355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сергей Хмельницкий » Пржевальский » Текст книги (страница 7)
Пржевальский
  • Текст добавлен: 21 октября 2016, 21:39

Текст книги "Пржевальский"


Автор книги: Сергей Хмельницкий



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

ВОЗВРАЩЕНИЕ В КАЛГАН И ПЕКИН

Стена бывшего «Запретного (Императорского) города» в Пекине.


Пржевальский в начале 70-х годов.

15 октября путешественники вышли из Дынюаньина. Из-за недостатка денег и продовольствия им нужно было пройти 1300 километров до Калгана без остановок. К довершению всех трудностей Пыльцов в пустыне заболел тифом.

«Сильно скребли меня в это время кошки за сердце», – писал Николай Михайлович.

К счастью, здоровый молодой организм Пыльцова быстро справился с болезнью. На десятый день Пыльцов уже мог кое-как сидеть на лошади, хотя от слабости он и падал несколько раз в обморок. Но караван должен был идти вперед изо дня в день, от восхода до заката солнца.

От Ала-шаня до Ин-шаня Пржевальский избрал маршрут, отличавшийся от прежнего. Таким образом, даже возвращаясь, он исследовал новые местности.

Поднявшись по скалистым отрогам Харанарин-ула на Монгольское нагорье, путешественники из теплой осени Алашанских равнин попали в суровую зиму. Метели бушевали здесь с такой силой, что в нескольких шагах не видно было больших предметов, а против ветра невозможно было открыть глаза и перевести дух. Выпал глубокий снег, и изо дня в день стояли сильные морозы. Всем путешественникам, особенно же больному Пыльцову, приходилось очень трудно. Животные страдали от бескормицы. – Вскоре отказались идти два верблюда и одна лошадь. Их пришлось бросить и заменить запасными животными, взятыми из Ала-шаня.

В эти дни Николай Михайлович не только продолжал выполнять ежедневную научную работу, но, лишенный помощи Пыльцова, даже справлялся с нею один. При съемке под студеным ветром, держа в руках бусоль, Николай Михайлович отморозил себе пальцы обеих рук.

Вновь перевалив через горы, Пржевальский у их подножия открыл пересохшее старое русло Хуанхэ. Сыпучие пески пустыни заставили реку изменить свое течение.

Дойдя до нового русла Хуанхэ, экспедиция продолжала путь по ее теплой, густо населенной долине. По деревням были всюду расположены войска, выставленные для защиты от дунган, но в действительности только грабившие население.

Достигнув гор Муни-ула, путешественники вышли на старый путь. Дальше Николай Михайлович решил двигаться этим, уже пройденным раньше, путем. Правда, он пролегал по холодному нагорью, но зато был изучен и снят на карту, и Пржевальский со своими спутниками мог идти уже не ощупью, а по собственной карте.

Путешественники поднялись на нагорье. В тех самых местах, где летом они изнывали от жары, доходившей в тени до 40°C, теперь, в конце ноября, их донимали тридцатиградусные морозы с сильным ветром. «Климат – самый подлый, какой только можно вообразить», – писал Николай Михайлович.

«Как теперь помню я, – рассказывает Пржевальский, – это багровое солнце, которое пряталось на западе, и синюю полосу ночи, заходившую с востока». В это время путешественники обыкновенно развьючивали верблюдов и, расчистив снег, ставили свою палатку. Один из казаков ехал в ближайшую монгольскую юрту купить топлива.

Но жителям запретили продавать русским даже аргал [28]28
  Аргал– овечий помет.


[Закрыть]
. Один раз после сорокакилометрового перехода путешественникам пришлось разрубить седло, чтобы вскипятить чай и приготовить немного пищи.

Во время ужина холодный воздух палатки наполнялся паром от супа, как густым туманом. Жир тотчас же застывал на руках и на губах. Потом его приходилось соскабливать ножом.

На ночь палатку обкладывали всеми вьюками, но все-таки в ней стоял лютый холод. Спали путешественники на войлоках, под шубами и бараньими шкурами. Пыльцов постоянно укладывал рядом с собой Фауста.

Редкая ночь проходила спокойно. Бродившие кругом волки подбирались к верблюдам и лошадям. Монгольские и киргизские собаки прибегали воровать мясо, забирались даже в палатку. Приходилось вылезать из-под шкур и стрелять в четвероногих разбойников. Вскочив, кричали перепуганные верблюды. Нужно было снова уложить их. После этого не скоро удавалось согреться.

На рассвете путешественники вставали и, дрожа от холода, принимались варить кирпичный чай. Немного согревшись, складывали палатку, вьючили верблюдов. С восходом солнца, по трескучему морозу отправлялись в дальнейший путь.


Верблюд, завьюченным ящиками с коллекциями. Рис Роборовского.

На стоянке близ кумирни Пирэтэ-дзу с караваном экспедиции случилось несчастье. Все верблюды, пущенные вечером пастись, исчезли, за исключением одного, больного. Напрасно путешественники искали их несколько дней подряд и исходили все окрестности – отыскать животных не удалось. Больной верблюд издох. Лошади в степи не находили корма, а местные жители не смели продавать путешественникам даже солому. Одна из истощенных лошадей замерзла ночью. У экспедиции осталась одна единственная лошадь, да и та едва передвигала ноги. Китайцы, боясь прогневить свое начальство, ни за какие деньги не соглашались довезти путешественников.

Экспедиция была на краю гибели.

У Николая Михайловича оставалось еще 200 лан, вырученных в Ала-шане от продажи кое-каких вещей. С трудом, проходив целый день по монгольским юртам, Николай Михайлович купил новую лошадь и на другое утро отправил на ней казака с монголом в ближайший город Куку-хото приобрести там верблюдов. Наконец привели купленных верблюдов, и караван, потеряв на вынужденной стоянке 17 суток, форсированными переходами продолжал путь.

И вот желанная минута наступила. В канун нового 1872 года, поздно вечером, путешественники пришли в Калган. Русские, находившиеся здесь по делам русско-китайской торговли, встретили их с той радостью, с какой встречают на далекой чужбине соотечественников…

Первая десятимесячная часть путешествия по пустыням Центральной Азии закончилась.

В Калган Пржевальский привез обширную зоологическую и орнитологическую коллекцию – около 200 экземпляров различных видов грызунов и до 1000 птиц. Трудность перевозки крупных шкур млекопитающих заставляла Николая Михайловича отбирать только лучшие экземпляры наиболее редких животных. Он привез в Калган шкуры одиннадцати антилоп различных видов, четырех диких быков, двух аргали, трех куку-яманов, горного оленя, козули, степного волка.

По приезде в Калган Николай Михайлович привел в порядок эти коллекции, драгоценные карты пройденного пути на 22 листах, записи производившихся по четыре раза в день метеорологических наблюдений и ежедневные путевые заметки.

«Мы могли с чистой совестью сказать, – пишет Пржевальский, – что выполнили свою первую задачу, и этот успех еще более разжигал страстное желание пуститься вновь вглубь Азии, к далеким берегам озера Куку-нор».

Оставив весь состав экспедиции, ее снаряжение и имущество в Калгане, Пржевальский поспешил в Пекин, чтобы запастись там деньгами и всем необходимым для нового путешествия. Свои коллекции, карты и путевые записи он вез с собой.

ПРИГОТОВЛЕНИЯ К КУКУНОРСКОЙ ЭКСПЕДИЦИИ

Даже те небольшие деньги, которые царское правительство ассигновало экспедиции на 1872 год, оно не перевело своевременно в Пекин.

«Вы не можете себе представить, – писал Николай Михайлович в Россию М. П. Тихменеву, – сколько хлопот требует снаряжение при нищенских средствах моей экспедиции. Да и этих-то денег не высылают в срок. Так, например, на нынешний год не выслали ни копейки».

