355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сергей Хмельницкий » Пржевальский » Текст книги (страница 13)
Пржевальский
  • Текст добавлен: 21 октября 2016, 21:39

Текст книги "Пржевальский"


Автор книги: Сергей Хмельницкий



сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

ОТ ХРЕБТА ГУМБОЛЬДТА К ХРЕБТУ МАРКО ПОЛО

Из письма Пржевальского русский поверенный в делах в Пекине Кояндер узнал о препятствиях, которые чинили экспедиции сачжоуские власти. Кояндер просил богдоханских министров распорядиться, чтобы местные власти предоставляли экспедиции проводников и вообще оказывали должное содействие путешественникам, которым сами же министры выдали паспорт на право проезда по владениям империи.


Один из ледников хребта Гумбольдта, открытого Пржевальским. Рис. Роборовского.

Министры утверждали, что на пути из Куку-нара в Тибет нет сторожевых китайских постов, а лежит бескрайняя пустыня. В этих местах богдоханские власти не могут оказать путешественникам покровительства. Если же путешественники, предупрежденные об этом, все-таки пожелают отправиться в путь, то власти не могут нести никакой ответственности за последствия их неосмотрительного решения.

По видимости это было предостережение, по существу – угроза. Богдоханское правительство решило не допустить экспедицию в столицу Тибета.

Кояндер напомнил, что богдоханскому правительству хорошо известна научная цель экспедиции. Он опроверг несостоятельные ссылки министров на беспомощность местных властей. Вместе с тем, он указал, что ни в каком «покровительстве» экспедиция не нуждается: «Экспедиция Пржевальского, которая снаряжена таким образом, что она, в случае нужды, может проходить по пустынным местам, не завися ни относительно продовольствия, ни в каких-либо других отношениях от местного населения, легко может пройти в Лхассу».

Иначе говоря, отважных, хорошо вооруженных путешественников не остановят никакие затруднения и опасности, если только власти империи не примут особых мер к тому, чтобы задержать или погубить их.

Эта мысль была выражена на вежливом языке дипломатов. «При условии, что власти почтенного государства, по словам сановников, сделают все, что от них зависит, – писал русский поверенный в делах, – можно смело надеяться, что экспедиция успешно достигнет предположенной ею цели, не встретив на своем пути никаких неприятных нечаянностей».

А пока дипломаты в Пекине изощрялись во все новых доводах и возражениях, двенадцать русских храбрецов совершали свой путь в глубине пустынь, преодолевая все препятствия собственными силами.

В последних числах июля путешественники, по разведанной раньше тропинке, двинулись через горы в Цайдам.

30 июля, во время остановки в пути, рассказывает Пржевальский, «нежданно-негаданно на нас грянула беда, чуть было не окончившаяся погибелью одного из лучших людей экспедиции – унтер-офицера Егорова».

Посланный в этот день Пржевальским преследовать раненого яка, Егоров не вернулся на стоянку.

Страстный охотник, он так увлекся преследованием зверя, что не заметил, как удалился от лагеря.

Прошла ночь, наступило утро, а Егоров не возвращался. Погода стояла холодная и ветреная, Егоров же отправился на охоту в одной рубашке. Огня с собою у него не было. «Дело становилось серьезным, – рассказывает Пржевальский, – нельзя было медлить ни минуты».

В продолжение пяти суток бродили путешественники по горам, стреляли в каждом ущелье, но ничего не нашли. «Горы были обшарены, насколько возможно, верст на двадцать пять». Разъезд казаков был послан даже за горы, к кочевьям цайдамских монголов. Когда же на пятые сутки казаки, вернувшись из-за гор, сообщили, что об Егорове нигде ничего не слыхали, «участь несчастного, – пишет Пржевальский, – повидимому была разъяснена: его погибель казалась несомненной».

На шестой день путешественники покинули злополучное место и пустились в дальнейший путь. Прошли километров тридцать. Караван двигался в обычном порядке, все ехали молча, в самом мрачном настроении. Казак Иринчиков, по обыкновению ехавший во главе первого эшелона, заметил своими зоркими глазами, что вдали, справа от каравана, кто-то опускается с гор.

«Сначала мы подумали, – рассказывает Пржевальский, – что это какой-нибудь зверь, но вслед затем я рассмотрел в бинокль, что то был человек, и не кто иной, как наш, считавшийся уже в мертвых, Егоров. Мигом Эклон и один из казаков поскакали к нему, и через полчаса Егоров был возле нашей кучки, в которой в эту минуту почти все плакали от волнения и радости…

Страшно переменился за эти дни наш несчастный товарищ, едва державшийся на ногах. Лицо у него было исхудалое и черное, глаза воспаленные, губы и нос распухшие. Одна злосчастная рубашка прикрывала теперь наготу; фуражки и панталон не имелось; ноги же были обернуты в изорванные тряпки.

Тотчас мы дали Егорову немного водки для возбуждения сил, наскоро одели, обули в войлочные сапоги. Невольных трое суток простояли мы опять на одном месте. Все ухаживали за Егоровым. К общей радости у него не сделалось ни горячки, ни лихорадки».

Немного отдохнув, Егоров рассказал, как он, преследуя раненого яка, заблудился и бродил в горах. Износив плохие самодельные чирки, он разорвал свои парусиновые панталоны и обвязал ими ноги. Чтобы не замерзнуть, он набивал себе за пазуху и вокруг спины сухой помет диких яков. Застрелив уллара и зайца, он ел их сырыми, по маленькому кусочку.

Между тем, силы Егорова быстро убывали. Еще день-другой, и он погиб бы от истощения. Он сам уже чувствовал это, но решил держаться до последней возможности.

«И как не говорить мне о своем удивительном счастии! – пишет Пржевальский. – Опоздай мы днем выхода с роковой стоянки, или выступи днем позже, наконец пройди часом ранее или позднее по той долине, где встретили Егорова, – несчастный, конечно, погиб бы наверное. Положим, каждый из нас в том был бы неповинен, но все-таки о подобной бесцельной жертве мы никогда не могли бы вспомнить без содрогания, и случай этот навсегда остался бы темным пятном в истории наших путешествий».

Встреча в горах с заблудившимся Егоровым действительно была счастливой случайностью. Но не случайно за все время пяти своих путешествий, которые были полны лишений и опасностей, Пржевальский не потерял ни одного человека.

Начальником он был властным и требовательным, зато уж и заботливым. В каждом рядовом казаке, участвовавшем в экспедиции, Николай Михайлович видел товарища и был ему преданным другом, – черта совершенно необычная для полковника царской армии. Сам наделенный богатырским здоровьем, неутомимый, всегда нетерпеливо жаждавший все новых исследований и открытий, Николай Михайлович постоянно размерял ход экспедиции таким образом, чтобы его спутники не выбивались из сил, чтобы после одного трудного странствования они успевали отдохнуть и приготовиться к новому…

Перевалив через горы, путешественники по глинистым и солончаковым равнинам двинулись к озеру Курлык-нор. В стойбище курлыкского князя им нужно было прикупить продовольствия на дальнейший путь и нанять проводника в Тибет.

Когда Пржевальский в конце августа достиг западного берега озера, князь Курлык-бэйсе находился на противоположном берегу. Бэйсе приехал сам, чтобы повидаться со знаменитым путешественником.

Князь несомненно получил от богдоханских властей тайное приказание остановить экспедицию, так как, несмотря на пекинский паспорт, отказал Пржевальскому во всем – и в продовольствии и в проводнике.

Но князю не удалось остановить путешественника. Пржевальский так грозно настаивал на своем, что бэйсе, боясь (и совершенно напрасно), что русские вот-вот пустят в ход свои страшные ружья, перепугался и уступил. Бэйсе продал путешественникам продовольствие, баранов и даже юрту, – зато уж и содрал за все втридорога. Дал и проводника, – правда, не в Тибет (на это из страха перед властями он не решился), а только до стойбища соседнего князя – Дзун-засака.


Цайдамский князь Дзун-засак (в центре) и его приближенные. Рис. Роборовского.

Дзун-засак был старым знакомцем Пржевальского, он хорошо принял путешественника в 1872 году. Но теперь он несомненно получил такие же приказания, как и курлыкский князь.

«Подобно Курлык-бэйсе, – рассказывает Пржевальский, – Дзун-засак сразу начал отговариваться неимением людей, знающих путь в столицу далай-ламы. Конечно, это была явная ложь, так как из Цайдама в Тибет и обратно каждогодно ходят караваны богомольцев, и местные монголы служат для них проводниками».

