Текст книги "Статьи 1998-1999 г."

Автор книги: Сергей Кара-Мурза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

Год истины

Новый год все мы встречали с ощущением что это – год выбора. В масштабе истории, для целой страны год – это всего лишь момент. Для нас – момент истины. Еще один цикл при нынешнем режиме политики и хозяйства Россия не выдержит. Хотя запас ее прочности оказался необъяснимо велик, он не бесконечен. Все холодные расчеты ученых сбываются – только на 3-4 года позже. А воронье и не торопится.

Трудно писать для нашей «красной» печати. Здесь шаг влево, шаг вправо – отстрел (текста, конечно). Смотрю старые газеты с моими статьями. Зияют, как вырванные зубы, ненапечатанные работы – самые, на мой взгляд, важные. Те, что соединяют мысль. Но все же, кроме как в «красную» печать, мне деваться некуда – не работать же для бессовестных газет. У нас – конфликты в сфере ума, но совесть важнее ума, да к тому же ум, в отличие от совести – дело наживное. Так что постараюсь поумнеть и пройти по узкому извилистому коридору «Правды», надеясь на читателя.

Под выбором я понимаю не только выборные кампании, но и их тоже. Я думаю, выборы Думы важнее, чем президента. Шанс на спасение пока что – в коллективных органах власти. Потому-то мировая правящая верхушка везде усиливает личную власть, ослабляя представительную, коллегиальную. Выборы президента гораздо легче поддаются манипуляции, чем выборы сотен депутатов – были бы деньги. А после выборов легче давить на одного человека (подкупом или запугиванием), чем на кишащих депутатов.

Вот опыт России: подряд три состава парламента, даже при господстве в первом составе антикоммунистов, становились противниками курса реформ МВФ. Президент же рано или поздно сдался бы и примкнул к «закулисе» – и никакой Дзержинский или Коржаков его бы не спас. Это показала судьба Николая II, а сегодня показывает судьба Клинтона. Только крестьянский тип власти, – Советы – дополненный непонятной для Запада партией большевиков, долго был недоступен для манипуляции и позволил продержаться сильному патриотическому режиму. Когда эта власть «упорядочилась», а партия стала «цивилизованной», мировая закулиса нашла отмычки. Опять же – к персонам, а не коллективным органам. Верховный Совет СССР, а тем более Съезд депутатов, были беспомощны, но явно враждебны измене Горбачева. Даже промытое Политбюро упиралось, и пришлось «закулисе» ввести пост президента СССР.

Так что наша первая задача – удержать Думу, понять ее роль не как власти, не как «шофера автомобиля, несущегося с горы без тормозов», а как «скалы, за которую зацепились копыта падающего коня». Дума бессильна, но ведь и скала не имеет силы, она имеет лишь неподвижность. Скала не может толкнуть коня вверх от пропасти, но конь может на нее опереться и потянуться вверх.

Конечно, я говорю как человек, который ищет не наибольший выигрыш, а минимум потерь. А дело молодых – дерзать. Но слишком велик риск потерять все, так что и взгляд моего поколения надо учесть. Я не предвижу легкого исхода. Даже в лучшем случае, если президентом станет патриот и сильный человек, он сможет удержаться, только если пойдет на создание хотя бы короткого, но болезненного хаоса – в котором запутается мировая закулиса.

Мы вошли в эпоху «странных» революций – не через насилие и замену одной государственной машины другой, чертежи которой уже сфотографированы – а через хаос, из которого вырастает непросчитанный порядок. Ведь так Россия спаслась в 1917 г. через Советы. Никто их не планировал, никто их не предвидел, а западные политологи до середины 30-х годов не могли не только их понять – они сами признавали, что не могут их даже описать. Кстати, и мы сами о них сегодня очень мало знаем. Спроси любого: что такое был Совет в городе и в деревне в 1917 г.? В 1920? В 1925? Вряд ли кто скажет – в памяти помесь ревкома с комбедом, из плохих фильмов и пьес.

Но ранние Советы – это уже росток нового порядка. Хаос был создан кадетами и эсерами под командой масонов, которые руками Корнилова и Алексеева убили монархию (любопытно, что для многих наших патриотов убийцы монархии и Российской империи – герои). Почему же катастрофу Февраля Россия прошла без крови? 300 погибших при крахе такого государства! Во многом потому, что уже был устой государственности, обладавший авторитетом – Дума. И спасли нас не ее дела (дел-то и не было), а именно образ, авторитет, почти иллюзия. Так побежденная в 1945 г. Япония не пресеклась потому, что сохранила императора – на все были согласны японцы при капитуляции, кроме требования ликвидировать монархию.

Конечно, нельзя повторить Октябрь 1917 г. Хотя бы потому, что он уже просчитан. А главное – у нас уже нет крестьян как главной силы – ни в виде рабочих 1917 г., ни «одетых в серые шинели». Так что и тех Советов не может быть. Новый порядок может вырасти лишь из той культуры, какая есть сегодня. И на основе новой, современной мысли. Так, например, как ведут новую, в истории раньше не испробованную, ненасильственную революцию (Интифаду) палестинцы.

Угнетатели России не могут убить тягу к революции, поскольку не могут устранить бытие угнетения (оно гораздо страшнее эксплуатации). У них есть лишь два средства: давить зародыши той новой революционной мысли, которая может соединить людей; неявно уничтожать измором людей, в которых революция зреет, вгонять их массы в бедность, при которой все силы уходят на поиск пропитания.

Режим Ельцина и его хозяев за последние три года пpеодолел кризис и не дал возникнуть ростку нового. Тут была не столько его сила, сколько наша слабость. Из чего видно, что этот режим превратился в какой-то порядок, хотя еще и неустойчивый? Из того, что «красные губернаторы», озабоченные сохранением жизни в «их» областях, призывают этот режим (пусть и в лице правительства Примакова) поддерживать. «Красные губернаторы» могли использовать кризис режима и, помогая друг другу, создать иной порядок. Ведь совокупно области «красного пояса» – это целая держава. Но не решились – или не знали, как?

Что ж, начнем с худшего рубежа – ведь этот год снова будет годом тяжелого кризиса. Теория, которой не имели наши губернаторы – не мелочь. Это тот свод понятий и слов, в которых люди осмысливают жизнь. Теория не столько отражает реальность, сколько создает ее. Мы приняли понятия рыночного жизнеустройства – и вот, советский строй разрушен. Тот, кто проклинает Чубайса, но говорит на его языке – просто его прикрытие (возможно, бесплатное). Тяжелый кризис заставляет людей усомниться именно в языке, в главных понятиях, и грех упускать момент, не усваивать эти тяжелые уроки, забалтывать те жертвы, которыми эти уроки оплачиваются.

Почему же в политике мы год за годом отступаем? Мал приток молодежи, мал приток интеллектуальных сил. Насколько еще хватит у стариков сил держать оборону просто на своих убеждениях? Ведь у молодежи этих убеждений нет, а убедить их – у нас доводов нет. Вернее, мы ясно не знаем, в чем мы хотим их убедить. Мы же просто молчим!

Вот удивительная вещь. Представим: к чему нас зовет, хоть и невнятно, обычный наш человек из среднего города или села, который поддерживает КПРФ? Он зовет устроить жизнь так, чтобы в России было тепло и не голодно каждому – и чтобы при этом была надежная и независимая страна. Зовет нас жить, а не упиваться жизнью, топча других. Казалось бы, неплохой выбор, почему же столь многие в нем сомневаются? Но посмотрим сначала, что предлагает противник.

Видимо, «первая ступень» противника (Гайдар да Чубайс) сгорела, разгон ведет вторая ступень – Явлинский. Он радикальнее Гайдара и Черномырдина, он критикует их «со стороны рынка» – за то, что медленно доламывали они советскую систему. К чему же он зовет?

Если очистить его программу от шелухи, то выбор пpост: устроить жизнь на началах конкуренции («рынка»). Ясно, что при этом спасутся лишь сильные, а Россия перестанет быть страной, вольется в «мировую систему». Конечно, Россия при этом уйдет с Севера и из Сибири – при рынке держать их невыгодно. А главное, погибнут «слабые», где-то около половины населения. Это тоже балласт, вроде Севера. Кажется, никого ведь не может привлечь такая программа! Но дело не так просто. Привлекает. Чем?

Давным давно видел я за границей один фильм из классики кино, с лекцией очень хорошего критика. Фильм сильный, но его отверг прокат, потому что он ставит зрителя перед слишком тяжелым вопросом. Сюжет таков: в 50-е годы океанский лайнер наткнулся на мину и затонул, не успев дать сигнал бедствия. Те, кто спасся, уцепились за борта шлюпки, залезая в нее по очереди, чтобы согреться. Надвигался шторм, и моряки пришли к выводу, что в таком виде шлюпка не выдержит. Командир отделил половину тех, кто мог хорошо грести, а остальным приказал отцепиться, а кое-кому выпрыгнуть за борт. Не все избранные согласились остаться, и их заменили. Командир был честен – отправлял на смерть дорогих ему людей и оставлял жить мерзавцев, если отвечали принятому критерию.

В чем проблема? В том, что в условиях шторма почти всем в шлюпке этот выбор показался разумным. Отвергнутые гибли безропотно. Пусть спасется хоть половина! Когда шторм прошел и на шлюпку наткнулся корабль, все спасенные отвернулись от командира как от убийцы. Но это для драматизма.

Явлинский нашептывает нам: «Все не спасемся. Много ненужных, слабых людей… Всех не примут… Кто молод, силен, образован – идите с нами». Это соблазняет, зачем же всем замерзать, как на Камчатке. А что всех в цивилизацию не примут – это уже ясно, мест там и газа в России на всех не хватает.

Чтобы пойти за Явлинским, русским надо будет, конечно, отказаться от своего потаенного Православия. Это не так больно – ведь МВФ выделит кредиты на восстановление храмов, а Слава Зайцев откроет ателье пошива самых лучших ряс. Учебники для духовных семинарий напишет фонд Сороса, на хорошей бумаге. Звучит грубо, но это не злые фантазии, а серенькая реальность – дела Лужкова перед глазами, и он людям нравится.

Соблазн Явлинского важен не количеством – за него меньшинство. Он опасен контрастом. Он ясен и на первый взгляд реалистичен: ведь Запад и есть та шлюпка, что спасается, выкидывая за борт целые народы. И ничего – живет, оперу слушает, убийц-командиров порицает и гуманитарную помощь нашим учителям шлет.

Вот эта ясность и парализует мысль и волю у тех, кого предполагается выбросить с российской шлюпки. Они даже стесняются возражать. Они говорят: «Мы тоже за реформы. Мы тоже за рынок. Давайте только немного изменим курс реформ, увеличим число посадочных мест на шлюпке – ишь, как Гусинский расселся».

На самом деле спастись можно только всем. Если же поверят Явлинскому, то на его шлюпке все погибнут. Но чтобы это стало ясно, надо нам распутать клубок наших мыслей. Потянуть хоть за одну ниточку, неважно даже, за какую – но тянуть долго, не дать оборваться. Обрывы, каких у нас сегодня много, связать. Втянуть в разговор тех, кто пока что очарован Явлинским.

Хотя и трудно тянуть ниточку в нашей «красной» печати.

1999

Государство и человек

Сегодня мы стоим перед выбором. И все уже чувствуют, что это выбор более глубокий, нежели может выразить язык политики. Это – выбор жизнеустройства, выбор пути, который надолго определит судьбу наших потомков и судьбу множества народов России. Потому-то увязли реформы, потому-то нет и активного социального протеста. И очень осторожно ведут себя люди на выборах. Народ застыл в раздумье.

Думать сегодня тяжело. Реформаторы, сделав манипуляцию сознанием главным средством своего господства, отравили каналы общения, разрушили язык, воззвали к темным комплексам, вбросили в умы массу идолов и разорвали историческую память. Ущерб, который они этим нашей культуре, несопоставим с их жалким политическим выигрышем. Они поступили как хищники, убивающие не для еды. Пора бы тем из них, кто может, одуматься и вернуться – восстанавливать разрушенное.

Я скажу лишь об одном образе того многоликого будущего, которое мы выбираем на нынешнем распутье. Об образе того государства, к которому можно пойти по тому или иному пути. Пути разные, и государства, которые шаг за шагом будут складываться на каждом пути, тоже разные. Собрать из них все самое приятное, остаться как бы вне коридора – невозможно. Но раз мы зовем к диалогу, то не будем ни из одного образа делать карикатуру, не будем пугать эксцессами никакого пути. Не будем даже ссылаться на тот ужас, который творится сегодня в «России ельцинской». Примем, что все это пока что эксперимент, во многом неудачный, что мы пока что живем в неизбежной разрухе переходного периода. Рассмотрим именно идеальный образ того государства, к которому нас позвала либеральная интеллигенция, уговорив разрушить государство прежнее, советское (впрочем, уже сильно подпорченное, но и здесь мы должны говорить о сути).

Каждое общество строит государство своего типа – а государство охраняет устои своего общества. Вот самый главный, самый грубый выбор: есть общества, построенные по типу семьи, и общества, построенные по типу рынка. Внутри этих типов есть свои варианты, свои капитализмы и социализмы, свои свободы и несвободы, а порой и тирании, свои общественные болезни и припадки, но сначала надо разобраться с главным.

В обществе, которое строится по типу семьи, государство – отец (патерналистское государство). Он следит за тем, чтобы все дети были сыты и в безопасности. В обществе-рынке государство – ночной сторож. Он следит за тем, чтобы на всех рынках (рынке товаров, денег, политических программ, любви и т.д.) строго соблюдался принцип эквивалентного обмена и никто никого не обсчитывал.

Из этих образов и строится вся система взаимных обязанностей и прав государства и гражданина. Роль отца и роль сторожа различны фундаментально. И даже очень похожие внешне права в государствах разного типа внутренне различны. Бесплатная медицина в Швеции – социальное право, завоеванное в борьбе, а индивидуальные права при государстве-рынке неотчуждаемы, с ними человек рождается. Напротив, бесплатная медицина в СССР – естественное право члена семьи. А заботиться о своем здоровье – обязанность гражданина перед государством, потому что его тело не есть частная собственность личности, оно частично принадлежит семье, народу, государству.

Прикладывать мерки и критерии государства одного типа к действиям другого – наивно (хотя наша интеллигенция этим занималась два десятка лет). Верховный совет не может быть похож на парламент, который выражает ритуал конкуренции на политическом рынке. Семейный совет обсуждает вопрос, пока не приходит к единогласному решению, здесь голосование – ритуал единства. Сегодня, когда государство-семья в России изуродовано и мы испытали результат на своей шкуре, нам должно быть стыдно, что мы не понимали этих простых, давно написанных в учебниках вещей. Мы не знали общества, в котором жили – и не читали этих учебников.

Государство, порожденное обществом, активно создает и использует «генетические матрицы», на которых это общество воспроизводится из поколения в поколение. Здесь – главное взаимодействие между государством и личностью. Кого воссоздает либеральное государство? Об этом ясно сказали философы от Гоббса до фон Хайека: в каждом поколении государство Запада воссоздает свободного индивида (атом). Атомы собираются в классы и ассоциации, чтобы успешнее конкурировать на жизненном рынке. Кого воссоздает государство-отец? Народ – и личность как частицу народа. Для либерала это слушать противно, но придется ему проявить свою пресловутую толерантность.

Так же, как любая клетка организма имеет набор хромосом, все институты государства содержат в себе матрицы общества и человека. Я упомяну лишь самые активные в этом отношении – те, что связаны с детством и старостью. Это школа, что дает духовную пищу новому поколению, и пенсии, что обеспечивают хлеб старикам. Реформаторы, которые претендуют сломать генотип общества, прежде всего стараются изменить эти две матрицы. Это мы и наблюдаем сегодня в России.

Советское государство в октябре 1918 г. определило тип нашей школы – единая. Идея такой школы была рождена в долгих исканиях русских педагогов как отрицание школы буржуазного общества, которая возникла в ходе промышленной революции на Западе. Главная задача буржуазной школы – воспроизведение классового общества, и такая школа в принципе есть школа двойная. Она состоит из двух «коридоров», которые расходятся уже в начальных классах. Один формирует элиту, другой – человека массы. Школа для элиты общеобразовательная, она основана на университетской культуре и дает целостное знание в виде дисциплин. Школа для массы основана на «мозаичной» культуре и дает так называемые «полезные» знания. Одна готовит сильного духом, свободного в мыслях волевого человека, другая – пассивного «потребителя идеологии».

Советская школа была единой и основанной на университетской культуре – она воспроизводила народ, а не классы. Элитарная школа – для всего народа. Это была невиданная социальная роскошь, которая, с трудностями и частными неудачами, предоставлялась всему населению России, а затем и СССР. Экзаменом этой школы стала индустриализация, а затем Великая Отечественная война. Пожалуй, еще более тяжелый и страшный экзамен проходит советская школа сегодня. Я думаю, что поразительное достоинство и терпение, которое обнаружили советские люди в условиях нынешнего бедствия, в большой степени – плод образования, полученного в школе. Она дала нам всем общий язык и строй мысли, соединила нас в народ, который пока что не удается рассыпать на конкурирующих индивидов никакими тяготами и соблазнами.

Вообще, советское государство, как это бывает и в семье, умело сочетать непpитязательность с pоскошью, тяжелый тpуд с пpаздником – в пpотивовес тяге либерального государства к «сpеднему» и даже посредственному. В 50-е годы мы, школьники и студенты, ходили в пеpешитых гимнастеpках – но могли иметь яхту или лошадь в споpтклубе. Мы не имели благ, обычных для сpеднего класса Запада, но имели то, что на Западе доступно только миллионеpам. Тепеpь нас зовут в государство, где обычный гражданин сможет съедать в день по десять сосисок, но никогда не сядет на лошадь. А ребенок его пойдет в школу, хотя бы и уставленную компьютерами, которая сделает из него массового потребителя. Это, повторяю, в идеале. А об идеалах спорить бесполезно.

Сегодня советскую школу уничтожают. Это дело идет трудно, пассивно сопротивляются и родители, и учителя, и чиновники. Но лучше бы им всем понимать, в чем суть двух типов школы.

Теперь посмотрим, как получают свой хлеб старики. Пенсии это не политика и не экономика, это – тип бытия и отношений между поколениями. Вопрос о том, как кормятся старики, определяется типом государства. Народ вечен, пока в нем есть взаимные обязательства поколений. Одно из них в том, что трудоспособное поколение кредитует потомков – оно трудится, не беря всю плату за свой труд. Обязательство потомков – обеспечить достойный кусок хлеба старикам как всему поколению, а не отдельному человеку.

В СССР это было воплощено в государственное пенсионное обеспечение. Оно гарантировало именно связь поколений. Часть данного поколением кредита возвращалась ему в виде пенсий. Телевидение по всем каналам повторило подлую ложь, будто сегодня средства на пенсии изымаются из кармана молодых.

В СССР та часть общественного долга старикам, которая возвращалась им в виде пенсий, распределялась, в общем, на уравнительной основе. Доля тех, кто до пенсии не дожил, шла в общий котел. Сегодня это назвали «уравнительно-распределительной» системой. Но это пустые, ничего не говорящие слова. Такая «уравниловка» не мешала тем, кто в молодости был бережлив, откладывать на старость в сберкассе – советская власть вкладов не воровала. И у многих пенсионеров водились деньжата – все мы у них занимали. Что же сделало новое государство? Нынешние пенсионеры в свое время вступили с государством в «трудовой договор». Они работали весь свой срок за скромную зарплату, а государство обязалось обеспечить им старость с вполне определенным уровнем потребления. Этот уровень повышался в течение четырех послевоенных десятилетий и воспринимался как естественное право человека. Подчеркиваю, что «договор» предусматривал именно уровень потребления, а не число бумажек или других средств платежа, которыми манипулирует государство. Около 30 млн. человек в России свою часть договора выполнили. Теперь наступило время выполнять свою часть договора государству. Никакой отсрочки старики дать не могут. Как же ведет себя государство? Оно грабит стариков, отказываясь отдавать им заработанное. Если при советской власти на месячную пенсию можно было купить 400 кг молока, то сегодня – 40.

Дело даже не в размерах. Изменение произошло фундаментальное. При советском строе пенсии выплачивались из госбюджета, на их обеспечение шли все доходы и все достояние государства. Поэтому никакой связи с тем, сколько сегодня заработал какой-нибудь Вася Клямкин, размер пенсии Петра Ивановича Сидорова не имел, никакой индексации в зависимости от зарплаты шалопая Клямкина не проводилось – это было бы нелепо.

Что же сделали наши депутаты еще в 1990 г.? Они отменили советский тип пенсии и учредили Пенсионный фонд – что-то среднее между налоговым ведомством и банком. Сколько сумеют содрать в этот «фонд» с Васи Клямкина – столько и разделят между пенсионерами. А государство уже за пенсии не отвечает. Что с этими деньгами творят в «фонде», кто и как их «прокручивает», кто запускает в него лапу – нам к тому же неизвестно.

Ограбив тех, кто работал предыдущие полвека, государство теперь вообще сбрасывает с себя обязанность служить посредником между поколениями. Оно заявляет: пусть каждый накапливает себе на старость сам. И это нам представляется как «пенсионная реформа»! Чтобы каждому копить на старость деньги – никакого государства и не надо. К чему же это ведет? Народ лишается средства сохранить себя как непрерывную цепь поколений через долг и хлеб – без государства это трудно, все рассыпается на изолированные индивидуальные решения.

Вот логика неолибералов: в молодости доходы у всех разные. Значит, государство удерживает у людей разные суммы для создания общего пенсионного фонда. А пенсии выдает примерно равные. Это же уравниловка! Кроме того, вдруг я умру раньше соседа – он что, воспользуется моими пенсионными отчислениями? Я же в гробу перевернусь! Поэтому стараются заменить государственные пенсии накопительными фондами: кто сколько накопил, столько и получает, а остаток идет наследникам. Государство сознательно рассыпает народ на людей-атомов, на изолированных индивидов.

Пока что мы на распутье. Доломать государство-семью еще не смогли, потому-то мы и живы. Но спастись мы сможем только если поймем, кто мы, откуда, куда мы хотим идти и куда можем идти.

1999