Текст книги "Кружево"

Автор книги: Сергей Черепанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

ЕГОР СИНЕГОР

Стоит на взгорке сруб, за срубом дуб, за дубом течет речка, за речкой сложена печка, из трубы дым валит, там баба-бесовка кашу варит, каша духовита, маслом полита.

Хотел Егор бесовку от печки турнуть, варево выбросить, покуда кто-нибудь из деревенских его не попробовал, но проснулся и про себя подивился:

– С чего это такое привиделось?

Было у него прозвище – Синегор.

В малолетстве нашли его лесорубы на Синей горе, подле медвежьей берлоги. То ли медведица его у кого-то похитила, то ли он сам заблудился и у нее приютился – никто толком не знал.

Егором-то его нарекла и взрастила Авдотья-Старая дева. Провела она свою жизнь в одиночестве, как пустоцвет. А парнишко ей утеху составил. Мамой стал звать. По домашности управлялся. Грубого слова никогда не говаривал.

Про свой сон он ей рассказал.

Авдотья обдумала и нашла:

– Наверно, тебе жениться пора!

Попробовал он себе невесту сыскать, да на подходящую никак не мог натакаться. Шибко был телом велик: в избе головой потолок доставал, в двери еле проталкивался. Руки – ручищи, ноги – ножищи, по земле идет, как молотом бьет. Пятерых парней, с ним одногодков, в один раз перебарывал.

У соседа избешка разваливалась. Семейство большое, детишек семеро по лавкам, все мал-мала меньше. Сам-то Кузьма Данилыч недоедал, недопивал, а с нуждой не мог справиться.

Егор на себе из лесу бревен натаскал, заново его избешку отстроил, новые окошки вставил и даже спасибо не принял:

– Коль могу! Ведь совестно без пользы силу иметь!

У Феклы Спиридоновны, вдовой бабы, с избы ветром крышу снесло. Соседи сбежались: ой, беда-то какая! Изба без крыши одинаково, что мужик лысый без шапки. А Егор молча взял крышу на плечи и обратно на место поставил.

Иной при этакой силе стал бы нравный, как петух-забияка: всех побью, всех заклюю!

Егор был смирный, хоть в телегу его запрягай. Не злился, не сердился, обид не таил.

– А пошто надо зло иметь? Ведь все люди хорошие! – говаривал он. – В миру жить способнее!

Один раз парни меж собой сговорились над ним надсмеяться.

– Слышь, Егор! Должно лесной бес в деревню повадился. По ночам, в темноте, по улице блудит. Даже боязно со двора выходить. Помоги его изловить!

– А может, это вор промышляет?

– Нет, бес страхилат, весь в шерсти!

– Ладно, я подкараулю его, потом вам предоставлю, сами наподдавайте ему под бока, – согласился Егор.

Две ночи скрытно сидел в проулке, по дороге на озеро, держал мешок наготове. На третью ночь заприметил: кто-то идет, ногами по земле стукотит. Не мужик и не баба. То ли тулуп на нем, то ли шкура такая!

Выскочил Егор, сгреб беса в охапку, затолкал в мешок, кинул на плечи, сколь тот ни брыкался.

На поверку, в мешке-то не бес, а поп оказался. Завел поп привычку купаться в озере по ночам, чтобы в голом виде себя никому не оказывать.

Обругал он Егора всяко, а тот ему попросту молвил:

– В темноте попа от беса не отличить. Моли бога, что целым остался!

– Обожди, я тебе отквитаю, найдешь невесту, так помелом обвенчаю, – того пуще взъярился поп.

Был Егору уже третий десяток годов на исходе, а он все еще холостяжничал. Все девки-невесты супроть него маломерки; хоть на ладонь сади, хоть в карман клади. Нашлась одна справная, рослая, Настя, Прохора Митрича внучка, да покуда Егор собирался посвататься, она с другим повенчалась. Дочери пимоката Парамона Антоныча Парушка и Устя сами напрашивались, но обе были нескладные. У Варьки Репиной прозвище было вслух сказать невозможно. А Симка Моргунова при виде сватов в чулан закрылась и оттуда сказала:

– Не пойду за Егоршу! Он эвон какой: за один раз горшок каши съедает, не считая похлебки, картошки жареной и вареной, десятка яиц, крынки молока, калачей и шанег, да сверх всего запивает ковшиком хлебного квасу. Только и буду знать, что день-денски варить, стряпать и на стол подавать.

Засобирался Егор в соседней деревне приглядеться к невестам, но как раз на ту пору к Митрофану Поливанову гостья приехала. По виду не молода – не стара, не урод – не красавица и не богато одета, как простая деревенская баба в будние дни. Только глаза были у нее колдовские: левый с багрецом, со светлинкой, а правый – омут глубокий, поди знай, чего в нем таится!

Поливанов жил в каменном доме на три горницы, в простенках – зеркала, на полах ковры, а вместе с батраками пустые щи хлебал, спал на голых полатях.

Зато гостью поселил в большой горнице, на кровать три пуховика постелил, на стол поставил серебряный самовар, прислуге велел наготовить пирогов с груздями и с ягодами да всех домашних строго предупредил:

– Чтобы никто не смел ее прогневить!

Деревенские мужики при встрече с ней отворачивались, дескать, неизвестно чего у нее на уме. Догадливые бабы по-своему рассудили:

– Да она всего лишь прикидывается экой простушкой...

Девок страх обуял:

– Может, эта чертовка жениха себе ищет?

Устя, хоть и не надеялась за Егора просвататься, пуще всех взволновалась, когда в воскресный вечер приезжая на игрище появилась.

Пришла будто бы поглядеть, как парни с девками пляшут кадриль, а сама зырк туда, зырк сюда – и углядела Егора.

Тот взял двух девок, посадил их, как на лавочку, на плечи к себе и давай с ними кружиться. Девки хохотали, визжали, шлепали его ладонями: иной парень изнемог бы от тяжести, а Егор даже не употел.

И Устя тоже хотела с Егором в одном кругу поиграть, но приезжая опередила, незвано-непрошено вышла вперед, подбоченилась, подолом вильнула и в Егора вонзила глаза:

– Спробуй меня закружить!

Егор топнул ногой – сапоги тяжелы, пустился вприсядку – коленки не гнутся. А приезжая под гармонь так-то взвилась, столь лихо принялась каблуками дробить – траву луговую всю истоптала. Егор, как вкопанный, с места не двинулся. У гармониста гармонь порвалась. Девки с парнями в стороны разбежались. Устя кинулась к Егору на выручку.

– Ой, прикрой ладонью лицо, не гляди на нее!

Та оттолкнула Устю и сказала Егору:

– Проводи меня до дому, молодец!

Он пошел за ней, как смирный конь за хозяйкой.

Бросилась Устя вдогонку:

– Егорушко, не ходи! Беда приключится!

Мимо пролетело, края уха не задело. Егор на нее даже не оглянулся.

Прежде Устя свою любовь к Егору утаивала, а как почуяла беду, поспешила к старику Шабале.

– Не поможешь ли, дедушко, разгадать: кто такая гостья у Поливанова и чего она здесь затевает?

Шабала на оба уха глухой, на оба глаза полуслепой.

Еле до его ума достучалась.

Дед час молчал, бороду теребил, память ворошил.

– Знать не знаю, как ее звать-величать, а в народе зовется Поживой. Солжет – не мигнет, обманет – от стыда не потупится, чужим куском не подавится. Поливанов смолоду ее привечает, как родну сестру-заединщицу.

Больше Устя от него ничего не добилась. Но с его слов поняла: неспроста эта баба на Егора позарилась!

Тем временем Пожива заманила Егора к себе. В горнице усадила за стол, из серебряного самовара чаю налила, пирогами попотчевала.

Он перед ней совсем растерялся: второпях губы горячим чаем обжег, тарелку с пирогом опрокинул, сапожищем пол продавил.

– Такого силача, как ты, я уж давно ищу, – призналась Пожива. – Найдется ли дело, кое ты не мог бы исполнить?

– Если оно не во вред, – промолвил Егор.

– А мою просьбу уважишь?

– Ты меня чем-то шибко прельстила! Наверно, не откажу...

Хитрить он не умел, а что лежало в душе, то и выкладывал.

Пожива к нему ближе подвинулась, рукой обняла.

– Сударик удалой! Окромя тебя никому не доверюсь...

И принялась его всяко нахваливать, льстить, охорашивать. Егору как во сне стало казаться, будто он уж совсем не он, не простой мужик, а из героев герой.

Плечи расправил, отряхнулся, лихо на голове картуз заломил.

– Сказывай, готов услужить!

– Прежде надо тебя испытать, – не доверилась сразу Пожива. – Как бы ты потом не раздумал...

Вывела его на улицу, показала на избу Кузьмы-горемыки.

– Сломай, по бревнышку разбросай!

– Не могу! – отшатнулся Егор. – Не по совести! Я же Кузьме помогал избу строить! У него детишков полно.

– А ты совестью попустись! Не твоя ведь нужда!

– Меня люди осудят!

– Ну и пусть! Зато я останусь довольна...

Уставилась на него правым глазом и опять приласкалась. Егору даже поблазнило, будто она ему на ухо прошептала: «Сделай, замуж за тебя соглашусь, всяко начну ублажать!»

Взялся он обеими руками за угол избы. Все семейство Кузьмы заревело. Кузьма закричал из окошка:

– Ополоумел ты, что ли, Егор?

И так пристыдил – у Егора руки опустились. Пожива, однако, от него не отстала. Снова в свою горницу привела.

– Не сумлевайся, миленок! Такое с непривычки со всяким бывает.

– На бесчестье я не способен, – сказал Егор. – Обидеть никого не могу...

И ладонью об стол припечатал.

– Ладно! – вроде бы согласилась Пожива. – Не стану к тебе приставать со своими докуками.

А на самом-то деле новую уловку удумала. Кинула игральные карты на стол.

– Давай позабавимся!

Егор до игры в карты был не шибко охочий, отказался бы, но снова ухом шепоток уловил: «Обыграешь, сватов ко мне посылай!»

Все спуталось в его голове, будто с проезжей дороги съехал и в лесу заблудился. Уже и представил даже, как с Поживой свадьбу справил, ввел ее хозяйкой в свой дом и семейную жизнь наладил.

Поначалу в дурачка поиграли. Егор пять раз в дураках оставался. Все козыри попадали к Поживе, а ему доставались шестерки.

После каждой игры та приговаривала:

– В карты не везет, покуда время попусту тратим. На интерес поиграем.

Достала из сундука кошель с деньгами, горсть золотых положила на кон.

– Это с моей стороны, а с твоей хватит и копейки.

– Не ровно! Но у меня даже одного рублевика нету, – признал Егор. – Если с меня копейку, то и с тебя не больше.

С копеек и начали. Втянула она Егора в игру. Шире-дале, от копеек на рубли перешли, от рублей на десятки, от десяток на сотни.

В азарте Егор меру утратил. Пожива с каждым разом проигрывала. Хватило бы ему с кучей-то золота стать в деревне самым богатым, в купцы записаться, а его алчный бес погонял: давай еще, покуда карта идет, играй живее, делай ставки крупнее! И вдруг, как под гору покатился.

Все золото обратно к Поживе ушло и вдобавок вся домашность, поле и пашня Егора.

– Да ты, Егорушко, не горюй! – обнадежила она, когда он понурился. – Можешь еще отыграться.

– Нечем!

– А мы так условимся: я поставлю на кон весь кошель золота и себя на придачу. Падет тебе выигрыш – вместе с золотом и меня в жены возьмешь! Ты в заклад отдашь только себя: проиграешь – мою волю исполнишь и про совесть не заикнешься!

Кабы смотрел Егор в сторону, не в лицо Поживе, то еще мог бы опамятоваться. Он не догадался так сделать. Колдовской ее взгляд у него разум отнял. Эх, дескать, спробую, рискну напоследок!

И невдомек ему было, что у Поживы карты подложные. Какую ей надо, ту и брала из колоды.

Взялся он снова играть, а откуда-то вроде бы издалека голос рябенькой Усти до него донесло: «Не отыгрывайся! Худо придется!» Но, может, то ветер за окошком шумел?..

Так и завладела Пожива Егором.

Прогнала она его из-за стола, велела у порога сидеть, покуда сама в путь соберется.

– Дорога не ближняя. Пойдешь следом за мной. Доведу я тебя до места, где на взгорье, посередь таежного леса, древний дуб стоит, на том дубе ворон сидит, дуб сторожит. Вострым топором этот дуб не срубить, пилой не спилить. Ты ворона прогони, не то он глаза твои выклюет, а дуб повали. Под ним каменная шкатулка. В шкатулке зеленое стеклышко. Его мне предоставь!

Когда-то еще в малолетстве сказывал Егору старик Шабала про зеленое стеклышко, что припрятано Уралом в тайге от хитников и варнаков. Тем оно знатно, что все земные богатства оказывает. Поглядишь через него на какую-то гору или долину осмотришь – и вот уже видно тебе, где всякие руды, где золото, где самоцветные камни. Думалось тогда: ну, привирает Шабала, ну, выдумки строит! А вот теперь на поверку выходит: верным был сказ!

Кинуло Егору на ум: своровать это зеленое стеклышко намного бесчестнее, чем у Кузьмы избешку сломать.

Доберется Пожива до кладов – все горы и леса разорит.

И снова перед ней оробел. Мило не мило, а надо идти, куда скажет, исполнять, что прикажет.

Вышли на улицу. Пожива впереди, Егор позади, как к ее подолу привязанный.

Деревенские люди из окошек выглядывали:

– Куда это Егорша за Поживой потопал?

Рябенькая Устя встала ему на пути:

– Не пущу! Уведет она тебя на погибель!

Егор мимо прошел.

А ведь горем и слезой в беде не помочь. Опять побежала Устя к старику Шабале.

– Люблю я Егоршу, а его Пожива уводит!

– Знать, понадобился! – догадался дед. – Без богатырской силы не могла обойтись.

На этот раз в сон его не клонило. Поднялся Шабала, из своего сундучка достал пузырек с водой и гранитный камушек, в тряпицу завернутый.

– Вот это, Устя, тебе пригодится! Ступай, догони Егора, брось гранитный камушек перед ним. Встанет на пути гора, отдалит его от Поживы. Коли он ту гору одолеет и снова за Поживой ударится, тогда уж из пузырька выплесни воду. Тут речка потечет, не широкая, но глубокая. Как только Егор в нее окунется, с него вся одурь сойдет. Но сама-то будь осторожна, в речке ноги не замочи, не то отымутся они у тебя...

Долго Устя бежала, покуда далеко за лесами Егора настигла.

Пожива ходко шла, он еле за ней поспевал.

Как велел старик Шабала, кинула Устя камушек – тотчас горбатая гора поднялась. Пожива по ту сторону горы, Егор по эту сторону оказался. Метнулся туда-сюда: в обход далеко, вверх высоко. Все же через гору полез.

Устя опять за ним вдогонку пустилась.

За горой, на каменной осыпи, выплеснула воду из пузырька.

На том месте земля раскололась и меж берегами потекла речка, не широкая, но глубокая, у подножья горы подковой загнулась, за ближним лесом с другой речкой, Синарой, слилась.

Разъединила речка Поживу с Егором: обежать нельзя и перескочить нельзя!

Принялась Пожива по тому берегу бегать, на Егора кричать:

– Прыгай! Не медли!

Разбежался Егор, но за корягу запнулся и в воду упал. А плавать он не умел, стал тонуть. И пустил бы со дна пузыри, кабы Устя хоть чуточку растерялась. Ноги замочила, зато помогла ему выбраться.

Огляделся Егор, как от долгого сна пробудился. На другом берегу Поживу увидел. У той обличье сменилось. Старая горбатая ведьма – нос крючком, гнилые зубы торчком! Перестала нарядной бабой прикидываться. Погрозила Егору оттуда, в обе стороны от себя поплевала и припустила бегом, покуда не скрылась из виду.

А Устя совсем обезножела. Села на полянку у берега, коленки руками обхватила, голову склонила, на глазах слезинки блеснули, но все равно ласково молвила:

– Как я довольна, Егорушко, что тебя от Поживы отбила...

Видом нескладная, а вот поди-ко, у Егора, когда он к ней обернулся, сразу сердце запылало от радости. Наружность ведь, как цветок: сегодня цветет, завтра повянет, а душевность – всегда красива.

– Что же это я прежде-то обходил тебя, Устинька? То ли ты сама себя не оказывала?

– Сам ты не знал, чего тебе надо...

– Замуж пойдешь за меня?

– Пошла бы, Егорушко, да вот теперичь нельзя! Никуда я стала не гожа: в доме – не хозяйка, в поле – не работница! Ноги-то у меня отнялись!

Егор взял ее на руки:

– А за что же люди друг дружку любят? Я ведь не поленюсь, любой тягости не испугаюсь, лишь бы ты была завсегда рядом со мной...

ЦАРЕВ КРЮЧОК И СОЛДАТ

В старое время правил в нашей деревне старшина Гаврило Ухватов. Был он росточком любому мужику ниже пояса, как щепа, сухой, головенка лысая, зато уши большие – слышал далеко, нос хоботком – издалека вынюхивал, рот зубатый – ухватит, не выпустит.

На мужиков он страх нагонял:

– На небе бог, на земле царь, а я здесь сам бог, сам царь и земский начальник!

Сидел в правлении за большущим столом: сверху в простенке царь в золоченой раме, ниже, у его ног, согнул спину Гаврило Ухватов, за что и был прозван мужиками заглазно Царевым крючком.

Находились при нем два стражника. Один по прозвищу Ругало, второй – Зашибало. У Ругалы сабля сбоку, усы тараканьи. У Зашибалы плеть в руке, борода лохматая, один глаз кривой.

Царев крючок пальцем по столу постучит, бровью поведет, они тотчас выбегают на улицу, какого-нибудь бедного мужика за ворот грабастают и волокут на правеж. Сколь денег у него отберут, те старшине в карман. Неимущего выпорют.

Иной мужик соберет урожай: это надо в церкву для бога отдать, это царю и старшине, себе для семейства остается всего-ничего. Тем пирожки и шанежки, хлеборобу – травяные алябушки невдосыт.

Шел солдат с германской войны домой в нашу деревню. За три года навоевался. В огне горел – уцелел. В реке тонул – выплыл. А в награду от царя получил только старую дырявую шинелешку да деревянную ногу.

Хотел дотемна повстречаться с деревенской родней, да с деревянной-то ногой получалось неходко.

Осталось пути версты три. Устал солдат и в подлеске на берегу Сорного болота присел отдохнуть.

У этого болота была слава худая. Когда-то давно лесная Кикимора справляла тут свои именины. Со всей глухомани сбежались к ней бесы, три ночи скакали-плясали. Все их недоедки-недопитки Кикимора в болото выплеснула. С той поры вода в нем стала гнилая – ни человеку попить, ни коня напоить.

Доводилось солдату видывать всякое, а уж тут, в родном-то краю, совсем нечего было пугаться.

Достал он из шинелки кисет с табаком, цигарку закрутил, кресалом огонька добыл, всласть покурил и с устатку уснул под кустом.

Так и проспал до полуночи. Растревожил его какой-то шумок на болоте. Навострил ухо солдат, прислушался: лягушки квакают, табунок уток с плеса взлетел. Неспроста, видать. Вот по тропинке в лесу конские копыта зацокали. Валежник хрупнул.

Хоть и темно, непроглядно, солдат меж березами всадника различил. Только росточком маловат этот всадник. Кто такой? Откуда взялся в экую пору? Тут ведь место заклятое, даже в светлый день мужики его избегают. И не догадался бы, но приезжий голос подал:

– Тпру-у, стой!

Дальше гадать было нечего: сам старшина!

Уж кого иного, а Царева крючка солдат смолоду помнил. Попадал к нему на правеж. И когда на войну был взят, тоже его плетки испробовал. Посулил ему тогда: «Ладно, моя спина всякое сдюжит, а и до твоей когда-нибудь доберусь!»

В самый раз было поквитаться с Царевым крючком – один на один сошлись! Но раздумал. Наподдавать, бока наломать – дело не трудное, так ведь потом в свою деревню хоть глаз не кажи.

Решил обождать, поглядеть, чего же Цареву крючку на болоте понадобилось?

Тот спешился, потоптался на берегу, пооглядывался по сторонам и три раза подряд, как ворона, покаркал. Топь у берега вспучилась, вылезла какая-то волосатая образина. Отряхнулась, мордой к Цареву крючку повернулась:

– Чего понадобилось, ваше степенство?

– Деньги надо припрятать, – молвил тот. – Посередь мужиков в деревне смута началась, боюсь, как бы худа не случилось. Могут ведь меж собой сговориться и меня разорить.

– Изволь, надежно припрячу.

Царев крючок снял с седла мешок, вынул из него горшок.

Приняла образина клад, согнулась от тяжести.

– Не попортить бы...

– А ты пуще приглядывай!

Чуть погодя образина нырнула обратно в болото, а Царев крючок на коне ускакал.

Когда все утихло, даже комары перестали бунчать, накатило на солдата раздумье: нехитро выманить образину на берег, клад у нее отобрать, а то хитро, куда его потом подевать?

У бывалого солдата сто находок в запасе, и самому-то ему много не надо – был бы хлеб, соль да сахар вприкуску и крыша над головой.

Вот и надумал он деньги вернуть мужикам, Царева крючка оконфузить, с места согнать, людей от его разбоя избавить.

Достал из походной котомки веревку, вышел на берег болота и принялся кресалом из кремня огонь высекать. Посыпались каленые искры на кочки. Те задымили. От них огонек к камышам перекинулся.

Болотная образина учуяла – не сдобровать ей, коли все болото займется пожаром, вместе с кладом выскочила наружу, наладилась броситься наутек, а солдат на нее веревку накинул.

– Обожди, постой, отдай-ко награбленное!

Деревянной ногой выбил из ее лап горшок, потом за уши приподнял, размахнулся, и полетела она вверх тормашками в темноту.

Ни много ни мало запечатано было в горшке: три тыщи рублей серебром.

Взял солдат себе за труд всего лишь один серебряный рубль, остальные на возврат в котомку сложил.

Утром явился в деревню. Надо бы попервоначалу с отцом и матерью повидаться, с пути в бане попариться, а он прямиком по улице в правление направился. И нарочито не поспешал, возле каждого мужицкого двора останавливался, хозяевам кланялся, горсть монет оставлял.

– Берите себе на разживу!

Только неподалеку от правления, когда Царева крючка и стражников у окошек приметил, на уловку пустился: в следы своей деревянной ноги начал рубли неприметно подбрасывать.

Царев крючок сразу смекнул: дескать, экое диво, заставлю-де солдата день-денски ходить, стану с полу рубли собирать, то-то нагребу капиталу... А в лицо его не признал. Уходил солдат на войну молодым, вернулся – седина на висках, черная борода. Вдобавок не пострашился, незвано-непрошено по крылечку взошел, настежь дверь отворил и во весь голос на старшину заорал:

– Пошто без почету встречаешь? Ать-два! Налево, кругом, арш! Взять винтовку на изготовку!

Да еще деревянной ногой по полу ударил, чуть половицу не проломил.

Вышибло Царева крючка из ума. Сроду не бывало, чтобы на старшину кто-то голос повысил. Хотел стражникам приказать буяна схватить, а они выпрыгнули из окошка на улицу.

Скрючился он за столом, шею в плечи втянул, еле три слова промолвил:

– Ты кто таков?

– От бога посыльный! – уже не так громко сказал солдат. – Погиб я на германской войне и, как праведного воина, призвал меня бог к себе, повелел обратно на землю спуститься, над тобой суд учинить! С небес-то он уже давненько приметил, чего ты тут вытворяешь...

– Не грешен я, – залепетал Царев крючок. – Может, ты не в ту деревню спустился?

– Ах ты, такой-сякой! – снова прикрикнул солдат. – Как смеешь богу не верить! Он ведь своими глазами видел, что ты этой ночью запечатанный горшок в Сорное болото припрятал...

Со страху Царева крючка затрясло. С поличным поймался! И выходит-де, этот солдат вправду спустился с небес.

И не стал отрицать, а надумал бога удобрить.

– Свой клад я обратно достану, в церкву отдам, пудовую свечку поставлю, грех замолю...

– Твой дар бог не примет! – пристращал солдат. – За разбой полагается варить тебя в кипящей смоле! А коли хочешь очиститься, избежать наказанья – Сорное болото ковшиком вычерпай!

– Мне на то веку не хватит.

– Так бог указал!

Распирало солдата от смеха, но напустил на себя грозный вид, деревянной ногой снова по полу стукнул:

– Давай сюда казенную печать, сам божье повеленье исполнять отправляйся! Эй, стражники! Спустите-ко с него шаровары, всыпьте ему для памяти десяток плетей и препроводите на болото, да глаз не спускайте, покуда он его не осушит!

Вышел он к мужикам из правления, остальные деньги, что оставались от клада, раздал и в назиданье напомнил пословицу:

– Богом клянись, но сам не ленись умом пораскинуть!

Царев крючок на Сорном болоте не задержался. Звал-звал образину, дозваться не мог. Попробовал в топь нырнуть, поднять клад со дна, вывалялся в грязи – ничего не нашел. Принялся было из болота ковшиком воду вычерпывать – не сдюжил! Сговорился с обоими стражниками и вместе с ними куда-то утек, лишь бы солдат не сыскал.