355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сергей Хмельницкий » Пржевальский » Текст книги (страница 10)
Пржевальский
  • Текст добавлен: 21 октября 2016, 21:39

Текст книги "Пржевальский"


Автор книги: Сергей Хмельницкий



сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

ПОДГОТОВКА ВТОРОЙ ЦЕНТРАЛЬНО-АЗИАТСКОЙ ЭКСПЕДИЦИИ

5 марта 1876 года русское правительство дало согласие отпустить 24 тысячи рублей на двухлетнюю экспедицию Пржевальского.

Располагая теперь бóльшими средствами, чем в первое свое путешествие, Николай Михайлович мог взять с собою двух помощников вместо одного. Но ни один из прежних его помощников, которых он так ценил, не мог сопровождать его на этот раз.

Пыльцов, сопутствовавший Николаю Михайловичу в предыдущей экспедиции, женился и решил выйти в отставку. Женой Пыльцова стала сводная сестра Пржевальского. «Это чисто как в романе, – говорил Николай Михайлович. – Ездили вместе в далекие страны, а затем, по возвращении, один из путешественников женился на сестре товарища». Породнившись с Пылъцовым, Пржевальский вместе с тем, к своему огорчению, лишился в его лице отважного и опытного спутника.

Ягунова, сопровождавшего Николая Михайловича в путешествии по Уссури, не было в живых: он утонул, купаясь в реке.

«Меня постигло великое горе», – говорил Николай Михайлович.

Многие выражали желание сопровождать Пржевальского. Николай Михайлович долго колебался в выборе. Наконец он выбрал восемнадцатилетнего юношу Эклона – сына одного из служащих Музея Академии наук и молодого прапорщика Повало-Швыйковского.

В состав казачьего конвоя экспедиции Пржевальский просил включить Чебаева и Иринчинова, сопровождавших его в первом путешествии.

Искать помощников и готовиться к экспедиции Николай Михайлович начал еще задолго до официального решения правительства. Он заготавливал походные сумки, патронташи, одежду для себя и для всего отряда, искал хороших собак.

В начале марта 1876 года он писал Пыльцову из Петербурга: «Теперь я одной ногой уже в Тибете, и если эта экспедиция будет идти так же счастливо, как первая, то мне будет принадлежать честь исследования всех самых неведомых стран Центральной Азии. Поприще завидное, хотя и трудное».

Распоряжением правительства от 15 марта подполковник Пржевальский, прапорщик Повало-Швыйковский, вольноопределяющийся Эклон и семь казаков командировались на два года в Центральную Азию.

Перед отъездом в экспедицию Пржевальский вместе с двумя своими помощниками провел две недели в «Отрадном». Здесь он охотился и обучал будущих спутников стрельбе из штуцеров и револьверов.

23 мая Николай Михайлович простился с матерью и няней Макарьевной. 6 июня он и его спутники прибыли в Пермь. 13 июня со всем снаряжением экспедиции они выехали из Перми на 13 почтовых лошадях. Хлопотно и накладно было везти громадный багаж по скверной уральской дороге, – повозки часто ломались и приходилось платить за их починку.

За Уралом раскинулись необозримые степи. Чем ближе к Семипалатинску, тем степь становилась все более суровой и пустынной и все более напоминала Гоби.

3 июля в Семипалатинске произошла радостная встреча Пржевальского со старыми товарищами – казаками Чебаевым и Иринчиновым.

Отсюда экспедиция выехала на пяти тройках. В Верном (ныне Алма-Ата) Николай Михайлович взял еще трех казаков, а в Кульдже нанял переводчика – Абдула Юсупова, знавшего тюркский и китайский языки.

Экспедиция приобрела 24 верблюда и 4 лошади. Снаряжение в далекий путь, переписка с правительствами Китая и Джеты-шаара задержали Пржевальского в Кульдже на несколько недель.

7 августа Пржевальский получил от генерал-губернатора русского Туркестана К. П. Кауфмана перевод письма джетышаарского эмира Якуб-бека. Эмир писал, что примет участников экспедиции как гостей и окажет им в своих владениях всяческое содействие. 9 августа русский посланник в Пекине Е. Бюцов прислал экспедиции пропуск в китайский Туркестан. Этот пропуск с большим трудом удалось выхлопотать у богдоханcкого правительства. Как и в 1871 году, богдоханские министры, чтобы отговорить русских от путешествия, старались запугать их всевозможными опасностями. На этот раз министры заявили даже, что не могут взять на себя охрану жизни путешественников.

Это заявление не только не встревожило Николая Михайловича, но, напротив, очень его обрадовало.

«Паспорт из Пекина я получил на проход от Хами в Тибет, – писал он в тот же день Пыльцову. – Только китайцы отказались охранять экспедицию. Это-то и нужно».

Раз богдоханские власти отказались охранять экспедицию, то у них не будет предлога для того, чтобы приставить к ней конвой. А конвой мешал бы упорядоченной работе путешественников.

12 августа 1876 года Пржевальский и девять его спутников выступили из Кульджи и направились вверх по берегу реки Или.


У озера Лоб-нор, открытого Пржевальским. Фото Роборовского.


Пржевальский после охоты во время Лобнорской экспедиции. С акварели Бильдерлинга.

В ЦАРСТВЕ ЯКУБ-БЕКА

Путешествие от Кульджи через Тянь-Шань на Лоб-нор и по Джунгарии до Гучена в 1876–1878 гг.

Во время предыдущей экспедиции путь Пржевальского в Тибет лежал с северо-востока (из Пекина) на юго-запад. Новая экспедиция держала путь с северо-запада на юго-восток. Ближайшей ее целью были берега реки Тарим и озера Лоб-нор. Путешественникам предстояло пересечь владения джеты-шаарского эмира Якуб-бека.

Переправившись через реки Или, Текес и Кунгес, перевалив через хребет Нарат, Пржевальский и его спутники вступили на плоскогорье Юлдус.

Первые же недели путешествия показали, что Николай Михайлович, несмотря на всю свою опытность и проницательность, ошибся при выборе одного из спутников.

«Вступление наше на Юлдус ознаменовалось крайне неприятным событием. Мой помощник, прапорщик Повало-Швыйковский, почти с самого начала экспедиции не мог выносить трудностей пути», – рассказывает Пржевальский. – «Я вынужден был отправить его обратно к месту прежнего служения. К счастью, другой мой спутник, вольноопределяющийся Эклон, оказался весьма усердным и энергичным юношей. При некоторой практике он вскоре сделается для меня прекрасным помощником».

Перевалив через южные отроги Тянь-шаня, путешественники прибыли в джетышаарский город Курля. Здесь, по распоряжению Якуб-бека, они были помещены в отведенном для них доме, и к ним был приставлен караул, – «под предлогом охранения, – как рассказывает Пржевальский, – в сущности же для того, чтобы не допускать сюда никого из местных жителей, вообще крайне недовольных правлением Якуб-бека».

Пржевальского и его спутников не отпускали в город. Им говорили: «Вы наши гости дорогие, вам не следует беспокоиться, все, что нужно, будет доставлено».

Эти сладкие речи были только притворством. Правда, путешественникам каждый день доставляли баранину, хлеб и фрукты, но этим и ограничивалось гостеприимство, обещанное Якуб-беком. Все, что интересовало Пржевальского, было для него закрыто. «Мы не знали ни о чем далее ворот своего двора», – рассказывает он. На все вопросы относительно города Курля, числа здешних жителей, их торговли, характера окрестной страны – он слышал самые уклончивые ответы или явную ложь.

На следующий день по прибытии Пржевальского в Курля к нему явился приближенный эмира – Заман-бек (или Заман-хан-эфенди). Каково было удивление Николая Михайловича, когда советник джетышаарского правителя заговорил на отличном русском языке!

Пржевальский описывает Заман-бека так: «По наружности отличается тучностью, среднего роста, брюнет, с огромным носом; возраст около 40 лет».

Отвечая на вопросы Пржевальского, Заман-бек рассказал, что он уроженец города Нухи в Закавказье и состоял на русской службе. Из России Заман-бек переселился в Турцию. Турецкий султан послал его к Якуб-беку вместе с другими лицами, знающими военное дело.

Заман-бек с первых же слов объявил, что эмир поручил ему сопровождать Пржевальского на Лоб-нор.

«Покоробило меня при таком известии, – пишет Пржевальский. – Знал я хорошо, что Заман-бек посылается для наблюдения за нами и что присутствие официального лица будет не облегчением, но помехой для наших исследований. Так и случилось впоследствии».

Хотя Заман-бек был прислан в Джеты-шаар союзником англичан – турецким султаном, но сам он симпатизировал не Англии, а России. Пржевальский оценил доброжелательное отношение Заман-бека к русским. Путешественник вполне понимал, что Заман-бек лучше всякого другого «почетного конвоира», приставленного к нему джетышаарским эмиром.

Но даже самый доброжелательный конвоир мешал Пржевальскому свободно заниматься съемкой местности, знакомиться с местным населением, производить необходимые исследования. Наилучшему конвою Николай Михайлович предпочел бы свободу. Вот почему Заман-бек вызывал в нем смешанное чувство благодарности и досады.

«Заман-бек лично был к нам весьма расположен, – рассказывает Пржевальский, – и, насколько было возможно, оказывал нам услуги. Глубокою благодарностью обязан я за это почтенному беку. С ним на Лоб-норе нам было гораздо лучше, нежели с кем-либо из других доверенных Якуб-бека, – конечно, настолько, насколько может быть лучше в дурном вообще».

Возмущало Пржевальского не только его положение «почетного арестанта» Якуб-бека, возмущение вызывал в нем весь политический режим, установленный эмиром в Джеты-шааре.

6 июля 1877 года Пржевальский писал в Россию: «Находясь во все время пребывания во владениях Бадуалета [37]37
  Слово «Бадаулет» (Пржевальский неверно пишет: Бадуалет) означает – счастливец. Таково было прозвище Якуб-бека.


[Закрыть]
, под самым строгим присмотром, мы могли лишь изредка, случайно, входить в сношения с местным населением, но из этих случайных, отрывочных сведений, в общем обрисовались главнейшие контуры внутренней жизни царства Якуб-бека…

Пусть даже потоками крови Бадуалет зальет поле своего владычества, лишь бы на этом поле взошли ростки будущего преуспеяния государства. Но таких ростков нет вовсе. Кровавый террор в нынешнем Джитышаре [38]38
  Пржевальский всюду пишет: Джитышар.


[Закрыть]
имеет целью одно лишь упрочение власти самого царя – о народе нет заботы. На него смотрят только как на рабокую массу, из которой можно выжимать лучшие соки…

Мелочные заботы дня поглощают все внимание и время джитышарского владыки. Бадуалет слушает всякие доносы своих слуг, знает какой купец что привез в город (при этом часть товаров отбирается даром), принимает подарки в виде лошадей, баранов и проч., от самых простых своих подданных забирает в гарем, по собственному выбору, женщин, иногда в возрасте ребенка. Постоянно опасаясь за свою жизнь, Якуб-бек живет за городом в фанзе, окруженной караулами и лагерем солдат, не спит по ночам и, как сообщал нам Заман-бек, даже в мечеть входит со штуцером Винчестера в руках».

По гневной и верной характеристике Пржевальского Якуб-бек – «не более, как политический проходимец», использовавший национально-освободительное движение мусульманских народностей против богдоханского ига лишь для того, чтобы самому «захватить власть над ними и угнетать их вместе с кликой своих ближайших приверженцев».

«Под стать самого Бадуалета является и клика его сподручников», – писал Пржевальский. «Все они известны местному населению под общим именем «анджанов». Главнейшие должности в Джиты-шаре розданы этим анджанам. Для местного населения эти люди ненавистны».

Не как равнодушный посторонний наблюдатель, а со страстным сочувствием к судьбе народных масс рисует Пржевальский их положение в государстве Якуб-бека:

«В нынешнем Джитышаре очень плохо жить. Ни личность, ни имущество не обеспечены; шпионство развито до ужасающих размеров. Каждый боится за завтрашний день. Произвол господствует во всех отраслях управления: правды и суда не существует. Анджаны грабят у жителей не только имущество, но даже жен и дочерей».

Из всего, что видел путешественник в Джеты-шааре, он сумел сделать проницательный вывод относительно жизнеспособности этого государства:

« Царство Якуб-бека падет в близком будущем(курсив Пржевальского – С. X.). Всего вернее, оно будет покорено китайцами; в случае же каких-либо мирных комбинаций с этой стороны, что впрочем весьма сомнительно, – внутри самого Джитышара неминуемо вспыхнет восстание, для которого имеются, даже через край, все готовые элементы, но которое теперь задерживается военным террором и общностью мусульманского дела».

Пржевальский указывал, что «местное население, мало в чем повинное, конечно, поплатится при этом, быть может, даже поголовною резнею».

История вскоре же подтвердила полностью прогнозы Пржевальского. «Царство Якуб-бека» действительно пало через год. Оно было покорено богдо-ханскими войсками, как и предсказывал Пржевальский. Население, как он тоже предвидел, поплатилось при этом «поголовною резнею», которую распорядилось устроить богдоханское правительство. Десятками тысяч жители Джеты-шаара бежали на запад, в русский Туркестан, и тут поселялись навечно.

ПУТЬ НА ЛОБ-НОР

4 ноября экспедиция в сопровождении Заман-бека и его свиты выступила из Курля к берегам Тарима и Лоб-нора.

«С Заман-беком едет целая орда, – возмущался Пржевальский. – У жителей продовольствие (бараны, мука и пр.) и вьючный скот берутся даром». О самом Заман-беке Николай Михайлович рассказывал с насмешкой и негодованием: «Дорогою и на самом Лоб-норе наш спутник, вероятно от скуки, четыре раза женился, в том числе однажды на 10-летней девочке».

Общество Заман-бека и его свиты мешало Пржевальскому не только снимать на карту местность, но даже охотиться.

«Дорóгой вся эта ватага отправляется вперед, – писал он в дневнике, – травит ястребами зайцев, поет песни. На ночевках вместе с посетителями собирается всегда человек 20; пять раз в день во все горло орут молитвы. Понятно, что при таких условиях невозможно увидать, не только что убить какого-либо зверя».

Местному населению джетышаарские власти строго запретили всякие сношения с путешественниками. Добиться этого было нетрудно: иноземцев вели под конвоем, как злоумышленников, и жители, естественно, относились к ним с опаской. Цель экспедиции население совершенно не понимало, и это усиливало его подозрительное отношение к иноземцам. «Обитатели этих стран, – пишет Пржевальский, – решительно не верили тому, что можно переносить трудности пути, тратить деньги, терять верблюдов только из-за желания посмотреть новую страну, собрать в ней растения, шкуры зверей, птиц, – словом предметы никуда не годные и решительно ничего не стоящие».

«Нас подозревали и обманывали на каждом шагу», рассказывает Пржевальский.

Пржевальского не допускали в города, ему не давали идти по избранному маршруту. Чтобы заставить русских отказаться от путешествия и вернуться в Россию, приставленный к ним Якуб-беком «почетный конвой» повел их к Тариму самой трудной и окольной дорогой. Путешественников заставили при морозах, достигавших 16°, понапрасну переправляться через реки Конча-дарья и Инчике-дарья, которые легко можно было обойти. От этих переправ очень страдали верблюды, – три из них вскоре издохли.

Однако ни ухищрения конвойных, ни природные препятствия не могли преградить путь русским путешественникам. С каждым днем приближались они к намеченной цели. И вот, наконец, перед глазами Пржевальского необозримой глинистой и песчаной равниной раскинулась Лобнорская пустыня, самая дикая и бесплодная из всех, которые он видел до сих пор, – «хуже Алашанской», по его словам.

Экспедиция достигла берегов Тарима в том месте, где в него впадает Уген-дарья. Узкой лентой вьется среди голой бесплодной равнины Тарим, а вдоль берега реки разбросаны одинокими островками по пустыне несколько деревень.

Когда путешественники пришли в первую таримскую деревню, у Николая Михайловича произошло забавное объяснение с местным старшиной. На вопрос путешественника: далеко ли до Лоб-нора? – старшина отвечал, показывая пальцем на себя: «Я Лоб-нор».

Оказалось, таким образом, что Лоб-нором зовется здесь не озеро, а вся область, к нему прилегающая, и весь народ, который ее населяет.

Пройдя свыше двухсот километров вниз по Тариму, путешественники 9 декабря переправились через реку. Лодка, в которой находился Пржевальский, наткнувшись на бревно, опрокинулась, и Николай Михайлович в тяжелой зимней одежде, с двумя ружьями и сумкой за спиной, с патронташем за поясом, оказался в воде. Преодолев сильное течение, Пржевальский благополучно доплыл до берега и в тот же день записал в своем дневнике: «Конечно, не особенно приятно попасть в воду в декабре, но зато я первый купался в Тариме!»

Идя берегом Тарима по Лобнорской пустыне, Пржевальский и его спутники открыли неизвестную до того времени реку Черчен-дарью и переправились через нее.

Вдали перед путешественниками, узкой полосой над голой равниной, показались горы. С каждым переходом они виднелись все яснее. Скоро уже можно было различить не только отдельные вершины, но и главные ущелья. И вот под 39° северной широты, – там, где ни на одной карте того времени не были обозначены горы, – перед Пржевальским предстал горный хребет.

До путешествия Пржевальского об этом хребте знали только местные жители, называвшие его Алтын-тагом. Отвесной стеной вздымается он над пустыней Лоб-нора, отделяя ее от Тибета.


Панорама открытого Пржевальским хребта Алтын-таг.

Сорок дней провел Николай Михайлович в горах Алтын-тага, то странствуя у подножья хребта, то взбираясь по его крутым голым склонам. На огромной высоте, в глубокую зиму, среди бесплодной местности, путешественники не находили ни топлива, ни воды, страдали от холода, от жажды, не умывались по целой неделе. Пищи, которую удавалось добыть охотой, едва хватало, чтобы не обессилеть от голода.

Здесь, в горах открытого им громадного хребта, в походной юрте, где толстым слоем ложилась пыль от рыхлой глинистой почвы, Пржевальский отпраздновал десятилетие своей страннической жизни. За эти десять лет он совершил три далеких экспедиции, проник в неисследованные области земного шара, положил на карту тысячи километров впервые пройденного пути, открыл неизвестные до него горы и реки.

15 января 1877 года, на холодных бесплодных высотах Алтын-тага, вернувшись с охоты в юрту, Николай Михайлович записал в своем дневнике:

«15 января 1867 г., в этот самый день, в 7 часов вечера, уезжал я из Варшавы на Амур… Что-то неведомое тянуло вдаль на труды и опасности. Задача славная была впереди; обеспеченная, но обыденная жизнь не удовлетворяла жажды деятельности. Молодая кровь била горячо, свежие силы жаждали работы. Много воды утекло с тех пор, и то, к чему я так горячо стремился, – исполнилось. Я сделался путешественником, хотя, конечно, не без борьбы и трудов, унесших много сил…»

В день этого славного десятилетия судьба послала путешественнику драгоценный подарок: Пржевальский встретил, наконец, дикого верблюда – редкостное животное, о котором он мечтал, отправляясь на Лоб-нор. Это произошло в горном ущелье, на высоте трех километров, у места стоянки экспедиции.

Встав с рассветом, путешественники собрались в путь. Вдруг один из казаков заметил, что шагах в трехстах от стоянки ходит какой-то верблюд. Сначала казак подумал, что это один из экспедиционных верблюдов, отбившийся от каравана, и закричал товарищам, чтобы они поймали и привели его. Но, осмотревшись, казаки увидели, что все их одиннадцать верблюдов на месте.

– Верблюд, дикий верблюд! – закричали казаки.

Увидев своих домашних собратьев, дикий верблюд побежал было к ним, но, заметив вьюки и людей, остановился в недоумении, а затем пустился назад.

Схватив штуцер, Николай Михайлович бросился следом, выстрелил дважды, но оба раза промахнулся. Он гнался за верблюдом на лошади километров двадцать, но верблюд бежал быстрее коня и благополучно скрылся.

«Так и ушел от нас редчайший зверь, – с сожалением записал в свой дневник Николай Михайлович. – Притом экземпляр был великолепный: самец средних лет, с густой гривой под шеей и высокими горбами. Всю жизнь не забуду этого случая».


Дикий верблюд, открытый Пржевальским. Рис. Роборовского.

Пржевальский умел подметить каждую мелочь. Неустанно наблюдая, он изо дня в день узнавал новое о диком верблюде.

Вот на крутом скалистом склоне, куда с трудом взобрался путешественник, он находит верблюжьи следы и помет. Но ведь известно, что неуклюжий домашний верблюд неспособен лазить по горам… Здесь прошли его дикие собратья! Путь по крутым горам не представляет для них затруднений. Верблюжьи следы мешаются на заоблачных тропинках со следами горных баранов. «До того странно подобное явление, – говорит Пржевальский, – что как-то не верится собственным глазам».

Пржевальский снарядил в пески Кум-тага охотничью экскурсию. 10 марта 1877 года посланные им охотники привезли четыре шкуры.

Это были шкуры диких верблюдов!

«Нечего и говорить, – пишет Пржевальский, – насколько я был рад приобрести, наконец, шкуры того животного, о котором сообщал еще Марко Поло, но которого до сих пор не видал ни один европеец».

Оказалось, что дикий верблюд, который по своему образу жизни, сметливости, превосходно развитому зрению, слуху и обонянию так не похож на домашнего, почти не отличается от него по своим внешним признакам. Пржевальский отметил только, что у дикого верблюда горбы значительно меньше, чем у домашнего, отсутствуют мозоли на коленях передних ног, нет чуба у самца, а цвет шерсти у всех диких верблюдов – красновато-песчаный, в то время, как у домашних такой цвет встречается редко.

Спустившись снова со скалистых высот Алтынтага на покрытую галькой Лобнорскую равнину, Пржевальский повернул на северо-запад. В начало февраля перед путешественниками, за узкой лентой тамариска, раскинулись голые волнистые солончаки. И, наконец, показалась полоска только что вскрывшейся ото льда воды, дальше к северу терявшаяся в густых тростниках, которые качал холодный ветер.

В этих тростниковых зарослях и унылых солончаках кончает свой долгий путь река пустыни – Тарим. Здесь пустыня, рассказывает Пржевальский, «окончательно преграждает Тариму дальнейший путь к востоку. Борьба оканчивается: пустыня одолела реку, смерть поборола жизнь. Но перед своей кончиной бессильный уже Тарим образует разливом своих вод обширное тростниковое болото…»

Неприглядное болотистое озеро, которого достиг после многомесячных странствий Пржевальский, – это и был заветный, неведомый европейцам Лоб-нор!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю