Текст книги "Багровая книга"
Автор книги: Сергей Гусев-Оренбургский
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)
И они поспешно покинули деревню.
Россава вздохнула свободно.
С 16-го по 18-е февраля в ней царило спокойствие. Из Мироновки прибыли большевики. Еврейское население встретило их очень дружелюбно, угощало, чем только можно было: пищей, папиросами. Надеялись, что большевики защитят деревушку от зверств и жестокостей петлюровцев. И евреи не обманулись в расчете. Большевики словом и делом,– например арестом бандитов,– успокоили население. К какой воинской чести большевики принадлежали – не установлено. Они сами себя называли просто: "конной разведкой".
Россава уже начала отдыхать.
Но опять не суждено было россавским евреям свободно ходить по улицам, их делом опять было дрожать где-то в темном углу и постоянно торговаться за свою жизнь, за жизнь семьи.
В руках махновцев
19-го прибыли из Мирононки махновцы на подводах и начали реквизировать, исключительно в еврейских домах,
71
продовольствие,– муку, сахар, крупу. Еврейское население вначале относилось довольно хладнокровно к этим реквизициям, оно считало их законной необходимостью:
– Солдатам нужны продукты.
Но от продуктов солдаты скоро перешли к реквизиции других ценных вещей, – как белье, платье, часы и другие привлекательные домашние предметы.
Еще день...
И солдаты вошли в окончательную погромную роль: распространялись группами в три-четыре человека по деревне, грабили, что попадалось в руки.
Избивали.
Ставили лицом к стенке и, угрожая расстрелом, требовали денег.
С ними торговались. Они уступали, приходили к соглашению,– в общем, явление уже знакомое для россавских евреев по банде петлюровцев. И эти солдаты при своих налетах на еврейские квартиры в большинстве случаев никаких обвинений евреям не бросали.
Твердили только одно:
– Давайте деньги.
Видно было, что насилия совершаются потому, что аппетиты у них большие, надзору никакого нет и нет никакой ответственности. Эти солдаты также братались с местными отбросами и, благодаря последним, были хорошо информированы, во сколько нужно оценивать жизнь в том или ином еврейском доме, где можно разрешать торговаться и где не следует ни в коем случав уступать.
Неудержимый произвол рос часами.
Действия становились циничнее и безобразнее, уже были случаи изнасилования и несколько на то покушений.
Не обошлось без человеческих жертв.
При ограблены Рябчинскаго убили его на глазах семьи, потому что –
"Нужно нагнать страх на жидов".
Озверев от произвола и господства над человеческой жизнью и имуществом, солдаты пьянствовали на улицах.
Возглашали тосты:
– В честь батьки Махно.
Избитые и окровавленные россавские евреи убедились тогда с отчаянием, что от солдат избавления не получат и начали массами покидать Россаву, оставив на произвол судьбы свои дома и уцелевшие остатки своего имущества.
22-го февраля махновцы покинули Мироновку.
Тем самим и Россаву.
72
Большевики
Через день опять из Мироновки в Россаву прибыли солдаты. Они принадлежали к первому золотоношскому полку. Евреи, понятно, не пошли их встречать, а ждали во мраке новых ужасов и свежих ран.
Но солдаты обходили дома.
Мягко, сочувственно успокаивали.
Они порицали действия своих ушедших товарищей, обещали подробно исследовать события, наказать местных участников грабежей, изолировать бандитов. И, действительно, на следующий день солдаты собрали крестьянский сход, на котором комиссаром был избран Черняковский, один из приличнейших и честнейших крестьян в деревне. Солдаты устраивали обыски у подозрительных крестьян. И найденные вещи возвращали их еврейским владельцам. Евреи, увидев, в первый раз за две недели, человеческое отношение к себе, заботу о своей неприкосновенности, просили командира полка поселить в деревне на еврейский счет сто солдат.
Просьба была исполнена.
Но...
Как видно, горькая доля была суждена Россаве.
25-го еврейские защитники были отозваны по военным соображениям в Канев, и деревня осталась совершенно без охраны.
И тут начинаются новые кровавые мытарства.
Наученная прежними событиями Россава поняла свою беспомощность – как легко она может сделаться объектом всякого дикого, но вооруженного аппетита...
И решила послать делегацию в Богуслав – просить охраны.
Ибо известно стало, что там имеется кое-какая власть.