Опять участь экспедиции, судьба научных исследований и открытий были отданы на произвол князька: согласится он или не согласится предоставить русским путешественникам проводника в Тибет? И опять Пржевальский – в глубине чужой страны, в страшной дали от родины – сумел настоять на своем.

Дзун-засак, не осмеливаясь один, на свою личную ответственность, решить вопрос такой государственной важности, послал за своим соседом Барун-засаком. После долгого совещания оба князя решили дать путешественникам проводника. «Словно из земли, – рассказывает Пржевальский, – вырос проводник, которого привели нам оба князя и рекомендовали как человека, хорошо знающего путь через Тибет».

Все коллекции экспедиции и весь лишний багаж Пржевальский оставил на хранение в Дзун-засаке.

12 сентября 1879 года караван выступил из Цайдама в Тибет. На пяти лошадях ехали Пржевальский, его помощники, препаратор и переводчик, на восьми верблюдах – казаки и проводник. Двадцать два верблюда шли под вьюками. Четыре верблюда были запасные.

Цайдамские монголы сулили русским путешественникам, отправлявшимся в Тибет, всевозможные беды: пугали и глубоким снегом, который, по местным приметам, должен был выпасть в Тибете в эту зиму, и болезнями, постигающими путников на непривычной высоте, и разбойниками, поджидающими караваны в горных ущельях. Дошел до Пржевальского также и слух о том, что тибетцы выставили отряд войск с целью не пустить чужеземцев в свою столицу.

«По обыкновению, – говорит Пржевальский, – мы мало придавали цены подобным стращаниям и пошли вперед с самыми лучшими надеждами на успех».

В ущелье реки Номохун-гол цайдамские правители сделали последнюю попытку остановить Пржевальского. В разбитую на привале палатку прибыл нарочный от Дзун-засака. Князь, зная охотничью страсть Пржевальского, усердно приглашал его устроить облаву на медведей, которых много будто бы появилось в окрестностях Дзун-засака. А кроме того, соблазнял путешественника каким-то новым, еще лучшим проводником, которого будто бы можно было найти в Тайджинерском хошуне (в западном Цайдаме).

«К великому, вероятно, огорчению Дзун-засака, – пишет Пржевальский, – мы не искусились ни Тайджинерским хошуном, ни интересными медведями и, передневав на Номохун-голе, направились вверх по названной реке в горы Бурхан-будда».

18 сентября, оставив позади хребет Бурхан-будда, караван взошел на Тибетское нагорье.

Путешественники вступали словно в иной мир.

Они видели перед собой грандиозную, нигде более на земном шаре не повторяющуюся в таких размерах, пустынную волнистую равнину, поднятую на высоту снежных вершин Кавказа. И на этом гигантском пьедестале еще громоздились обширные горные хребты.

Путешественников поражало обилие крупных зверей, почти вовсе не страшившихся человека. С удивлением и любопытством смотрели доверчивые животные на проходивший мимо них караван. Табуны куланов отходили немного в сторону и пропускали его, иногда даже некоторое время шли следом за верблюдами. Антилопы спокойно паслись по сторонам или перебегали дорогу перед верховыми лошадьми, а лежавшие после покормки дикие яки даже не трудились вставать. «Казалось, – пишет Пржевальский, – что мы попали в первобытный рай, где человек и животные еще не знали зла и греха».

Однако странствование по этому «раю» было труднейшим испытанием. В разреженном воздухе нагорья путешественники чувствовали одышку, сердцебиение, слабость, кружилась голова, люди быстро уставали. От разреженного воздуха и скудного подножного корма выбивались из сил и животные.

Наступили холода, бушевали снежные бури. Топлива не было. Вторую войлочную юрту не удалось добыть, а всех одна тесная юрта вместить не могла. Кроме Пржевальского и его помощников, в ней помещались еще препаратор, переводчик и двое казаков. Остальным казакам приходилось терпеть лютую тибетскую стужу в той же самой палатке, в которой они укрывались от палящего солнца Хамийской гоби…

