Текст книги "Волшебный локон Ампары"
Автор книги: Сергей Павлов
Соавторы: Надежда Шарова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 34 страниц)
Лежащая на равнине черная тень эколата создавала иллюзию глубокого рва, дна которого не было видно. А на невидимом «дне» пульсировал вспышками крохотный, как булавочный прокол, рубиновый огонек. Серия вспышек была простой и знакомой: две короткие вспышки – длинная – короткая. Каждые четыре секунды серия повторялась. «Гондор в тени эколата», – понял Кир-Кор, узнав светосигналы маяка автономного наблюдательного стационара «Феникс».
Голос Сибура:
«На сей раз – Планар. Судя по светосигналам маяка нашего типового „Феникса“, Гондор почти вертикально под нами. Однако Гондор и даже сам Планар занимали нас в эти минуты меньше, чем вопрос о количестве эколатов. Мы с Мираном терялись в догадках».
Я: «Мир, если не отвлекаться от принципа рациональности, надо полагать, в окрестностях Пянжа обретается только один эколат».
Он: «И рационально скачет, словно кузнечик, из одной точки пространства в другую? Не исключено, но и не обязательно».
Я: «В альтернативном варианте – скачем мы. С одного эколата на другой».
Он: «Пуркуа па? В переводе с языка моих предков: „почему бы нет?“»
Я: «Потому нет, что люверы заметили всего один эколат».
Он: «Неудивительно. Ну, скажем, второй эколат слишком далек, третий – ближе, но незаметен в коронарной области Пянжа, четвертый – плохо заметен на фоне Планара, окруженного летающими обломками, логично?»
Я: «Да как-то не очень. Поскольку надо будет объяснить заодно и незаметность пятого эколата, шестого, седьмого и так далее».
Он: «Мы разве сделали пятый, шестой и седьмой переходы?»
Я: «Пока не видно ничего такого, что помешало бы нам сделать их».
Он: «Вот когда сделаем…»
Я: «Когда сделаем – объявится армада припрятанных там и сям чудовищных параллелепипедов? На языке твоих предков: пуркуа па?»
Он: «Сиб, мы имеем дело с какой-то новой реальностью. Для итоговых умозаключений у нас мало данных».
Я: «Да, что-то тут действительно логически не вяжется ни с какой стороны – хоть так поверни, хоть этак…»
Он: «Предлагаю, не теряя времени, возобновить эксперименты с переходами. А там… видно будет».
Я: «Согласен. Разве что с одним дополнением. Мы трижды „ковырнули“ „палубу“ этого золотого дредноута, теперь, мне кажется, нам следует пощупать его со стороны „днища“. Веди».
Он: «Доверяешь?»
Я: «Пуркуа па? Но дело не только в этом. Мне понадобится показать отцу ретропиктургический отчет, и лучше будет иметь перед глазами твой сут для сравнительного масштаба. Поехали!»
«Эспуар» Мирана чайкой упала в тень – словно в черную воду. Сибур направил свой сут вдогонку, и Кир-Кор глазами сына увидел, как на концах лучей «Эспуар» вспыхнули внутрикорпусные фары. В полумраке к помощи фар на сутах прибегали редко, но что делать, если вместе с защитным слоем испарилась и слоистая система менее энергоемких микрокристаллических источников света – омнижекторов.
Струясь пунктирами атрийных рядов, снизу вверх проносилась мимо челноков отвесная боковая стена золотого колосса, зловеще подсвеченная, как на пожаре, медно-красным заревом равнины Планара. А когда через тридцать пять километров снижения эта величайшая из стен все же кончилась прямолинейным срезом, между эколатом и поверхностью Планара еще оставалось свободное пространство многокилометровой глубины.
Нырнув под «днище», разведчики поспешили с ходу выйти в район геометрического центра нижней грани колосса. Картина полета была весьма необычная: над челноками с сумасшедшей быстротой проносилось низкое, изрешеченное атриями золотисто-багровое небо, внизу простиралась пустыня, поделенная пополам черным бездоньем теневой пропасти. Во мраке гигантской тени мигал красными вспышками крохотный огонек…
Суты внезапно остановились. Голос Сибура:
«Нас вдруг посетила запоздалая мысль: запросить „Феникс“ о времени начала затмения. Теперь нам все казалось очень простым. Если тень накрыла „Феникс“ только что – значит, в окрестностях Пянжа находится один-единственный эколат – мы вынуждаем его „перескакивать“ вместе с нами из одной точки пространства в другую. По щучьему велению и нашему вдохновению. А вот если тень накрыла наблюдательный стационар гораздо раньше – придется думать, что эколатов здесь не менее четырех. Не исключено, что и больше… Ответ „Феникса“ нас… как бы это поделикатнее… Изумил – не то слово. Лучше сказать – оглушил. Сначала мы просто не поверили цифро-буквенным формулярам, высвеченным на сетчатках наших глаз синапсиями челноков. Тень эколата, согласно сообщению „Феникса“, возникла над Гондором и его окрестностями… послезавтра. Такова была календарная дата затмения по версии пернатого огнепроходца. Нечего и говорить, что мы побудили синапсии сутов проверить и перепроверить показания хронометрических блоков наблюдательного стационара (существует определенная система дистанционных тестов для такой проверки). Синапсии не выявили никаких ошибок, „Феникс“ готов был выдать подробный хронометраж всех событий, зафиксированных в пределах наблюдаемого района за время, истекшее от момента прибытия люверов. То есть – от момента регистрации нашего теперешнего тревера. Естественно, мы не стали беспокоить „Феникс“ по пустякам (потому что это был бы подробный хронометраж об отсутствии всяких событий), но скомандовали ему взять на себя функции посредника в налаживании связи между нашими сутами и люверами, поскольку прямая связь не представлялась возможной из-за экранного эффекта крыши над головой. Очередной ответ „Феникса“ нас буквально потряс: люверы якобы зарегистрировали окончание тревера в системе Пянжа и ушли в гиперпространство шесть часов назад!..
Миран возмутился: „Пернатый, видать, совсем спятил там, на бугре у Гондора!“
Я сделал попытку успокоить его и себя: „Что страшного? Шесть часов назад – это все равно ведь завтра. Доживем до завтра – посмотрим…“
Миран: „Не знаю, как у тебя, Сиб, а у меня появилось острое, неодолимое желание связаться с люверами сегодня, и немедленно“.
Желание Мирана совершенно не противоречило моему. На максимальной скорости мы выскочили из-под золотого экрана и вышли на прямой луч для непосредственной связи с люверами. Ни один лювер нам не ответил!.. Дурацкое, как мы только что полагали, утверждение наблюдательного стационара странным образом оправдалось: фазереты исчезли с орбит ожидания! И след их простыл… Нам не оставалось ничего другого, как подняться снова на „палубу“ и проделать обратный переход через атрии, которые сыграли с нами скверную шутку. К великому нашему облегчению, выход состоялся на „палубе“ эколата-один и сегодня! Люверы, как и положено, ждали нас на прежних орбитах и вышли на связь по первому вызову. Конечно, хронометрические блоки „Феникса“ мы отсюда тоже проверили и убедились, что в этот раз никаких календарных вольностей жаропрочный петух себе не позволил. Здесь везде царило сегодня.
Миран вдруг поверил: „Выходит, восставший из пепла был прав – мы действительно побывали в своем послезавтра?!“
Я усомнился: „Ты допускаешь, что фазереты ушли из нопра без нас?“
Миран: „Вот этого я никогда не буду склонен допускать“.
Я: „Значит, нам остается считать, что „Феникс“ ошибся?“
От диспута мой напарник решил уклониться: „Главное, Сиб, мы проверили: путь к отступлению есть. Предлагаю вернуться на эколат-четыре, занять там исходную позицию и, не обращая внимания на мимосуточные закидоны огнеупорного петуха, провести в атриях „днища“ задуманный эксперимент“.
Так мы и поступили. Зависнув под „днищем“ эколата-четыре (в том месте, откуда началась вся эта временная катавасия), я опять проверил календарную стабильность „Феникса“. Хронометрические блоки несгораемого упрямца по-прежнему указывали на послезавтра…
Миран не удержался от комментария: „Ничего не изменилось, Сиб. Наш пернатый дезинформатор непонятно настойчив…“
Я: „Тогда, наверное, дело не в нем“.
Он: „Да, придется списать все на счет волшебных свойств эколата. Что ж, спасибо дырявому золотому дредноуту – побывали в своем послезавтра“.
Я: „В чужом, Мир, в чужом. В своем послезавтра мы должны быть уже на Новастре, а не болтаться под „днищем“ этой громоздкой штуковины. Тут что-то не то…“
Он: „Выходит, здесь мы – двойники самих себя?..“
Я: „Выходит, так“.
Он: „Сиб, ты чувствуешь себя двойником?“
Я: „Нисколько. А ты?“
Он: „Ни в малейшей степени“.
Я: „Значит, мы с тобой хорошие копии самих себя, Мир“.
Он: „Какая яркая мысль!“
Я: „Не до шуток. Если мы не копии самих себя, то это означает, что шесть часов назад фазереты наши ушли к Новастре без нас“.
Он: „Не смертельно. Хотя и достаточно неприятно… Давай подведем кое-какие итоги. Эколаты первый, второй и третий – устройства для пространственно-топологических переходов. Эколат-четыре, по-видимому, сложнее своих собратьев. Потому что, помимо всех прочих дел, ведет себя еще и как машина времени“.
Я: „А кто сказал, что остальные ведут себя иначе?“
Он: „Ты прав… на предыдущих эколатах у нас просто не возникало причин интересоваться временем“.
Я: „Вот именно, Мир! Но было ли вообще несколько эколатов? Что, если это все – один и тот же эколат, только в разное время?..“
Он: „Мне нравится твоя догадка. Не могу найти никаких возражений. Один-единственный эколат в разное время и в самом деле может обретаться в разных местах. При условии, естественно, что он достаточно мобилен… Итак, вопрос о количестве эколатов в системе Пянжа решен сравнительно легко“.
Я: „Решать проблему существования наших двойников будет труднее“.
Он: „Наши двойники – свои парни, и уж как-нибудь мы с ними поладим. Поехали? Обнуленное время не ждет“.
Я: „Надеешься успеть к вчерашнему отходу люверов?“
Он: „Не язви под руку, я суеверный“.
Синапсии челноков помогли нам определить геометрический центр „днища“ золотого колосса. Мы выбрали экспериментальный атрий („пуп эколата“, как пошутил Миран) и зависли под четко обрисованной квадратом мрачной „вакуумной трубой“. Миран минуту не трогался с места. Я понимал его состояние – меня самого грызла тревога. Чего можно ожидать от переходов в „палубных“ атриях „сегодняшнего“ эколата, мы уже приблизительно знали и старались лишь соблюдать осторожность. Зато теперь, столкнувшись с проблемой временных фокусов, испытывали серьезный психологический дискомфорт. Куда, в какое время и в какой мир забросит нас эколат „послезавтрашний“?.. Переть напролом очертя голову, признаться, не очень хотелось. Напротив, перед величием грандиозной тайны уже хотелось некоторой постепенности. Но отступать было стыдно и поздно, и мы, храбрясь друг перед другом, направили челноки в золотые ворота…»
«Самое „узкое“ место парной разведки», – подумал Кир-Кор.
К счастью, пространство, где финишировали челноки разведчиков после перехода сквозь «пуп» прямоугольного левиафана, было свободно от опасных неприятностей наподобие испепеляющего плазменного жара. Кир-Кор с облегчением расслабил мышцы, перевел дыхание. На первый взгляд ничего существенного при переходе не произошло, если не считать существенным резкую смену характера освещения планарной поверхности. Освещение сильно потускнело – как будто день здесь внезапно сменила светлая лунная ночь. Во всем пространственном объеме, как бы зажатом между распростертой на километры и километры золотой крышей вверху и неоглядной равниной внизу, не было заметно оранжевых, красных или бордовых отсветов местного солнца. Никаких признаков существования Пянжа… «Планар? Не Планар?.. – подумал Кир-Кор. – А если Планар – то не с обратной ли своей стороны?..»
Равнина, озаренная боковым серебристо-белым светом, напоминала шкуру нерпы: белесые, белые, серые пятна…
Ни единого пятна теплого цветового тона. Все цветовые оттенки ландшафта по сторонам и внизу – холодные, пасмурно-зимние. Даже золото над головой было с зеленоватым отливом.
По мере того как снижались, падая почти отвесно, «Эспуар» и «Марина», детали ландшафта проступали отчетливее, окоем расширялся. И вдруг из-за далекой окраины тяжело нависшего над этим миром колосса вышла большая, белая, яркая, как лампион в увеселительном парке, луна. В ее сиянии четче обозначилась – засеребрилась, замерцала блестками – некая полупрозрачная вертикаль… Сут Мирана увеличил скорость и, накренясь в лихом вираже, взял направление к мерцающему призраку. Сибур – следом. Траектория снижения челноков стала более пологой. Курс – к подножию вертикали, в тот район, где она торчала из «шкуры нерпы» на плоской равнине хрустальным копьем. Правее «копья» – сабельно-тонкие серпы двух месяцев в стадиях, близких к фазе потаенного новолуния.
Разведчики перешли на горизонтальный бреющий полет – внизу быстро, с частым чередованием, мелькали светло-серые и темные пятна, белые и черные полосы. Прямая, как столб, стеклянисто-серебристая вертикаль ближе и ближе… Наконец сближение позволило ясно различить в основании вертикали синевато-черное жерло. И как-то сразу глаза обнаружили, что столб этот – вовсе не столб… уж скорее – фонтан со струей исполинского поперечника: мощный поток полупрозрачных вод фонтана с величавой медлительностью увлекал в зенитную высь какие-то хорошо отражающие сияние луны обломки, издали похожие на глыбы льда.
Только теперь Кир-Кор узнал Мировое Дерево из своего микросекундного видения возле Гондора. Вот оно что!..
Посадка. Сначала выскользнул из обитали сута Миран. Глянул в небо (прямо над головой местное небо делилось краем эколата на звездную половину и на дырчато-золотистую). Миран потоптался на пятачке, осматривая залитую лунным светом и частично заснеженную окрестность. Сделал знак напарнику, чтобы тот пока не высовывался, а себе позволил короткую гимнастическую пробежку в направлении окруженного ледяными торосами жерла.
Через пять секунд спортивный пыл бегуна, конечно, иссяк. Первопроходец остановился поодаль и, уперев сверкнувшие руки в зеркально-блещущие бока, застыл, обращенный лицом к Великому Хрустальному Фонтану – наглый, самоуверенный муравей на подступах к месту загадочных действий очень странного гейзероподобного катаклизма. Исполинское жерло заслоняла стена протяженного вала торосов, оттуда, из-за этой стены, начинало свое вознесение к зениту разделенного неба нечто вроде сверхструи супергейзера диаметром поперечного сечения едва ли не в полкилометра.
По всему объему сверхструй супергейзера искрилась в ярком свете луны, играла нежным многоцветьем радуг серебристая взвесь – то ли кварцевая пыль, то ли просто снежно-ледяная пудра. И жутко было смотреть, как в этом объеме невесомо всплывали над зубцами торосов группами и в одиночку огромные обындевелые глыбы и в сопровождении свит из меньших обломков отправлялись в зенитный путь, поворачиваясь или кувыркаясь на ходу с грацией многотонных гиппопотамов… Случалось, глыбы соприкасались друг с другом, и тогда в точках их столкновения снеговой наст на поверхности глыб не выдерживал, рассыпался – и обнажалась черная плоть обыкновенной скалы.
Значит, не лед?.. Но издали, на большой высоте, озаренные лунным светом куски обындевелых утесов выглядели изящно – кристаллами благородного хрусталя.
Нескончаемый поток псевдохрустального материала неспешно струился мимо эколата – вдоль боковой его грани – и дальше, и выше… и где-то там, в апогее подъема, непонятная сила растаскивала каменный прах по всем направлениям небосвода, и стылый блеск этой массы промороженных светляков перемешивался и сливался с живым лучистым сиянием звезд…
«Последние звенья снабженческой цепочки для формирования Каменного Пояса вокруг Планара?» – предположил Кир-Кор, вспомнив, как раскалываются и рушатся в пыльную утробу Гондора утесы торцевой стены.
Голос Сибура:
«После неоднократных попыток хотя бы только посмотреть на оборотную сторону планарного блина мы не смели и думать, что вскоре нам удастся ее посетить. И вот неожиданно повезло. Мы встретили свою удачу с восторженным энтузиазмом – сомнений в том, что наши ноги стоят на „днище“ Планара, не было никаких. Еще бы, ведь все замечательно сходится! Во-первых, равнина здесь такая же плоская, с совершенно таким же рельефом, что и равнина дневной стороны. Конечно, тут холоднее, но так и должно быть, поскольку Пянж сюда не заглядывает. Поэтому, во-вторых, обратная сторона должна быть царством бесконечной ледяной ночи. Вот она, ледяная ночь, перед нами, глядит нам в глаза огромным лунным зрачком. Есть и косвенное свидетельство: габариты производимых Гондором скальных обломков вполне соответствуют размерам глыб, поставляемых в Каменный Пояс таким странным способом – антигравитацией через зенитно-зонтичную сверхкатапульту… Но когда головокружение от успеха прошло и к нам вернулась способность трезво оценивать факты, восторженный туман несколько поредел. Обнаружились труднообъяснимые несоответствия. Сила тяжести, к примеру, здесь была ощутимее, чем на дневной стороне. Химический и минералогический состав „ночного“ грунта существенно отличался от состава „дневного“, исчезла тут и отмеченная еще отцом металлометрическая аномалия – повышенное содержание осмия. Одно из главных несоответствий сияло в небе. Луна, которую мы назвали Фетидой, светила белым отраженным светом, а такой свет, понятно, не мог иметь отношения к оранжевому Пянжу…
Осознание того, что мы находимся не в окрестностях Пянжа, побудило меня заставить синапсию сута показать мне звездное небо с полным изъятием из обзорной картины блеска лун и подвижных светляков-астероидов. Световые помехи были устранены одна за другой, и, когда осталось лишь излучение звезд, я воочию смог убедиться, что видные отсюда созвездия не похожи на Жезл, Ласточкин Хвост или Крюк. Уж скорее рисунки здешних созвездий напоминали Диадему, Сердце, Чашу, Молот… Во всяком случае, на свободной от эколата половине здешнего неба я не нашел ни одной из уже знакомых мне звездных „визитных карточек“ планарного тыла, который за Каменным Поясом.
Нас занесло не только в трижды чужое время, но и в дважды чужое пространство. Космический запредел… Мысль о том, что люверы наши остались где-то за горами времени и океанами пространств, начинала действовать мне на нервы, и чтобы не думать об этом, я покинул обиталь сута. Подошел к напарнику, постоял рядом, разглядывая величественный ствол сверхкатапульты антиграва. Неуклюже вальсирующие скальные глыбы продолжали свое неспешное вознесение в высоком цилиндре серебристо-пыльного, искристо-радужного сверхпотока… Миран тронул меня за плечо и указал зеркально-блещущей рукой куда-то вправо. Я посмотрел на изогнутую дугой полосу снежного намета. Из сугробов торчали там в разные стороны конические и скругленные концы чего-то похожего на ледяные сосулищи. Обледенелые лодки-байдарки? Вмерзшие в лед туши дельфинов? Сделанные из льда крупные изваяния рыб?.. Заинтригованные новой находкой, мы кое-как разгребли склон ближайшего к нам сугроба и обнаружили под рассыпчатым снегом полудюжину трехметровых „рыбьих скульптур“. Ледяные болванки крепко смерзлись друг с другом крест-накрест в странно ощетиненную кучу, и предпринятая нами наглая попытка руками отделить от общей массы хотя бы крайнюю из них была, конечно, безрезультатной. Миран позвал на помощь „Эспуар“. Минуту спустя одна из болванок рухнула в снег у наших ног… Теперь я намеренно прерываю свой комментарий. По-моему, любые комментарии здесь неуместны. Тот редкий случай, когда к происходящим на ваших глазах событиям комментатору добавить нечего».
Настороженный Кир-Кор почувствовал, что близится некий момент разведки, смутивший Сибура. Момент, из-за которого Сибур пренебрег обычным способом связи – предпочел нащупать пиктургический контакт с эвархом-внимателем.
На пятачке утоптанного снега вдобавок к лунному освещению был сосредоточен свет фар обоих сутов. Низвергнутая в снежный прах голубовато-серая ледяная болванка лоснилась тусклым блеском и чем-то напоминала изваяние опрокинутого на спину дельфина. В том месте «скульптуры», где потрудился лучевой инструмент челнока, отделивший ее от собратьев, через трещину или дыру сочилось какое-то светоносное жидкое вещество бирюзового цвета. Миран, присев на корточки, поймал выскользнувшее из сута прямо ему под руку тонкое щупальце (так ловят за шею ядовитых змей) и сунул прозрачный цилиндрик пробозаборника в устье пылающе-голубой струйки. Не успел цилиндрик наполниться бирюзовым сиянием, как вдруг «скульптура» осела в снегу – словно бы сплющилась – и внезапно рассыпалась сверкающими кубиками льда. Рассыпалась сразу и полностью по всей своей длине – Миран отпрянул, вскочил на ноги.
Всполошились полупрозрачные тени разведчиков. После секундного замешательства – немая сцена. В смысле неподвижности ее участников. Кубики свежерасколотого льда блестели на искристом снегу, как россыпь бриллиантов чистой воды вперемешку с голубыми топазами, образуя сильно вытянутый эллипс драгоценного обрамления чего-то очень похожего на удлиненный овал камеи, вырезанной из бирюзы.
Сначала трудно было понять, что именно изображал горельеф внутри овала этой роскошной, хотя и чересчур крупной геммы. Но постепенно вязкая псевдобирюза разжижалась в вакууме, словно вскипая, тут же воспламенялась переливчатым сиянием и стекала с выпуклостей горельефа огнисто-голубыми струйками в снег. И когда горельеф очистился от вязких напластований, стал ясен замысел создателя этого ювелирного макроизделия – обозначилось нечто вроде скульптуры лежащего навзничь гуманоида…
«Скульптура в скульптуре, – подумалось Кир-Кору. – Голубой гуманоид в чреве ледяного кита. Иона астрального запредела».
Равновесие ментаконтакта с пиктургентами ощутимо поколебалось – Кир-Кор отнес это за счет взбудораженного внимания своих подопечных и просто увеличил расход биоэнергетического запаса. Равновесие восстановилось, но, как говорят грагалы в подобных случаях, «запахло озоном». Нет, надежность собственной биоэнергетики никаких опасений не вызывала, тут все пока в норме. Выдержал бы экзарх. Сохранил бы стройную упорядоченность воспоминаний до финала… Опыт прежних лет подсказывал: надежда есть. У Агафона необычное для землянина сочетание цепкой памяти и железной дисциплины рефлексий на ментальной развертке – матрицу чужой пиктургии он всегда разворачивает строго последовательно, стабильно – без пропусков и рывков и, казалось бы, без особых усилий. Есть надежда, есть…
Голубой гуманоид лежал в голубом овале голубым лицом кверху, и голубые руки его были напряженно вытянуты над головой к вершине овала. Словно бы скульптор ваял своего соплеменника в момент готовности прыгнуть в воду с трамплина. Внезапно голубой нос гуманоида побелел. Побелели щеки, лоб, подбородок… Истонченный слой разжиженной псевдобирюзы, сгорая голубым сиянием, сошел совсем: обнажились голова, грудь, живот, бедра белокаменного тела. «Великая Ампара!..» – подумал Кир-Кор, сопротивляясь ошеломлению.
Гуманоид астрального запредела оказался особью женского пола.
Секунды понадобились Кир-Кору, чтобы прийти к успокоительному выводу: красивые женщины запредела ничем не отличаются от красавиц Земли и Дигеи. Во всяком случае – визуально.
Лицо мраморной статуи показалось ему знакомым. Очень знакомым… «Лицо богини плодородия Цереры», – вспомнил он. Когда-то ему неожиданно посчастливилось увидеть знаменитый бюст Цереры в одном из римских музеев, в зале, где каждую минуту менялся цветовой ток подсветки: нежно-розовый, белый, зеленоватый, золотистый, нежно-голубой. Дивный эффект.
Глаза Цереры, спящей в стране Ледяных Рыб, прикрыты белокаменными веками – только этим ее лицо отличалось от незабываемо женственного обличья бодрствующего в Риме божества.
Последние сполохи голубого сияния начисто стерли псевдобирюзовый овал с россыпи промороженных квазибриллиантов, и теперь вид опрокинутого на ярко освещенную груду ледяных кубиков торса богини-красавицы представлялся кощунством. Во всех деталях, даже самых мелких, статуя была изваяна с редкостным, непревзойденным, недосягаемым мастерством, но ее портила выбранная ваятелем поза Цереры – поза женщины, принужденной зачем-то вытянуться буквально в струну. Кир-Кор отметил этот существенный недостаток скульптуры с досадой и сожалением. Такую напряженную позу можно принять лишь из спортивного интереса – при необходимости увеличить еще хотя бы на миллиметр уже достигнутое максимальное расстояние между кистями рук и ступнями. Логику подчеркнутого ваятелем странного напряжения женского тела трудно было понять. Чисто художественного шарма в творческом замысле было не много. Кир-Кору подумалось: «Вся энергия замысла ушла в струну позвоночника. Определенно здесь что-то не так…» Своим эстетическим ощущениям он доверял.
Миран, ослепительно блистая, словно дух серебряного огня, опустился перед статуей на колени, осторожно провел ладонью по беломраморной груди, слегка коснулся дивного лика – было заметно, с каким благоговением он это делал. И вдруг в его поведении произошла разительная перемена – он быстро и довольно бесцеремонно принялся оглаживать торс Цереры так, будто стирал с него пыльный налет.
Руки Сибура тоже не остались без дела, и вскоре четыре зеркальные конечности очистили мрамор то ли от мелких кристалликов изморози, то ли от снежной пудры. Смысл действий разведчиков прояснился, как только удалось разглядеть, что мрамор статуи облицован тончайшим предохранительным слоем прозрачного вещества, похожего на керамлит, и нежно раскрашен. По крайней мере, грудные соски и губы Цереры были светло-лилового цвета, локоны – золотисто-соломенного, на щеках – едва заметный румянец… Напарник Сибура приник к ее груди своим зеркальным ухом (так делают врачи-терапевты, когда пытаются на слух уловить биение сердца), и в этот момент левая рука статуи неожиданно поднялась, описала полукруг в плечевом суставе и безвольно, как рука манекена, упала Мирану прямо на голову. Зеркально блещущий терапевт вздрогнул, резко выпрямился. Впрочем, с колен не вскочил. Напротив, снова склонился над полуожившей богиней, погладил ее лоб, щеки, шею, помассировал грудь – беломраморные грудные холмы упруго колебались!..
Суровые испытания нервной системы молодого врача-иммортолога на этом, однако, не кончились. Неведомая сила легко – точно ветерок пушинку – перевернула тело Цереры на бок (Кир-Кор мог бы поклясться, что ни Миран, ни Сибур в момент переворота к телу не прикасались). Дальше больше: глянцевито поблескивающее под светом фар прекрасное женское тело приподнялось над россыпью ледяных обломков, будто полностью утратило вес, – и, не меняя позы, неторопливо стало уплывать кверху «с дифферентом на нос» (светловолосая голова ниже бедер). Опомнясь, Миран серебряной молнией вознесся следом в рекордном прыжке, ухватил невольную беглянку за руку.
Ему удалось благополучно вернуться с ней обратно, и несколько секунд новоявленный Пигмалион,[24]24
Легендарный скульптор с острова Кипр, влюбившийся в изваянную им скульптуру прекрасной женщины.
[Закрыть] оскальзываясь, боролся с нарастающей подъемной силой Галатеи-Цереры. Сибур, наверняка ошеломленный происходящим, не делал никаких попыток помочь напарнику овладеть астральной добычей. Внезапно Церера открыла глаза и судорожным движением обняла Мирана за шею. Это была рослая и, очевидно, сильная особа. Парализованный взглядом ее блестящих сапфировых глаз, Миран ослабил хватку охотника за летучими девами и чуточку запоздал с повторным прыжком. Третий его прыжок был направлен уже в обиталь челнока. Бурный старт, выход из сумасшедшего виража – погоня.
Обескураженному и, конечно, встревоженному неистовством напарника Сибуру оставалось только следовать за экзотической парой. Сближение с «Эспуар» он провел в форсажном режиме, но вскоре выяснилось, что его тревоги были напрасны. Он застал идиллическую картину трогательного умиротворения… Пастораль, одним словом. Астральная пастораль, в которой летучая дева исполняла сразу две роли – обнаженной пастушки и экстравагантной пассажирки послушного ее воле сута. Ухватившись за самый кончик правого луча «Эспуар», другой рукой прекрасная Церера указывала куда-то вдаль под нескончаемым днищем зеленовато-золотистого колосса, и здоровый румянец уже успел преобразить ее полногрудое ладное тело, расцвел на щеках. Поразительная метаморфоза!.. Минуту назад стылое, полумертвое существо едва шевелило руками.
«Эспуар» шла по траектории пологого подъема с небольшим ускорением, и Сибуру по-прежнему ничего иного не оставалось, как следовать в арьергарде. Утихомиренный Миран осторожно буксировал свою… не то пленницу, не то повелительницу к месту, куда настойчиво указывала ее божественно изваянная рука. Это был странный полет. Не полет – пылкий бред или горячечный сон безнадежно влюбленного человека…
Место обетованное оказалось в диагонально противоположном направлении от стола антиграва. Церера требовательно помахала свободной рукой в направлении нужного ей атрия. Ничем не примечательный атрий – ни большой, ни малый. Средний.
Сут Мирана стал подниматься вертикально, как лифт. Лунный свет померк – Фетида скрылась за близким здесь краем эколата. Экстравагантная пассажирка взмахами руки торопила, подбадривала пилота – сверху громадным колоколом надвигался полумрак атрииной катакомбы. Вспыхнули фары – ответно вспыхнули золотые зеркала продырявленных стен.
Первый изгиб перехода: суты вошли в малый атрий. Второй изгиб, третий… Лучи многократно отраженного света фар даже при замедленном движении челноков вызывали на стенах золотых залов хаотические потоки ослепляюще-ярких «зайчиков». Да, летать в малых атриях при свете аварийных фар удовольствие небольшое…
Голос Сибура:
«В последний раз я видел направляющий взмах руки этой похожей на Цереру божественной женщины непосредственно перед последним – пятым – поворотом в узле перехода. В пятый поворот навязанного нам узла мы вошли, вероятно, уже без нее: когда суты вылетели из эколата, я вдруг обнаружил, что правый луч „Эспуар“ потерял пассажира. Наш переход был „пустышкой“ вдвойне, потому что вдобавок мы вернулись в то же ночное пространство, откуда попали внутрь эколата, – я заметил вдали серебристую вертикаль антиграва. Античная красавица обвела нас вокруг своего прелестного пальчика… Я не знал, что и думать.
У меня было чувство, будто я прихожу в себя после великого изумления. Но не такие чувства владели моим несчастным другом: если б не мгновенная реакция синапсий наших сутов, он задел бы меня лучом „Эспуар“ – настолько резким и, как мне показалось, совершенно слепым был его старт для нового захода в атрий. Конечно, я бросился следом. Не знаю почему, но я был уверен, что этот неистовый поиск не принесет радости Мирану. Даже если он угадает переходную комбинацию узла. Упрямый напарник мой метался, перебирая различные варианты пятого поворота рокового узла, и я, стараясь не потерять его из виду, следовал за ним почти вплотную, как нить за иглой. Не буду сейчас пиктургировать многоцветную зыбкость красивых, но пустых, с нашей точки зрения, „муаровых“ пространств, в которых мы то и дело оказывались на выходе из эколата. Наконец в обычном на первый взгляд пространстве межзвездного вакуума Миран заметил беглянку…»