В Богуславе обещали делегации добиться у Мироновского коменданта, чтобы он послал своих людей охранять население. При этом указали, что, если в деревне будут налеты солдат, следует у них требовать предъявления мандата.
– А если такового не окажется?..
– Значит это просто бандиты, которых следует задержать и привести в Богуслав, где их строго накажут.
Деревня ожила.
Приехало несколько солдат из Мироновки на подводе и, подъехав к дому еврея Цаца, стали выносить и нагружать домашние вещи. Дали знать об этом комиссару Черняковскому, который немедленно прибыл с несколькими людьми и потребовал у реквизиторов:
– Мандат.
Такового не было.
73
Черняковский распорядился:
– Сложить обратно вещи.
Солдаты не оказали сопротивления. Снесли обратно вещи.
Уехали.
Этот случай придал населению мужества к самозащите.
Ошибка
На следующий день, когда уже было совсем темно, десять солдат с красными бантиками, в сопровождены местного бандита, начали сильно стучать в дверь еврейского сапожника.
В квартире начали кричать:
– На помощь!
Один из соседей дал знать в волость.
Напали бандиты.
Сейчас же прибыл комиссар Черняковский с большой толпой евреев и христиан.
Солдаты были обезоружены.
Избиты.
Тогда только один из солдат догадался показать мандат, из которого явствовало, что он и его товарищи посланы из Мироновки в качестве охраны для деревни. К жилищу сапожника они пришли по указанно арестованного ими бандита, который уверяет, что свой револьвер продал сыну сапожника.
Увидев произошедшую горькую ошибку, присутствующие попросили извинения у избитых солдат.
И объяснили источник недоразумения.
Солдаты согласились, что в происшедшем они тоже виноваты, ибо не представили своевременно мандата.
Солдат успокоили.
Дали поесть, угостили вволю куревом.
Ждали ответа из Мироновки, куда отправилась делегация к коменданту. Делегация вернулась назад с отрядом из 15-ти солдат с 2-мя пулеметами. Начальник отряда прибыл в воинственном настроении.
Он угрожал:
– Расстреляю и разрушу всю деревню.
После долгих объяснений и просьб удалось его убедить в невинности населения.
Он смягчился.
Заявил, что произведет расследование.
Продолжалось расследование недолго и состояло в том, что согнали много молодых людей, евреев и христиан, и избитые солдаты должны были узнавать среди них избивавших.
Солдаты никого не признали.
74
Хотя часто с колебанием говорили:
– Кажется, я видел одного в такой шапке.
Или:
– Пиджак то похож.
Все же задержали без всяких причин пять человек – четырех евреев и одного христианина, в качестве заложников. Командир, впрочем, уверил еврея Левита, что он это делает для удовлетворения своих товарищей. Заложников он отправляет в Мироновку с запечатанным письмом, в котором просит их освободить.
И еще до расследования он заявил, что спешит:
– Нужно сегодня ехать в соседнюю деревушку Зелянки, чтобы посчитаться с тамошними крестьянами за старые грехи.
Ушел с отрядом.
Но как только солдаты вышли на дорогу Зелянки, послышалась сильная стрельба. Это их встретили зелянские крестьяне. Солдаты были слишком малочисленны против такого нападения и разбежались.
Командир забежал в Россаву.
И спрятался в крестьянском доме.
Кто-то, как видно, указал зелянским крестьянам его убежище.
Его вытащили на улицу.
Расстреляли.
Вскоре прибыл большой отряд с пулеметами из Мироновки.
Зелянские крестьяне разбежались. Солдаты их преследовали до самих Зелянок.
У деревни к большевикам навстречу вышли старые крестьяне с белыми флагами, просили прощения за своих сыновей и клялись, что больше этого никогда не повторится.
После короткого раздумья солдаты простили деревушке.
И направились обратно в Россаву.
Кровавая месть.
...Тут, совершенно неожиданно и психологически необъяснимо, они учинили вдруг кровавую расправу над евреями...
Маленькими группами в 2-3 и 4 человека пустились они по еврейской части деревни, не пропустивши ни одной лавки еврейской, ни одного дома еврейского.
Тут уже часто слышен был мотив:
– Нужно вам отомстить, вы расстреляли нашего командира.
Вслед за этим требование:
– Давайте деньги... золото... серебро...
75
Свирепый удар нагайкой.
Обнаженной саблей.
Прикладом.
Тут уж не помогал выкуп деньгами: получали ли деньги или нет – все равно приступали к зверским действиям. Солдаты не экономили времени: одна и та же группа могла проводить в какой-нибудь квартире целые часы, вымышляя самые фантастические методы истязаний. Одного еврея солдат, требуя денег, бил рукояткой револьвера по зубам.
Всего окровавил.
Потом приказал сесть ему на стул.
Голой саблей ворочал ему зубы.
Затем всунул саблю в горло так, что брызнула струя крови.
После этого поставил его лицом к стене...
Выстрелил в него.
Затем опять посадил на стул около стены и саблей нанес такой сильный удар по голове, что даже в стене остался глубокий след.
...Другого еврея, молодого, заставили раздаться и лечь.
Стали пороть розгами.
Он обмер.
Его привели в чувство и заставили лечь лицом на землю.
Выстрелили в него... и не попали.
Затем положили голую шашку на шею и стали считать до трех, предупредив:
– Как отсчитаем три, отрубим голову.
Сабля врезалась глубоко в шею. Затем приказали встать.
– Сми-и-рно!
Затем опять лечь.
Стали пороть розгами.
Он снова обмер.
Его привели в чувство холодной водой и опять начали истязать.
Последовал приказ:
– На колени.
Опять встать.
Сми-ирно.–
Еще раз.
Опять встать.
– Сми-ирно.
Опять.
– На колени.
И приказ:
– Жуй землю.
Минут десять смотрят, как молодой человек с тестем стариком жуют землю.
76
Все это происходило на глазах жены этого еврея, которую,– это уж можно привести как мелочь,– хотели в присутствии мужа изнасиловать...
...Фактов, которых никакая фантазия не могла бы придумать, Россава насчитывает много...
Кровавая вакханалия была так велика, элементарнейшее человеческое чувство до того заглохло, что, когда ребенок заплакал при убийстве матери его...
...солдат воткнул ему револьвер в рот...
Парализованную женщину 74 лет, которая уже свыше четырех лет переносит нечеловеческая страдания, сбрасывают с кресла и избивают шомполами так, что от кусков безжизненного тела остались какие-то обрывки мяса.
Евреев, спасавшихся из деревни, хватали на дорогах, ставили в шеренгу, избивали и затем расстреливали, или наоборот: расстреливали и мертвых рубили шашками. В большинстве случаев с казнью не торопились. Медленно, как любитель, удлиняющий ощущение, тянули они минуты агонии, чтобы подольше держать человека с мыслью о неминуемой смерти, которая вот-вот наступит. Найденные на дорогах трупы так обезображены, что родители не узнавали своих собственных детей.
...Изнасилования...
О них, по понятным соображениям, не рассказывают. Только в опущенных глазах еврейских девушек заметно существование ужасной тайны.
В домах, покинутых хозяевами, убежавшими в смертельном испуге искать убежища, солдаты забирали из домашних вещей все, что только они находили для себя полезным и удобным. Мебель и большие зеркала превращали в щепки, книги разрывали. В некоторых домах взломаны железные кассы, для чего приходилось немало поработать.
...Оторваны обои, сломаны полы, разрушены печи.
Искали, видно, спрятанные деньги.
Вообще солдаты искали и находили деньги в таких местах, что неопытный человек никогда бы не добрался туда. Много награбленных вещей солдаты отдавали крестьянам местных и окружных деревень.
Россавские крестьяне активного участия в погроме не принимали. Но каждый раз, когда насытившиеся погромщики бросали крестьянам крохи со своего богатого стола, они их охотно подхватывали и уносили к себе.
Лучшие из них не могли помочь ничем.
Свирепые насильники хозяйничали на просторе, как настоящие "хозяева жизни".
...Рассказы потерпевших кошмарны...
77
Крестик
(Рассказ Мойши Зарахинскаго)
...Вечером зашел в квартиру вооруженный солдат, трезвый, стукнул кулаком о стол и потребовал сдать ему оружие.
Я заявил:
У меня нет... обыщите.
Тогда он сказал:
– Оружие не важно, дай 20.000 рублей.
У меня было только 100 рублей, и я отдал их ему, отдал часы и другие вещи, но он все требовал названную сумму и, в случае отказа, грозил изнасиловать мою дочь, двадцатилетнюю девушку. Он схватил ее за руки.
Стал тащить ее.
Я бросился к нему и, не помня себя, завязал с ним борьбу. Случайно я заметил, что затвор ружья открыт, что пули там нет, и это дало мне мужество бороться с ним. Он несколько раз ударил меня прикладом, но я сзади вцепился в него и мешал ему совершить гнусное насилие над дочерью.
Так мы боролись около часу.
Видя, что он цели не достигнет, солдат приказал мне раздаться, отдать ему одежду и указать, где живет еврей портной.
Я все исполнил.
И он удалился.
Мы оставили дом на произвол судьбы.
Дочь мою приютила соседка христианка, которая сочувственно отнеслась к нашему горю. В понедельник утром, когда дому крестьянки стала грозить опасность обыска, она одела дочь мою в крестьянское платье, накинула ей на шею крестик.
И благословила ее в путь.
Дочь моя направилась в ближайшее село. По дороге ей пришлось проходить льдом через речку. Она была очень взволнована, не заметила перед собой проруби и, попав в нее, погрузилась по пояс в воду. Выкарабкавшись с трудом, она забрела в христианскую хату, где ее переодели снова в крестьянское платье.
Одели крестик.
И отпустили.
Она ушла в Богуслав.
Ее жених убит в тот же день.
...И вот я, разоренный, разбитый и обнищавший, влачу один свое жалкое существование, счастливый уже тем, что удалось мне своими слабыми силами спасти честь своей дочери...
78
Расход
(Рассказ старика-еврея)
...Меня окружила группа всадников, приказала вести к моему дому и по дороге спрашивала:
– Кто стрелял против нас.
Не дойдя до дому, потребовали денег и грозно говорили:
– Отправим в штаб Духонина.
Денег у меня не было, и они повели меня куда-то в сторону. Распоряжался один в казацкой бурке, по-видимому, старший. Я спрашивал – куда они ведут меня, на что они неизменно отвечали:
– В расход.
Нашли укромное место, приставили к стене, велели закрыть глаза.
И выстрелили.
Но выстрел попал в крышу.
Опять требовали...
– Денег... десять тысяч... или выведем в расход.
Я ничего не мог предложить им.
Они снова повели меня.
Зашли в чью-то полуразрушенную квартиру. Велели мне лечь на кровать лицом вниз и стали наносить удары шашкой. Ударили раз двадцать. У меня не было уже более сил терпеть. Я предложил им повести меня в деревню – авось удастся у кого-нибудь раздобыть денег. Они согласились и уже уменьшили требование до тысячи рублей. Я подвел их к дому Очаковского. Там заметили меня, поняли мой жест и вынесли 250 рублей
Но они сказали:
– Нет... мало.
Я попросил у Очаковских еще денег. Дали еще 150.
...Отпустили...
«Солдат армии труда и революции»
(Рассказа Ильи Шмулевича)
В воскресенье 2-го марта уставший от трехдневных волнений и бессонных ночей, я спал позже обыкновенного. Когда я еще лежал в кровати, в нашу квартиру вошли два большевика и, увидев меня, приказали идти «на сход молодежи», который происходил в доме местного еврея Могилевского. Отправились. Оборачиваясь, я заметил, как один из солдат следит за тем, куда я иду. В доме Могилевского было
79
собрано 20 евреев и 5 местных крестьян, причем среди евреев были и малолетние. Здесь я узнал, что сюда согнаны для допроса все встреченные на улице большевиками молодые люди. Войдя в комнату, где, как мне сказали, заседал Революционный Трибунал, я спросил:
– Зачем меня потребовали?
Мне ответили:
– Ты арестован.
И приказали войти в другую комнату, которая находилась под охраной часового. Революционный Трибунал состоял из десяти человек, среди которых я заметил россавского комиссара и всех обезоруженных накануне солдат. Нас выводили по одному для допроса. Когда настала моя очередь, и я предстал перед Трибуналом, один из обезоруженных солдат сказал, что твердо помнит, как молодой человек в такой же фуражке бил его. Я пробовал возразить, что таких фуражек в селе много, и потому фуражка не является признаком моей причастности к происшедшему недоразумению. Но мои слова были оставлены без внимания. Меня взяли под арест.
Нас собрали 8 человек, из них 6 евреев.
Переписали.
Без всякой видимой причины освободили трех, а оставшиеся 5 человек под конвоем из двух вооруженных солдат и побитого накануне большевика-еврея, повели, как сказали, для вторичного допроса в какую-то канцелярию. Сопровождавшие нас солдаты по дороге объявили:
– Ведем на расстрел.
Попавшиеся навстречу солдаты, узнав, куда нас ведут, хотели нас расстрелять, даже щелкали затворами, но кончилось тем, что безжалостно избили прикладами. Это повторялось несколько раз, но в каждом подобном случае нас отстаивал сопровождавший нас большевик еврей, и, только благодаря ему, мы, хотя и сильно побитые, трясущееся от ужаса, но, однако, живые прибыли в канцелярию, которая оказалась ближайшей за селом экономией. В канцелярии нас, совершенно не допрашивая и таинственно молча, начал избивать кулаками какой-то молодой солдат, именующий себя комендантом. Насытившись кулачной расправой, комендант приказал нам стать в шеренгу лицом к стене.
И зарядил револьвер.
Чувствуя неминуемость смерти, в исступлении, не понимая даже значения слов, стал я говорить,– горячо, вдохновенно...
– Я бедный рабочий... большевик по убеждению.
Говорил, что готов проливать свою кровь за торжество коммунизма, что у меня с большевиками общие цели и общие враги...
80
Страстность моих слов и часто перерывающиеся от всхлипывания голос, по-видимому, смягчили грозного коменданта. Он согласился нам подарить «временно» жизнь – отправить для дальнейшего следствия на станцию Мироновка. И ядовито заметил:
– Я собственно вашему брату еврею мало доверяю,– слишком вас много среди нас.
Конвой наш был увеличен еще на два солдата. И нас повели по направлению к Мироновке. По дороге нас встретил офицер, которого солдаты называли помощником комиссара. Узнав от конвойных, куда нас ведут и зачем, он сказал, что считает лишним и несвоевременным с нами считаться.
– Я их сейчас здесь застрелю.
Но, к нашему счастью, револьвер оказался в неисправности, и поэтому приказал нас вести дальше, до следующего удобного случая. Он последовал за нами.
Через некоторое время появилась навстречу кавалерия в большом количестве и с несколькими автоматическими ружьями.
Политком велел кавалеристам остановиться.
– Приготовьте винтовки, сейчас надо расстрелять этих контрреволюционеров
Несколько солдат слезло с лошадей. Зарядили винтовки. Нас поставили в ряд, чтобы было удобнее расстреливать. Стоя в ряду перед лицом смерти, один из нас, Констан-тиновский, лишился ума и стал истерически громко смеяться. Другой из приговоренных, Подольский, почему-то глубоко засунул руки в карманы и не в состоянии был их высвободить: или в нем погасло сознание, так как на приказание политкома вынуть из кармана руки, Подольский остался неподвижен и бессмысленно глядел перед собою вдаль. Эго "неисполненное приказание" привело политкома в такое бешенство, что, обнажив шашку, он ударил его несколько раз по голове так сильно, что разбил ему череп... и мозги вывалились наружу.
Подольский упал.
Моя смерть была неотвратима.
И я, уже коснеющим языком, с последними искрами потухшего сознания, снова принялся быстро, быстро говорить. Я говорил о моей преданности большевикам и борьбе рабочего класса за свое освобождение.
Мои слова были бессвязны.
Но в них была искренность уходящего из жизни.
В мою пользу сказал один из конвоиров:
– Этот жид сам явился.
Политком разрешил мне отойти в сторону.
81
Я отошел.
Около меня очутился и единственный не еврей, бывший в нашей группе обреченных.
Раздалась дробь винтовок.
Упали мои товарищи по несчастью.
Нас обоих, оставшихся в живых, повезли дальше по направлению к Мироновке. Припоминаю, что с убитых была снята одежда и обувь. По дороге я и мой товарищ были обысканы нашими же конвоирами, у меня отобрали 20 рублей. Нас ввели, после целого ряда встреч и неизбежных угроз, на мироновскую телеграфную станцию, где находилась какая-то канцелярия. Здесь нас стал допрашивать политком пятого полка, молодой человек лет двадцати. Он начал свой допрос с того, что поставил меня и товарища к стене.
И стал в нас целиться из револьвера.
Но источник слов моих был, по-видимому, неиссякаем. Я с несвойственною мне горячностью стал почти что не просить, а спорить, требовать. Я стал требовать суда и следствия.
– Ибо мне смерть не страшна, говорил я, а ужасает то, что погибаю от рук своих же идейных товарищей, что умираю позорной смертью врага революции... а мне дороже жизни имя честного революционера, которое сохраню в глазах моих товарищей.
Слова мои подействовали на политкома. Он спросил меня:
– Вы еврей.
Я ответил:
– Я не еврей, а солдат армии труда и революции.
Это мое заявление окончательно расположило политкома в мою пользу. После минутного совещания со своими приближенными, политком объявил мне:
– Вы оправданы и можете идти.
Я просил политкома выдать в том удостоверение, что бы я мог оградить себя от могущих быть неприятностей. Политком сначала отказался, так как не имел печати, а потом выдал мне записку карандашом:
"Солидарен с советской властью".
Первый же патруль меня задержал, не придав значения записке. Я вернулся к политкому, и он выдал удостоверение по форме.
Я вторично пустился в путь.
Встречный патруль меня остановил и, когда я предъявил свое удостоверение, один из солдат спросил меня:
Какой национальности.
Я ответил столь счастливой для меня фразой;
– Я солдат армии труда и революции.
82
Солдат на это сказал:
– Я сам интернационалист, однако интересно, не еврей ли вы.
Я ответил:
– Для интернационалиста вопрос о принадлежности к нации немыслим.
Солдат, махнув рукой, как бы желая отвязаться от чего-то неприятного, отпустил меня...
«Успокоение»
...3-го марта погром в Россаве окончился...
Солдаты покинули деревню, poccaвскиe евреи стали собирать убитых и хоронить в братской могиле. Так закончила маленькая деревня свою длинную историю грабежей, жестокостей и убийств. Через две недели, когда пробрались сюда люди от комитета помощи, оставалась еще неприкосновенной декоративная, так сказать, сторона бесконечно большого несчастья: поломанные двери, окна, обломки дерева, стекла... всякого рода испорченные товары...
...и кровь, еще несмытая, человеческая кровь – в пустых домах, в открытых магазинах, на улице...
Никому и в голову не приходит убирать, подметать и чистить, – до того каждый еще объят ужасом несчастья, до того еще сильна овладевшая всеми апатия...
...и отчаяние...
VII
Уманьская резня
Умань – уездный город киевской губернии с населением в 60-65 тысяч человек. Из них приблизительно, в средних цифрах, евреев 35-40 тысяч, украинцев и русских тысяч 20 и поляков около 3 тысяч. Евреи составляют подавляющее большинство в городе, занимая центральные улицы и весь охватывающий их район, кроме некоторых уличек, где живет зажиточное польское население, украинско-русское чиновничество и вообще местная, так называемая, христианская аристократия. Предместья заселены в подавляющем большинстве мещанами. Еврейское население занимается главным образом мелкими ремеслами и торговлей. Довольно велик был процент вольных профессий: врачей, юристов, акушерок, фельдшеров, маклеров по торговле хлебом, а также процент людей тяжелого труда: ломовиков, носильщиков, водовозов, пильщиков, чернорабочих. Громаднейшая часть еврейского населена жила в бедности и нужде, за исключением десятка бога-
83
чей и сотен состоятельных. Взаимное отношение между евреями и другими частями населения никогда по существу не были хорошими, особенно начиная с 1902-1903 года, начала гонений на евреев за их "революционность" и событий октября 1905 года, когда чернью, при сочувствии христианского чиновничества и духовенства, был устроен погром с 3 жертвами.
Потом были годы "худого" мира.
Революция 1917 года вначале содействовала улучшению отношений, но уже в дни власти Директории, отношение к евреям было полно ненависти и желания мстить. Власть обвиняла их в том, что они сплошь большевики. Гайдамаки издевались на улицах над евреями, избивали их, грабили, при полной безнаказанности. Были и случаи убийств. Одного еврея схватили на улице и за казармами замучили насмерть, сломав руки и ноги, и кинули голову в помойную яму.
...Жили в непрестанном кошмаре...
Тихий период
11-го марта ночью войска Директории эвакуировались и утром вошли советские партизанские отряды. «Начались грабежи и насилия»,– повествует уманьская хроника, пока эти отряды не сменили более дисциплинированные. Но 17 го марта большевики бежали. Вошли гайдамаки. Еврейское население пережило невероятную панику, однако думским деятелям удалось отговорить начальника отряда от намерений устроить погром. 22-го марта гайдамаки бежали, вступили большевики. Это был 8-й украинский советский полк, куда зачислились в большом количестве известные Умани профессиональные воры, грабители и другие преступники, бежавшие из тюрьмы. «Снова, но в больших размерах, начались грабежи населения, преимущественно еврейского»,– повествует хроника. Насилия над людьми не было, однако.
Затем идет период относительного спокойствия.
Он продолжался месяца полтора.
Советская власть наложила на город 15-ти миллионную контрибуцию, бельевую повинность, и произвела ряд весьма крупных реквизиций. Часть богатого и зажиточного населения была арестована, часть побывала на общественных работах. К этому же времени относится начало крупной противосоветской агитации, поведенной ее врагами среди христианского населения, преимущественно украинско-русского чиновничества, духовенства и окраинного мещанства.
Главные мотивы ее – антисемитские.
В кругах отсталых и темных масс распускали слухи о том, что власть принадлежит "жидам", что они закрыли православные церкви и превратили их в конюшни, что боль-
84
шевики это почти исключительно «жиды» что они отберут у мещан всю их собственность. И распускался еще ряд провокационных и подтасованных известий, слухов и выдумок.
А в городе росла дороговизна, безработица.
Действия большевиков, среди которых было много ограниченных и невежественных людей, работа чрезвычайки, конфискации, реквизиции и ряд слишком резких мероприятий в разных областях жизни, сбивали с толка и сильно озлобляли темную мещанскую массу, искони являющуюся послушным орудием в руках почти сплошь юдофобского духовенства, чиновничества, служивого и торгового элемента. Большую роль играл в этом усугублении вражды к еврейскому населению мутный священник Никольский, человек большого влияния. Еще при Керенском, он вел яростную монархическую и антисемитскую агитацию, за что был выслан из Умани в Киев. Но это обстоятельство тогда еще чуть не вызвало погрома в городе, так как мещане силою вознамерились не выпускать священника из города, и он был возвращен в Умань по просьбам представителей еврейского населения. Это не избавило их от его кровожадных призывов...
Так было в городе.
В деревне же шла организация восстания против советской власти, которую вели агенты Директоре и вообще крестьяне и деревенские интеллигенты. Велась агитация среди уманьского гарнизона, имеющая тоже главным мотивом антисемитизм, хотя и велась украинскими левыми эсерами.
Штогрин и Клименко были ее руководителями.
В середине апреля они подняли вооруженное восстание гарнизона, арестовали исполком, сместили евреев комиссаров. Но карательный отряд из Винницы разоружил гарнизон и установил порядок. Штогрин и Клименко бежали в уезд и своей агитацией в короткий срок восстановили против советской власти все селянство уманьщины. Неизменным козырем этой агитации явилось указание на то, что власть над народом захватили "чужеземцы"...
"Пришлые... жиды".
Штогрин сам уманец, учившийся в уманьском училище садоводства, был видным политическим деятелем и пользовался симпатиями, как защитник интересов крестьян. Он требовал предоставления левым эсерам мест в исполкоме и вообще реорганизации совета и исполкома так, что бы в большинстве был представлен христианский элемент. Не добившись этого, сделался руководителем повстанцев. Впоследствии на допросе ЧК ему ставили в вину, что он вел антисемитскую агитацию.
И спрашивали:
– Неужели вы не понимали, что это может вызвать еврейский погром.
85
Он заявил, что действительно звал крестьян на погром:
– Ибо иначе поднять крестьян нельзя было.
Он был расстрелян.
После расстрела его повстанческая волна усилилась, поднялись крестьяне почти всех окрестных деревень и под предводительством Клименко пошли в город. Все время знали, что повстанцы стоят кругом города, однако вступления их в самый город не ждали.
Но вскоре стало ясно, что слабым советским отрядам не справиться с ними, ибо число их все росло, восстание охватило всю Уманьщину. Повстанцы, получивши известный антисемитский универсал Григорьева, присоединились к нему и общим штурмом пошли на город.
Советские войска отступили.
Повстанцы хлынули в беззащитный город со всех дорог. Первая волна состояла из деревенских крестьян самых различных возрастов, начиная от подростков и кончая бородатыми стариками. Многие вооруженные косами, граблями, а то и просто большими белыми палками. Большая часть была вооружена винтовками, револьверами самых различных систем, шашками, саблями. Вообще первое движение толпы в город производило впечатление победного движения одолевших город деревенских крестьян. Главная масса вошла со стороны вокзала около 11 часов утра 12 мая.
