355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сергей Хмельницкий » Пржевальский » Текст книги (страница 14)
Пржевальский
  • Текст добавлен: 21 октября 2016, 21:39

Текст книги "Пржевальский"


Автор книги: Сергей Хмельницкий



сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

В ТИБЕТЕ, В ГОД ЗЕМЛИ И ЗАЙЦА

В тот самый день, памятный для истории географических исследований, когда русские путешественники перевалили через хребет Тан-ла, на них напали еграи.

Вероятно кочевники при первой же встрече соблазнились вьюками русского каравана и тогда же задумали ими поживиться. Сначала еграев, привыкших наводить ужас на монгольских странников, смущало спокойствие русских, а также и необычное их вооружение. Но так как русских было мало и они вели себя мирно, то еграи, наконец, решились действовать.

Пока караван переваливал через Тан-ла, за ним следовали издали несколько еграйских всадников. Когда же путешественники, уже на спуске с гор, разбили стоянку, к ним подъехали человек пятнадцать еграев. Еграи привезли масло для продажи.

В то время, как шла торговля, один из кочевников украл складной нож, висевший на поясе у переводчика Абдула Юсупова. Заметив это, Юсупов стал требовать свою вещь обратно. Кочевник выхватил саблю и ударил ею Абдула по левой руке, но плохой клинок только прорубил шубу и халат, а руку лишь слегка оцарапал. В ту же минуту еще один еграй бросился на Абдула с копьем. Находившийся вблизи Роборовский пересек разбойнику дорогу, вырвал у него из рук копье и сломал его.

Еграи схватились за свои копья и сабли и завязали с казаками рукопашный бой. Два еграя, вооруженные фитильными ружьями, бросились за ближайшую скалу и оттуда открыли огонь.

«Все это было делом одной минуты, – рассказывает Пржевальский, – так что мы едва успели взять свои винтовки. Однако сначала я не велел стрелять, хотя в нас и летели камни, весьма искусно бросаемые еграями из кожаных пращей. Но вот из-за ближайшей скалы раздался выстрел, затем другой, и пули пролетели мимо нас. Медлить долее было невозможно – я скомандовал пальбу казакам. Загремели скорострелки и после первого же залпа еграи бросились на уход. Наши выстрелы их провожали, но вскоре я велел прекратить пальбу».

Пржевальский хотел избежать вооруженной стычки. Но чтобы защититься от нападавших разбойников, пришлось пустить в ход оружие.

Стоянка экспедиции была расположена под скалами, из-за которых незаметно могли подобраться еграи. Когда разбойники скрылись, путешественники перенесли свой бивуак на более открытое место. Здесь они устроили укрепление, уложив вьюки и верблюдов квадратом вокруг юрты и палатки.

После своего неудачного нападения еграи до самой ночи разъезжали взад и вперед по ближайшим горам и наблюдали за русскими. Путешественники легли спать не раздеваясь, с ружьями в руках, с револьверами за поясом. Поочередно караулили двое казаков.

Всю ночь в горах раздавались крики. Еграи готовились к новому нападению.

«Незавидно, но в высшей степени интересно было в это время наше положение, – говорит Пржевальский. – С одной стороны – наша маленькая кучка… с другой – целая орда… Там – грубая физическая сила; здесь сила нравственная. Эта-то нравственная сила должна была победить – и победила!»

Как только взошло солнце, путешественники сняли свой бивуак и завьючили верблюдов. Чтобы не растягивать отряд длинной цепью, всех караванных животных поставили рядом. Впереди, с винтовками в руках, с револьверами у пояса, выстроились путешественники. В таком боевом порядке отряд двинулся вперед.


Бивуак Пржевальского на Тан-ла. Рис. Роборовского.

Лежавшее впереди ущелье заняли еграйские всадники, а на скалах по сторонам ущелья засели несколько их стрелков с фитильными ружьями. Другой конный еграйский отряд расположился сбоку от стоянки русских, третий сзади – вероятно для того, чтобы атаковать путешественников с тыла или задержать их отступление. Всего еграев собралось человек шестьдесят или семьдесят.

Но Пржевальский и его спутники отступать не собирались. И куда могли они отступать? Назад за Тан-ла? Но там они бы встретили все тех же еграев, к тому же ободренных трусостью чужеземцев. Наконец до Цайдама лежало более семисот километров, – быстро пройти их с усталыми верблюдами было невозможно. Оставалось одно – пробиваться вперед!

Как только двинулся караван, пришли в движение и еграи. Отряд, преграждавший путешественникам путь вперед, построился при входе в ущелье, расположенный в тылу остался наблюдать, средний же поехал наравне с караваном – по противоположному скату гор, окаймлявших долину.

Так прошли путешественники около двух километров. За это время сопровождавший их отряд еграев приблизился к ним шагов на семьсот. Недалеко оставалось и до того отряда, который заслонил вход в ущелье. На своих быстрых конях еграи за несколько мгновений могли доскакать до путешественников.

Необходимо было действовать быстро и решительно.

– На семьсот шагов поставь прицелы! – скомандовал Пржевальский.

Грянул залп. Двенадцать пуль полетело в ближайший отряд разбойников. За первым залпом – второй, третий.

До этого дня иных ружей, кроме фитильных, еграи не знали. Град пуль, которые настигали их издалека, из дальнобойных, скорострельных винтовок чужеземцев, привел разбойников в ужас, и они пустились наутек.

Путешественники поставили прицелы на тысячу двести шагов. Три залпа по отряду, сторожившему вход в ущелье, обратили его в бегство.

Благополучно миновав ущелье, Пржевальский и его спутники вышли на широкую холмистую равнину и продолжали свой путь на юг.

Через несколько дней, спустившись к берегам реки Сан-чю, путешественники впервые встретили кочевья тибетцев. В долине стояли их черные палатки и паслись многочисленные стада яков и баранов. Завидя караван, тибетцы верхом подъезжали к русским и предлагали купить баранины, масла или сушеного творогу – «чуры».

На втором переходе от Сан-чю путешественников встретили три монгола, приехавшие из владений далай-ламы, чтобы увидеть Пржевальского. Один из этих монголов, цайдамец Дадай, был старый знакомый путешественника. Все трое дружелюбно относились к русским и предупредили их о тех мерах, которые предприняли против них далайламские чиновники.

По словам монголов, тибетские власти, чтобы задержать путешественников, еще летом выставили сторожевые дозоры от ближайшей к границе далайламских владений деревни Напчу до перевала Тан-ла. К зиме эти дозоры сняли, так как в Лхассе думали, что русские отложили свое путешествие. Но как только с тибетских стойбищ на Сан-чю пришло известие о появлении русского каравана, далайламские власти наскоро собрали на границе войска и ополченцев из местного населения. Жителям запретили под страхом смертной казни продавать что бы то ни было русским и вступать с ними в какие-либо сношения. Из Напчу послали с конвоем чиновников, которых уполномочили вступить с русскими в переговоры и о результатах немедленно донести в Лхассу.

Как рассказывали монголы, в Тибете, еще задолго до прибытия путешественников, распространился слух о том, что русские идут с целью похитить далай-ламу. Народ, поверив слуху, пришел в сильное волнение и готовился встретить чужеземцев с оружием в руках. Этим-то, по уверению монголов, и объяснялись действия тибетских властей.

«Монголы, – рассказывает Пржевальский, – ручались головою, что нас не пустят в Лхассу, и вместе с тем объяснили, вероятно, по приказанию свыше, что китайцы в данном случае не виноваты». Но Николай Михайлович имел слишком много оснований подозревать, что именно богдоханские власти настроили тибетцев против русских.

«Именно китайцы-то и загородили нам дорогу в Тибет, хитро распустив слух о том, что тайная цель нашего путешествия есть похищение далай-ламы. Невежественная, фанатичная масса, конечно, охотно поверила такому слуху», – говорит Пржевальский. «Для высшей иерархии Тибета также весьма желательно было не пускать нас к себе». По мнению Пржевальского, тибетские ламы не хотели впустить его «вследствие того опасения», чтобы посещение Лхассы чужеземцами «не открыло бы сюда доступ миссионерам» – опасным конкурентам тибетских лам.

Как ни безрадостны были вести, привезенные монголами, но встреча с этими людьми облегчила положение экспедиции. До сих пор путешественники шли «без языка» и объяснялись с местными жителями пантомимами. Монголы, отлично говорившие по-тибетски, согласились служить русским переводчиками. А старый знакомец Николая Михайловича – Дадай – даже изъявил готовность быть проводником.

Путешественники продолжали свой путь вместе с новыми спутниками и, сделав еще один переход, у самой границы далайламских владений, встретили тибетских чиновников с их конвоем.

Посланцы держали себя очень вежливо и вошли в юрту Пржевальского только по приглашению. «Здесь прибывшие чиновники, – рассказывает он, – обратились к нам с расспросами о том: кто мы такие и зачем идем в Тибет? Я объяснил, что все мы русские и идем в Тибет за тем, чтобы посмотреть эту неизвестную для нас страну, узнать, какие живут в ней люди, какие водятся звери и птицы, какая здесь растительность и т. д.; словом цель наша исключительно научная. На это тибетцы отвечали, что русские еще никогда не были в Лхассе, что сюда с севера приходят только монголы, тангуты да сининские торговцы, и что правительство тибетское решило не пускать нас далее».

Николай Михайлович ответил, что русские никогда не пошли бы в Тибет, если бы не имели на то права, предоставленного им китайским правительством. Он показал свой пекинский паспорт и заявил, что тибетцы обязаны впустить экспедицию. Тогда чиновники, вероятно заранее получившие указания, как поступить в том случае, если русские проявят настойчивость, просили Пржевальского ждать на этом самом месте ответа из Лхассы, куда тотчас же будет послан нарочный с изложением всех обстоятельств дела.

Пржевальский согласился ждать ответа. Тибетские чиновники записали фамилии путешественников и поспешно уехали в Напчу.

У подножья горы Бумза, в 250 километрах от Лхассы, путешественники разбили свой лагерь. В окрестностях кочевали тибетцы. На стоянке Пржевальский знакомился с обитателями и с природой страны.

По наружности тибетцы не похожи ни на монголов, ни на китайцев, а напоминают цыган. Волос никогда не стригут и не чешут, и они в беспорядке падают на плечи, сзади же их заплетают в косу, которую украшают костяными кольцами, красными кораллами, бирюзой, медными бляхами.

Зимняя одежда тибетцев – длинная баранья шуба. Более зажиточные покрывают ее красной шерстяной тканью – далембой. На поясе тибетец носит саблю с плохим клинком, но богато отделанную серебром, бирюзой, крупными красными кораллами. За поясом торчит длинная трубка. Сбоку висит нож.

Жилище тибетца зимой и летом – черная палатка, сотканная из волос яка. В глиняном очаге, посередине жилища, постоянно горит аргал, в плоском железном котле варится еда. У очага разостланы бараньи и волчьи шкуры. На них сидят днем и спят ночью. Возле палатки устроен загон для баранов.

Пища тибетцев – баранье и яковое мясо. Едят его часто сырым. Вся семья усаживается у очага. Хозяин отрезает по куску кровавого мяса и бросает его каждому домочадцу.

Пржевальский знал по собственному опыту, как трудно в разреженном воздухе Тибета разжечь отсыревший аргал и сварить мясо. Неудивительно, что у тибетцев вошло в привычку есть мясо сырым.

В семейной жизни тибетских кочевников Пржевальский обнаружил редкое на земном шаре явление – полиандрию, то есть многомужество. «Каждые трое, четверо и более мужчин имеют, правда, одну общую жену». [48]48
  «Это наблюдение Пржевальского для Северного Тибета, – замечает его комментатор Э. М. Мурзаев, – расширяет границы института полиандрии, до нашего путешественника известного в Южном Тибете и на южных склонах Гималайского хребта».
  В своей работе «О происхождении семьи, частной собственности и государства» (1884) Ф. Энгельс отмечает «многомужество в Индии и Тибете» и указывает на его «происхождение из группового брака». ( К. Маркс и Ф. Энгельс.Соч., т. XVI, ч. I, стр. 44).


[Закрыть]

Когда тибетец умирает, «мертвеца отвозят в степь и здесь, во время чтения молитв, режут тело на куски, которые бросают собравшимся грифам. Птицы эти хорошо знакомы с подобной добычей и мигом во множестве слетаются на нее, не боясь вовсе людей…»

На этих грифов Пржевальский охотился много раз у горы Бумза. Громадные птицы парили над стоянкой и иногда садились на скате горы, шагах в пятистах от путешественников.

Неподалеку от стоянки путешественники расставили капканы. Однажды Эклону удалось поймать в них большого корсака, принадлежавшего к новому виду. Пржевальский назвал его «корсаком Эклона» (Vulpes Ekloni).

Тибетцы, кочевавшие в окрестностях стоянки, сначала чуждались путешественников. Но видя, что русские никому не причиняют вреда, кочевники стали приносить им на продажу масло и чуру, приводить баранов. Приходивших на стоянку тибетцев незаметно срисовывал Роборовский.

Горсточка русских привлекала всеобщее любопытство и возбуждала множество толков. «Проход наш без проводника через Северный Тибет, побитие еграев, о чем здесь везде уже знали, наше скорострельное оружие и уменье стрелять, – все это производило на туземцев необычайное впечатление».

В первые дни стоянки у горы Бумза охота на грифов, странствия по окрестностям, встречи с местными жителями доставляли Пржевальскому новые сведения и впечатления. Николай Михайлович писал свои заметки. Казаки чинили износившуюся одежду и вьючные принадлежности. «Вскоре все это было покончено, и мы не знали, куда деваться от скуки, проводя целые дни и ночи в дымной, холодной юрте. Теперешнее бездействие тяготило, пожалуй, хуже, чем все труды предшествовавшего перехода по Тибету, тем более ввиду неизвестности дальнейшей судьбы нашей экспедиции».

Наконец, на восемнадцатый день, к Пржевальскому прибыло посольство далай-ламы.


Посланцы далай-ламы. Рис. Роборовского.

Во главе его был один из высших светских сановников Тибета («светский степной управитель» – вероятно начальник всех кочевых хошунов) – Чжигмед-Чойчжор. Трое других были важные духовные лица – наместники трех знаменитых лхасских кумирен, остальные – начальники отдельных аймаков [49]49
  Аймак– группа родственных аилов, кочующая на одной территории, более мелкая, чем хошун (несколько аймаков могут входить в один хошун).


[Закрыть]
далайламских владений.

Главный посланник был одет в богатую соболью курму, мехом наружу. Расспросив, как полагалось, здоровы ли путешественники и благополучно ли они совершили свой путь, Чжигмед-Чойчжор обратился с вопросом:

– Русские вы или англичане?

Монголы-переводчики перевели его вопрос с тибетского на монгольский, Иринчинов – с монгольского на русский. Пржевальский ответил:

– Мы русские.

Его ответ перевели посланнику.

Тогда Чжигмед-Чойчжор повел длинную речь о том, что русские еще никогда не бывали в Лхассе, что с севера в Тибет приходят только три народа – монголы, тангуты и китайцы, что русские – другой веры, чем тибетцы, и, наконец, что весь тибетский народ и сам далай-лама не желают впустить путешественников в свою страну.

– Странников, – ответил Пржевальский, – кто бы они ни были, следует радушно принимать, а не прогонять. Я и мои спутники пришли в Тибет без всяких дурных намерений. Единственная наша цель – научное изучение этой страны. Нас всего тринадцать человек, значит мы не можем быть опасны для тибетского народа и властей.

«На все это получился почти тот же самый ответ: о разной вере, о трех народах, приходивших с севера, и т. д. При этом, как сам посланник, так и вся его свита, сидевшие в нашей юрте, складывали свои руки впереди груди и самым униженным образом умоляли нас исполнить их просьбу – не ходить далее. О каких-либо угрозах не было и помину; наоборот, через наших переводчиков, прибывшие тибетцы предлагали заплатить нам все расходы путешествия, если мы только согласимся повернуть назад. Даже не верилось собственным глазам, чтобы представители могущественного далай-ламы могли вести себя столь униженно».

«Хотя мы уже достаточно сроднились с мыслью о возможности возврата, не дойдя до Лхассы, – говорит Пржевальский, – но в окончательную минуту такого решения крайне тяжело мне было сказать последнее слово: оно опять отодвигало заветную цель надолго, быть может навсегда… Невыносимо тяжело было мириться с подобной мыслью и именно в то время, когда все трудности пути были счастливо поборены, а вероятность достижения цели превратилась уже в уверенность успеха. Мы должны были вернуться, не дойдя лишь 250 верст до столицы Тибета».

Предложение тибетцев возместить расходы экспедиции Пржевальский отверг как недостойное русской чести. На просьбу же вернуться ответил:

– Если тибетцы единодушно отказываются пустить нас к себе, я согласен вернуться. Но я вернусь только в том случае, если посланники выдадут мне бумагу с объяснением, почему нас не пустили в Лхассу.

Посланники просили дать им время на размышление. Выйдя из юрты, они уселись в кружок на земле и совещались около четверти часа. Затем, вернувшись в юрту, Чжигмед-Чойчжор сказал, что бумагу, которую требует Пржевальский он дать не может, так как не уполномочен на то далай-ламой.

– Завтра утром, – ответил Пржевальский, – мы выступаем со своего бивуака. Будет бумага – пойдем назад. Не будет – двинемся к Лхассе.

Посланники опять посовещались между собой. Наконец Чжигмед-Чойчжор передал через переводчика:

– Мы согласны дать бумагу, но для того, чтобы ее составить, нам нужно вернуться к нашему стойбищу. Там мы будем вместе редактировать объяснения, почему не пустили вас в Лхассу. И если за это впоследствии будут рубить нам головы, то пусть уж рубят всем.

– Я путешествую много лет, – ответил Пржевальский, – но нигде еще не встречал таких дурных и негостеприимных людей. Об этом я напишу и узнает целый свет.

Не возразив ни слова, далайламские посланцы уехали.

На другой день, как только начало всходить солнце, посланцы привезли составленную ими бумагу. Началось чтение. Тибетцы читали бумагу вслух, монголы-переводчики переводили прочитанное с тибетского языка на монгольский, а Иринчинов – с монгольского на русский.

Вот подлинный текст этого документа в переводе на русский язык:

«Так как Тибет – страна религии, то случалось, что в него и в давнее время и после приходили известные люди из внешних стран. Но те, которые издревле не имели права приходить по единогласному давнишнему решению князей, вельмож и народа, не принимаются и, соблюдая это, велено стоять не на живот, а на смерть, и на это испрошено через живущего в Тибете амбаня [50]50
  «Живущий в Тибете амбань» – китайский наместник в Тибете.


[Закрыть]
высочайшее утверждение [51]51
  То есть утверждение богдохана.


[Закрыть]
. Теперь же в местности Пон-бум-чун, принадлежащей к Напчу [52]52
  Название аймака, к которому принадлежит названная местность.


[Закрыть]
, в 10-й луне [53]53
  «В 10-й луне» – в ноябре по нашему календарю.


[Закрыть]
, 13-го числа, явились с намерением идти в Тибет чаганханов амбань [54]54
  «Чаганханов амбань» – русский генерал.


[Закрыть]
Николай Шибалисики [55]55
  Пржевальский.


[Закрыть]
, тусулачи [56]56
  Помощник.


[Закрыть]
Акелонь [57]57
  Эклон.


[Закрыть]
, тусулачи Шивиковсики [58]58
  Роборовский.


[Закрыть]
с десятью солдатами. По получении известия об этом от местного начальства многие тибетцы отправлены были для расспросов, и после того, как они [59]59
  Русские.


[Закрыть]
оставались на месте двадцать дней, посланные из Сэра, Брайбона и Галдана [60]60
  Названия трех больших монастырей в окрестностях Лхассы.


[Закрыть]
со многими светскими просили их возвратиться, и при личном свидании тщательно объясняли, что по вышеуказанным обстоятельствам в Тибет нельзя приходить. Они же отвечали, что если вы все дадите письменное, скрепленное печатью удостоверение, что нельзя приходить, вернемся, иначе завтра же отправимся в Лхассу. Почему мы и просили их возвратиться, как издревле установлено для всех, кто бы ни пришел из неимеющих права приходить». Подписи десяти далайламских посланников, «В год Земли и Зайца [61]61
  4-й год 12-летнего цикла по ламаистскому летоисчислению.


[Закрыть]
, в 11-й луне [62]62
  «11-я луна» – наш декабрь.


[Закрыть]
3-го числа».

После того как чтение и перевод закончились, бумага с печатью Чжигмеда-Чойчжора была вручена Пржевальскому.

«Тогда, скрепя сердце, – рассказывает Пржевальский, – я объявил, что возвращаюсь назад, и велел снимать наш бивуак. Пока казаки разбирали юрту и вьючили верблюдов, мы показывали тибетцам свое оружие и опять уверяли, что приходили к ним без всяких дурных намерений… Поверили ли посланцы этому или нет, но только, под влиянием успеха своей миссии, они весьма любезно распрощались с нами. Потом, стоя кучею, долго смотрели вслед нашего каравана, до тех пор, пока он не скрылся за ближайшими горами…»


Тибетское стойбище. Рис. Роборовского.


Участник третьей и четвертой экспедиций Пржевальского – казак Пантелей Телешов.

ВОЗВРАЩЕНИЕ В ЦАЙДАМ

А в Пекине, из-за экспедиции Пржевальского, продолжалась дипломатическая война.

В конце 1879 года богдэханские министры сообщили Кояндеру, что Пржевальский в сентябре отправился из Цандама в Тибет. «По этому направлению проезжают только те чиновники, которые назначаются указами богдохана», – писали министры. «В подобных случаях Лифань-юань [63]63
  Палата внешних сношений.


[Закрыть]
заблаговременно сносится – с местными властями о снаряжении из Синина конвоя». Между тем, известно, что тибетцы давно уже выставили отряды, чтобы воспрепятствовать проникновению путешественников в их страну. «Поистине, – уверяли министры, – нельзя нам вполне гарантировать путешественнику защиту и покровительство». Тем более, что, по заявлению министров, о местопребывании путешественника в настоящее время богдоханскому правительству ничего неизвестно.

Кояндер ответил, что по имеющимся у него достоверным сведениям северный путь в Тибет служит не только для проезда чиновников в особых случаях, но и для торговых караванов. «Если там могут проходить караваны, – писал он, – то нет причины, чтобы не прошли и несколько, хотя мирных, но хорошо вооруженных для собственной защиты путешественников. Опасения, подобные выражаемым теперь, высказывались и насчет пути на Цайдам, причем все власти единогласно говорили, что на этом пространстве даже нет вовсе тропинок. Однако, – иронизировал русский дипломат, – экспедиция благополучно прошла этими местностями, открыв таким образом путь, который, как видно, до сих пор не был известен даже властям почтенного государства, и тем, конечно, оказала последним услугу».

По поводу сообщения министров о том, что тибетцы выставили войска на границах далайламских владений, Кояндер выразил удивление. «Каким образом, жители Тибета, составляющего часть почтенного государства, могут посылать солдат против путешественников, идущих с разрешения правительства и с билетом, им выданным? Я уверен, – продолжал иронизировать Кояндер, разоблачая лживость заявлений богдоханского правительства, – что власти неверно поняли переданный им слух, который, если бы он оказался справедливым, конечно, побудил бы их немедленно же принять надлежащие меры против бунтовщиков. Иначе можно было бы подумать, что Тибет страна совершенно независимая, и тогда характер отношений к ней ее соседей несомненно изменился бы».

Дипломатическая война была в разгаре, когда о положении экспедиции распространились тревожные слухи. Их с преждевременным злорадством распустили английские дипломатические круги, которым Пржевальский был ненавистен. Английские дипломаты боялись, что если русский путешественник откроет путь в Лхассу, то Тибет – это преддверие Индии – будет вовлечен в сферу русского политического влияния.

В начале января 1880 года Кояндер сообщил в Петербург министерству иностранных дел: «Участь экспедиции полковника Пржевальского внушает мне серьезное беспокойство. Третьего дня английский посланник передал мне, что, по полученным им из Сычуани известиям, там ходят слухи, будто партия иностранцев, направившаяся в Лхассу с севера, встречает такие же затруднения, как и граф Сечени на востоке. В тот же день министры сообщили мне донесения им сининского губернатора и сычуанских властей, извещающих, что о Пржевальском нет никаких сведений, и что ввиду пустынности проходимых мест, китайские власти не могут быть ответственными за случайности. Что означают эти донесения? Простую ли предосторожность, принимаемую властями на всякий случай, или же желание приготовить меня к более тревожным и неприятным вестям – определить трудно».

Десять дней спустя Кояндер телеграфировал из Пекина в Петербург: «По словам китайцев, Пржевальский, прогнав заблудившегося проводника, остался в начале октября один в неизвестной пустыне. С тех пор известий о нем нет».

Австрийские газеты не без тайного удовольствия сообщили, что по известиям, полученным в Китае от Сечени, Пржевальский ограблен и убит.

Тревожные вести проникли в русскую печать. Петербургская газета «Голос» поместила сообщение о Том, что по слухам Пржевальский находится в плену у китайцев.

«Помню, какое впечатление произвело это в Петербурге, – пишет товарищ и биограф Пржевальского, академик Н. Ф. Дубровин. – Все единогласно утверждали о гибели Николая Михайловича, как о факте совершившемся, и крайне сожалели о нем, как о безвременно погибшем».

«Мы с прискорбием узнали, что с Пржевальским случилось что-то недоброе», – говорилось в петербургском «Историческом вестнике». «Пржевальского никто искать и не думает. Стоило бы, однако, позаботиться о его судьбе».

Но Пржевальский и его отважные спутники в это время решали свою судьбу сами.

Караван медленно пробирался в Цайдам через пустыни и горы Тибета. Опять перед русскими путешественниками лежали сотни километров пути, рокового для стольких странников. Уже настала глубокая зима с лютыми холодами и снежными бурями. Верблюдов осталось только двадцать шесть, из них половина едва волочила ноги. Запас продовольствия, которое удалось добыть в Тибете, был ничтожен. Пржевальскому пришлось ввести в своем отряде строгий рацион: дзамба выдавалась по небольшой чашке в день на человека, а чай, один и тот же, варился по несколько раз.

В горах Цаган-обо путешественникам пришлось простоять четверо суток из-за болезни казака Гармаева. На пятые сутки Гармаев, еще не вполне оправившийся, сильно ослабевший, все-таки уже мог кое-как ехать верхом.

От гор Цаган-обо проводник Дадай повел экспедицию в Цайдам новым, более коротким путем. Внизу, на равнинах Цайдама, гораздо теплей, чем в Тибете, и Пржевальский хотел попасть в Цайдам как можно скорее. Приходилось спешить еще и потому, что верблюды с каждым днем слабели от бескормицы, да и у путешественников запасы провизии истощались.

В горах Думбуре Николай Михайлович и его спутники встретили новый, 1880-й, год.

Когда путешественники приближались к хребту Марко Поло, на голой бесплодной равнине их застигла ночью страшная снежная буря. Продолжать путь стало невозможно, а корма для лошадей и верблюдов здесь не нашлось никакого. Юрту и казачью палатку занесло снегом и песком. Ветер пронизывал войлоки, которыми укрывались путешественники. Утром, когда настало время заводить хронометры, их едва можно было держать в руках, до того они охладились за ночь, хотя и лежали под изголовьем у Николая Михайловича, завернутые в лисий мех. Аргалу для топлива не удалось отыскать, запасного же почти не оставалось, да и разжечь его в бурю невозможно. Люди и животные томились голодом, дрожали от стужи.

К полудню ветер стих и немного потеплело. Путешественники тотчас же завьючили верблюдов. Но как только они двинулись в путь, снова поднялся снежный буран, бушевавший до ночи. Чуть не ощупью, в глубоком снегу, под ветром, который слепил снегом глаза, Пржевальский и его спутники перешли через хребет Марко Поло – через новый, Ангыр-дакчинский, перевал, расположенный далеко к западу от Чюм-чюма.

Остановились ночевать в бесплодном ущелье. Животные уже вторые сутки не имели корма. Лошадям дали по куску говядины и высыпали им мешок куланьего помета, собранного дорогой. Голодные лошади с радостью набросились на эту пищу. Верблюдов, которые могут дольше переносить голод, не кормили совсем, а на другой день они опять должны были сделать трудный переход.

За время пути по Тибету бури множество раз обрушивались на путешественников, грозя им гибелью. Но и среди рева бурана в снежной пустыне Пржевальский оставался ученым: он не только боролся с бурей, он еще изучал ее – наблюдал, делал выводы.

Как и в пустынях Джунгарии, в Тибете бури имели постоянное направление с запада на восток. «Подобное направление, одинаковое для всех бурь Центральной Азии, указывает на их происхождение от одних и тех же причин», – записал в своем дневнике путешественник.

В Тибете Пржевальский наблюдал такую же резкую разницу температур на солнечной и на теневой сторонах гор и холмов, как и в Джунгарии. В этой разнице температур он видел одну из причин джунгарских бурь. Теперь, в Тибете, Пржевальский пришел еще и к новому выводу:

«Другая причина тибетских, равно как и монгольских, бурь заключается в резком контрасте температуры этих высоких и холодных местностей, сравнительно с соседним теплым Китаем. Такая разница, конечно, всего более проявляется зимою и весною, когда именно господствуют бури в пустынях Монголии и на высоком нагорье Тибета».

Этот стройный вывод из множества наблюдений Пржевальский сумел сделать в те самые дни, когда он то коченел в седле под порывами студеного ветра, то через силу брел по колено в снегу, в глубине пустынь.

У путешественников осталось всего семнадцать верблюдов. Караван подошел к последней горной преграде на пути в Цайдам – к крутому, скалистому хребту Торай. Обессиленные животные не могли преодолеть крутизну перевала. Людям пришлось развьючить их и самим нести в гору вьюки. Наиболее слабых верблюдов тащили вверх веревками. Один верблюд так и не смог взойти…

И вот горы Тибета, стужи и снежные бури, падеж верблюдов, грозная опасность гибели среди пустыни – все это осталось позади!

Караван вступил в долину Найджин-гола, ведущую вниз – в Цайдам. Путешественники поделили между собой последние остатки дзамбы. На другой день дошли, наконец, до первого монгольского стойбища.

Здесь, у монголов, они купили дзамбы, масла, молока, баранов, домашнего яка. Затем постриглись, побрились, вымыли свои грязные лица. В долине таял снег, и путешественники могли снять тяжелую теплую одежду.

«Назад на Тибет страшно было даже посмотреть: там постоянно стояли теперь тучи, и, вероятно, бушевала непогода».

Отдыхали два дня. Потом двинулись дальше.

31 января 1880 года караван Пржевальского прибыл в Дзун-засак, откуда четыре с половиной месяца назад он выступил в Тибет. Из тридцати четырех верблюдов вернулись только тринадцать. А люди «чувствовали себя истомленными и не добром поминали тибетские пустыни…»

За два дня стоянки в Дзун-засаке путешественники просушили и уложили привезенные из Тибета звериные шкуры, получили вещи, оставленные здесь осенью на хранение, купили продовольствия и наняли верблюдов на дальнейший путь. На этот раз князь уже не пытался им перечить.

Теперь Пржевальский шел исследовать верховья Хуанхэ – Желтой реки, которая, как он писал тогда, «до сих пор скрывает свои истоки от любознательности европейцев».


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю