Текст книги "Багровая книга"

Автор книги: Сергей Гусев-Оренбургский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

    

27-го апреля

   Частые провокации. Увидали у одного краску от крыши и сказали, что это христианская кровь. Евреев этого дома избивали. К одному в дом зашло несколько солдат, выстрелили из окна и закричали:

   – Жиды в нас стреляют.

   Поднялся шум, переполох, изувеченных евреев потащили в штаб и расправлялись с ними.

    

28-го апреля

   Струк уехал в Горностайполь. Кравченко отправляет экспедицию для погрома в Камарин и произносит речь:

   – Ни одного жида не оставьте там, ни одного жида, всех жидов в Днепр, остальных в Палестину.

   Оркестр провожает их маршем.

    

29-го апреля

   Еще отправляет солдат в села убивать евреев. Кравченко за деньги разрешил вылавливать трупы. К вечеру

   101

   приехали из Камарина, нагруженные чемоданами и награбленным, хвалятся:

   – Потопили 58 детей и женщин.

    

30-го апреля

   К Струку через разведчиков попало в руки письмо одной еврейки, отправленное из Чернобыля в Камарин к мужу: «Двести бандитов отправляются в Камарин, удирайте». Струк передал по телефону приказ ночью Кравченко: «Всех убить за шпионаж». Через час телеграмма: «Если дадут 60 000, оставьте их».

   Разбудили членов комиссии, к утру узнали все евреи.

   Собрались в синагоге, разразился плач, рыдания, взывания к Богу, крики, истерики. Бедные евреи говорят:

   – У нас нет денег, пойдем сами бросимся в реку.

   Многие заложили корову, лошадь, последнюю ценность, кожевники продали сырую кожу русским, каждый нес последнюю лепту искупления.

   Собрали 60 000 и отдали Кравченко.

    

1-го мая

   Кравченко уехал. Стало спокойно.

    

2-го мая

   Струковцы удрали. Подходят большевики.

   ...Что-то с нами будет...

IX

Дьявольский план

(Картина губернии с птичьего полета)

   Подольская губерния охвачена сильной волной повстанческих движений, которые вместе с петлюровским нажимом вылились в определенную для еврейского населения форму: поголовное вырезывание еврейского населения без всякого исключения во всех местечках и городах. Бандиты, ободренные своей безнаказанностью, в продолжение всего своего существования, обнаглели и делали свое темное дело не спеша, как будто им неоткуда ожидать противодействия. Этим положением и объясняется то обстоятельство, что очень много местечек совершенно стерто с лица земли, а остальные для своего возрождения требуют затраты колоссальных сил, вре-

   102

   мени и денег. Все население, случайно уцелевшее от рук бандитов, разъехалось по большим городам. Остались только те, которые не могли уехать. Они, эти оставшиеся, предоставлены самим себе. Достаточно войти небольшой группе бандитов, чтобы дорезать оставшееся население. Банды – часто детские, игрушечные. Вздумалось деревенскому молодцу,– зевнул, почесал затылок, подманил чуть ли не леденцами восемь-десять подпасков, взяли дубинки,– вот и банда. И евреи, с искаженными лицами от подобострастия и горя, целуют их запыленные штанишки и платят контрибуции лишь бы спасти свою жизнь. Но и это не всегда удается. Такие условия жизни в местечках и городах придают последним специфический вид: разрушенные дома с темными отверстиями вместо дверей и окон...

   ...Безлюдные и мертвые улицы... и площади...

   Гробовая тишина, испуганные лица.

   Еще до сих пор нам не удалось получить точные доклады с мест о положении погромленных городов. Поскольку имеются сведения от инструкторов, погромы, как по своей форме, так и по количеству жертв, бывают от повстанческих банд, число этих погромов увеличивается с каждым днем, сообразно с возрастающим повстанческим движением. Положение ухудшается еще тем, что от этих погромов создается впечатление, что все повстанческие движения есть чисто погромные, т. е., что вся цель этого движения – уничтожить совершенно физически и материально еврейское население, хотя руководители его и стараются придать движению более политический характер. Ведется среди крестьян страшная агитация против евреев, распространяются всевозможные слухи, будто в других губерниях евреи вырезают крестьян, жгут их имущество, уничтожают церкви. Все это служит поводом для неслыханных зверств и кошмарных ужасов, производимых повстанцами над евреями при входе в какое-нибудь местечко.

   В губернии нет почти ни одного города и местечка, которые не пережили бы все ужасы погрома последнего времени. Причем ясно обозначилось, что погромы, учиненные повстанческими бандами и петлюровцами дали самое большое количество жертв. Наоборот, разгромы, учиненные некоторыми советскими деморализованными частями, большею частью выливались только в форме грабежа.

   Большинство оставшегося в живых разоренного населения не имеет ни продуктов, ни белья, ни обуви. Буквально все имущество разграблено. Люди запуганы, живут в погребах. Вид городов и местечек напоминает пустыню. Можно проехать в разгромленный город или местечко и на улицах не встретить живой души.

   103

   Почти каждая семья насчитывает 2-3 убитых, осталось в живых большею частью по одному человеку от семьи.

   Раненые и искалеченные.

   У кого отрублена рука, кому нанесены 3-5 огнестрельных ран.

   Разгромленные остались в той одежде, в которой были в момент погрома.

   Все оставшиеся в живых запуганы.

   ...дичатся людей...

   Производят тяжелое впечатление.

   Результатом всего этого явилось массовое беженство по Подольской губернии, оставшееся в живых и опасающееся новых погромов еврейское население целиком покидает свои разрушенные города и местечки.

   И бежит... не зная куда.

   Положение создается катастрофическое.

   При настоящем продовольственном кризисе и экономической разрухе, никакой город не может принять сразу новых несколько тысяч человек, кормить их и удовлетворить их продуктами Погромленные остались без вещей, нет у них белья, распространяются эпидемические болезни, свирепствует сыпной тиф. Беженское движение имеет теперь еще громадное политическое значение, в том смысле, что оно, так сказать, фиксирует уничтожение еврейского местечкового населения...

   ...и даже господствует мнение у евреев, а также и у не евреев, что такое будет решение вопроса: раньше вырежут население маленьких местечек, оставшиеся убегут в более крупные, а в конце концов – и последних уничтожат.

   104

ЧАСТЬ II-я

Голоса жизни и смерти

1

Котел коммуны

   Я приехал в Коростень устраивать столовые в самый разгар гражданской войны. Коростеньскому району принадлежит заслуга быть первым районом погромов на Украине. Но здесь трудно установить момент настоящего подлинного погрома,–выступления происходили здесь неоднократно и стали как бы бытовым явлением. Дело в том, что Коростень является центром военных действий, важным пунктом в стратегическом отношении, лакомым куском для воюющих в гражданской войне сторон. Здесь все время военный лагерь, неподалеку позиции то польско-петлюровского, то внутреннего фронта, и вся власть фактически принадлежит воинским частям, которые бывают, как известно, и «хорошими», и «плохими». К моему приезду под влиянием неудач на фронте, а также из-за мобилизации начались во многих селах и деревнях выступления против «коммуны» и «жидов». Неожиданно для многочисленных еврейских семейств, живущих в окрестных селах и деревнях,– по 3-4 семейства в одном месте,–стали появляться вооруженные крестьяне, созывали сходы, организовали восстания против советской власти и, как необходимый ритуал таких восстаний, ограбления и убийства евреев. Население этих заброшенных, никому из нас неведомых мест, бросилось в свою столицу Коростень, оставило на произвол судьбы все свое имущество, подвергшееся ограблению со стороны местных крестьян, бросило даже семейства...

   105

   Разбрелись кто куда.

   ..."Куда глаза глядят"...

   Ужас положения их заключался в обреченности: ведь за ними гнались всюду.

   "По их душу", выражались бандиты. Травили и выслеживали, как дичь.

   Жертвой становились давнишние жители села или деревни, также ненавидящее "коммуну", как и те, кто их убивал во имя "борьбы с коммуной". В эти местности и не проехать уполномоченному, их не зарегистрируешь на анкетном листе, одинокие могилы этих мучеников не увидят на иллюстрации господа американцы.

   Редко брал в массах верх рассудок.

   Так в местечке Ушомире повстанцы-крестьяне никого из евреев не тронули. Они созвали евреев в синагогу и объявили:

   – Мы явились не для расправы с евреями, а для борьбы с коммуной, и если вы, евреи, окажете нам в этой борьбе содействие, то все будет хорошо.

   И предупредили, чтобы евреи не шли на предстоящую мобилизацию, объявленную большевиками. И евреи заявили властям, что они пойдут на сборный пункт только в том случае, если пойдут и крестьяне. Но это – исключение.

   Столица района – Коростень – считалась, по-видимому, крестьянами цитаделью коммунизма, и они зорко следили за всем, что здесь происходит. И когда я приступил к организации столовой для пострадавшего от погромов населения и стал устанавливать котел, – тот самый страшный "общий котел", этот подлинный символ коммуны, которым агитаторы пугают крестьян,– слух прошел об этом по окрестности и повсюду стали говорить:

   – В Коростене жиды уже строят коммуну.

   И посылали евреев:

   – Идите до Коростеня, там уже готов котел.

   Испуганные в окрестностях евреи, боясь, что их обвинят в устройстве коммуны, просили меня не устраивать у них столовых по образцу коростеньской.

2

Раввин

   В местечке Словечно крестьяне живут вперемешку с евреями, так: изба крестьянская, изба еврейская. Только центр местечка заселен евреями. Русское население местечка в большинстве бедное, земли мало, и они шли на заработки, которые находили в последнее время у евреев и были та-

   106

   ким образом с евреями связаны. Евреи по своему, имущественному положению не отличались от мужиков и также нуждались, как и крестьяне, ходили согнутыми, оборванными и забитыми. В то время, как по всей Украине бушевали погромы, здесь христиане относились к евреям благожелательно и даже обещали защищать местечко от погромщиков из других деревень. Но это отношение немного изменилось, когда большевики заняли город Овруч и захватили уезд. Они хмурились и говорили:

   – "Жидовская власть"...

   Но евреев не трогали.

   Однако антиеврейское движение уже началось по окрестностям. В деревне Тхорино, под лозунгом:

   – Долой спекулянтов коммунистов.

   Не впускали еврейских вдов в деревню, куда они ходили за куском хлеба и картофеля для своих детей. Уже местами стали бить евреев и отнимать последний кусок хлеба.

   И вот в это самое время получился из Овруча декрет о том, чтобы метрическая регистрация перешла от священника в отдел управления волостного исполкома. Немедленно же был созван волостной сход всех окружных деревень.

   На сходе обсуждался декрет.

   Настроение было возбужденное и антисемитское, крестьяне в один голос кричали:

   – Це все от жидов... они хотят закрыть церковь и удалить священника.

   Евреев на сход не допустили.

   Даже еврея, члена комбеда, прогнали:

   – Жиды нам не потрибны.

   Исполком не принял никаких мер, чтобы успокоить народ и объяснить им цель и сущность декрета, напротив, намекал, что надо протестовать и не принимать декрета. Уходя со схода, крестьяне кричали:

   – Буде вам коммуна, буде вам церкви закрывать.

   От встревоженных евреев отправилась делегация к священнику с просьбой объяснить крестьянам, что евреи здесь не причем. Священник обещал это сделать и заявил, что за его прихожан нечего бояться. Но несмотря на это, через два дня распространился слух:

   – Ночью будет погром.

   Вечером по улицам стали попадаться крестьянские парубки из окрестных деревень. Было немедленно назначено дежурство: человек 30 евреев дежурило до часу ночи. Кроме того, было нанято 5 надежных крестьян, и вместе с милиционерами поставлены на страже. Но тут появился начальник милиции и стал разгонять еврейскую варту, говоря, что он обойдется и без нее.

   107

   Вартовые умоляли его разрешить остаться.

   Вместо ответа, он сделал несколько выстрелов.

   Со всех сторон местечка показались бандиты и погромщики с винтовками, вилами, ломами, они спешили с криками:

   – Ура-а... бей жидов... бей коммунистов.

   Послышался треск разбиваемых стекол и дверей. Нельзя описать ужас и крики женщин и детей, внезапно проснувшихся от звериного воя бандитов и ружейных залпов. Евреи стали разбегаться по огородам. Со всех сторон хлынула толпа мужиков и баб с мешками, и принялись ломать двери и грабить.

   Еврейские женщины прыгали в окна.

   Прижимая к груди детей, они пытались бежать, но их встречали выстрелы и побои.

   Ужас увеличивался с каждой минутой.

   В мутном сумраке ночи мечутся женщины с криком и воплями:

   – Где мои дети?

   Спешно тащат награбленное.

   Здесь избитая женщина валяется, там тяжелораненый.

   ...Так до утра...

   При свете зари грабители-крестьяне всех соседних деревень рассеялись, оставив за собой осколки стекол, разбитые двери и пустые дома, с избитыми там стариками, которые не могли скрыться.

   Евреи с плачем стали возвращаться к своим домам, а местные крестьяне с насмешкой говорили:

   – Мы вас не трогали, это другие показали вам, как быть большевиками.

   В этот день началось бегство евреев из местечка. Они шли по всем дорогам, спасаясь в деревни и в Овруч, пешком, потому, что подвод нельзя было достать. Они шли со своим жалким скарбом, со случайно захваченными вещами, женщины с детьми на руках. По пути крестьяне злорадствовали и насмехались над беглецами. Лишь местами женщины и крестьянки сокрушенно качали головой, и что-то сочувственно шептали.

   Кто остался – попрятался по рвам, по кустам, по огородам.

   Милиция пьянствовала весь день.

   Слышались буйные песни.

   К вечеру ужас усилился: стали привозить убитых из деревень, тех беглецов, которые думали там найти спасение.

   Наутро в четверг их хоронили.

   ...Крики и отчаяние...

   С раввином во главе решили собраться на площади и умолять бандитов не продолжать больше мучить местечко.

   108

   Раввин был замечательным человеком в общине, он считался красой еврейской ортодоксии всего овручского уезда. Кроме своих богословских знаний, он был и светски хорошо образован. Его все уважали, и даже крестьяне обращались к нему за разрешением своих споров и поступали по его слову.

   Теперь он стоял перед ними просителем.

   Приглашен был и местный священник,

   Когда все собрались, евреи принесли бандитам хлеб-соль.

   Раввин произнес речь:

   – Дайте нам всем уйти живыми или же убейте всех на месте, говорил он, не мучьте поодиночке.

   В ответ ему кричали:

   – Це вам коммуна, це вам жидовское царство.

   Раввин стал плакать перед ними.

   Просил и умолял.

   Но в ответ звучали насмешки.

   Тут выступил священник с речью.

   – Хотя евреи все это заслужили,– говорил он, – они издали декрет об отделении церкви от государства и во многом другом грешны, но все же по евангелию нельзя убивать и грешных людей.

   Помолчал и добавил:

   – А впрочем... делайте, как хотите.

   Не переставали весь этот день грабить и бить встречавшихся по дороге евреев.

   Евреи бродили по местечку, как безумные, не зная, куда им укрыться на ночь. В деревни уже боялись бежать, ибо видели результаты: смерть сторожила со всех сторон. К вечеру было немного успокоилось: начальник местного почтового отделения с некоторыми крестьянами устроили митинг и вынесли резолюцию не допускать дальнейших грабежей и убийств. Он устроил дежурство по местечку и разогнал кое-каких негодяев. Но евреи не доверили кажущемуся спокойствию. Они все собрались в один дом и там все вместе тихо сидели.

   В три часа ночи волна бандитов смыла все заставы. Ворвались в дом, где собрались евреи,– убили тех, кого успели, остальные разбежались.

   Тяжело ранили раввина.

   Ночевавшие в огородах по рвам, по кустам, услышав крик и плач бежавших по местечку, покинули свои ненадежные убежища, начали в панике бежать по улицам. Но тут их встретили градом пуль и многих убили и ранили. Большинство евреев бросилось бежать по дорогам на Овруч.

   Оставшиеся с раввином стали заботиться о его спасении: он был тяжело ранен в грудь.

   109

   Повели его в больницу.

   Вместе с ним и других раненых.

   По дороге бандиты ударом штыка покончили с раввином.

   Перебили раненых.

   Кого ни встречали,– детей, женщин, стариков – всех расстреливали.

   У одной женщины подняли штыком четырехлетнего ребенка в воздух...

   И закололи.

3

Необычное

   Глубокой ночью на улицах Словечно я услышала дикие крики, ружейные выстрелы, звон разбиваемых стекол и сразу поняла, в чем дело. Разбудила всех своих детей, поторопилась скорей забраться в кладовую, потому что там нет окон и безопаснее от пуль. До утра мы находились в кладовой, и в дом к нам никто не заглянул.

   Утром я вышла на улицу.

   Увидала многих крестьян: все мои хорошие знакомые и друзья; обратилась к ним с просьбой приютить меня и детей.

   Они отказали.

   Кругом евреи с ужасом делились впечатлениями о событиях минувшей ночи и с тревогой говорили о предстоящей. Я с детьми решила уйти из местечка.

   Вскоре сынок мой Цалик уже сопровождал нагруженную подводу с остатками нашего добра. Посадив детей на воз, мы тронулись по направлению к Овручу. Но на выезде из местечка мы встретили бегущих евреев, они кричали нам, что выехать не дают, местечко окружено со всех сторон и на всех дорогах заставы.

   Мы повернули назад.

   Воз опрокинулся, все рассыпалось.

   Я взяла малых детей на руки и все оставила на дороге, захватила только ценности: серебряные ложки и вилки, бокалы: все это забросила в ближайший огород, и пошла, гонимая сзади бандой. Разыскала остальных детей. Заметив, что многие бегут в дом Аврума Вера, не зная куда деваться больше, поспешила с детьми туда же. Трудно мне передать пережитое в этом земном аду... Да, да... все комнаты битком набитые евреями. Старики, женщины, дети укрылись под столами, кроватями, кушетками. Когда раздался с улицы первый выстрел, все как по команде бросились на пол. Тут же раздался сильный стук в двери.

   110

   Двери сейчас же открылись. Вошли бандиты.

   Мы умоляли их нас не трогать, предлагая деньги. Они взяли их, больше 40.000, а предводитель обратился к нам:

   – Я вам дал сроку два дня убраться отсюда. Вы не ушли... теперь я с вами расправлюсь.

   Приказал выходить из комнаты.

   Первым вышел мой зять, за ним дочь Эстер, третья была я с ребенком на руках. При выходе были устроены кордоны. Они рубили, кололи, били шашками, штыками и прикладами. Мои дети,– Эстер и ее муж,– получили сильные раны, я отделалась ударом приклада в плечо. Передо мной – мои дети, полуживые, а позади – крики сотен оставшихся...

   На площадь гнали десятками евреев.

   На улицах уже всюду валялись трупы наших братьев и сестер. Я видела картину, приводившую меня в оцепенение... Никогда я не забуду: среди убитых лежала жена одного из соседей, а ее добивал ногою в голову крестьянин.

   ...О, Боже, неужели ты этого не видишь...

   Всех нас собрали в кучу.

   У мужчин были сняты сапоги.

   Раздались крики:

   – Русские на боку.*)

   Два бандита уже угрожали нам расправой.

   Я начала умолять их не трогать нас, предлагала отдать им все наши драгоценности, заброшенные мною в огород. Те согласились, и мы пошли.

   Я думала:

   Что будет, если кто-нибудь забрал их.

   Но все было в целости.

   И я отдала им.

   Один из них дает мне три ложки и говорит:

   – На, получи, может, останешься в живых, и будет тебе, чем кушать.

   Но другой выдернул их у меня.

   – Ступай!

   Счастливые освобождением, мы тронулись в путь, чтобы хоть как-нибудь уйти из этого проклятого места.

   Моя дочь снимает свою блузку, всю в крови, набрасывает на меня.

   Мама, на тебе крови не видать,– говорит она, прикройся, это может по дороге и спасет тебя.

   Я не возражала, пошли дальше.

   Мои раненые дети едва плелись.

   Когда проходили мимо дома крестьянина Косынки, его мать водой омыла раны дочери и говорила:

   _____________

   *) возможно, "русские, в сторону!" – Д.Т.

   111

   – Скорей удирайте, а то совсем плохо будет.

   На второй версте нас снова догнали те двое, что забрали драгоценности, вместе с крестьянским мальчиком 12-ти лет, вооруженным маленьким ружьем. Угрожая расстрелом, потребовали отдать все, что осталось. Они ушли. Опять мы были свободны. Падая от истощения, мы добрались до села Петриши.

   Но крестьяне отказали нам в приюте.

   Ни за что подводу не хотели дать, чтобы доехать до ближайшего села. Голодные, оборванные, измученные, как бы проклятые Богом, поплелись мы дальше. По пути встречные мужики кричали нам вслед:

   – Коммунисты... большевики.

   Крестьянский мальчик догнал нас и снял пиджак с моего зятя, говоря:

   – Жаль пиджака-то, жиды... выпачкается кровью.

   И, уходя, выкрикивал насмешки и издевательства. Насилу добрались до лачужки одного мужика, живущего в лесу на пятой версте от станции Петруши.

   И нам показалось, что мы во сне. Было так необычно...

   ...Как чудо.

   Мужик сказал нам:

   – Зайдите в избу... не бойтесь, не бойтесь.

   И стал хлопотать, накрывать на стол. Накормил нас супом.

   Говорил ласковые слова.

   Мы готовы были плакать и целовать его.

   Мы благодарили его и хотели уйти дальше.

   Но надвинулась ночь.

   Он оставил нас ночевать.

   А утром запряг лошадей и отвез поглубже в лес, где находилось уже много евреев. Мы попросили у евреев одолжить нам несколько рублей, чтобы вознаградить мужика.

   Но он наотрез отказался.

   – Нет, нет, что вы...

   И, ласково простившись, уехал.

4

Старики.

   Я живу на самом краю Словечно, и домик мой старый, кривой, полуразвалившийся. Мы с женой люди бедные и очень старые. Первые дни погрома к нам никто не заходил, и мы уже думали, что на нашу хижину никто не обратит внимания.

   Но утром зашел сосед и ограбил нас.

   112

   Угрожая револьвером, заставил покинуть дом.

   Мы пошли в местечко.

   На улицах валялись трупы, повсюду протекала человеческая кровь. Шло сильное зловонье от трупов и крови. Все дома были разбиты, окна, двери поломаны, в домах побитая посуда, мебель, разорвано и побито все. В одном доме особенно было много трупов. Трупы лежали один на другом... Трупы женщин и детишек. В одном доме я видел туловище без головы, голова лежала возле. Даже печи разрушены в домах.

   Шли как безумные, не зная куда, зачем.

   Увидели бегущую толпу евреев.

   Присоединились к ней и побежали.

   Направились все вон из местечка, но по какому направлению ни пытались бежать, везде стояли люди и стреляли в нас. Всех нас бегущих согнали в один дом. Собралось там много евреев мужчин, женщин и детей. Вошли бандиты, двери заперли и потребовали денег. Получив их, дали залп в окно помещения.

   Пуля ранила в голову мою старуху.

   Опять вошли, стали рубить всех шашками и дрючками, – меня ранили в руку. Я притворился мертвым, чтобы спастись. Один из бандитов крикнул:

   – Эй, кто из вас жив, вставайте.

   Все лежали.

   Они ушли.

   Я поднялся, нашел жену среди трупов женщин и детей, и мы вышли из помещения. По улицам везли убитых на телегах. Жена моя едва могла двигаться без посторонней помощи. Мы направились в свою избушку. По дороге нам кричали, чтобы мы уходили из местечка, чтобы ни одного из жидов тут не осталось.

   Нa вопрос, куда же нам идти, повсюду в нас стреляют?

   Отвечали:

   – В могилу.

   В доме мы застали разрушение.

   Моя жена впадала в обморочное состояние, никаких средств остановить кровь не было. Тряпками мы кое-как завязали наши раны. Моя жена подошла к луже во дворе и в этой луже приводила себя в чувство. Мы решили отправить дочь нашу из местечка, она молодая, ей еще нужно жить.

   Но она отказалась оставить нас.

   Тогда мы все втроем поплелись в Овруч...

   113

 

5

Борьба за жизнь

   Незадолго до погромов в Словечно явился ко мне на дом заведующий районом лесного дела Савчинский и сказал, что крестьяне на своем тайном сходе решили покончить с «жидами-коммунистами». Он счел своим долгом порядочного человека предупредить нас. С товарищем по службе мы тотчас отправились к местному уважаемому деятелю Ратнеру, где застали еще несколько человек. Нас выслушали, но опасения наши стали разбивать, ссылаясь на искони установившиеся хорошие отношения между евреями и крестьянами. Мы вышли немного успокоенные. Однако ночью же разразился погром. Мы услыхали дикие крики:

   – Начинай!

   Бросились прятаться на "вышках".

   Ночью грабили обезлюдившие квартиры, разбивали все, уничтожали.

   Утром по местечку распространился слух, что крестьяне решительно высказались по еврейскому вопросу:

   – Какая нам польза, что вырезали пару десятков евреев. Ведь будет же восстановлена какая-нибудь власть, тогда оставшиеся евреи будут указывать на участников крестьян, и будут взыскивать с них награбленное. А потому следует вырезать всех от мала до велика, чтобы некому было жаловаться и взыскивать

   Евреи собрались в синагоге, обсудили вопрос и решили: они всем обществом дадут крестьянам расписку, что ни при какой власти не предъявят никаких исков, но с условием, что местным исполкомом будут приняты самые энергичные меры для прекращения грабежа и насилия.

   Отправили депутацию в исполком.

   Председателю и секретарю изложили нашу просьбу, и просили дать ответ немедленно, я со своей стороны убеждал их в необходимости мира:

   – Ведь еврейского населения насчитывается в местечке до 2000 человек и, если крестьяне начнут поголовно резать, все-таки, на худой конец сотни две спасутся бегством,– и они поднимут шум на всю страну,– им ведь нечего будет терять,– и тогда виновные будут наказаны и всем несдобровать.

   Председатель обещал устроить заседание.

   – Через два часа дам ответ.

   Но прошло и больше времени, а ответа все не было. Снова пошли мы в исполком. Секретарь объявил нам, что крестьяне, члены исполкома, не желают пойти с евреями ни

   114

   на какие переговоры, а мысль, что они за выступление против евреев могут понести какую-нибудь кару, кажется им прямо таки смехотворным. И получив такой ответ, снова, собрались в синагоге и порешили немедленно устроить народное собрание из всех евреев и крестьян местечка.

   На собрании член исполкома – крестьянин стал прямо призывать к погрому.

   Евреи одеваются в шелк и меха,– говорил он,– евреи, ничего не делая, живут припеваючи.

   Другой стал говорить:

   – Жиды у меня, как перец в носу...

   Напрасно мы протестовали против обвинений и надругательств, слова наши не производили никакого впечатления на крестьян.

   Собрание разошлось.

   Один из организаторов погрома подошел к нам и предложил поладить дело за деньги Мы пошли в дом Ратнера, сговорились и вручили ему 25.000 рублей. Уделили и члену исполкома 1000. Получив деньги, они посоветовали нам собраться в один дом, чтобы лучше охранять было. Мы так и сделали. В двухэтажном доме Ратнера приютилось нас 300 человек. В полночь постучался к нам председатель исполкома, он просидел у нас 3 часа. Сквозь зияющие дыры окон в это время было видно, что крестьяне и крестьянки несут награбленное свертками и тюками. В 3 часа ночи к нам пришел председатель ревкома, сообщил нам, что все время разгоняются громилы и подал знак председателю исполкома,– они вышли вместе, сказав, что скоро вернутся вместе.

   Но уже больше не вернулись.

   На дворе раздался свист и хлопанье в ладоши. Дом стали обстреливать. Посыпались пули. Я с сыном юркнул через кухню в кладовую. Там уже много мужчин, женщин и детей. Услыхав выстрелы в комнатах, выбили ставню в кладовой и стали вылезать во двор. Я туда же пошел через дверь.

   В дверях встретился бандит.

   Отрезком рельса в полтора аршина длиной, он замахнулся над моей головой с криком:

   Куда-а ты, жид...

   В отчаянии я выхватил рельс из его рук.

   Размахнулся над его головой.

   Он откинулся.

   Рельс успел задеть только край его плеча.

   Он бросился бежать с криком:

   Хлопцы, утикайте... бьют... назад.

   Я с рельсом устроился за дверью, ведущей в столовую, и готовился оказать отчаянное сопротивление. Вбежал другой бандит, направил дуло винтовки в дверь, за которой я

   115

   притаился, и выстрелил. Пуля попала случайно в проходившую невестку Ратнера и убила ее. Я ударил по стволу винтовки, и убийца поспешил скрыться. Считая позицию свою незащищенной, я перебрался в верхней этаж. Бандиты не появлялись больше. Мы все, находившееся еще в доме, через окна стали выбираться во двор, чтобы прятаться, кто куда может: по погребам и сараям.

   Клозеты были забиты сплошь людьми.

   Вошел в хлев, застал там жену и сына.

   Кругом шептались, рассказывали ужасные сцены.

   ...Один рассказывал, как он притворился мертвым и с него долго-долго стаскивали сапоги, а он сдерживал дыхание. Потом убежал, за ним гнались и стреляли. Дорогой мужик поймал его и, вместе с другими евреями, повел на кладбище хоронить мертвых.

   – А потом мы вас убьем, и вас уж сами поховаем, а то нам дуже богацко работы с вами, а як хотите жить, то идить до попа и прохайте его, щоб вин вас всих выкрестив.

   ...Другой передавал о том, что вынес в доме Абрама Бера. Там они писали и раздавали каждому именные записки, потому что бандиты могут искрошить человека до неузнаваемости и тогда по записке можно будет установить имя убитого. Когда бандиты стали ломиться в дом, евреи легли на пол один на другого, по 10-15 человек в куче. Их стали буквально резать, рубить топорами, шашками. Спаслись лишь те, кто лежал внизу этих куч. Вырезывали груди у женщин, крошили детские тела. Потом, когда стали укладывать на телегу трупы, рассказчик уложил труп своей сестры и вдруг увидел, платье – слишком ему знакомое, на телеге лежал труп его жены. Как оказалось, жена его с ребятами выскочила из окна, но какой-то парень ударил ее штыком в бок. Она упала, возле нее сидели дети – самые маленькие. Умирая, оно беспокоилась за участь детей и сказала им, чтобы они уходили, так как убивают и детей. Дети напоили мать, облили ее холодной водой и убежали по дороге из местечка...

   В хлеву мы пробыли долго, прислушиваясь к тишине. Потом пошли через огороды искать убежища у крестьян. Но нас никуда не пускали и говорили, что бандиты только ушли за патронами, но скоро вернутся и тогда покончат со всеми. Тогда мы решили оставить местечко, составили партию в 250 человек – мужчин, женщин и детей.

   И пошли по ночным дорогам на Овруч.

   Близ деревни, в трех верстах от местечка, по нас сзади стали стрелять, но мы твердо решили не возвращаться, а лучше погибнуть на месте.