остался стоять на пороге.

    -Правильно Ильич нас предупреждал о мелкобуржуазной стихии,– голос Боева обрёл трагические нотки.– недостаточно мы ещё боремся с её разъедающим влиянием. Немедля переведи товарища Чаганова из Астории в нашу, как её, на хер... что-то?

    -Хилстоун.– Флегматично поправил секретарь. 'Типа был не в курсе, эксцесс исполнителя... а я, между прочим, названия своей гостиницы не называл. Артист погорелого театра'.

    -Во-во,– отходчиво подтверждает директор.– ну, Алексей, бывай. Тебе устраиваться надо. Если какие вопросы, то прямо ко мне.

    -Спасибо, Иван Васильевич.– Я совершенно искренен в своей благодарности.

    -Машину мою возьми,– уже Андрею другим строгим тоном.– после свободен.

    До лифта с секретарём идём по совершенно пустому коридору.

    -Вы не думайте, товарищ Чаганов,– с обидой в голосе грузит мне он, заглядывая в глаза.– никакой я не буржуй. Исполняю то, что приказывают.

    'Тут я, пожалуй, промолчу. Так недоверчиво усмехнусь'...

    -Не верите?– Показалось, что даже короткие волосы Андрея встали ёжиком.– Недавно, когда товарищ Туполев с Юлией Николаевной приезжал, то Боев их сам лично размещал в Астории в люксе.

    'О как... переметнулся, начал сливать компромат на шефа. Не дать, не взять Андрей Курбский'.

    -Почему не верю,– хлопаю его по плечу.– но веру-то к делу не подошьёшь. Я слухи не коллекционирую. Если решил вскрывать недостатки в Амторге, то пиши официально. А я найду как и кому передать твой сигнал.

    'Только так, не то потянуться 'ходоки''.

    Сочи, Хоста, усадьба Зензинова,

    25 сентября, 16:00.

    Киров.

    -А воз и ныне там...– Сталин отрывается от чтения и тяжело поднимается со стула.– давай-ка пройдёмся.

    Спускаемся по узкой скрипучей лестнице флигеля во двор бывшего барского дома, приютившегося на склоне поросшей лесом горы и пришедшего в полную негодность в начале 20-х. Его после нашего отъезда начнут разбирать, чтобы начать на этом месте строительство дачи.

    'Отличное место! Здесь на высоте нет той влажности как внизу у моря, рядом раскошный фруктовый сад и в двух шагах Мацеста, где Коба принимает целебные ванны и где его лечат грязями'.

    -Год назад посылал уже авторам замечания по новому учебнику истории СССР,– продолжает он, увлекая меня за собой по тропинке, вьющейся по склону горы.– как об стенку горох, пишут только о русской истории, без истории народов, которые вошли в состав СССР. Надо поскорее забирать культуру и образование из республик (начиная с 1936 года в их ведении оставят лишь начальное образование), мы же в течении пятнадцати лет, по сути, воспитываем граждан союзных республик, а не Советского Союза, сами взращиваем национализм и сепаратизм. Единый учебник истории СССР нам нужен сейчас как воздух. Только-только с таким трудом удалось добиться обязательного изучения русского языка на местах, так новое препятствие. Похоже на саботаж... и я даже знаю откуда ветер дует– с Волхонки. (Коммунистическая Академия, Москва, Волхонка 14, имела независимую от Академии наук СССР структуру институтов и учреждений. Организована в 1918, ликвидирована в 1936-ом. Первые академики: Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин и другие).

    -Надо объявлять открытый конкурс...– Замолкаю засмотревшись на открывшийся восхитительный вид на море.

    -Пожалуй, ты прав,– Сталин встаёт рядом.– и назначить хорошую награду.

    -Я вот о чем подумал,– прерываю затянувшееся молчание.– все не идёт у меня из головы этот Хрущёв в узбекском халате. Вот так за национальными костюмами прячутся такие хрущёвы– мелкобуржуазные элементы, рвущиеся к власти. Сегодня он в узбекской тюбетейке, завтра в украинской вышиванке. Кажется нет у него малограмотного мужичка ничего общего с учёными марксистами-математиками или марксистами-биологами из Комакадемии, ан нет, и тот и те заботятся в первую очередь о своей кормушке и марксизм для них, что-то вроде отмычки для открытия двери продуктового склада.

   -Не любишь ты его...– прячет усмешку в усы Сталин.

   -Не о нём речь,– машу рукой.– я считаю, что начиная борьбу за новый курс с троцкистами, зиновьевцами и бухаринцами, надо не забывать о хрущёвцах в национальных костюмах. Нужно в новой Конституции утвердить процедуру выхода из Союза, чтобы не было возможности у таких прохвостов решать этот вопрос келейно. Обязательное всеобщее голосование, затруднить и продлить во времени такой выход, включить расчёты по долгам. Подходим к небольшому винограднику кустов на десять: урожай собран, лоза аккуратно подрезана.