Огромная высота, необозримая пустыня, гигантские горные хребты… Пржевальский нашел точные и выразительные слова для того, чтобы «в самых крупных чертах» (по его выражению) охарактеризовать природу Тибета: «Местность здесь, как и во всей Азии, отличается отсутствием мелкой мозаики, но построена по широко-размашистому плану». «Грандиозная природа Азии, проявляющаяся то в виде бесконечных лесов и тундр Сибири, то безводных пустынь Гоби, то громадных горных хребтов внутри материка и тысячеверстных рек, стекающих отсюда во все стороны, – ознаменовала себя тем же духом подавляющей массивности и в обширном нагорье, известном под названием Тибета…»

Перевалив через хребет Шуга, путешественники вскоре подошли к новой гряде снеговых гор, тянувшейся далеко на восток и на запад. Этот громадный безыменный хребет был еще не известен географам. Пржевальский снял его на карту и назвал именем путешественника, пересекшего Азию в конце XIII века, – именем Марко Поло.

Путь экспедиции лежал на юг – через хребет Марко Поло, через восточный его перевал Чюм-чюм. Хотя высота перевала – около 5000 метров, подъем на него пологий и удобный. Поднимаясь, путешественники видели на склонах гор, покрытых низкой травой, стада яков, куланов, аркаров. Попадались и медведи. Шерсть у них отличалась необычной расцветкой – темно-бурая на спине, светло-рыжая на груди и на голове, с белой полосой на загривке. Любимым лакомством этих медведей были пищухи, которых они выкапывали из нор.

Тибетский медведь оказался новым видом. Пржевальский назвал его: медведь-пищухоед.


Тибетский медведь, открытый Пржевальским. Рис. Роборовского.

Караван взошел на перевал. С гребня его, в пасмурном свете ненастного дня, широко открылось пустынное нагорье. Впереди, через новые гряды гор, высившиеся вдали, лежал полный трудов и опасностей путь в Лхассу.

«Как теперь помню я пронизывавшую до костей бурю с запада и грозные снеговые тучи, низко висевшие над обширным горизонтом, расстилавшимся с перевала Чюм-чюм, – рассказывает Пржевальский. – Как теперь вижу плаксивую физиономию нашего проводника, бормотавшего, стоя рядом со мною, молитвы и сулившего нам всякие беды. Кто знает, думалось мне тогда, что ожидает нас впереди: лавровый ли венок успеха, или гибель в борьбе с дикою природою и враждебными людьми?»

ЧЕРЕЗ ГОРЫ ТАН-ЛА

Неблагоприятные события не заставили себя ждать. Еще до перевала Чюм-чюм проводник несколько дней не переставал мрачно твердить:

– Худо впереди будет, все мы погибнем, лучше теперь назад вернуться!

А после перевала он прямо заявил, что дальше дороги не помнит, так как в последний раз ходил по ней пятнадцать лет назад.

Раньше этот человек многократно уверял, что отлично знает путь в Лхассу. Ясно было, что он действует по наставлениям князя Дзун-засака и обманывает путешественников.

Кругом расстилалась неведомая холодная пустыня. Путешественники двигались теперь наугад.

Обильно выпавший снег покрыл землю слоем глубиной около 20 сантиметров. Под этим снежным покровом караванные животные почти совсем не могли добыть себе корма. Голодные верблюды съели несколько вьючных седел, набитых соломой. Лошадям давали по две пригоршни ячменя, – его берегли, как драгоценность. Под снегом с трудом удавалось отыскать аргал, да и тот, отсырев, горел очень плохо. Приходилось сидеть в дыму или без огня при лютой стуже. Для того чтобы в разреженном воздухе нагорья, который беден кислородом, разжечь сырое топливо и вскипятить воду, уходило часа два, а мясо к обеду варилось чуть не полдня.

Но, несмотря на все, экспедиция успешно продвигалась вперед, отыскивая верный путь через неведомую пустыню. Исследовательская работа не нарушалась ни на один день. Неизменно и регулярно велись метеорологические наблюдения и записи. Ежедневно Николай Михайлович делал съемку, определял высоту местности, собирал попадавшиеся изредка на пути растения, охотился, составлял подробные заметки обо всем, что видел за день.

Никакие лишения и опасности не могли помешать Пржевальскому следовать своему «неизменному правилу записывать все виденное и наблюдавшееся на свежую память». Он считал, что «усвоение такой привычки безусловно необходимо для каждого путешественника».

Вместе с несколькими красноватыми веточками Reaumuria, вместе с твердыми, как проволока, стеблями тибетской осоки Пржевальский подобрал и неизвестное ему небольшое растеньице, – невзрачное, почти бесцветное, – зоркий глаз путешественника едва приметил его под налетом пыли и снега.

Это была драгоценная находка – новый родрастения!

В XIX веке исследователям растительного мира уже редко удавалось найти новый род. Открытому Пржевальским растению, принадлежавшему к новому роду и виду, вскоре присвоили имя великого русского путешественника: «Пржевальския тангутская» (Przewalskia tangutica).

Ежедневно мимо стоянки путешественников проходили большие стада зверей, – особенно много было яков. Они шли на юго-восток, в более низкую и теплую долину Мур-усу.

– Звери предчувствуют тяжелую зиму и бегут отсюда, – твердил проводник. – Худо нам будет, погибнем мы…

Он попрежнему давал один совет – возвратиться в Цайдам.

«Но об этом, – пишет Пржевальский, – я не хотел и слышать. «Что будет, то будет, а мы пойдем далее», говорил я своим спутникам и, к величайшей их чести, все, как один человек, рвались вперед. С такими товарищами можно было сделать многое!»

Пусть звери бегут к теплу, на юго-восток, – людям они не должны служить примером. Путешественники продолжали свой путь на юго-запад – к горам Куку-шили, которые длинным белым валом виднелись впереди на горизонте.

Наступила ясная погода. На солнце нестерпимо блестел снег. От этого блеска сразу стали болеть глаза и у людей и у животных. Один баран вскоре совершенно ослеп, его пришлось зарезать. Путешественники промывали верблюдам воспаленные глаза крепким настоем чая и свинцовой водой. Теми же лекарствами лечились и люди. Николай Михайлович надел синие очки, однако они мало ему помогали: отраженный снегом свет попадал в глаза сбоку. Нужны были очки с боковыми сетками, а их не имелось. Казаки завязывали глаза синими тряпками, монгол-проводник – прядью черных волос из хвоста дикого яка.

Добрались, наконец, до хребта Куку-шили. В каком месте нужно переваливать через горы – этого никто не знал. Сплошной снег покрывал северный склон хребта и маскировал приметы, по которым можно было бы ориентироваться (верблюжий помет, следы караванных ночевок). Но неожиданно цайдамский проводник взялся вести караван.

Два дня измученные люди и животные взбирались по ущельям, где чуть не на каждом шагу им преграждали путь трещины, обрывы и скалы, продирались через кочковатые болота, беспрестанно поднимались и спускались по боковым горным скатам, спотыкались и падали. И в конце концов «дорога», по которой вел их проводник, замкнулась непроходимыми горами.

Тут цайдамец признался, что он «немного ошибся». Он советовал вернуться к месту прежней стоянки, а оттуда поискать выхода из гор в другом месте.

«Мера моего терпенья кончилась», – пишет Пржевальский. Он велел дать проводнику продовольствия на обратный путь до Цайдама и прогнал его.

Как выяснилось впоследствии, монгол благополучно вернулся в Цайдам.

Путешественники остались одни. Кругом на сотни километров расстилалась безлюдная пустыня. О том, чтобы найти нового проводника, нечего было и думать. Опять, как в горах Нань-шаня, Пржевальский решил разведывать путь разъездами, чтобы не истощать понапрасну силы всего каравана блужданиями наугад.

На другой же день, одним из поперечных ущелий хребта путешественникам удалось выйти на южную его окраину. Перед ними раскинулась широкая равнина, за которою высились новые горы.

Что это за горы? Путешественники не знали даже названия хребта. Только на обратном пути, проводник-монгол, нанятый в Тибете, сообщил Пржевальскому, что местные жители называют этот хребет Думбуре. А теперь, идя без проводника, Николай Михайлович снимал на карту горы и реки, названия которых ему самому были неизвестны.

Переход через Думбуре отнял у людей и у животных очень много сил. Каравану приходилось то переваливать через гряды гор, то пробираться через замерзшие кочковатые болота, покрытые глубоким снегом. Наконец, преодолев еще одно препятствие – скалистые горы Цаган-обо, путешественники вышли в долину Янцзыцзяна, или Голубой реки, которая здесь, в верхнем своем течении, носит название Мур-усу.

В долине Мур-усу Пржевальский во время пути успешно охотился на яков. Но одна из охот едва не стоила жизни самому путешественнику.

В этот день он убил одного яка, отрезал у него хвост, заткнул сзади за поясной ремень и стал преследовать другого. Пуская в яка пулю за пулей, Николай Михайлович израсходовал все свои патроны, а раненый як не упал и бросился на него.

«Зверь, – рассказывает Пржевальский, – остановился против меня с наклоненными рогами и поднятым кверху хвостом, которым беспрестанно помахивал… Будь як поумнее и решительнее – он убил бы меня наверняка, так как на ровной долине спрятаться было негде, да и некогда».

К счастью, зверь не решился напасть на охотника, Пржевальскому удалось отползти и благополучно уйти…

За долиной Мур-усу местность стала полого повышаться к югу, а впереди над равниной показалась новая горная преграда – вечно-снеговой хребет Тан-ла.

На всех участниках экспедиции заметно сказывались последствия тяжелого странствования. То один, то другой заболевал. Все были грязны, на лютой стуже невозможно было умыть даже лицо и руки.

В холодной юрте, на войлоках, пропитанных соленой пылью, коротали путешественники долгие зимние ночи. Днем, когда зажигали аргал, в юрте не рассеивался дым, который в разреженном воздухе, особенно в облачную погоду, плохо поднимается кверху. Еще труднее приходилось тем казакам, которые помещались в летней палатке.

За время первого своего путешествия Николай Михайлович успел познакомиться со всеми невзгодами странствования по Тибету. Но его спутники узнавали – впервые, как утомителен даже небольшой переход на огромной высоте нагорья, как тяжело здесь дважды в день, отправляясь в путь и останавливаясь на стоянку, вьючить и развьючивать верблюдов, а дорогой нести на себе ружья, патронташи, сумки – всего до полупуда клади. Необходимость часто заставляла идти пешком, так как в стужу, а особенно в бурю, долго ехать шагом невозможно. Устав и озябнув, путешественники не имели возможности даже изредка подкрепить себя водкой: весь экспедиционный запас спиртных напитков составляли четыре бутылки коньяку, и их нужно было беречь на крайний случай.

Караванные животные страдали еще больше, чем люди. Четыре верблюда и одна лошадь пали, а остальные, истомленные высотой, холодами, бескормицей, едва волочили ноги.

Путь, по которому проходили отважные русские путешественники, для многих других путников был роковым. Повесть о страданиях и гибели странников рассказывали людские черепа и кости караванных животных, попадавшиеся по дороге. На одном из переходов путешественники нашли труп монгола-богомольца, уже объеденный волками, грифами и воронами. Рядом лежали посох, дорожная сума, глиняная чашка и мешочек с чаем…

Начался подъем на Тан-ла – самый высокий из всех хребтов, встававших на пути каравана.

Поднимались восемь суток. Шли так медленно потому, что животные, и без того уже усталые, все больше слабели на огромной высоте. Караван двигался по обледенелой тропинке. В некоторых особенно опасных местах посыпали лед песком или глиной для того, чтобы тяжело навьюченные верблюды могли пройти. Навстречу дул студеный ветер, иногда переходивший в бурю.

Пали еще четыре верблюда. Люди выбивались из сил. Когда же они, вконец измученные, останавливались на привал, то часто не могли отыскать на занесенной снегом почве даже небольшой ровной площадки, и тогда поневоле разбивали свои бивуак на кочках.

Особенно трудно было делать съемку. Николай Михайлович, работая с бусолью, опять, как во время первого путешествия, отморозил пальцы обеих рук.

На третий день подъема на Тан-ла путешественники, впервые за все время пути от Цайдама, встретили людей. Это был конный отряд.

Несколько всадников отделились от своих товарищей и с воинственным видом поскакали к путешественникам. «Длинные, косматые, на плечи падающие волосы, плохо растущие на усах и бороде; угловатая физиономия и голова, темно-смуглый цвет кожи, грязная одежда, сабля За поясом, фитильное ружье за плечами, пика в руках и вечный верховой конь – вот что прежде всего бросилось нам в глаза при встрече с еграями», – рассказывает Пржевальский.

Еграи – кочевое северотибетское племя. Пржевальский в своих книгах описал общественное устройство северотибетских племен в конце XIX века.

Путешественник застал эти племена разделенными на «25 хошунов, управляемых родовыми старшинами». Организованные на началах родового строя, хошуны были, вместе с тем, подчинены центральной государственной администрации – «китайским властям из Синина» – и продавали свой скот и продукты скотоводства за «звонкую монету».


