Текст книги "Эти разные, разные лица"

Автор книги: Сергей Капков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)

– С какого года вы в Александринке?

– Ну, будем считать, с 80-го. Закончив московский институт, в Ленинграде я была, конечно, дамой неизвестной. Я показывалась во многие театры. Это было ужасно. Игорь Владимиров как-то мне сказал: "Знаешь, деточка, приходи ко мне лет через... тридцать. Ты будешь Корчагиной-Александровской. Я тебе это предсказываю. И вот тогда ты мне будешь нужна. А сейчас у меня нет для тебя ролей".

Ну, он был прав. Кому нужна характерная девица? Ролей таких, действительно, почти нет.

– Ну и как сейчас вы себя чувствуете? Корчагиной-Александровской?

– Ой, нет. Я слишком скромный человек. Я себя никем и ничем не чувствую. И даже эта штука, которую вы мне подставили под нос, меня крайне смущает, вот я и несу всякую чушь. Я была и останусь самой собой. Так что нет у меня таких поползновений.

– После долгих скитаний вы оказались в Театре юного зрителя. Как принял вас легендарный ленинградский ТЮЗ?

– Прекрасно. Члены худсовета были все молодые, талантливые, без всякой заносчивости и напыщенности, смеялись, реагировали, в конце даже обняли меня. Так что они приняли меня довольно сердечно и взяли к себе в театр. Но потом эти семнадцать лет прошли... Не то что в пустую... Ну там же ролей совсем не было. Я, конечно, с удовольствием и пень играла, и ворону, но росла-то я мало. Что там сыграешь? Просто любишь театр, любишь коллектив.

– А первый опыт работы в кино вы помните?

– Первый опыт помню. Неудачный опыт. Начинали снимать фильм "Свадьба в Малиновке". Меня пригласили на Горпину Дормидонтовну. Это была моя прямая роль! Танцевать, петь, "Битте-дритте, фрау мадам!.." Я была так счастлива! Меня нарядили, я вроде всем понравилась, все хорошо. И в этот момент в Ленинграде появилась знаменитая Зоя Федорова. Конечно, они ее взяли. В общем, я не могу сказать, что мне в кино везет. Я и там не сыграла ничего путевого. Да что я, Раневскую вон не снимали! Уж как ее могли использовать. Так и идут эпизодики, эпизодики, эпизодики. Я и не обижаюсь, потому что понимаю, что ничего и не будет. Для этого надо своего режиссера иметь.

Я тут недавно участвовала в новогодней елке, играла, естественно Бабу-Ягу. И за два дня до генеральной репетиции композитор Амосов принес нам песни – целые арии! Мы их должны были записать на пленку, потому что живьем это спеть было бы невозможно. Это была настоящая современная музыка, всякие хип-хопы и так далее. Мы пришли в тон-студию, стали записывать, и я поняла, какой это кайф! Когда я надела эти наушники и почувствовала себя Аллой Пугачевой, я пришла в такой восторг! Я вложила всю душу! Это было изумительно! Такой потенциал в себе ощущаешь! И вот что я хочу сказать теперь есть всякие конкурсы для молодых актеров, их снимают на телевидении, их видят. А у нас ничего этого не было. Мы никого не интересовали. Мы жили, как трава: есть у тебя пробивная сила – пробьешься. Нет – зачахнешь. У меня никогда ее не было. Люблю работу – и все.

– А вы не пробовали создать что-то свое: моноспектакль, например, концертную программу, телепередачу?

– Я написала пьесу. В свое время мне попался на глаза очерк о доме престарелых. Меня поразила страшная жизнь его обитателей. Я взяла за основу эту статью и написала пьесу "Где мое место?". Ее героями стали одни женщины: бывшая артистка, крестьянка, коммунистка, уголовница, медсестра... И эту пьесу мы поставили у себя на малой сцене под названием "Под звуки оркестра". Все плакали, насколько получился трогательный и страшный спектакль. Наш тогдашний руководитель Игорь Горбачев дал согласие о переводе спектакля на большую сцену, но не сразу. В ту пору как раз и на экране, и в театрах, и в прессе вовсю вскрывались наши социальные раны, подымались нерешенные проблемы общества, отовсюду перла чернуха, и именно на тот момент появление нашей пьесы было бы очень своевременным и актуальным. Но Горбачев тянул. И когда все пресытились и устали, под финал этой вакханалии появились мы. Тут же раздались голоса: "Ну вот опять!.. Зачем же вновь теребить старые раны?" Отыграли несколько спектаклей, и все кончилось. Те, кто видел "Под звуки оркестра", потом говорили, что наши актрисы сыграли там свои лучшие роли. Я думаю, что это правда. Ведь для женщин в драматургии всегда мало места, актрисы испокон века скучают по работе.

Пьесу потом увезли в Москву – ее попросила для себя Лидия Смирнова. Но и ей не удалось пробиться с этой темой. "Волна прошла, такое уже не модно",– сказали ей.

– А какую роль в своей пьесе вы отвели себе?

– Я играла уголовницу, страшную бабку, которая третирует всех вокруг, издевается и требует лучшие куски. Такого материала мне тоже никто не предлагал.

– В "Лесе" вы снимались с Людмилой Целиковской. Это была, наверное, ее последняя роль в кино. Чем вам запомнилась работа с ней?

– Я, конечно, была влюблена в Целиковскую с детства, когда беспрестанно крутили фильмы с ее участием. Мы с сестрой постоянно ею восхищались – она была для нас идеалом женщины! Идеалом счастья. Хорошенькая, красивая, музыкальная – все дети были в нее влюблены. И вдруг я встретилась с Людмилой Васильевной на съемочной площадке, чем очень гордилась. Оказалось, что она и как человек мне близка. Она была настоящая хозяйка, все умела готовить. У меня до сих пор хранятся ее рецепты. "Приезжай ко мне, я тебя еще и не тому научу".

Я хорошо помню, как боролся с нею режиссер Мотыль. Это было очень забавно. Снимали фрагмент, как Гурмыжская просыпается. Я вбегаю с тазом, она тянется к воде и так далее. И вот Мотыль приходит, как всегда раньше всех, на грим. Он, кстати, был очень организованным, пунктуальным, все заранее знал и ко всему был готов. Но Целиковская уже там, она уже навела красоту – убрала морщины, подтянула все мешки и ждет съемки. "Люся, снимай все! Немедленно все смывай!" – начинал кричать Мотыль и буквально сдирал с нее всю штукатурку, все пластыри. А она рыдала: "Не могу я такой уродиной показываться!" Она же привыкла играть красивых женщин. Но Владимир Яковлевич ее успокаивал: "Не сейчас, потом. Когда будет свадьба, вот тогда ты будешь хороша. Я тебе разрешу все, но это будет единственный раз. А пока ты встаешь с постели!"

Хорошо, что я характерная актриса, мне совершенно не нужно заботиться о внешности. Я почти не смотрюсь в зеркало. Как есть – так и пошла. Не надо думать, как я старею, какие у меня морщины...

Интересно было работать и с Целиковской, и с Садальским, который был тогда не такой, как сейчас. Мотыль сказал и ему и мне: "Вот теперь вы пойдете! Кино теперь ваше!" Стасик-то пошел, а я – фиг.

– Зато у вас были совершенно разные работы. В "Лесе" – Улита, в культовом фильме 70-х "Влюблен по собственному желанию" – Мать, женщина, зачуханная системой, бытом, работой. А дальше – эксцентрические роли у того же Мамина, у молодых питерских режиссеров. Снимаетесь в клипах. Вы заводной человек?

– Ой, вы меня сейчас заведете и я не знаю, что сделаю. Вы абсолютно правы. Вот у меня всегда была страсть к эстраде. Я сама себе писала монологи и читала их. Причем от лица абсолютно разных людей. Это было очень интересно. Но если раньше таких концертов у нас было много, то сейчас и их нет. Так что, к сожалению, эстрадная работа моя приостановилась.

Я заводной человек во всех отношениях. Я очень люблю бывать на всяких вечерах. И частушки сочиняю, порой не очень приличные, и пою – ну люблю я это, люблю. Чего греха таить?

Плохо, что я состарилась. Мне, конечно, работать в полную силу надо именно сейчас начинать. Вот именно сейчас! Но уже подпирают со всех сторон, дорогу молодым.

– Ну не знаю, не знаю! Вам ли говорить "дорогу молодым"? В том же телешоу "Хамелеон" Юрия Мамина участвовали сплошь молодые артисты, и у вас бывали там далеко не последние роли. Во всяком случае, я как зритель никакой разницы в возрасте между вами не ощущал.

– Да, с Юрием Маминым было очень весело, и я тоже не чувствовала этой разницы. Все озорные, смешные, еще никому тогда неизвестные и безработные "менты": Селин, Лыков, Половцев. Хотя опять же мне приходилось делать роли из ничего. Как в театре. Получаешь роль – одна страница. И начинаешь сочинять. Ведь нельзя же просто так болтаться по сцене. В тех же "Ментах" я играла соседку. Ну приходит ко мне следователь, что-то спрашивает, я что-то отвечаю. Скучно. А вокруг моей героини кошки бегают. Ну я и взяла в руки "Китикэт": стою, разговариваю, по инерции отправляю руку в коробочку с кормом и кидаю в рот. Как хлопья кукурузные. А потом: "Тьфу ты, Господи!.." Смешно же.

– На съемках, небось, с вами тоже курьезы происходят?

– Конечно. Не знаю о судьбе фильма "Пирамида", но с ним связан один из таких курьезов. Пригласили меня сыграть дочку Брежнева, Галину Леонидовну. За ночь пришлось выучить роль, благо она была небольшая. Вечером со спектакля привезли на съемку, надели халат, загримировали. Снималась сцена обыска. По сценарию я должна была выпить стакан водки, произнести монолог о своем горе-супруге, опьянеть и начать кокетничать с молоденьким милиционером. Снимали мы в какой-то богатой квартире, обставленной антиквариатом. Ее хозяйка, старая профессорша, была здесь же, наблюдала. Пленки было совсем немного, и режиссер предупредил – всего один дубль. Начали репетировать. Я беру хрустальный графин, наливаю из него воды в стакан и тихонько ворчу: "Хоть бы действительно водки налили..." Отрепетировали, стали снимать: я вновь наливаю и чувствую, что в графине уже действительно водка! Сердобольная профессорша постаралась... Но останавливать съемку нельзя, пленка кончается, режиссер нервничает, и я опустошаю этот стакан. В голове одно – не забыть бы текст. А когда алкоголь-то подействовал, настала пора кокетничать с милиционером. Кто видел потом фильм, говорят, сцена удалась...

– Кира Александровна, а у вас дети есть?

– Да, у меня дочь. Взрослая, конечно уже. И внуки. Не знаю пока, будут ли они артистами. Не могу понять. Вы знаете, все артисты страшно боятся за своих детей, оттаскивают всеми силами их от этой профессии, кричат: "Только через мой труп!" А я была бы счастлива, если бы это случилось. Но вот дочь уже состоялась в другой профессии, а внуки... Девочка еще совсем маленькая, а у мальчика какие-то склонности есть. Когда он был поменьше, мы ездили с ним в метро, он надевал какую-то страшную маску вурдалака, вставлял себе в курточку кинжал и смешил тем самым весь вагон. При этом он был страшно счастлив. "Ну неужели тебе не совестно? Что ты творишь?" – спрашивала я. "Ну люди же смеются. И мне приятно",– отвечал он. Мы с ним, конечно, много дурачимся.

– Как у бабушки, клоунские способности?

– Да-да-да, клоунские. Но он еще и очень хорошо рисует. Так что, может, перевесит это. Раньше он рисовал животных, потом одних скелетов и вампиров. А однажды, после моих рассказов о блокаде, войне, нарисовал целую вереницу стариков-блокадников, вырезал их фигурки и наклеил на черный лист. Боже, как было трогательно! Убогие, несчастные, но в то же время прекрасные в своей гордости – так он увидел этих людей. Я была счастлива.

– Вы говорите, что Москву не любите. А что у вас самое дорогое в Санкт-Петербурге?

– Да все. Сейчас я, естественно, задумываюсь о смерти. Каждый человек иногда об этом задумывается. И вот сейчас, когда я хожу по Питеру, как-то не так боишься смерти. Настолько родное мне здесь все, что даже одно сознание того, что я буду покоиться в Санкт-Петербурге, меня успокаивает. Я ощущаю вечность. Это какое-то удивительное чувство. Меня влечет к нему, как к родному человеку.

Я вспоминаю эту жуткую блокаду, которую мы с мамой и сестрой пережили с первого до последнего дня. Это было страшно! Просто я тогда была ребенком, поэтому мне, конечно, было легче, чем маме, которая на своих плечах вытащила нас из лап смерти. У нас весь дом умер, кругом валялись одни трупы – это было ужасно! Поэтому у меня с этим городом связано все, буквально все. И я никогда отсюда не уеду. Мужа звали в Канаду, предлагали хорошую работу – у него там родственники. Но я категорически отказалась. Сейчас дочка с семьей находится в Америке, зять там работает и уже строит планы, чтобы остаться насовсем. Но дочь скучает. Она вся в меня. И тоже рвется домой.

Вот я была две недели в Париже на съемках "Окна в Париж". Это было, безусловно, счастье. Вы можете представить – нашего человека пустить в Париж! Но я нисколько не лицемерю – когда я ехала домой, я была вдвое счастливее. Причем, изначально мы планировали провести там неделю. Помню, сидим мы с Ниночкой Усатовой в одном номере, я уже позвонила домой мужу, что завтра выезжаем, и вдруг входит Мамин и говорит: "Ребята, придется задержаться еще на неделю. Технические неполадки". И первое мое слово было произнесено с ужасом: "Ой!" Клянусь! Потом, конечно, я обрадовалась, с удовольствием провела там еще неделю, но жить нигде больше не хочу. Я была в Канаде у родственников мужа, они оставляли нас там насовсем. Но я у сказала: "Если хочешь – уезжай. Я никуда не поеду. Я нигде не могу жить, кроме Ленинграда".– "Да что ты! Здесь погода плохая, без конца идет дождь..." – "Ну и прекрасно! Идет дождь, идет снег, солнышко – все равно все прекрасно в Петербурге. Только в Петербурге!"

Глава 3

ВСЯ ЖИЗНЬ – ТЕАТР

В российском кинематографе, как нигде, задействованы мощные "театральные резервы". И хотя горячий спор о том, нужен ли киноартисту театр, продолжается до сих пор, наши любимые мастера продолжают разрываться между репетициями и съемками, спектаклями и киноэкспедициями. Вгиковцы, которых язвительно называли "шептунами", неожиданно для самих же себя вдруг вышли на сцену, в то время как театральные звезды и поныне не упускают возможности засветиться на экране.

Споры спорами, но кино и театр связаны прочнейшими узами. Стать знаменитым и узнаваемым без регулярных появлений на экране очень сложно. Зритель редко когда разделяет известных ему актеров на сугубо "киношных" и театральных, но критики и журналисты в большинстве своем знают, где "хранится" душа того или иного кумира.

Для Евгении Ханаевой тайником души всю жизнь оставался МХАТ. Зрители узнали эту блистательную актрису довольно поздно, она снималась в кино всего пятнадцать лет. МХАТ же, со всеми его праздниками и печалями, служил ей и домом, и храмом.

Николая Боярского помнят как Козлевича из "Золотого теленка" и как дядю Д'Артаньяна – Михаила Боярского. Но в Санкт-Петербурге эти два обстоятельства не имели никакого значения. Боярский был там любимейшим актером, преданным единственной сцене, Театру имени Комиссаржевской.

Татьяна Панкова с юных лет выходит на сцену Малого театра. Почти всю жизнь она играет только возрастные роли, взяв "эстафетную палочку" у Рыжовой, Пашенной и Турчаниновой.

Алексей Миронов – это, прежде всего, старый водитель Копытин из сериала "Место встречи изменить нельзя". Мало кто знает, что он прошел всю войну, стал профессиональным военным, преподавал, но любовь к театру заставила его изменить всю жизнь. Однако вскоре Миронова ждало разочарование. Он бросил Театр Советской армии и посвятил себя только кинематографу.

Людмила Аринина сменила очень много сцен. Она блистала в провинции, объехала полстраны. Сегодня Аринина работает в молодежном театре Петра Фоменко. Знаменитая актриса появляется в крошечных ролях и признается, что у этого режиссера она готова играть даже неодушевленные предметы.

Евгения Ханаева

ЛЮБОВЬ, ПЕЧАЛЬ И МХАТ...

– Добрый день! Это Владимир Анатольевич?

– Да, он самый.

– Рада вас слышать! Я знала вас еще как Вовочку.

– Очень приятно.

– Как мама? Она живет с вами? Вчера видела по телевизору "По семейным обстоятельствам" и решилась позвонить. Мы не общались очень давно... Как ее здоровье?

– Видите ли... Ее нет уже больше десяти лет.

До сих пор в квартире Евгении Никандровны Ханаевой случаются подобные телефонные разговоры. Звонят старые приятельницы, поклонники, давние знакомые, а раньше – журналисты или творческие работники, каким-то образом прозевавшие сообщение о смерти актрисы.

Ее образ возникает на экране так часто, что кажется, будто она по-прежнему рядом с нами. Ведь не было недели, чтобы телевидение не показало такие картины, как "По семейным обстоятельствам", "Москва слезам не верит", "Старый Новый год", "Блондинка за углом", "Идеальный муж" или еще какой фильм с участием Евгении Никандровны. А героини Ханаевой женщины яркие, волевые, порой даже эксцентричные, в них столько жизни, что трудно поверить в несправедливо ранний уход их создательницы.

Евгения Ханаева снималась в кино всего пятнадцать лет. Это очень мало для актрисы, которая могла сыграть любую роль в любом жанре. Но даже в столь незначительный срок Ханаева стала одной из самых любимых актрис советского кино и остается ею по сей день.

* * *

Ее отцом был знаменитейший оперный певец, ведущий солист Большого театра Никандр Ханаев. Он одинаково успешно играл и героические, и трагические, и характерные роли, а это в музыкальном театре большая редкость. Он пел в "Пиковой даме", "Руслане и Людмиле", "Борисе Годунове", "Хованщине", одновременно занимал пост заместителя директора Большого театра и возглавлял Государственную экзаменационную комиссию на вокальном факультете Московской консерватории. Никандра Ханаева в театре побаивались и уважали. Он был строг, принципиален и немногословен, в общении предпочитал народные поговорки и емкие, сочные характеристики – например, поверхностных певцов называл "звукодуями". Ханаева очень ценил Сталин, он часто посещал его спектакли и приглашал артиста на свои банкеты. А когда Никандр Сергеевич в годы войны одну из своих премий отдал на строительство танков, вождь направил ему трогательное письмо со словами благодарности.

Собственно, в биографии Евгении Ханаевой важно не это. Важна среда, в которой росла и воспитывалась будущая актриса. Высокодуховная, культурная среда, богема. Если у отца не было спектакля (а "звездам" тех лет больше пяти спектаклей в месяц не давали – на них и так театр собирал аншлаги), подъем в доме начинался не раньше одиннадцати часов. Потом следовал сытный завтрак, занятия музыкой, прогулка. К вечеру – гости. Это мог быть композитор Молчанов, или певец Лемешев, или художник Герасимов, или еще какая знаменитость. Если же вечером спектакль – все было иначе. Никандр Сергеевич поднимался в семь утра, час-полтора распевался, затем уединялся в туалете – пел в унитаз и прислушивался – как звучит голос. В одиннадцать он съедал полтарелки бульона и бутерброд. Больше ничего. Вечером приходила машина, и в половине девятого начинался спектакль, по окончании которого вся ватага коллег и поклонников направлялась к Ханаеву в Брюсов переулок кутить до утра.

Во всех биографических справочниках указано, что Никандр Сергеевич Ханаев родился в крестьянской семье. В селе Песочня Рязанской области его имя почитаемо до сих пор. Там даже существует музей Ханаева. Говорят, что в Песочне все местные жители издревле носили лишь две фамилии – Ханаевы и Сарычевы. Раз в месяц они устраивали между собой кулачные бои, и юный Никандр охотно принимал в них участие. Но те, кто его знал, утверждали, что он никогда не был похож на сына крестьянина – может, матушка согрешила с каким проезжим барином... Во всяком случае, про отца Никандр ничего не знал, а мать тайну его рождения унесла с собой в могилу.

В двенадцать лет Ханаев самостоятельно ушел в город. Работал пристяжным – с малых лет обожал и понимал лошадей. Одновременно, обладая прекрасным низким голосом, пел в церквях и зарабатывал немалые деньги. С возрастом голос сломался, однако Никандр осмелился показаться в консерваторию. "Ба, да перед нами превосходный драматический тенор!" услышал юноша, и с той минуты началась его бешеная карьера в искусстве.

После революции Никандр Ханаев женился на скромной, неказистой девушке из Ногинска Ираиде, а в 1921 году у них родилась единственная дочь. Назвали ее Евгенией.

Детство Евгении прошло в Большом театре. Она видела все спектакли с участием отца, несмотря на возраст, бывала на всех банкетах и домашних посиделках и, естественно ни о чем другом, кроме сцены, думать не могла. Родители были против того, чтобы Евгения стала актрисой, но к музыке ее приучали с малых лет. С девочкой занимался учитель-пианист, она с удовольствием играла и пела. Но когда настала пора делать выбор, Евгения осознала, что, кроме театра, ни о чем другом думать не может. Чтобы не огорчать родителей, Евгения поступает на юрфак в МГУ, однако тайно подает документы и в Щепкинское училище при Малом театре. Спустя несколько дней к Никандру Сергеевичу подошел коллега из "Щепки" и сказал:

– Ника, поздравляю! Класс!

– Спасибо, тебя тоже. А что?

– Как – что? Твоя дочь стала нашей студенткой...

Евгения Ханаева мечтала о МХАТе, боготворила его мастеров, но мхатовцы тогда на актеров не учили. Евгения с удовольствием занималась и в Щепкинском, правда не так много, как следовало бы,– большую часть времени забирала учеба в МГУ. "Давно бы тебя отчислил,– ворчал на нее Константин Александрович Зубов,– если бы не твой талант, в который ты сама не веришь..." Великая Отечественная война оборвала занятия в обоих вузах. А в 1943 году Евгения узнает, что создана Школа-студия МХАТа. Теперь ее ничто не могло остановить. Даже тот факт, что в новом вузе пришлось начинать все с начала, с первого курса, и три года учебы в "Щепке" вылетели в трубу.

Первыми студийцами МХАТа также стали Владимир Трошин, Владлен Давыдов, Луиза Кошукова, Клементина Ростовцева, Игорь Дмитриев, Ирина Скобцева, Михаил Пуговкин, Константин Градополов, Маргарита Юрьева – все молодые, красивые, полные надежд и энтузиазма. Студийцев не учили, их воспитывали. Каждую неделю приходили великие мхатовские "старики" и беседовали, рассказывали о жизни, о театре, с удовольствием выслушивали мысли молодого поколения, приглашали участвовать в народных сценах и эпизодах. Евгению Ханаеву занимали во всех отрывках, что ставили педагоги, а на третьем курсе даже удостоили персональной стипендии имени Чехова. Ее дипломная работа Татьяна в "Мещанах" – имела шумный успех и восторженную прессу. Спектакль мхатовских студийцев перекочевал на основную сцену и был выдвинут (ни много ни мало) на Сталинскую премию. "Старики" отнеслись к этому факту очень ревностно, и высокая награда "уплыла" в другие руки. Молодые актеры не огорчились, ведь впереди еще много побед и счастливых мгновений! Ах, как они ошибались...

О Ханаевой в те дни писали: "Эта актриса большого диапазона и еще не вполне раскрытых возможностей. Вероятно, ей по плечу значительные характеры, вроде королевы Елизаветы в "Марии Стюарт" или Вассы Железновой". Прежде чем эти слова окажутся пророческими, пройдет более двадцати лет.

"Женя, помни одно: с твоей внешностью на героинь можешь не рассчитывать",– говорили педагоги Евгении Никандровне. А она и не рассчитывала. При этом все понимали, что ее внешние данные не соответствовали ее актерским качествам. Однако в жизни Евгении случилось нечто важное: к ней пришла любовь. Уже на первом курсе она полюбила Костю Градополова, сына знаменитого на всю страну спортсмена и киноартиста. Молодой человек ответил ей взаимностью, и все годы учебы они не расставались. Друзья уже считали их супругами, но на деле все оказалось намного сложнее: Костя и Женя не решались объясниться. Гуляли, учились, репетировали и... молчали. Сегодня подобная ситуация выглядит смешной и нелепой, а тогда это была настоящая человеческая драма.

Закончив студию и став актрисой МХАТа, Евгения почувствовала, что ее любимый все больше отдаляется. Что она могла сделать? Но тут в ее жизни появился новый человек – начинающий экономист Толя Успенский, сын главного бухгалтера МХАТа Анатолия Ивановича Успенского.

Успенский-старший был личностью уникальной. Потомственный дворянин, до 1917 года он служил в царской армии, а после революции весь его корпус перешел на сторону красных. После гражданской войны Анатолий Иванович демобилизовался и, как образованный человек, решил освоить новую профессию. Он окончил курсы Красной профессуры и до 1936 года спокойно работал бухгалтером. А потом начались гонения. Больше двух месяцев его нигде не держали, а вскоре и вовсе стали отказываться от услуг бывшего дворянина. Тогда жена рекомендовала Анатолию Ивановичу написать письмо Калинину, что он и сделал. Изложил всю свою историю и стал ждать, когда его "заберут с вещами". Но вместо чекистов к Успенскому пришел вестовой с приглашением явиться к "всесоюзному старосте". Каково же было удивление Анатолия Ивановича, когда Калинин предложил ему занять место главбуха МХАТа. "Меня все равно уволят!" – лепетал Успенский. Но его не уволили. Больше того, во МХАТе он проработал всю оставшуюся жизнь. Его сын Толя тоже увлекся экономикой. Он поступил в Институт внешней торговли, который вскоре был преобразован в МГИМО. Его занимала наука, экономическая история, но никак не театр, и все же от судьбы не уйдешь.

Анатолий встретился с Евгенией на одном из мхатовских вечеров отдыха. Они танцевали, разговаривали, смеялись, договорились встречаться. Он стал посещать все ее спектакли, а потом сделал предложение. Евгения согласилась. Родители обеих сторон этот брак не одобрили. "Он не нашего круга. Это все несерьезно",– говорил Никандр Сергеевич. "Бог мой! Неужели не мог найти кого покрасивее?" – удивлялся Анатолий Иванович. Тем не менее свадьба состоялась, и в 1953 году у Евгении Ханаевой родился сын Владимир. Вскоре семейное счастье кончилось. Любовь была страстной, но недолгой.

В театре все шло своим чередом. Еще не совсем состарившиеся "старики" доигрывали свой репертуар, премьер почти не было, о молодых же никто не заботился. Однокурсница Ханаевой Луиза Кошукова вспоминает те времена так: "Наши амплуа все перепутали, назначения на роли были случайными, Чехова или Толстого играть не давали вообще. Старики нас любили, но совершенно не думали о нашем будущем. Надо было о себе напоминать, задабривать подарками, искать покровителей. Кто-то напирал темпераментом, кто-то пытался разжалобить. Женя никогда на это не шла. Старики очень хорошо относились к Никандру Сергеевичу, и достаточно было бы одного его звонка, чтобы дочь получила роль, но и он, и она были выше этого. А если в театре вдруг всем прибавляли зарплату, про Женю говорили: "Она обойдется, у нее богатая семья". Женя была всесторонне образованной и талантливой, прекрасно пела и танцевала, могла бы проявить себя и в музыкальном театре, но она любила только МХАТ. И здесь поначалу ей пришлось очень трудно..."

После блистательного дебюта Евгения Ханаева получила новую роль спустя пять лет. Длительные паузы сменялись эпизодами, что-то достойное актрисе предлагали крайне редко. И вдруг однажды Ханаеву попросили заменить заболевшую Ангелину Степанову в одной из лучших ее работ – она сыграла королеву Елизавету в шиллеровской "Марии Стюарт", роль, которую ей пророчили критики много лет назад. Но потом – опять тишина. "Мы попали в щель",– любила говорить Евгения Никандровна о своем, послевоенном мхатовском поколении. Когда "старики" потеснились, в театр уже влился новый поток молодежи, и ровесникам Ханаевой вновь нечего было делать.

Ситуация изменилась с приходом в МХАТ Олега Ефремова. Новый руководитель театра дал Евгении Ханаевой "зеленую улицу", и только тогда она почувствовала полную свободу, полное раскрепощение. Играла все – и классику, и современность, и драму, и комедию, и гротеск. Ефремов и раньше предлагал Ханаевой работать вместе, не раз приглашал ее в "Современник", но актриса на это отвечала: "Извините, но я не верю в эти самодеятельные начинания. Я предана только МХАТу..."

К тому времени семья Ханаевой распалась окончательно. В ее жизнь ворвалась последняя, поздняя любовь. Актер Лев Иванов был партнером Евгении Никандровны по нескольким спектаклям. Они много работали вместе, и постепенно их чувства возобладали над разумом. Тут же появились "доброжелатели", которые звонили в семьи и, смакуя, рассказывали пикантные подробности из жизни своих "оступившихся" коллег. Некоторые доброхоты додумались до того, что подзывали к телефону маленького Володю и, не стесняясь вульгарных выражений, поносили его мать на чем свет стоит. Евгения Никандровна посчитала, что оставаться в семье она больше не имеет права, поэтому вскоре оформила развод и сына оставила Анатолию Анатольевичу. Наказывая саму себя, она понимала, что за все надо платить. Лгать и быть неискренней она не могла. В то же время Евгения Никандровна осознавала, что любимый человек не будет рядом с ней, не бросит больную жену, что это ненадолго. Да она и не требовала ничего, а просто с головой окунулась в пьянящую последнюю любовь...

1972 год стал для Евгении Ханаевой переломным. Она появилась на киноэкране. Илья Авербах пригласил ее на роль экономки Эльзы Ивановны в фильм "Монолог". Ханаева была удивлена и растеряна – столько лет киношники ее не замечали, и вдруг съемки. Но решилась, поехала в Ленинград. Авербах снимал "по-театральному" – с репетициями, и это было на руку начинающей киноактрисе. И все равно своими вопросами она порой ставили в тупик и режиссера, и партнеров: "Да где здесь зерно роли? Это же не по Станиславскому!" Помог Михаил Глузский, игравший профессора Сретенского: "Женечка, представь, что ты давно и тайно в меня влюблена и мечтаешь уйти на край света, потому что я твоих чувств не замечаю".

Сразу после "Монолога" появились "Странные взрослые", "Жизнь и смерть Фердинанда Люса", "...И другие официальные лица", потом более знаменитые фильмы и более интересные роли. В кино у Ханаевой сложилось амплуа резкой, эксцентричной особы, твердо верящей в свою правоту и не терпящей пререканий. Мать оператора Рачкова из фильма "Москва слезам не верит" убеждена, что прекрасно знает жизнь и может давать советы даже тем, кто ее об этом не просит. Анна Романовна из комедии "Старый Новый год" называет себя "старым работником культуры" и считает, что посвящена в особые таинства, недоступные простым смертным. Изольда Тихоновна, героиня фильма "По семейным обстоятельствам", опекает своего престарелого сына, как наседка, но вскоре сама становится невесткой и преображается в хрупкую, нерешительную женщину. А сколько смеха вызывает бывшая школьная учительница Татьяна Васильевна из "Блондинки за углом", которая выработала командный голос и продолжает кричать во все горло даже дома. В жизни Евгения Никандровна была совсем другой, но она охотно эксплуатировала на экране найденный образ и с легкостью его совершенствовала. Героини Ханаевой стали прикрытием ее нежной, теплой души.