Текст книги "«Мартен»"

Автор книги: Сергей Иванов

Илья Шевяков
СТИХИ

* * *

 
Уходит день,
           пустеют проходные,
Закат по сопкам
           пламя разметал.
И моет парень
           руки трудовые,
И кажется,
           что плещется металл.
 

ТЮЛЬПАНЫ

 
Забылись далекие страны,
Но снятся по-прежнему мне
Пропахшие дымом
Тюльпаны
На танковой пыльной броне.
 

* * *

 
Опять приходят
Зори ветровые,
И земляникой
Пахнет по утрам.
Идут, как прежде,
Ливни озорные
И утопают
В многоцветье трав.
Я в ту войну
Прошел почти полсвета,
Но и в огне
Смертельной полосы
Напевы лета
Слушал до рассвета
И выживал
От ягод и росы.
 

ЧЕРЕМУХА

 
Опять
Я вспомнил о войне…
Слепая смерть
Крушила все подряд,
И тупорылый вражеский
Снаряд
Скосил черемуху
У Ржева по весне.
Мне это часто
Видится во сне.
Она упала
Ветками вразброс,
А рядом с ней
Упал матрос,
Окрасив кровью
Лепестковый снег.
 

Владимир Бухарцев
ХЛЕБ
Стихотворение

 
Не знаю я, с каких времен
По русскому широкополью
Пошел неписаный закон:
Гостей встречают хлебом-солью.
И не считали б на земле
Россию крепкою державой,
Не будь нелегкий черный хлеб
Ее основой, силой, славой.
В извечном сельском ремесле
Хранится издревле стремленье
Передавать любовь к земле
Из поколенья в поколенье.
Я вспоминаю тяжкий час:
Запахло дымом с хлебных пашен.
В то лето многие из нас
Пошли на бой. Тот бой был страшен.
И не от этого ль огня
Нам дорог стал в сердца запавший
Сухарь, что крепок, как броня,
Землей и порохом пропахший.
И вечный мир, как вечный хлеб,
Мы сохраним для наших пашен.
Недаром наш державный герб
Пшеничным колосом украшен.
 

Виктор Савин
ЧАРУССКИЕ ЛЕСОРУБЫ [7]7
  Виктор Савин. Чарусские лесорубы. Челябинское книжное издательство, 1963.


[Закрыть]
(Главы из романа)

ГЛАВА 1

Грузовая машина плавно бежала по деревянному настилу лежневой дороги к далеким синеющим горам. По сторонам мелькали леса, болота, крутые овраги, на дне которых струились светлые, точно хрустальные, ручьи. В кузове машины ехали на лесозаготовки рабочие. Народ разный, набранный с бору да с сосенки: в деревнях, в городах, на железнодорожных станциях, на пристанях. Люди молча поглядывали на незнакомые места, у каждого были свои думы, надежды.

На замусоленном сундучке спиной к шоферской кабине сидел угрюмый, давно не бритый мужчина в сером стеганом ватнике. Во всей фигуре чувствовалось что-то суровое, нелюдимое. Он хмуро поглядывал на пестрое скопище пассажиров, чаще всего взгляд его останавливался на немолодой, но еще довольно свежей и красивой женщине в солдатской гимнастерке, расположившейся с двумя белокурыми девочками посредине кузова. За спиной женщины на ящике примостился молодой, сильно загорелый парень с бойкими глазами, одетый в грязный измятый костюм. Он запустил руку в чужую сумку, и мужчина, сидевший на сундучке, свел брови.

– Брось, Гришка!

Парень, точно подстегнутый кнутом, съежился. Убрал руку.

Как ни в чем не бывало, потуже натянув клетчатую кепку на лоб, начал насвистывать мотив песни «Далеко в стране Иркутской».

Лежневая дорога, вначале прямая, как стрела, стала извилистой: ныряла под горки, вздымалась на крутые подъемы, огибала каменистые сопки-шиханы. По обеим сторонам громоздились штабеля бревен, поленницы дров.

С высокого увала, куда поднялась машина, открылся вид на озеро, окруженное домиками.

– Вот и Чарус, наш леспромхоз! – махнув рукой в сторону озера и поселка, сказал парень с темно-рыжими бакенбардами на впалых щеках, уполномоченный по оргнабору Иван Шевалдин.

* * *

Зырянов позвал Богданова к себе в кабинет.

– Садитесь! – показал он ему на диван.

– Я постою. – Харитон привалился плечом к косяку двери.

– О чем хочешь со мной разговаривать?

– Хочу поближе познакомиться с вами.

– Что со мной знакомиться?

– Мне только что говорили о ваших организаторских способностях. Может, бригадиром вас назначить? Первое мое впечатление о вас, надо прямо сказать, неважное.

Богданов прошел к дивану, сел, снял шапку, положил на колени.

– А куда бы ты мог поставить меня бригадиром?

– В списке, я вижу, вы записались плотником. Где вы плотничали? Что строили?

– Все приходилось делать: дома, клубы, школы, промышленные здания. Словом, что придется.

– Сами-то сибиряк?

– Нет, российский.

– А как в Сибирь попали?

– Дело прошлое. Зачем тебе об этом знать?

– Интересно все же.

– Не стоит вспоминать о старом – что было, то уплыло, быльем поросло.

– Может быть, из раскулаченных? В каком году уехали в Сибирь?

– Считай: прошло двадцать лет с лишним.

– Как раз в то время кулаки ликвидировались как класс.

– Нет, замполит, я не из кулаков. К этому чертову отродью меня не причисляй. Сызмальства кусок хлеба своим горбом добываю.

– Так что же вас из родных мест погнало в далекий край?

Богданов свел брови к переносью, взял с коленей свою шапку и начал мять в жестких, огрубевших ладонях.

– Что тебе от меня надо? – сказал он с раздражением. – По делу позвал, так говори.

– Я, товарищ Богданов, насчет вашего бригадирства хотел поговорить. Стоит ли вас бригадиром ставить? Пожалуй, не стоит.

– Дело твое, замполит. Я не навязываюсь. Тебе виднее, хозяин – барин… Только чтоб потом тебе не пришлось поклониться в ножки Харитону Богданову. Народ, который я помог завербовать на узловой станции, будет работником только под моим началом, тебе без меня с ними кашу не сварить.

– Уж и не сварить? Откуда такая уверенность?

– А вот увидишь. Насыпь на стол горох и сделай из него колобок – ничего у тебя не выйдет.

– А вы что, мастер из сухого гороха колобки делать?

– Мастер, не мастер, а в бригаду людей сколотил. Сейчас она у меня как из цемента слита.

– Где же вы сколотили бригаду?

– По дороге, как из Сибири ехал… А на той большой узловой станции пробу сдавали. Попервости сам немало крови попортил со шпаной.

– В каком-нибудь жилищном тресте работали?

– У нас свой «Сам-трест». Железнодорожники – народ богатый: тому надо домик поставить, другому крышу перекрыть. Мы, пожалуйста, на все согласны, только гони денежки на кон.

– Значит, фирма «Харитон Богданов и компания». Да, бывали на матушке Руси такие подрядчики… Был и «хозяин – барин»…

Замполит встал, открыл форточку. С улицы, залитой солнцем, хлынул свежий воздух. Расправив плечи, точно стряхивая с них какой-то невидимый груз, Зырянов широкими шагами прошелся по ковровой дорожке, потом остановился перед Богдановым, закинув руки за спину.

– Нам, Богданов, здесь подрядчики не нужны. У нас не частная лавочка. И в ножки мы никому не кланяемся… Бригадирство на производстве не каждому доверяется. А вы даже держать себя как следует не умеете. Какой же из вас бригадир будет, а?

– Твое дело, замполит, твое! Посмотрю, что ты станешь делать со всякими Синько, Шишигами?

– Воспитывать станем, Богданов.

– Хы! Воспитывала мышь котенка, пока тот слепой был. Ну что ж, ищите другого бригадира. Возьмите моих молодцов. Я и без них не пропаду.

– Зачем же вы тогда ратуете за бригаду?

– Привычка у меня такая. Не люблю в одиночку работать. Мне надо, чтобы вокруг меня народ кипел, чтобы дело спорилось. С детства приучен: работать так работать, чтобы жарко было. Чем лучше поработаешь, тем слаще отдохнешь.

– Это правда, Богданов… Ну, можете идти. Через полчаса поедете на Новинку.

Богданов встал, помял в руках шапку.

– А насчет бригадирства как?

– Ладно, Богданов, я поговорю с кем следует.

– Благодарствую, товарищ замполит.

Харитон поклонился, надел шапку и медленно, вперевалку пошел из кабинета…

ГЛАВА 22

На открытое партийное собрание в новинский красный уголок пришли многие. Обсуждался вопрос о внедрении нового, поточно-комплексного метода на лесозаготовках, и всем интересно было послушать, что будут говорить об этом.

Мастер Голдырев подъехал к домику Ермаковых на рессорной качалке и крикнул под окнами:

– Сергей, ты готов?

Парень выглянул в окно.

– Поезжай, я пойду пешком.

– Ну, зачем пешком? Я нарочно лошадь в качалку запряг. Что ты будешь грязь месить?

– Ничего, дойду. Сторонкой-то не больно грязно.

За спиной у Ермакова заворчала мать:

– Поезжай, Сергей. Зачем ты измываешься над мужиком? Не съест ведь он тебя. Из-за гордости своей ты готов и ноги маять и обувь рвать. Подумаешь, какая беда стряслась: Степан Игнатыч что-то тебе не так сказал! Язык у человека без костей, мало что он когда скажет… Гляди-ка, Степан Игнатыч, перед тобой вьюном извивается, он постарше тебя, а ты перед ним нос задираешь. Нехорошо это, Сергей!

– Я знаю, мама, что хорошо и что нехорошо. В этих делах мне подсказок не нужно.

Голдырев сидел в качалке, терпеливо ждал и уезжать без Ермакова, видимо, не думал.

– Ну, скоро ты, Сергей? – спросил он снова.

Сергей ответил не сразу:

– Ладно, сейчас оденусь.

Выехали они из Сотого квартала в сумерках. Дорога была грязная. В некоторых местах колеса по ступицы утопали в черной жиже, на корнях деревьев и камнях качалку кидало из стороны в сторону, лес по бокам стоял мрачный, суровый. А узенькая, чуть заметная полоска огненной зари, зажатая между туч, казалась холодной.

– Кабы ночью-то не выпал снег, – сказал Голдырев.

– Пора уже, – в тон ему сказал Ермаков.

– Рановато бы еще снегу-то быть… В колхозах, наверно, еще хлеб не везде убрали, картошка не вся выкопана.

Сергей на это ничего не ответил. Замолчал и Голдырев.

Потом мастер снова заговорил.

– Эти, комплексные-то бригады, в каких леспромхозах организованы?

– Во многих.

– Ну, и толк, говоришь, от них большой?

– Есть толк… Там, где люди думают о государственных интересах.

– А где теперь о них не думают? Все думают.

– Все ли, Степан Игнатович?

– Все, Сергей, все! Я вот за последние дни плохо даже сплю, все о жизни думаю. И так, и сяк раскидываю умом. Спрашиваю себя: может, не так живу, как надо? Думаю, за что же люди на меня косо смотрят? И никак не пойму. Обязанности мастера я знаю – не знал, так давно бы выгнали. Работаю не меньше других, чуть свет – я уж на ногах, из делянок ухожу последним. Обиды людям, ровно, никому не делаю, со всеми обхожусь по-хорошему, ни с кем не грублю. Какое же еще, особенное, у человека должно быть поведение? Нет, Сергей, напрасно на меня люди обижаются… Некоторым колет глаза, что у меня скотины много.

– В этом-то и дело, Степан Игнатович!

– А что тут плохого? Запрету ведь на это нет. Налоги я плачу. Правительство само заботится о развитии животноводства, хочет, чтобы в стране было больше мяса, молока и прочего.

– Степан Игнатович! Да ведь мы здесь, в лесу, призваны не животноводство развивать. Твое личное хозяйство уже заслонило от тебя все.

– Не я один скотину держу…

– Другие держат не для наживы. А ты развел столько, что уж самому не под силу, тебе батраки нужны…

На собрание они приехали с запозданием. Доклад делал Чибисов. Он говорил о значении поточно-комплексных бригад, о почине Ермакова, который партийная организация леспромхоза решила поддержать и внедрить на всех участках. Увидев вошедших в зал Голдырева и Ермакова, сказал:

– Что ж это вы пожаловали к шапочному разбору?

– Дорога плохая, – стал оправдываться Голдырев. – Ты по лошади – хлесть, а она – слезь. Все время шагом пришлось ехать.

– Пораньше надо было выезжать. Вас этот вопрос больше всех касается.

Оглядывая собравшихся, Голдырев увидел на скамейках в первом ряду все руководство леспромхоза: и директора, и главного инженера, и замполита, и председателя рабочкома. Он сразу как-то подтянулся, подумав: «Ого, видно, действительно очень серьезный вопрос!»

После Чибисова Фетис Федорович Березин, проводивший собрание, дал слово Ермакову. Парень скинул с себя жесткий брезентовый плащ, стеганую фуфайку, остался в синей сатиновой рубашке с карманом на груди, где лежал блокнот, и прошел на трибуну.

– Комплексная бригада на этих днях будет создана, – начал он. – Мы уже толковали с электропильщиками, сучкорубами, трелевщиками. Никто против объединения не возражает. Завтра или послезавтра поговорим с рабочими эстакады. Они, я думаю, тоже присоединятся к остальным, Богданова я еще не видел, да и сейчас его, кажется, нет тут.

– Харитон болеет, – послышалось из зала.

– Богданов, конечно, не враг себе, – продолжал Сергей. – С ним, я думаю, мы договоримся… Меня смущает лишь одно…

– Что тебя смущает, Сергей? – насторожился Яков Тимофеевич. Он сидел в зале и что-то записывал в свою памятную книжечку.

– Мастер Голдырев не обеспечит руководство и помощь нашей бригаде. Как он работает – я уже говорил замполиту Зырянову. У него на первом плане свои личные интересы, свое хозяйство. Он уже дошел до того, что подчиненных рабочих заставляет батрачить на себя. Угодных ему людей он поощряет за счет неугодных: одним делает приписки, а других обкрадывает.

Наступила грозная тишина, а потом прошел гул.

– Факты! Факты, Ермаков! – говорил Антон Полуденнов, большой, возбужденный, стоя среди зала и поглядывая то на Сергея, то на Голдырева, сидевшего в заднем ряду.

А Ермаков продолжал:

– Я сам страдовал у него на покосе, возил ему домой дрова, сено. А на днях проговорился, что делал мне приписки за то, что я на него батрачил. Как же после этого мы можем ему доверять?

Собрание загудело.

– Ермаков прав. Есть у Голдырева такие замашки…

ГЛАВА 29

Трактор «Котик», наматывая на гусеницы снег, перемешанный с грязью, легко и плавно тащил к эстакаде пучок длинных хлыстов. В стороне от волока валялись выкорчеванные разлапистые пни и размочаленные валежины, припущенные сверху свежим, выпавшим ночью снежком. В кабине рядом с трактористом сидели Сергей Ермаков и Фетис Березин.

– Ай да молодцы, ай да молодцы ребята! – восхищался парторг. – Славную дорожку сделали, по такой любо-мило ехать.

Харитон Богданов издали заметил трактор с пассажирами и пробурчал себе под нос:

– Опять нелегкая кого-то из начальников несет.

Трактор поднялся на помост. Еще не успели из кабины выйти Березин и Ермаков, как с другой стороны, верхами на конях, к эстакаде подъехали Чибисов и плановик из Чарусской конторы.

Прибывшие подошли к Богданову и поздоровались с ним за руку.

– Комиссия, что ли, какая? – спросил Харитон.

– Комиссия не комиссия, а что-то вроде этого, – ответил парторг.

– Ступайте пока к костру, погрейтесь у огонька, а я тем временем воз разделаю, – и Богданов дал команду раскатывать хлысты по эстакаде.

Чибисов вспылил.

– Богданов, вернись! – крикнул он, с неприязнью оглядывая широкую спину Харитона. – Вернись, тебе говорят!

Богданов остановился, вполоборота обернулся:

– Ну, что?

– Айда сюда! Мы не в бирюльки играть с тобой приехали. После разделаешь воз.

– А кто мне за простой заплатит?

– Пушкин.

– Кто?

– Пушкин, был такой «щедрый» человек.

К Чибисову подошел Березин и тихо, внушительно сказал:

– Ты брось пушки-то отливать. Так всю обедню испортишь. Разве не знаешь характер Богданова?

– Очень даже знаю, терпеть не могу его упрямства.

– А ты терпи, терпи. Ты начальник. Тебе по штату положены выдержка и самообладание. Если не можешь с людьми по-человечески разговаривать, так помалкивай.

И, обращаясь к Харитону, сказал примиряюще:

– Бригада пусть разделывает хлысты, а сам-то ты иди сюда, да побыстрей – проведем маленькое совещание.

Богданов нехотя подошел.

– Дело к тебе есть серьезное, – продолжал парторг. – Идем, посидим вон на бревнышке. – Взял Богданова под руку и повел к штабелю. Остальные последовали за ними.

– Садись, Харитон Клавдиевич! Закуривай, если куришь.

– Не курю и другим не советую.

Богданов достал из кармана беленькую таблетку и сунул в рот.

– Ты, Харитон, распорядками в лесосеках недоволен, – начал Березин. – Ермаков лесу навалил – тебе его за месяц не разделать, а ты жалуешься на простои. От непорядка тут страдаешь ты, а строители где-нибудь на Каме, на Волге нелестно отзываются о лесорубах. Подумали мы, раскинули умом, как выйти из этого положения. Находчивей всех нас оказался Сергей Ермаков, вот познакомьтесь с ним поближе, может, от одной краюхи питаться станете.

– Как это от одной?

– Слушай дальше. Ермаков предлагает организовать в лесу комплексную бригаду. В этой бригаде должно быть объединено четыре звена: вальщики, обрубщики, трелевщики и разделочная эстакада. Все работают сообща, весь заработок поступает в общий котел, начисляться он будет уже за готовую древесину, выложенную вот в эти штабеля. Ваше звено станет конечным, я бы сказал, главным. Чем больше сделаете вы, тем больше заработает вся бригада. Понятно?

– Выходит, мы будем уже не бригада, а только звено, а у нашего звена будут сидеть на шее нахлебники из других звеньев? Покорно благодарю за такое предложение! Ищите дураков в другом месте.

– Погоди, Харитон Клавдиевич! Какой ты ершистый. Никаких у тебя нахлебников не будет. Наоборот, все будут стараться работать на тебя, чтобы ты больше сделал. А заработок, какой они получают теперь особо за валку, раскряжевку и повозку леса, весь пойдет в общую кассу, а потом будет распределяться в зависимости от того, кто что делает. Подробно об этом расскажет вот этот конторский человек. У него все карты в руках.

– При общем-то котле вольготно станет лодырям, – нахмурился Богданов. – В бригаде будет до трех десятков человек, разве бригадир усмотрит за всеми?

– Ему и не нужно за всеми смотреть. Народ не из-под палки работает, сознательный. Ну, а если лодырь отыщется, так его никто по головке не погладит. В бригаде-то, как в реке, каждый камешек обкатается, станет гладеньким.

Сергей Ермаков, не сводивший глаз с Богданова, вклинился в разговор.

– Если смотреть на это дело, как Богданов, то мне в первую очередь от этой комплексной бригады надо отмахиваться. Мне куда выгоднее работать одному: только знай вали лес, назад не оглядываясь. Сколько свалил за день лесин, обмерил пеньки – и дело в шляпе, пошел домой. Но так работать мне совесть не позволяет.

– Постой, постой, Сережа! – перебил его Березин. – Богданов, давай сюда свою бригаду. Пускай кончают работу. Если ты не поймешь, чего парень хочет, так, может, члены твоей бригады поймут.

– Зачем один на один? Так до вечера ни до чего не договоримся.

Не дожидаясь, пока Богданов даст команду, Фетис Федорович закричал:

– Шишигин, айда сюда, веди всех.

– У нас один хлыст остался, – отозвался Шишигин. – Сейчас разделаем и подойдем.

– Бросай, потом разделаете.

На штабеле вокруг гостей и Богданова расселись разметчики, откатчики, грузчики.

– Давай, Серега! – сказал Березин.

– Какой толк, товарищи, из того, что я выполняю по две-три нормы, а то и больше? – обратился Ермаков к лесорубам. – Ведь лес лежит в делянках, копится. А какая разница – на корню он стоит или на земле лежит? Надо, чтобы лес потоком, рекой шел от нас туда, где он нужен, где его ждут…

– Вот и расскажи, за счет чего у тебя лес потоком пойдет из делянки! – перебил его Богданов.

– Не торопите. Лучше послушайте, что я во сне сегодня видел. – Богданов сделал нетерпеливое движение, но Ермаков продолжал невозмутимо: – И вот, снится мне, выхожу я с утра на работу, день подымается ясный, солнечный. Помощники мои, как обычно, уже начеку…

– А бригадиром кто будет? – оборвал его Богданов.

– Он, Серега, – кивнул Березин на Ермакова.

– Вот и хорошо! – подымаясь, сказал Харитон. – Начинайте с богом, только без меня.

– Почему «без меня»? – удивился Сергей. – Я не настаиваю, бригадиром можно и другого назначить.

Богданов стоял на своем.

– Объединяйте три звена, а я поработаю самостоятельно. А дальше там – увижу, может, и я вступлю в бригаду вашу, если дело пойдет. На словах-то у вас гладко, а на деле – не знаю, как обернется.

За все это время ни слова не обронивший Чибисов сплюнул, выругался.

– Ему хоть кол на голове теши, а он все свое твердит… Ну не хочет, так чихать на него. Другого в звеньевые на эстакаде поставим. Кто из вас согласен занять место Богданова? – спросил он у рабочих.

Харитон обвел людей из своей бригады тяжелым взглядом. Все молчали.

– Я ведь, начальник, окончательно не отказался. Что ты на меня взъелся? Вы поработайте, а я посмотрю. Зачем раньше батьки лезти в пекло. Вы меня не словами, а делом агитируйте.

– А ты понимаешь, что портишь нам всю музыку? – горячился Чибисов. – Четыре звена – это комплекс. У нас и все расчеты сделаны на замкнутый цикл работы. Люди ночами сидели, готовили материалы… А ты нам путаешь все карты.

– Ничего я не путаю. Какая разница – три звена или четыре?

– Разница большая. При четырех звеньях мы имеем экономию во времени и в деньгах, у нас отпадает учет работы вальщиков, сучкорубов, трелевщиков. Нам не надо будет тут держать учетчиков, оформлять наряд, переводить бумагу… Весь учет выполненной работы производится только здесь, на эстакаде. Тебе ведь Березин сказал, что эстакада – главное звено. А ты этого понять не хочешь! Или прикидываешься… простачком?

Он хотел сказать «дурачком», но, встретившись со взглядом парторга, воздержался. Вспомнил, как на собрании партийной группы Березин мылил ему шею за то, что отмахивается от Ермакова, что только замполит Зырянов помог парню продвинуть важное начинание. Смягчаясь, Чибисов спросил у Харитона:

– Так как, Богданов, желаешь ты работать в комплексной бригаде или искать другого человека?

Богданов помялся, подумал, почесал бровь.

– Ладно, испробую. Я ведь не крепко привязан. Не пойдет дело – тогда прощайте!

– Пойдет, Харитон Клавдиевич, пойдет! – сказал Березин, похлопывая Богданова по плечу.

ГЛАВА 30

Вечером, когда в Чарусе зажглись огни, к леспромхозовскому клубу стали съезжаться начальники участков, мастера, передовики производства, парторги и профорги. Совещание хозяйственного актива созывалось на семь часов.

На сцене появился директор леспромхоза и замполит. В зале, переполненном народом, наступила тишина.

Когда Черемных говорил с трибуны о задании Моховскому лесоучастку: пятьдесят тысяч плотных метров заготовки на сезон и столько же вывозки на берега Ульвы для весеннего лесосплава, хриплым, точно простуженным голосом крикнул Ошурков:

– Дадим досрочно! Перевыполним.

В зале раздались хлопки.

Иначе воспринял увеличенное в несколько раз против прошлого сезона задание Чибисов. Услышав внушительные цифры, Евгений Тарасович стал пожимать плечами и говорить, поглядывая направо и налево, обращаясь к приехавшим с ним новинцам:

– Откуда они взяли такие цифры? Потолочное планирование!

После, когда начались прения по докладу директора, Чибисов взбежал на трибуну.

– Реальность наших планов – это живые люди, – начал он, руками уцепившись за края трибуны. – А мы часто планируем задание Новинке, не учитывая действительной обстановки. Запрудили участок механизмами, воспользовались таблицей умножения – и вот вам план. А этот план уже трещит по всем швам…

ГЛАВА 31

Богданов был в необычном, торжественно приподнятом настроении. Вечером после работы он вытащил из-под кровати свой сундучок, достал из него праздничную клетчатую рубашку и новенький суконный костюм. Подойдя к дверям каморки Дарьи Цветковой, легонько постучал.

– Можно! – отозвалась уборщица.

В комнате у Цветковой было жарко, топился очажок. Перед дверкой его на корточках сидел Шишигин, курил цигарку и пускал дым тоненькой струйкой в топку. Дарья сидела на кровати и вязала варежку, клубок белой шерсти лежал у нее на коленях.

– Ты чего тут, Шишига, околачиваешься? – нахмурившись, спросил Богданов.

– Да вот дровец Дарье Семеновне принес! – показал тот на дрова, аккуратно сложенные в нише за печкой. Заплевал цигарку, кинул в очаг и, точно виноватый, вышел.

– Я к тебе с просьбой, Даша! – сказал Богданов. – Погладь мне рубашку и костюм.

– Давай, давай, Харитон Клавдиевич! – откладывая в сторону вязанье, сказала Цветкова. – Утюг-то как раз горячий.

Разостлала на столе байковое одеяло, взяла у Богданова костюм и рубашку.

– Садись на табуретку. Я сейчас.

– Я, Даша, постою. Валяй гладь!

– В ногах правды нет, Харитон Клавдиевич. Вот тебе табуретка. Посиди да скажи что-нибудь хорошенькое. Как у вас дела в бригаде?

– А что?

– Как «что»? Осрамился же на весь поселок. Сколько разговоров про тебя было.

– Каких разговоров, Даша?

– Мне даже стыдно за тебя. Если бы так себя вел мальчишка, который, кроме тятьки-мамки, ничего не знает, а ты чуть не полвека прожил и не разбираешься в нашей жизни. На смех ведь ты себя поднял. Гляди-ка, Сергей Ермаков большое дело начал, все его поддержали, а ты заупрямился, встал ему поперек дороги.

– Так я согласился же.

– Когда тебя Чибисов из бригады хотел выгнать! Из-под палки ты согласился, Харитон Клавдиевич. Живешь с людьми, а все стараешься быть в стороне от них. Не годится так жить. Ты уж не обижайся на меня, Харитон Клавдиевич. Я давно собиралась сказать тебе это. Жалею я тебя, когда другие нехорошо о тебе говорят… Садись, садись. Сейчас я все сделаю тебе, выглажу, разутюжу.

Богданов присел на краешек табуретки. Дарья налила в стакан воды, взяла утюг, потрогала его помусоленным пальцем и взялась за работу. Богданов долго сидел молча, поглядывая на нее, потом сказал:

– А ты, Даша, пополнела, поправилась.

У Дарьи Семеновны вдруг порозовели уши. Рука с утюгом задвигалась быстрее.

– Разве я пополнела, Харитон Клавдиевич? – повернувшись к Богданову, Дарья посмотрела на него добрыми глазами. – Ух, как жарко от утюга! У меня что-то щеки горят… Разве ты замечаешь, какая я есть? Мне кажется, что я все такая же, как была, ничем не изменилась.

– Изменилась, Даша, изменилась!

– Лучше стала или хуже?

– Лучше.

– Мне Шишигин тоже говорит, что я толстею. Думала, что подмазывается. Как-то про кровать мою широкую заговаривал, так я его выставила. Две недели потом боялся ко мне нос показывать.

– А теперь помирились?

– Ходит. Дров когда приготовит, воды принесет.

– Не мешает он тебе?

– А что мне мешать? Ко мне никто, кроме него, не ходит. Другой раз самой скучно без никого-то. Он придет, все же душа живая, посидит, поинтересуется, что в газетах пишут. Все больше спрашивает про китайцев, как они теперь свою жизнь строят.

Выглаженные рубашку и костюм Цветкова положила на колени к Богданову.

– Вот, пожалуйста, надевай.

– Я с тобой, Даша, потом рассчитаюсь.

– Никакого мне расчета не надо, Харитон Клавдиевич. И не говори об этом… Может, белье грязное есть, так я постираю.

– Я сам стираю, умею.

– Не мужское это дело – белье стирать.

Богданов глубоко вздохнул. Встал.

– Ну, спасибо.

– Носи на здоровье, Харитон Клавдиевич… Да ты посиди, погости у меня.

– Некогда.

– В гости куда-то, видно, собираешься?

– К человеку одному обещался сходить.

– Я понимаю, понимаю… А то посиди у меня. Я самоварчик поставлю, чайку попьем. У меня где-то варенье малиновое есть.

И вздохнула.

Богданов вспомнил другую, очень близкую женщину, Аксюшу. Такая же была маленькая, полненькая, и личико такое же, только у той брови были черные, густые, а у этой бровей почти незаметно, белые, выцветшие. А глаза – такие же добрые, ласковые.

– Так ты меня, Даша, на чаек приглашаешь?

– Я уже давно думала тебя позвать, да стесняюсь. Давно тебя жалею. Как ты уйдешь на горку, заиграешь на гармошке, у меня сердце и заболит. Думаю, вот человек живет, один-одинешенек, счастья ему в жизни нет. Думаю, в поддержке человек нуждается. Поставить, что ли, самоварчик-то?.. Аль пойдешь?

– Я слово дал человеку. Будет ждать. Мне нельзя не пойти.

Глаза у Дарьи затуманились. Она подошла к окну, посмотрела поверх занавесок-задергушек на улицу. Было совсем темно. У соседнего большого дома на столбе горела электрическая лампа, она освещала угол дома, балкон и нижнюю террасу, где на веревке висело белье. Вокруг фонаря кружились снежные хлопья. Шел густой снег.

«Вот и опять настала зима! – подумала Цветкова. – Снова будет стужа, зябкая, одинокая жизнь…»

И она тихо, незаметно заплакала, дав волю слезам; сквозь слезы смотрела на крупные снежные хлопья вокруг фонаря.

Богданов переложил с колен на кровать выглаженные рубашку и костюм. Подошел к Цветковой, встал у нее за плечом, не решаясь дотронуться до нее рукой.

– Даша!

– Ну?

– Я схожу к Зырянову, а потом приду к тебе чай пить.

– Куда-а? – спросила Цветкова, повернув к Богданову заплаканное лицо.

– К замполиту Зырянову. Дело у меня к нему важное. Квартира вроде для меня наклевывается. Велел зайти. И о курорте что-то говорил – дескать, нервы мои требуют особого лечения. Ты меня проводишь к нему?

– Провожу.

– А ты чего, Даша, плачешь?

– Так. Идет снег, опять зима…

Встретившись за дверью с Шишигиным, Богданов пригрозил ему пальцем и сказал, показывая на дверь каморки:

– Чтоб больше там ноги твоей не было!

Шишигин заморгал глазами.

– А почему?

– А потому!

Шишигин отшатнулся, увидев перед собой огромный кулак Харитона.

– Айда, подстригать меня будешь! – сказал Богданов примирительно.

Достав из своего сундучка ножницы и красную расческу из пластмассы, он вручил их Шишигину, накинул на плечи простыню и сел на табуретку под электрической лампой.

– Как тебя корнать-то? – приготовясь, пощелкивая ножницами, спросил Шишигин. – Под первый номер, что ли?

– Я тебе дам под первый! Что я, арестант какой? Подстригай, чтобы на человека походил, а не на барана.

– Под польку?

– Хоть под польку, хоть как, только чтобы хорошо было… Дай-ка я погляжусь в зеркало!

Шишигин принес осколок.

Разглядывая свои торчащие в разные стороны волосы, Богданов говорил, показывая пальцем:

– Сзади до макушки убирай все. За ушами тоже выстригай. А с висками – осторожно: и много не срезай, и лишнего не оставляй… Ну, валяй!

Работал Шишигин с увлечением, у него все было в ходу: и обе руки, и язык, который он выставлял и переваливал из стороны в сторону, и голова, которую он наклонял то на один бок, то на другой. Ножницы блестели в его руке и пели тоненьким металлическим голоском: тивить-ить-вить.

Вокруг парикмахера и его клиента собралось чуть не все общежитие. Сначала люди стояли молча, потом стали делать Шишигину замечания: здесь надо срезать еще, а здесь выхватил лишнего, тут сделал ступеньками. Шишигин начал нервничать, огрызаться, тогда его стали поднимать на смех, передразнивать: выставлять язык, вертеть головой. Богданов помалкивал, потом нахмурился, сверкнул белками, огромные кисти рук, лежавшие на коленях, начали мять штанины. Люди поняли, чем это может кончиться, и, опасливо поглядывая на руки Харитона, поспешили разойтись.

Богданов побрился, надел клетчатую рубашку, выглаженный костюм, погляделся в зеркало, попросил у одного паренька из бригады одеколон, смочил волосы, побрызгал на пиджак, надел фуфайку и пошел к Цветковой.

Ее каморка стала неузнаваемой: на только что вымытом полу лежали чистые пестрые половики. На столе появилась связанная из гаруса скатерть, на окнах накрахмаленные тюлевые шторы, на вздыбленной пышной кровати фабричное, с голубыми и синими цветами покрывало, из-под которого торчали кружевные подзоры. Сама Цветкова была в бордовом платье, расшитом на груди цветными шелковыми нитками, туго обтягивавшем ее кругленькую фигурку, и в парусиновых туфельках на венском каблучке.

– Ты уже? – сказала она, засуетившись, подавая Богданову табуретку. – Я сейчас, сейчас, только волосы приберу.