Еграй. Рис. Роборовского.

Энгельс указывал, что «родовой строй абсолютно несовместим с денежным хозяйством». [45]45
  К. Маркс и Ф. Энгельс.Соч., т. XVI, ч. I, стр. 90.


[Закрыть]
Денежное хозяйство разрушало родовой строй кочевых тибетских племен. Именно на этой переходной стадии общественного развития, когда можно наблюдать, по выражению Энгельса, «еще в полной силе древнюю родовую организацию, но, вместе с тем, и начало ее разрушения» [46]46
  К. Маркс и Ф. Энгельс.Соч., т. XVI, ч. I, стр. 86.


[Закрыть]
, застал тибетских кочевников Пржевальский.

Характерным признаком этой стадии Энгельс считал «совершающееся уже вырождение былой войны между племенами в систематический разбой на суше и на море в целях захвата скота, рабов и сокровищ, превращение ее в регулярный промысел» [47]47
  К. Маркс и Ф. Энгельс.Соч., т. XVI, ч. I, стр. 86.


[Закрыть]
.

Нравы тибетских кочевников описали Пржевальский, его ученик Козлов и другие путешественники. «Летом, как только лошади успеют откормиться, – пишет Козлов, – тибетцы организуют партии для воровских набегов в соседние или отдаленные хошуны. Нередко воровство переходит в открытый разбой».

Из северотибетских племен особенную известность своими разбойничьими повадками приобрели в географической литературе племена еграев и нголоков. «Грабежи караванов, следующих в Лхассу с севера и обратно, в особенности монгольских богомольцев, – пишет Пржевальский, – составляют специальное и весьма выгодное занятие еграев. Они караулят дорогу и перевал через Тан-ла, так что ни один караван не минует здесь их рук». Семенов-Тян-Шанский характеризует племена еграев и нголоков как «издавна привыкшие жить грабежами мирных караванов».

Заметив караван Пржевальского, еграи, вероятно, решили, что это идут монгольские богомольцы. Но когда посланные вперед всадники подъехали поближе, они сильно удивились, увидев людей, которые совсем не походили на монголов, а еграев нисколько не боялись.

«Объясниться мы не могли, – рассказывает Пржевальский, – так как мы не говорили по-тибетски; еграи же не понимали по-монгольски. Кончилось тем, что с помощью пантомим кое-как мы расспросили про дорогу, а еграи получили от казаков несколько щепоток табаку».

Продолжая подниматься на Тан-ла, путешественники почти ежедневно встречали еграев, которые перекочевывали отсюда в бесснежную и более обильную кормом долину Мур-усу. Эти еграи как видно уже были оповещены о появлении необыкновенных чужеземцев и меньше им удивлялись. Путешественники даже купили у кочевников пять баранов и немного масла.

Одно только казалось Пржевальскому подозрительным: подъезжавшие к каравану еграи каждый раз просили путешественников показать свои ружья и, разглядывая их, горячо о чем-то спорили между собой. Через несколько дней выяснилось, что Николай Михайлович имел все основания подозревать недоброе.

На восьмые сутки, 7 ноября 1879 года, экспедиция разбила свой бивуак близ перевала через Тан-ла, на высоте более 5000 метров. Справа и слева поднимались над перевалом громадные горы, покрытые вечными льдами и снегом.

На гребне перевала путешественники увидали «обо»: кучи камней, украшенные длиннорогими головами яков, а над ними – на нитках, протянутых между жердями, – развевающиеся по ветру тряпицы, исписанные молитвами. Каждый буддист, переваливающий через горы, кладет на «обо» свое приношение – камень или кость, или прядь волос от хвоста своего коня.

Русские путешественники положили на «обо» Тан-ла пустую бутылку.

«Нам можно было радоваться своему успеху! – говорит Пржевальский. – Семь слишком месяцев минуло с тех пор, как мы вышли из Зайсана. Против нас постоянно были – то безводная пустыня с ее невыносимыми жарами, то гигантские горы, то морозы и бури, то, наконец, вражда людская. Мы удачно побороли все это».

На перевале путешественники дали залп из берданок и трижды прокричали «ура».


«Обо» на перевале через Тан-ла. Рис. Роборовского.


Животный мир Тибета. Рис. Роборовского.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю