Текст книги "Статьи 1998-1999 г."

Автор книги: Сергей Кара-Мурза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

На чужом языке

В Алжире кто-то зачем-то вырезал несколько сот крестьян в глухих деревнях. Весь «цивилизованный» мир заявил, что это сделали исламисты. Слово новое и туманное. Ясно, что происходит оно от слова ислам, но что означает суффикс «ист»? Попробуйте сказать «христианист» – что это такое? Явно что-то ругательное, но как оно связано с христианством?

Что действующее на территории России НТВ охотно подхватило тему злых исламистов, вполне понятно. Но ведь и наша патриотическая пресса легко приняла этот язык. Между тем, дело нешуточное. После уничтожения СССР у влиятельных сил на Западе возник психоз – они остались без врага! В таком вакууме они жить не могут (имеется старый афоризм: «война – душа Запада», это идет еще от Рима). Там срочно создается новая теория о «войне цивилизаций», и врагом объявляется исламская цивилизация. Но так же, как Рим любил использовать в качестве пушечного мяса воинов порабощенных народов (хотя и пушек-то еще не было, а мясо было), большую роль в войне с «исламом» отводят русским. А то они медленно вымирают.

Вот я и хотел бы спросить наших патриотических журналистов: почему вы называете неведомых убийц в Алжире «исламистами»?

Насколько я знаю, тому есть два основания: так их называет демпресса (и там, и у нас); иногда так называют себя сами убийцы. Но разве это достаточные основания?

Вот, демпресса называет Жириновского фашистом. Разве это служит доводом, чтобы и приличные люди так его называли? Ведь нет же. Второй довод еще более несостоятелен. Мало ли кто как себя назовет. Даже если человек придет в милицию и заявит, что он – разыскиваемый убийца, он на суде обязан доказать, что убийца – именно он. Признание – не доказательство вины. А уж тем более, когда наоборот, убийца претендует на знамя, для многих привлекательное.

Особенно осторожно надо подходить к тем политическим движениям, которые примазываются к религии. Вот, Шумейко стоит со свечкой. Неужели кто-то всерьез поверит, что он – православный подвижник? Но ведь это – гротескная, почти безобидная фигура, а в Алжире слово «исламист» сопрягают с кровью.

Возьмите Югославию. Мне приходилось бывать на Западе на конференциях церковных деятелей, которые безуспешно пытались воспрепятствовать искусственному созданию на Балканах «религиозной» войны. Докладчики доказывали, что руководители всех конфликтующих сторон вышли из номенклатуры, что все они узурпировали религиозное знамя из чисто политических целей – чтобы быстро разделить народ и сплотить «своих». Вся верхушка «мусульманской» части Боснии – интеллигенты, в жизни не державшие в руках Корана. Но мировому правительству надо было создать на Балканах «исламско-православный» конфликт, и пресса ему активно помогала.

Конечно, ислам, который очень тесно связан с мирской жизнью, особенно соблазнительно эксплуатировать политикам. Потому и обыденное сознание легко восприняло такую странность: в Боснии воевали сербы, хорваты и мусульмане. Но разве следует помогать манипуляторам использовать маску религии? Ведь так, глядишь скоро кто-то поверит, будто скрупулезно созданная в западных и московских кабинетах война в Чечне была войной ислама и православия. И это будет еще одно наше тяжелое поражение. Мы и так оказались слабо защищены против принципа «разделяй и властвуй».

А разве не то же самое мы видели в Таджикистане? Науськивая вооруженную (кем?) оппозицию на «коммунистическое» правительство, западная пресса дошла до неповторимого в своей нелепости названия: «исламисты-демократы»!

Казалось бы, чудовищные провокации последних десятилетий должны бы приучить нас не верить «самоназваниям» политиков. Ну какое, например, отношение к коммунизму имеет Пол Пот? В чем выражается это отношение, кроме выгодного в тот момент для него самоназвания? Он – воспитанник Сорбонны, член элитарного кружка философа-экзистенционалиста Жана-Поля Сартра. Должны же мы использовать какие-то разумные признаки политической классификации. Тем более, что уже давно многие спецслужбы Запада стали практиковать создание организаций экстремистов с «коммунистическими» именами. Откуда взялись, например, «красные бригады» в Италии? Но их название хоть сразу стали писать в кавычках, итальянцы сами их разоблачили. Так и «исламисты» надо бы писать в кавычках, если уж нет места на оговорки.

Что же касается т.н. «исламских фундаменталистов», то их связь с западными спецслужбами тоже давно установлена. Известный арабский историк Самиp Амин пишет: «Как можно объяснить поддеpжку (лицемеpно отpицаемую), котоpую Запад оказывает вpаждебному ему движению, кpоме как тем колоссальным ослаблением аpабского миpа, к котоpому оно ведет, взpывом внутpенних конфликтов (особенно конфессиональных конфликтов между сектами и между оpганизациями)»?

Видите, насколько сложна комбинация: движение действительно враждебно Западу, но польза от него для Запада намного превышает ущерб. Так эсер Азеф, руководя террором против высших чиновников царского правительства, наносил ему болезненные удары – но ведь он был агентом этого правительства. Конечно, среди исламских фундаменталистов много искренних, фанатичных людей, но не они делают политику. В Алжире ситуация лучше изучена, чем в других местах. Известно, что верхушка «исламистов» там, как и в Боснии, состоит из интеллигенции и мелкой буржуазии, по своей культуре никакого отношения к религии не имеющих. А в Мекку съездить и чалму накрутить – не труднее, чем Шумейке со свечкой отстоять.

Не надо бы и нам в этот маскарад влезать.

1998

Андре Жид, Бунин и перестройка

В одной статье я предложил вспомнить мысль В.В.Розанова о том, что «Россию погубила литература» – целостное восприятие русских не дает им отделить условный художественный образ от социальной идеи и от реальности. Об этой опасности предупреждал Гоголь, потом Чехов, но все напрасно.

Разрушительная сила литературы резко возросла, когда художественными образами и авторитетом любимого писателя стали пользоваться манипуляторы, оснащенные СМИ. Как правило, сами эти любимые писатели предотвратить идеологическое использование их образов уже не могут. Но ведь этим не занимаются и их живые собратья по цеху! А то и способствуют манипуляторам. Об этом речь.

Ясно, что христианский запрет Гоголя («Опасно шутить писателю со словом. Слово гнило да не исходит из уст ваших!») невыполним. Наше общество модернизируется, и мы давно пошли вслед за Западом, разделяя этику и эстетику и освобождая слово от цензуры этики. Вот формула, которую дал Андре Жид (вслед за Эрнестом Ренаном): «Чтобы иметь возможность свободно мыслить, надо иметь гарантию, что написанное не будет иметь последствий».

Нам за Жидом не угнаться, но стараемся. Писатели вовлекают нас в духовные эксперименты, сокращая нам опыты быстротекущей жизни. Без этого не обойтись, и эксперименты эти остры и опасны. Сатанизм М.Булгакова вошел в наш духовный рацион, его не выплюнуть. Но к беде ведет не столько само художественное возвеличение дьявола, сколько мягкое подталкивание читателя к мысли, что в этом – истина. Не яд, выработанный больной душой изверившегося писателя, который дается нам как искушение и лекарство, а именно истина. Кто же подталкивает? Заинтересованные идеологи и, из лучших побуждений, ныне живущие любимые писатели. Этот хор в течение двух десятилетий так и представлял нам романы М.Булгакова.

Результат известен: большинство читающей публики восприняло важные идеи этих романов как духовные заветы, которым надо следовать. Как идеи Добра. С большой художественной силой писатель узаконил вожделения, которых раньше стыдились. Женщина теперь может мечтать: встретиться бы с дьяволом, слетать на метле на шабаш, поработать там для него вечерок – и получить желаемое. А интеллектуал, считающий себя, конечно же, Мастером, мечтает получить вечный и вполне материальный комфорт: хороший каменный дом подальше от «этой страны», бесплатного слугу (который, судя по всему, не ворует) и любящую женщину под боком.

Но начну с более простого случая – изданной в 1990 г. тиражом 400 000 экземпляров в издательстве «Советский писатель» книги И.А.Бунина «Окаянные дни». Потом, вероятно, были еще издания, но и этот тираж «накрыл» активную часть интеллигенции. Редко кто из политиков всех цветов в последние годы перестройки и после нее не помянул эту книгу как выражение мудрости и высокого чувства русского писателя-патриота. Чуть ли не истина о революции и первом годе советской власти, урок всем патриотам.

«Окаянные дни» – ценное свидетельство, оно бы очень помогло понять то время, если бы было воспринято хладнокровно. Но тот ореол, что создали вокруг книги авторитетные деятели культуры, превратил эту книгу в важное орудие разрушения страны – через помрачение сознания. Почему так получилось? Потому, что в русских жива еще старая вера в то, что высокое художественное Слово, дар Ученого или любой другой талант обладают святостью, благодатью. Через них не может приходить зло. А значит, носителям таланта, если они что-то заявляют в поворотные моменты народной судьбы, следует верить. Так и верили – академикам, певцам, актерам. И особенно – писателям.

Сами писатели не предупредили, что эта вера ложна, в ней много от идолопоклонства. Что писателем, как и всеми, движут страсти и интересы – и через них надо еще продраться к благодати Слова. Предупредить было нетрудно, требовалась лишь гражданская совесть. Достаточно было напомнить, что по одному и тому же вопросу противоположные позиции занимали равно близкие и дорогие нам Бунин и Блок (или Бунин и Есенин) – это видно из дневников самого Бунина. Значит, вовсе не связан талант с истиной, и никак нельзя верить писателю только потому, что мы очарованы его талантом.

Бунин изображает «окаянные дни» с такой позиции, которую просто немыслимо разделять русскому патриоту и вообще человеку, обладающему чувством справедливости. Ведь в Бунине говорит прежде всего сословная злоба и социальный расизм. И ненависть, которую не скрывают – прокаленная ненависть. К кому же? К народу. Он оказался не добрым и всепрощающим богоносцем, а восставшим хамом.

«В Одессе народ очень ждал большевиков – «наши идут»… Какая у всех [из круга Бунина] свирепая жажда их погибели. Нет той самой страшной библейской казни, которой мы не желали бы им. Если б в город ворвался хоть сам дьявол и буквально по горло ходил в их крови, половина Одессы рыдала бы от восторга».

Смотрите, как Бунин воспринимает, чисто физически, тех, против кого в сознании и подсознании его сословия уже готовилась гражданская война. Он описывает рядовую рабочую демонстрацию в Москве 25 февраля 1918 года, когда до реальной войны было еще далеко: «Знамена, плакаты, музыка – и, кто в лес, кто по дрова, в сотни глоток:

 
– Вставай, подымайся, рабочай народ!
 

Голоса утробные, первобытные. Лица у женщин чувашские, мордовские, у мужчин, все как на подбор, преступные, иные прямо сахалинские.

Римляне ставили на лица своих каторжников клейма: «Cave furem». На эти лица ничего не надо ставить, – и без всякого клейма все видно…

И Азия, Азия – солдаты, мальчишки, торг пряниками, халвой, папиросами. Восточный крик, говор – и какие мерзкие даже и по цвету лица, желтые и мышиные волосы! У солдат и рабочих, то и дело грохочущих на грузовиках, морды торжествующие».

И дальше, уже из Одессы: «А сколько лиц бледных, скуластых, с разительно ассиметричными чертами среди этих красноармейцев и вообще среди русского простонародья, – сколько их, этих атавистических особей, круто замешанных на монгольском атавизме! Весь, Мурома, Чудь белоглазая…».

Здесь – представление всего «русского простонародья» как биологически иного подвида, как не ближнего. Это – извечно необходимое внушение и самовнушение, снимающее инстинктивный запрет на убийство ближнего, представителя одного с тобой биологического вида. Скажите, патриоты, это – не русофобия?

Теперь о патриотизме, который, якобы, был сосредоточен в сословии Бунина («белый идеал»). В «Окаянных днях» на каждой странице мы видим одну страсть – прихода немцев с их порядком и виселицами. А если не немцев, то хоть каких угодно иностранцев – лишь бы поскорее оккупировали Россию, загнали обратно в шахты и на барщину поднявшее голову простонародье.

Читаем у Бунина: «В газетах – о начавшемся наступлении немцев. Все говорят: «Ах, если бы!»… Вчера были у Б. Собралось порядочно народу – и все в один голос: немцы, слава Богу, продвигаются, взяли Смоленск и Бологое… Слухи о каких-то польских легионах, которые тоже будто-бы идут спасать нас… Немцы будто-бы не идут, как обычно идут на войне, сражаясь, завоевывая, а «просто едут по железной дороге» – занимать Петербург… После вчерашних вечерних известий, что Петербург уже взят немцами, газеты очень разочаровали… В Петербург будто бы вошел немецкий корпус. Завтра декрет о денационализации банков… Видел В.В. Горячо поносил союзников: входят в переговоры с большевиками вместо того, чтобы идти оккупировать Россию» и т.п.

А вот из Одессы: «Слухи и слухи. Петербург взят финнами… Гинденбург идет не то на Одессу, не то на Москву… Все-то мы ждем помощи от кого-нибудь, от чуда, от природы! Вот теперь ходим ежедневно на Николаевский бульвар: не ушел ли, избави Бог, французский броненосец, который зачем-то маячит на рейде и при котором все-таки как будто легче».

Читаешь все это и вспоминаешь, как наша патриотическая оппозиция, представляя белых носителями идеала государственности, поносила советскую власть, которая в том феврале лихорадочно собирала армию, чтобы дать отпор немцам. А ведь синеглазый рабочий, воплощающий в записках Бунина враждебный ему окаянный «красный» идеал, выразил самый нормальный патриотизм, сказав призывавшим немцев буржуям: «Раньше, чем немцы придут, мы вас всех перережем».

И еще одно прискорбное свойство антисоветской элиты отразил Бунин – неспособность признать масштаб революции как разлома всего народа. Удивительное отличие от его оппонентов из «простонародья». Те, вступая в разговоры с хозяевами прошлой жизни, предъявляют им обвинение не как личностям, а как выразителям общественного явления – такие эпизоды проходят через всю книгу. Бунин же переводит на себя и возмущается – ведь он лично такой гуманист:

«Встретил на Поварской мальчишку солдата, оборванного, тощего, паскудного и вдребезги пьяного. Ткнул мне мордой в грудь и, отшатнувшись назад, плюнул на меня и сказал: «Деспот, сукин сын!».

Оскорбившись, Бунин вспоминает, как он в 1915 г. по-отечески отнесся к горничной, а в 1916 г. дал рубль бабе, которая привезла ему телеграмму (вместо положенных 70 копеек). И после этого его называют деспотом!

Он бы лучше вспомнил, что писал побывавший в голодающих деревнях Лев Толстой: «Перед уходом из деревни я остановился подле мужика, только что привезшего с поля картофельные ботовья… «Откуда это?» «У помещика купляем». «Как? Почем?» «За десятину плетей – десятину на лето убрать». То есть за право собрать с десятины выкопанного картофеля картофельную ботву крестьянин обязывается вспахать, посеять, скосить, связать, свезти десятину хлеба». [Десятина – это гектар].

Тогда же Толстой сделал очень тяжелый вывод (видимо, преувеличенный, но делающий понятными слова паскудного мальчишки-солдата): «Вольтер говорил, что если бы возможно было, пожав шишечку в Париже, этим пожатием убить мандарина в Китае, то редкий парижанин лишил бы себя этого удовольствия. Отчего же не говорить правду? Если бы, пожавши пуговку в Москве или Петербурге, этим пожатием можно было бы убить мужика в Царевококшайском уезде и никто бы не узнал про это, я думаю, что нашлось бы мало людей из нашего сословия, которые воздержались бы от пожатия пуговки, если бы это могло им доставить хоть малейшее удовольствие. И это не предположение только. Подтверждением этого служит вся русская жизнь, все то, что не переставая происходит по всей России. Разве теперь, когда люди, как говорят, мрут от голода,… богачи не сидят с своими запасами хлеба, ожидая еще больших повышений цен, разве фабриканты не сбивают цен с работы?».

Честно говоря, трудно понять, почему у наших патриотов вызывают такую неприязнь «новые русские» и такое почтение – предреволюционное дворянство. Ведь дворяне, составлявшие всего 1% населения России, владели почти половиной земельных угодий. Сдавая землю в аренду крестьянам за половину урожая, они буквально выжимали из него все соки, доводя до голода непосильными выкупными платежами. Куда же шли вырванные у народа огромные средства? Туда же, куда сплавляют «новые русские» – в Париж, в Монако.

И какая ненависть к тем, кто требовал земли и воли. Когда в 1906 г. расстреливали восставших матросов в Кронштадте и они копали себе могилы, комендант генерал Адлерберг издевался: «Копайте, ребята, копайте! Вы хотели земли, так вот вам земля, а волю найдете на небесах». После расстрела могилы сравняли с землей, и по ним парадным маршем прошли войска и прогнали арестованных. Этого не вспомнил Бунин, а вспомнил рубль, щедро выданный им бабе Махотке. И записал этот рубль в книгу откровений!

Возьмем теперь случай посложнее – «Белую гвардию» (или, скорее, «Дни Турбиных») М.Булгакова. Прекрасная вещь, такая родная и близкая. Каких милых людей вышибла из колеи революция. Как спасителен дом Елены с кремовыми занавесками, поддержка людей своего круга. Многое говорит пьеса о русском человеке, недаром Сталин тринадцать раз ее смотрел. Но ведь это – о той же катастрофе 1918 года, пьеса полна важными общественными идеями. И вот уже тридцать лет Турбиных представляют нам как носителей русской офицерской чести, как тот тип людей, с которых надо брать пример в трудные моменты истории. Как это возможно?

Давайте же называть вещи своими именами. Перед нами «белая гвардия» – офицеры и юнкера, стреляющие из винтовок и пулеметов в неких «серых людей». Кому же служат эти русские офицеры и в кого стреляют? Они служат немцам и их марионетке-гетману. Что они защищают? Вот что: «И удары лейтенантских стеков по лицам, и шрапнельный беглый огонь по непокорным деревням, спины, исполосованные шомполами гетманских сердюков, и расписки на клочках бумаги почерком майоров и лейтенантов германской армии: «Выдать русской свинье за купленную у нее свинью 25 марок». Добродушный, презрительный хохоток над теми, кто приезжал с такой распискою в штаб германцев в Город».

Кто же те люди, в которых стреляли (и очень метко) офицеры, защищая гетмана и немцев и мечтая о вторжении французов и сенегальцев? Эти люди – украинские и русские крестьяне и солдаты, доведенные господами до гражданской войны. И вот эти-то офицеры даны нам как образец чести и патриотизма? А Г.Н.Селезнев, поддержавший сегодня договор о дружбе с Украиной – чуть ли не предатель России? Это – расщепление сознания. Заметим еще, что многие реплики, смягчающие образ «белогвардейцев», были вставлены в пьесу под давлением цензуры и репертуарного комитета.

История белого движения и его связи с Западом достаточно хорошо известна. Колчак сам признавал: «Я оказался в положении, близком к кондотьеру» – кондотьеру, воюющему против своей страны. Потому-то уже в 1919 году Клюев пророчил смерть «черным белогвардейцам»:

 
За то, что гвоздиные раны России
Они посыпают толченым стеклом.
 

Конечно, треть белых офицеров перешла в Красную армию, но это у Булгакова – за сценой. Не этим дороги Турбины. Красная армия – это уже «не их дни». Представляя нам «белую гвардию» как образец, на этот пункт никогда не напирали. Считалось, что это – уступка автора. Да и вспомним, почему Турбин распускает дивизион, почему тянется к красным Мышлаевский. Потому, что белые генералы продажны и потому, что сил у белых мало – не справиться с «мужичками». А если бы офицерам выдали полушубки и валенки, если бы немцев было побольше и подошло бы подкрепление сенегальцев, то и продолжали бы Турбины стрелять в «серых людей», не жалея патронов.

Пьеса Булгакова замечательна, но, думаю, даже он сам не мог предположить, что в конце века из его белогвардейцев станут делать положительных героев в стиле соцреализма. А ведь требовалось всего лишь объяснить читателям и зрителям, что не следует принимать художественные образы за образец и тем более примыкать к автору в его общественных симпатиях. Если текст действительно художественно глубок и талантлив, то он выражает сложную драму, из которой часто и нельзя вывести руководства к действию. Мысленно погружаясь в эту драму, каждый должен делать выбор и нести за него личную ответственность. Кто-то скажет, что это – тривиальное правило. Но на деле культурное давление, которое уже много лет оказывали наши духовные авторитеты, как раз толкало читателей к тому, чтобы принимать образ за образец.

Как образец в массовое сознание «архитекторы перестройки» внедрили само элитарное мышление Бунина и Булгакова. Писатели и их лирические герои были даны как эталон достоинства, растоптанного советским строем. Напротив, этот строй воплотился в образе «серых мужичков», атавистических особей русского простонародья. Эти эталоны приняли и многие дети этого простонародья – и возненавидели дело своих отцов.

Можно только поражаться, как сумели идеологи встроить в нашу культуру разрушительную для ее этического строя аллегорию «Собачье сердце» – не как шокирующий жестокий эксперимент над моралью, а как набор вполне приемлемых установок. Ведь образ Шарикова вошел не только в идеологию, но и в обыденное сознание как отображение типичного советского человека. А профессор Преображенский стал положительным героем, изрекающим нормативные афоризмы.

Но ведь этот паразитирующий на номенклатуре профессор – образ сверхчеловека, присвоивший право создать из дворняги человека, не нести за него никакой ответственности, а затем и уничтожить его. Дело богомерзкое. Бывают такие профессора? Конечно. Быть может, Булгаков, озлобленный на «Шариковых», испытывал к своему герою симпатию. Но ведь людей просто заставили, путем промывания мозгов, полюбить этого профессора – как раньше заставляли полюбить Павку Корчагина. Николай Островский – не Булгаков, в душу влезть и вреда там нанести он не мог. Да и образ Павки в целом соответствовал обыденной морали и никакого разрушения в ней не производил.

Что думали генералы нашей культуры, когда без комментариев вбрасывали в массовое сознание антисоветские идеи в оболочке прекрасных художественных образов крупных писателей? Хотя бы сегодня можно об этом поразмышлять. Без осмысления собственных побуждений никуда мы из ямы не выберемся – нельзя же вечно на Чубайса сваливать. Я могу предположить два варианта (или их комбинацию). Во-первых, наши патриоты «не знали общества, в котором мы живем» и думали, что к русским можно обращаться так же, как А.Жид к французам. Во-вторых, они надеялись, что если «русское простонародье» разрушит советский строй, то возродится Россия Бунина и Турбиных. Это – другая сторона того же незнания.

Больше никакой уважительной причины я придумать не могу. Но и эти причины принять тяжело. Ведь никакой воли к преодолению незнания не видно.

1998