Между тем, для успеха экспедиции дорогá была каждая минута, и дожидаться присылки остальных денег из Петербурга Пржевальский не мог.

«Если я, – писал Пржевальский, – не буду в конце февраля или в первых числах марта на берегу Желтой реки, чтобы перейти ее по льду, то наверно не попаду вторично в Ордос, так как китайцы, с трудом пустившие меня туда летом прошлого года, не согласятся теперь перевезти на лодках на правую сторону Хуанхэ».

Пржевальский обратился за помощью к русскому посланнику в Пекине – генералу Влангали.

Александр Егорович Влангали сам был путешественником. Естественно, что он принял участие в судьбе экспедиции, которая уже за первые десять месяцев собрала множество сведений о районах Азии, до того времени неисследованных.

Влангали ссудил Пржевальского деньгами и просил адмирала Литке увеличить ассигнования на экспедицию. Благодаря поддержке посланника Географическое общество прибавило Пржевальскому по 500 рублей, а правительство по 800 рублей в год.

Посланник выхлопотал также Пржевальскому паспорт на право въезда в Ганьсу и в Куку-нор. Получить этот паспорт удалось лишь с большим трудом, так как богдоханские власти не допускали иностранцев в провинции, охваченные мусульманским (так называемым «дунганским» [29]29
  Дунгане– одна из народностей Китая, участвовавших в восстании 1861–1878 годов. Пржевальский и его современники называли «дунганами» всех вообще мусульман-повстанцев.


[Закрыть]
.) восстанием. Богдоханское правительство боялось усиления иностранного влияния в этих областях, боялось, что за границами Китая распространятся известия о неудачах правительственных войск в борьбе с повстанцами.

Согласившись в конце концов выдать паспорт, богдоханские чиновники пытались, тем не менее, запугать Пржевальского, приложив к паспорту, как он писал, «официальное уведомление, что в вышеназванных странах, объятых в настоящее время дунганским мятежом и неурядицами всякого рода, путешествовать весьма рискованно, и что поэтому китайское правительство не может поручиться за нашу безопасность».

Запугать Пржевальского было невозможно, но он благоразумно принял меры для усиления безопасности путешественников: приобрел несколько револьверов и скорострельных штуцеров.

В конце февраля Николай Михайлович вернулся в Калган. К тому же времени из русского отряда, стоявшего в Урге, прислали в Калган двух новых казаков взамен прежних, вернувшихся на родину.

«На этот раз, – рассказывает Пржевальский, – выбор был чрезвычайно удачен и вновь прибывшие казаки оказались самыми усердными и преданными людьми во все время нашего долгого путешествия. Один из них был русский, девятнадцатилетний юноша, по имени Панфил Чебаев, а другой, родом бурят, назывался Дондок Иринчинов. Мы вскоре сблизились с этими добрыми людьми самой тесной дружбой, и это был важный залог для успеха дела. В страшной дали от родины, среди людей чуждых нам во всем, мы жили родными братьями, вместе делили труды и опасности, горе и радости. И до гроба сохраню я благодарное воспоминание о своих спутниках, которые безграничной отвагой и преданностью делу обусловили как нельзя более весь успех экспедиции».

Дондок Иринчинов стал верным сподвижником Пржевальского во всех последующих путешествиях.

По возвращении в Калган Николай Михайлович стал деятельно готовиться в путь. «Теперь я занят с раннего утра до поздней ночи снаряжением в новую экспедицию», – писал он 1 марта М. П. Тихменеву.

Много времени посвящал Пржевальский практическим занятиям с казаками. «На днях, – писал Николай Михайлович в том же письме, – делал я ученье – примерное отбитие нападения на нас. В четыре минуты мы дали 68 выстрелов из ружей и револьверов, и мишени (поставленные в 300 шагах) были избиты пулями».

«Наученный горьким опытом», по собственным словам, Николай Михайлович сделал ряд приобретений, о которых он не заботился, снаряжаясь в предшествующие странствия. На этот раз он взял с собою четыре боченка для воды. Постоянный запас воды должен был избавить путешественников от мучительной жажды во время летних переходов по пустыням. Чтобы освободить себя и своих спутников от утомительной сторожевой службы по ночам, Николай Михайлович купил «большую и очень злую монгольскую собаку, называвшуюся Карза».

Карза оказался отличным сторожем. «Этот пес выходил с нами всю вторую экспедицию и оказал много услуг», – рассказывает Пржевальcкий. Однако один участник экспедиции отнесся неодобрительно к появлению нового спутника: «Фауст возненавидел Карзу с первого взгляда, и оба они были заклятыми врагами до самого конца экспедиции».

Отправляясь на Куку-нор, Пржевальский снарядился много лучше, чем в прежних странствиях. Зато багаж весил около полутора тонн, едва умещался на девяти вьючных верблюдах, и четырем путешественникам предстояло ежедневно вьючить эту кладь. Денег у Николая Михайловича осталось после всех покупок только 87 лан [30]30
  В семидесятых – восьмидесятых годах лан в переводе на русские деньги стоил от 2 до 3 рублей.


[Закрыть]
. Но это его не смущало.

Утром 5 марта 1872 года караван Пржевальского выступил из Калгана, чтобы идти к берегам Куку-нора и дальше – в Тибет.

ПУТЬ К СИНЕМУ ОЗЕРУ

Пржевальский шел прежним путем.

25 мая путешественники прибыли в уже хорошо им знакомый Дынюаньин, где их радушно приняли сыновья амбаня. Здесь Николай Михайлович застал большой караван тангутов [31]31
  ТангутамиПржевальский называет тибетские племена, населяющие Куку-нор и северную окраину Тибета.


[Закрыть]
, возвращавшийся в кумирню Чейбсен, расположенную в пяти днях пути от озера Куку-нор. На предложение Пржевальского идти вместе тангуты согласились с большой радостью: в русских они надеялись найти хороших защитников в случае нападения дунган, которые вели себя враждебно по отношению к ламаистскому населению.


Алашанский князь. Рис. Po6opoвcкого.

Пржевальский, по его собственным словам, «был рад до невероятия». 3 июня, перед выступлением в путь, он писал Влангали: «25-го или 26-го я уже буду в тех горах, которые лежат на север от Куку-нора. Эти горы составляют отечество ревеня, исследованием которого я займусь подробно. По словам монголов, все горы покрыты лесами, в которых множество зверей: тигры, барсы, олени, кабарги. Ближе к Куку-нору – множество диких яков, джипатаев, длиннорогих антилоп. Вот будет где пожива для моей зоологической коллекции!»

Пржевальский и его спутники – Пыльцов, Иринчинов, Чебаев – с четырнадцатью верблюдами и двумя лошадьми присоединились к тангутскому каравану. Тангутов было тридцать семь человек. Вооруженные фитильными ружьями, пиками и саблями, с красными повязками на головах, – тангутские воины представляли своеобразное зрелище. Эти люди, решившиеся в такое опасное время идти в места, где действовали отряды дунган, слыли среди своих соотечественников отчаянными храбрецами. Под их охраною шли семьдесят два верблюда и около сорока лошадей и мулов.

Из Дынюаньина путь каравана лежал сначала на юг, потом повернул к западу.

«Переход через пустыни южного Ала-шаня, – писал Николай Михайлович в Россию, – был страшно труден. Здесь голые сыпучие пески раскидываются на огромное пространство и иногда на сотню верст нет ни капли воды».

Обыкновенно путешественники вставали около полуночи, чтобы двигаться в прохладные часы. Сделав переход километров в 30–40, они останавливались у колодца или, если его не оказывалось, сами копали яму, куда набиралась соленая вода. Тангуты превосходно знали дорогу и по приметам, известным им одним, угадывали места, где можно достать воду.

Отдохнуть как следует путешественники не могли даже и на остановках. От раскаленной почвы пустыни дышало жаром. А тут нужно было каждый раз развьючивать и навьючивать верблюдов. Водопой животных тоже отнимал много времени, так как воду приходилось таскать маленьким черпаком, а каждый верблюд выпивает за раз 2–3 ведра.

К тому же на остановках палатка Николая Михайловича постоянно наполнялась любознательными тангутами. Оружие русских, каждая, даже самая мелкая их вещица, непонятные занятия Пржевальского и Пыльцова – собирание растений, метеорологические наблюдения, писание дневника, – все это возбуждало в тангутах большое любопытство, даже подозрения. Расспросам не было конца.

Тангуты служили экспедиции незаменимыми проводниками в неведомый Куку-нор. Чтобы рассеять их подозрения, Пржевальский принужден был тратить много времени и сил на объяснения с ними.

Приспособляясь к пониманию тангутов, Николай Михайлович говорил, что записывает в книгу то, что видел, чтобы не забыть об этом по возвращении на родину, где от него потребуют отчета. Растения, по его словам, он собирал на лекарства; чучела птиц и зверей вез напоказ, а метеорологические наблюдения производил для того, чтобы «узнать вперед про погоду». После того как Николай Михайлович, по показаниям анероида, предсказал дождь, тангуты поверили всем его объяснениям. К тому же красивый мундир генерального штаба, в котором Пржевальский появлялся в Дынюаньине, внушил всем местным жителям, а также и тангутам, уверенность в том, что их спутник – важный русский чиновник, и они относились к нему почтительно.

Чтобы не лишиться доверия тангутов, Пржевальский принужден был отказаться от многих нужных исследований. Так, например, он не измерял температуры воды в колодцах: это неминуемо навлекло бы на него подозрение в отравлении воды…

Миновав голые сыпучие пески южного Ала-шаня, путешественники вскоре увидели впереди величественную цепь Наньшанских гор. Над раскаленными песчаными равнинами вздымались снеговые гряды Кулиан и Алан-чжу. Еще один переход – и Ала-шанская пустыня кончилась. Всего в двух километрах от голых песков расстилались обработанные поля провинции Ганьсу, пестрели цветами луга, густо лепились фанзы и вились кривые улицы города Дацзин.

«Культура и пустыня, жизнь и смерть, – пишет Пржевальский, – граничили здесь так близко между собою, что удивленный путник едва верил собственным глазам».

Когда путешественники проходили через Дацзин, к их удивлению китайские солдаты, стоявшие здесь, приветствовали их на ломаном русском языке: «Здаластуй, како живешь?» Эти солдаты были из тунгусского (эвенкийского) племени солонов, с берегов Амура, и кое-как говорили по-русски.

Высокое плоскогорье, огромные горы, местами достигающие линии вечных снегов, черноземная почва, чрезвычайная сырость климата, обилие воды, – вот что нашли путешественники в Ганьсу, всего в 40 километрах от раскаленных безводных равнин Ала-шаня. Голые пески сменились плодородными степями и долинами, покрытыми густой травой, леса осенили крутые горные склоны. На смену пустыне явился богатый и разнообразный животный мир. «Новые виды растений попадались на каждом шагу, чуть не каждый выстрел доставлял какую-нибудь новую птицу».

Вскоре путешественники увидели в первый раз кочевья тангутов, их черные шатры, стада длинношерстных яков. Перевалив через несколько отрогов главного хребта, караван вышел на берег Тэтунг-гола (Датун-хэ) и остановился вблизи тангутской кумирни Чортэнтан (Чжэрдиндун).

Настоятель кумирни, человек очень любознательный, узнав о прибытии русских, пригласил их к себе. На него произвело громадное впечатление знакомство с Пржевальским. Русский путешественник внушил ему необыкновенное почтение как великий охотник и герой. Будучи художником, настоятель нарисовал картину, изображавшую его свидание с Пржевальским.


Ущелье Тетунг-гола близ Чортэнтана. Рис. Роборовского.

Ученик Николая Михайловича – путешественник Козлов, посетивший Чортэнтанскую кумирню в 1900 году, – писал, что о Пржевальском «старейшие ламы до сих пор хранят самое лучшее воспоминание и берегут портрет моего учителя как драгоценность».

Чейбсен, куда держал путь караван, лежит по другую сторону горного хребта, стоящего к югу от реки Тэтунг-гол. По словам тангутов, перейти через этот горный хребет с вьючными верблюдами было невозможно. Простившись со своими спутниками-тангутами, Пржевальский оставил верблюдов на пастбище возле Чортэнтана и нанял китайцев перевезти вьюки в Чейбсен на мулах и ослах.

Двигаясь узкой тропинкой вдоль ущелья, путешественники видели рассыпанные на дне его черные палатки и деревянные жилища тангутов, а над собою – горы, покрытые лесами и – выше лесов – густыми кустарниками. Громадные скалы вздымались со всех сторон. На перевале тропинка вилась зигзагами по крутой, почти отвесной горе.

Но как бы ни был опасен и утомителен путь, Пржевальский внимательно наблюдал открывавшийся перед ним незнакомый мир, любовался его красотой. «Вьючным животным идти здесь чрезвычайно трудно, – говорит он, рассказывая о переходе через Южно-тэтунгские горы. – Зато с перевала открывается великолепный вид на холмистую равнину, которая раскинулась тотчас за горами».

На северной окраине этой равнины, на высоте 2700 метров, лежит кумирня Чейбсен. Прежде чем двинуться отсюда к Куку-нору, Пржевальский решил исследовать горы Нань-шаня, не изученные до того времени ни одним ученым. Оставив всю лишнюю кладь в Чейбсене и наняв здесь монгола, знавшего тангутский язык, путешественники 10 июля отправились в горы.


Участник четырех экспедиций Пржевальского – казак Дондок Иринчинов.


В Северном Тибете. Верховья Голубой реки. Фото Роборовского.

В Наньшанских горах Пржевальский изучал физические условия, при которых растет лекарственный ревень, чтобы перенести культуру ревеня к себе на родину. Николай Михайлович знакомился с природой страны, измерял высоту горных вершин.

Ежедневные дожди и чрезвычайная сырость мешали работам экспедиции. Только в редкие часы ясной погоды могли путешественники сушить собранные коллекции. К тому же птицы в это время линяли, и из десяти убитых часто только одна или две годились для препарирования. «Птиц мы собрали не более 200 штук», – с досадой писал путешественник. Зато растения были в полном цвету, и гербарий Пржевальского пополнился тремя тысячами экземпляров, принадлежавших к 324 видам.

Исследуя Южный хребет, Пржевальский взошел на высочайшую его вершину – Соди-соруксум.

Чем выше мы поднимаемся, тем ниже температура, при которой закипает вода. Николай Михайлович решил измерить температурой кипения воды высоту Соди-соруксум, но только на вершине горы спохватился, что ему нечем развести огонь. «Торопясь сборами в палатке, – рассказывает Пржевальский, – я позабыл взять с собой зажигательные спички и никак не мог добыть огня выстрелами из штуцера, так что должен был отложить свое намерение до другого раза. Через день я опять взошел на Соди-соруксум, на этот раз уже со всеми принадлежностями для кипячения. «Ну, гора, сейчас твоя тайна будет открыта», – сказал я, устроив свой кипятильник, – и через несколько минут знал, что Соди-соруксум подымается на 13600 футов (4145 м) над уровнем моря».

Впервые в жизни Николай Михайлович находился на такой высоте. Глубоко внизу белели облака. Громадные горы лежали под ногами путешественника.

В августе Пржевальский и его спутники перешли на Северный хребет и разбили свою палатку на высоте более 3500 метров. К концу месяца листва наньшанских лесов везде пожелтела, грава на горных лугах выгорела, птицы улетали на юг или спускались в нижний пояс гор, более теплый и обильный пищей. «Научной добычи» в горах стало слишком мало, и 1 сентября путешественники вернулись в Чейбсен, чтобы продолжать путь к озеру Куку-нор.

На третий день их стоянки в Чейбсене три монгола пригнали сюда на продажу гурт баранов. Тайком от дунган – темными ночами, по горным тропам – пробрались монголы в эти места с верховьев реки Тэтунг-гол, из Мур-засака, находящегося на пути из Чейбсена к Синему озеру. Вскоре монголам предстояло возвращаться домой, и они согласились служить экспедиции проводниками до Мур-засака.

Пыльцов отвез ящики с коллекциями к настоятелю Чортэнтанской кумирни. 23 сентября русские путешественники вышли из Чейбсена.

Путь в Мур-засак лежал по горным тропинкам, между двумя дунганскими городами – Сенгуань (Саньчжинчжен) и Тэтунг (Датунин). Первый переход караван сделал благополучно. На другое утро нужно было проходить мимо кумирни Алтын. Проводники оказали Пржевальскому, что близ кумирни отряд богдоханского войска караулит тропинки и грабит всех проходящих – и дунган, и своих. Пржевальский отвечал, что если только грабители, кто бы они ни были, посмеют напасть, то он будет стрелять.

Едва лишь путешественники приблизились к кумирне, как, выскочив из лощины, человек тридцать всадников сделали несколько выстрелов в воздух и с воинственными криками бросились к каравану.


Монастырь Чейбсен. Рис. Роборовского.

Когда всадники подскакали шагов на пятьсот, Николай Михайлович приказал проводникам-монголам махать и кричать, что караван ведут не дунгане, но русские. Не обращая внимания на крики монголов, богдоханские солдаты приблизились, но к их разочарованию русские не убежали, бросив верблюдов и вьюки. Видя, что русские продолжают стоять с ружьями в руках и готовы открыть огонь, всадники остановились, спешились и подошли к путешественникам, уверяя, что по ошибке приняли их за дунган.

Через несколько километров на караван напал другой отряд, но и здесь богдоханские солдаты ушли, ничем не поживившись.

На третий день пути предстоял самый опасный переход – каравану нужно было пересечь две большие дунганские дороги из Сенгуаня в Тэтунг. Через первую путешественники перебрались благополучно, но с вершины перевала, ведущего к другой, они увидели впереди на дороге отряд дунганских всадников около сотни человек, гнавших перед собой стадо баранов. Дунгане заметили двигавшийся по ущелью караван, но издали приняли его за китайский или монгольский, а с китайцами и монголами они в то время враждовали. Дунгане сделали несколько выстрелов и столпились у выхода из ущелья на дорогу, загородив русским путь.

Проводники-монголы уговаривали Пржевальского вернуться. Но Николай Михайлович хорошо понимал, что отступление только ободрит дунган, которые на лошадях легко могут догнать путешественников. Пржевальский решил идти напролом.

Расчет оказался верен. Дунгане сделали еще несколько выстрелов, но видя, что путешественники продолжают идти вперед, пустились врассыпную. Караван вышел из ущелья, благополучно пересек большую дорогу и стал подниматься на следующий перевал.

Через пять суток Пржевальский добрался до ставки мурзасакского князя. Благодаря письму чейбсенского настоятеля, князь дал путешественникам двух проводников до следующего, тангутского, стойбища. Дорога шла долиною Тэтунг-гола, между крутых скалистых гор. У тангутов, которым Пржевальский подарил несколько аршин плису и тысячу иголок, он получил новых проводников.

Оставив долину Тэтунг-гола, караван повернул на юг, прямо к озеру Куку-нор. Вскоре путешественники вышли на степную равнину Куку-нора и 13 октября 1872 года разбили свою палатку на самом берегу озера.

«Мечта моей жизни исполнилась. Заветная цель экспедиции была достигнута, – рассказывает Пржевальский об этом дне. – Правда, такой успех был куплен ценою многих тяжких испытаний, но теперь все пережитые невзгоды были забыты, и в полном восторге стояли мы с товарищем на берегу великого озера, любуясь на его чудные темноголубые волны…»


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю