Текст книги "Статьи 1998-1999 г."

Автор книги: Сергей Кара-Мурза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

1999

Красота погубит Россию?

За господство над человеком борются два типа власти: принуждение и манипуляция сознанием. Они, конечно, иногда сотрудничают между собой, но уживаются с трудом, так что общества разделяются на два вида – в зависимости от того, какой тип власти берет верх.

Как правило, власть, основанная на принуждении, не обладает необходимыми для манипуляции знаниями, типом мышления и технологиями, даже эстетическими вкусами. Это ей противно – тиран повелевает, а не манипулирует. Когда же у тирана возникает соблазн воспользоваться приемами манипуляции, это получается так неуклюже и топорно, что выходит боком. Договоримся только не придавать слову «тирания» ругательного смысла – примем его как условное обозначение власти, построенной не по типу западной демократии.

Так вот, любая тирания, в отличие от западной демократии, опирается на священные символы и является властью идеократической (в крайнем случае – опирается целиком на религиозные символы и становится теократией). Но идеократия не только не скрывает свои символы, во имя которых она принуждает подданных к определенному поведению, она предъявляет свои символы и требования громогласно, «с амвона». Напротив манипуляция сознанием только тогда эффективна, когда человек уверен, что выбирает свою линию поведения свободно. Цель манипуляции – внедрить желания, побуждающие человека действовать исходя не из своих реальных интересов, а из интересов правящей верхушки. То есть, манипуляция всегда скрытна, ее обязательным прикрытием является миф свободы.

После смерти Сталина советская идеократия сама начала процесс не обновления (регенерации) своих символов, как того требуют «законы жанра», а их разрушения (дегенерации). Параллельно была запущена машина манипуляции сознанием со стороны разношерстной «партии антисоветской революции». Но здесь мы не будем говорить ни о Хрущеве с Горбачевым, ни об их сотрудниках-врагах Сахарове и Солженицыне – вообще о редком симбиозе тиранов и манипуляторов, которые в три руки скрутили шею стране и всему ее жизнеустройству.

Поговорим о простом русском человеке, который, находясь в состоянии «совка», оказался удивительно подвержен манипуляции. Упрощая, примем, что советский человек отличался от русского человека начала века тем, что прошел школу (а многие и вуз), основанную на научной картине мира, был уже человеком индустриального быта и в массе своей жил в городе. От среднего человека Запада он отличался тем, что сохранил общинное крестьянское мироощущение (отношение к человеку, обществу, государству и т.д.).

Тот факт, что программа манипуляции сознанием советского человека, которая завершилась перестройкой и реформой Гайдара, по своей эффективности не имеет равных в истории, заслуживает того, чтобы затвердить его в памяти. Из него надо исходить во многих рассуждениях о настоящем и будущем России. Оболванить нашего человека оказалось так неожиданно легко, что Запад уже шесть лет стоит с разинутым ртом, как будто челюсть вывихнул. Пока он не поймет, что в России происходит, никаких инвестиций нам не будет. А понять невозможно.

Когда в начале века народ пошел за большевиками и закричал «Грабь награбленное!», это Западу было неприятно, но понятно – ибо разумно. Когда Гайдар и Чубайс сначала тихонько, а потом все громче стали кричать «Грабь заработанное!» – это Западу было тоже неприятно, но уж совсем понятно (неприятно потому, что грабить заработанное полагается по-тихому, кричать это – дурной тон). Но когда весь народ вдруг заорал «Грабь меня! Грабь до нитки!» – это повергло весь мир в изумление, а потом и в тихий ужас. Ведь то, что не поддается никакому разумному объяснению – страшно.

Когда объявили приватизацию, ведущую к уничтожению рабочих мест, и рабочие не пикнули, это уже было странно, но хоть какой-то довод можно было придумать. Мол, надоело мужикам работать, по гудку приходить, хотят по миру пошляться, пока штаны не пропьют. Когда под аплодисменты уничтожали лучшую в мире и к тому же бесплатную систему образования, тоже было объяснение, хоть и злое: надоело русскому Митрофанушке учиться, совсем замучали его школами да университетами. Но уж никто в мире не может придумать, почему загадочная русская душа с такой радостью приняла весть, что покончено с бесплатным предоставлением жилья. Ладно еще, если бы поверил средний человек, что он пойдет и купит себе квартиру – так нет, он же не дурак. Он знает, что никогда в жизни на квартиру не накопит – но рад, что наконец-то государство от него отцепилось с его бесплатным жильем. Да…

Известно, что людская масса на Западе управляется не принуждением, а манипуляцией сознания. Там тирании нет, все свободны, но мозги их промыты до такой степени, что послушно голосуют, за кого надо, и песенки поют. Казалось бы, до такой же степени должно было дойти оглупление телевидением русского человека – в той лишь мере, в какой он стал европейцем, стал мыслить по-научному. Почему же такой неожиданный эффект?

Скрутить голову одной рукой трудно, а двумя легко, даже крепкую шею. Европейцу голову скручивают одной рукой – манипулируют его рациональным сознанием. Поэтому голова у него скособочена, но интерес свой он не забывает и даже за ничтожное наступление на его материальные права назавтра же выйдет стройными рядами глотку политикам перегрызть. Какой же второй рукой помогали скрутить голову нашему Ивану?

Выскажу гипотезу, хотя знаю, что множество возмущенных голосов ее обличит. Я думаю, что второй, тайной силой манипуляторов оказалось русское художественное чувство. Возмутительна эта гипотеза потому, что это чувство, в небольших дозах сохранившееся у европейца, служит для него как раз противовесом, противоядием против манипуляции сознанием. Нас сгубила именно чрезмерная художественная впечатлительность, свойство русского дорисовывать в своем воображении целый мир, получив даже очень скудный, мятый обрывок образа. Из-за этой артистичности сознания русские заигрываются в своем воображении, взмывают от земли далеко ввысь, а потом расшибаются. Чтобы летать в заданном коридоре и на орбите, нам требовался кнут тирана и шоры идеологии, хотя бы и тупой. Не стало того и другого – и воспарили.

Наверное, это свойство молодого народа (если хотите, дикаря) – так вживаться в художественные образы. Пожалуй, всем советским оно было присуще, кроме прибалтов. Белорусы тоже оказались разумнее других – а посмотрите, что натворили кавказцы. Нехорошо ссылаться на себя, но сошлюсь, так как у многих подмечаю мои дефекты. Я редко смотрю кино и не люблю хороших фильмов – непосильно. Иногда стараюсь тайком от близких посмотреть американское барахло. Как шериф ловит бандитов, а те навоpачивают горы трупов. Я знаю, что сценарий написал левой ногой какой-то бездарь, а сняли по шаблону в самой дешевой студии Голливуда. Но, посмотрев такой фильм, я потом неделю думаю о нем, переживаю чувства бандита, брат которого упал с кpыши, думаю о его родителях (которые в фильме и не упоминаются).

На телевидении один тип рассказывал, посмеиваясь, как протекало скоротечное взаимоистребление в Курган-Тюбе. В восемь вечера, перекрывая грохот перестрелки, зычный голос возвещал: «Кончай стрелять! «Марианна» начинается!» – и огонь с обеих сторон стихал, бойцы шли смотреть мексиканский телесериал. Он был для них реальнее настоящего огня и крови. Есть в этой свежести и силе восприятия какая-то большая и еще непонятая ценность – и одновременно беззащитность. Такой народ может жить или с заботливым и строгим монархом, или со Сталиным. Или мы, люди с таким мышлением, друг друга сейчас перебьем, и останутся лишь годные к цивилизации?

Почему же трудно понять пpоисходящее? Потому, что легче всего разрушение логики и манипуляция достигается в сознании, которое рационально в максимальной степени, а мы должны были бы быть устойчивы. Наиболее чистое логическое мышление беззащитно, а мышление, которое «армировано» включениями иррациональных представлений (художественных и религиозных, традиций и табу), гораздо прочнее. Это опытный факт: во время перестройки именно интеллигенция оказалась более всего подвержена искусственной шизофренизации, причем с большим отрывом от других социальных групп. Наиболее устойчивым было мышление крестьян.

«Островки иррациональности», не подвергаемые сомнению и логическому анализу, укрепляют рациональное мышление и служат эффективными устройствами аварийной сигнализации – потому что действуют автоматически и их трудно отключить извне манипуляторами нашего сознания. Так действуют эти «островки» в мышлении рационального европейца. У нас же получилось наоборот: художественное восприятие настолько сильно и ярко, что оно при умелом воздействии отделяется от рационального мышления, а иногда подавляет и здравый смысл. С этим мы столкнулись уже в начале века.

Ведь давайте вспомним горькое предположение В.В.Розанова, которое наши дорогие писатели как-то прячут. Он же сказал, что «приказ №1, превративший одиннадцатью строками одиннадцатимиллионную русскую армию в труху и сор, не подействовал бы на нее и даже не был бы вовсе понят ею, если бы уже 3/4 века к нему не подготовляла вся русская литература… Собственно, никакого сомнения, что Россию убила литература».

Это невозможно объяснить европейцу. Ну, изобразил какой-нибудь Стендаль тупого офицера – не придет же из-за этого французам в голову возненавидеть офицерство и армию. А русский читатель из условного мира художественных образов выхватит Скалозуба и переносит его на землю, замещает им реального офицера. А уж если прочтет «После бала», то возненавидит всех полковников.

Это понял, на склоне дней, Чехов и пытался вразумить читателей и предупредить писателей. Но тоже как-то неохотно ему внимали. Он писал, что мир литературных образов условен, и его ни в коем случае нельзя использовать как описание реальной жизни, а тем более делать из него какие-то социальные и политические выводы. Образы литературы искажают действительность! В них явление или идея, поразившие писателя, даются в совершенно гипертрофированном виде. За верным отражением жизни человек должен обращаться к социологии и вообще к науке, но не к художественной литературе.

Давайте признаем, что мы уже более века поступаем как раз наоборот. Берем из книги художественный образ – и из него выводим нашу позицию в общественной жизни. Если вдуматься, страшное дело. Ведь писатель просто обязан придать именно личной, единичной судьбе («слезинке ребенка») космический размер – потрясти читателя, вызвать у него катарсис, очищение трагедией. Мы же вместо очищения потрясаемся именно космическим размером, воспринимаем его буквально – и готовы из-за этой слезинки перебить множество реальных, живых младенцев.

Как искажено литературой уже наше восприятие истории России! Прочитав в школе «Муму», мы создаем в нашем воображении страшный образ крепостного права. Ну что стоило дать в том же учебнике маленькую справку! Ведь мало кто знает, что число крепостных среди крестьян в России лишь на короткий срок достигло половины, а уже в 1830 г. составляло лишь 37%. Право продавать крестьян без земли было дано помещикам лишь в 1767 г. и отменено уже в 1802 г. (были лазейки, но уже и Чичикову пришлось непросто). Мы же в массе своей думаем, что помещики направо и налево распродавали крестьян, да еще старались разделить мужа и жену. Это же были случаи исключительные!

Понятно, что для писателя, который обращался к русскому читателю, свобода слова должна была быть исключена. Как раз по своему отношению к слову сравнение России и Запада дает прекрасный пример двух типов общества. Вот Гоголь: «Обращаться с словом нужно честно… Опасно шутить писателю со словом. Слово гнило да не исходит из уст ваших!». Это обращение апостола Павла Гоголь повторяет в своих записках неоднократно. Он напоминает: «Все великие воспитатели людей налагали долгое молчание именно на тех, которые владели даром слова, именно в те поры и в то время, когда больше всего хотелось им пощеголять словом и рвалась душа сказать даже много полезного людям». Какая же здесь свобода слова! Здесь упор на ответственность – «нам не дано предугадать, как слово наше отзовется».

Что же мы видим в обществе гражданском? Вот формула, которую дал Андре Жид (вслед за Эрнестом Ренаном): «Чтобы иметь возможность свободно мыслить, надо иметь гарантию, что написанное не будет иметь последствий». Сам Жид одновременно писал две книжки – в одной выражал преданнейшую любовь к Евангелию, в другой – проповедовал гомосексуализм. У нас так стали поступать лишь писатели-«шестидесятники», гроссманы и рыбаковы. А потом пошло-поехало.

В.В.Розанов упрекнул русскую литературу за безответственность. Но писатели XIX века еще не знали взрывной силы слова в русской культуре. Эта особенность русского ума была хорошо изучена советологами лишь в 70-е годы – и на ней была построена научно обоснованная технология («молекулярная агрессия в сознание»). С этого момента на безответственность уже не спишешь. Трудно представить себе, что бы сказал В.В.Розанов, почитав Войновича. Таганка Любимова, блатные песни Высоцкого, «самиздат» – все это стало оружием холодной войны, независимо от желания авторов (чаще всего по их желанию). Войны не идеологий, а цивилизаций – не будем уж притворяться наивными.

Война с Россией (СССР) велась не в мире земной жизни – мире молока и хлеба, тепла и холода – а в мире воображения, в виртуальном пространстве и времени. Ах, Сталин в 1944 г. выселил чеченцев? Так взорвем сегодня весь Кавказ, вместе с чеченцами. Да взорвем уже не виртуально, а так, чтобы реальные кости и мясо на ветвях повисли. Для этого тут как тут Приставкин со своей гнусной повестью. О, почему же гнусная? Ведь он так видел мир своими детскими глазенками, ведь это правда, он сам видел слезинку чеченского ребенка!

Да, это было бы правдой, если бы он писал для читателей Андре Жида, так что «написанное не будет иметь никаких последствий». Но он-то знал, что последствия будут, для них он и работал. Ведь надо было взрастить Дудаева, чтобы сделал он грязную работу по убийству советского строя на Кавказе. Когда уже бомбили Чечню, Приставкин хвастался в западной прессе: «Мой фильм «Ночевала тучка золотая» Дудаев смотрел, сидя один в зале – и по щекам его текли слезы». Долг писателя, по мнению Приставкина, – плеснуть бензину в нужный момент, не дать огоньку погаснуть.

Конечно, Приставкин – солдат холодной войны, писал он не детские воспоминания, а создавал из полуправды ложный образ, который читатель еще многократно дополнил своим воображением. Цель была: от слезинки ребенка – через слезинку Дудаева – к кровавым слезам целых народов. Но мы сейчас не о Приставкине, а именно о нашем читателе и зрителе. Сравним его с европейцем.

В 1967 г. вышел сильный полудокументальный французский фильм о войне в Алжире (1954-1962 гг.). В отличие от депортации чеченцев полвека назад, ту войну вели как раз действующие политики (так, Миттеран был прокурором Алжира и толпами отправлял алжирцев на гильотину – этим кадром и начинается фильм). Армией французов командовали молодые еще военные, герои Сопротивления (только компартия была против той войны). Эти герои совершили геноцид – более 1 миллиона убитых алжирцев на 8 млн. населения. Но абсолютно никакого впечатления на французов этот фильм не произвел. Дело-то прошлое, уже пять лет прошло! Миттеран после этого два или три срока президентом выбирался, поучал Горбачева по поводу прав человека, и никто ему и слова упрека за стаpое не мог сказать, в голову бы не пришло.

Особо сотрясают разум приводимые в качестве художественного образа цифры. Это явление как-то нами не осмыслено, но оно важно. Магическая сила внушения, которой обладает число, такова, что если человек воспринял какое-либо абсурдное количественное утверждение, его уже почти невозможно вытеснить не только логикой, но и количественными же аргументами. Число имеет свойство застревать в мозгу необратимо.

Дело в том, что цифры художника нельзя понимать буквально, соотносить их с цифрами физическими, они сродни цифрам религиозным. Религии же «уклоняются от контакта с историческим временем». Глупо было бы и верить, и не верить, что Ной прожил 950 лет, как сказано в Библии. Это «не те» годы. Но мы же принимаем числа писателей за «те» числа! Одни верят, и это нелепо, другие возмущаются, принимают эти цифры за злодейский обман.

Тут отличился А.И.Солженицын. Сейчас движение населения ГУЛАГа по годам, со всеми приговорами и казнями, освобождением, переводами, болезнями и смертями изучено досконально, собраны целые тома таблиц. Ясно, что данные Солженицына надо понимать как гиперболы – но ведь весь культурный слой воспринимает их как чуть ли не научные данные лагерной социологии. Поразительно именно расщепление сознания: человек прочтет достоверные документальные данные – и верит им, но в то же время он верит и «сорока миллионам расстрелянных» Солженицына. Вот это феномен русского ума.

Как возникает этот гибрид рационализма с архаичной верой – большая тема, ее мы не будем здесь развивать. Ведь отсюда вышел и антипод этого гибрида, особый русский нигилизм. Об этом размышлял Достоевский, а Ницше даже ввел понятие об особом типе нигилизма – «нигилизм петербургского образца (т.е. вера в неверие, вплоть до мученичества за нее)».

Из того, что я сказал, не вытекает, конечно, никакого «руководства к действию». Ясно лишь, что без восстановления здравого смысла у массы граждан, без временного охлаждения их художественного чувства нельзя ни выработать, ни предложить никакой программы преодоления кризиса. Имея в руках телевидение, наши Моисеи будут выпускать одного Приставкина за другим и водить нас по пустыне, пока не вымрем. Писатели, которые так успешно создавали ложные миры в воображении русских, должны были бы потрудиться, чтобы починить сознание. Пока что особого интереса к такой работе не видно.

1999

Болезнь терроризма – внутри

Реформаторы России честно объявили свою цель: заставить нас жить по законам буржуазного общества. Неотъемлемой стороной этой жизни является терроризм и порождаемый им страх. Мы помним: терроризма не было ни в феодальной, ни в советской России, но он был и в период развития капитализма, и сейчас. Хотите банков, порнографии и безработицы – принимайте и этот подарок. Все в одном пакете. Так средний человек в России лицом к лицу столкнулся с терроризмом. Оказалось, что жертвой террора могут стать «просто люди», а он – один из них. Значит, полезно кое-что узнать о терроризме.

Терроризм (от слова «террор», что значит «ужас») – средство психологического воздействия. Его главный объект – не те, кто стал жертвой, а те, кто остался жив. Его цель – не убийство, а устрашение и деморализация живых. Жертвы – инструмент, убийство – метод. Этим терроризм отличается от диверсий, цель которых – разрушить объект (мост, электростанцию) или ликвидировать противника.

Терроризм – продукт Запада, который декларировал как норму жизни «войну всех против всех». Впервые во время Французской революции террор стал официально утвержденным методом господства. Это был государственный терроризм (якобинцы, придя к власти организовали «стихийные» массовые убийства своих противников для устрашения населения Парижа). В ответ возник терроризм как метод борьбы против власти.

Тот факт, что и правительство может быть организатором терроризма, надо подчеркнуть особо. Согласно принятому в американской политологии понятию, терроризмом является «угроза или использование насилия в политических целях отдельными лицами или группами, которые действуют как на стороне, так и против существующего правительства, когда такие действия направлены на то, чтобы оказать влияние на большее число людей, чем непосредственные жертвы».

В октябре 1993 г. с БМП, которые подошли к Дому Советов, были сняты военнослужащие, и их место у рычагов управления и пулеметов заняли члены неформальных организаций, которые действовали на стороне президента, расстреливая его противников. Потом они охотно рассказывали об этом по телевизору. Это – чистый случай государственного терроризма. Отнесясь к этому факту равнодушно, жители Москвы помогли готовить взрывы в Печатниках и на Каширском шоссе.

Запад культивирует у себя терроризм в небольших масштабах. Это – важное средство сплочения обывателей вокруг власти («ей приходится многое прощать, ибо без нее нас всех убили бы террористы»). Это – одно из самых сильных средств манипуляции сознанием и отвлечения внимания общества от махинаций верхушки. Это – эффективное средство собирать радикальную молодежь из отверженных слоев общества и направлять ее энергию на ложные цели.

Вместе с капитализмом терроризм пришел с Запада в царскую Россию и был связан с охранкой. Руководителем боевой организации партии эсеров в 1903 г. стал Евно Азеф, который с 1893 по 1908 г. был платным агентом полиции. Ему в 1904 г. разрешили убить министра В.К.Плеве, но приказали в 1906 г. предотвратить убийство министра Дурново. С охранкой был связан и убийца Столыпина Богров.

Вообще, зная, кого убивают террористы, можно понять, кто заказывает или с кем они согласовывают свои акты. Взорвать богатый дом в центре Москвы не труднее, чем на рабочей окраине – офисов и магазинов там даже побольше. И шуму было бы до неба. Но, видно, нельзя – там «свои». За взрывами тянется след гражданской войны. Боровой перезванивался с Дудаевым, а Березовский с Удуговым. Это никому не кажется странным. У этих людей – не как личностей, а как социальной группы – есть общие интересы. Но вызвало бы всеобщее удивление, если бы Удугов тайком перезванивался с голодающими учителями. Ибо учителя не занимаются продажей нефти и не имеют банков, через которые можно пропускать сомнительные деньги.

И неважно, что мешки с сахаром-гексогеном таскают на потных спинах малограмотные чеченцы из низшей касты. И в коннице Шкуро в Воронеже отличились ингуши, и на сандинистов ЦРУ сумело через Ватикан натравить индейцев (которым сандинисты вернули их земли, захваченные «Юнайтед фрут»).

Терроризм возник вместе с другим порождением буржуазного общества – средствами массовой информации. Он связан с ними неразрывно. Современный терроризм – родной брат телевидения. Бомбардировки Ирака, расстрел Дома Советов или взрыв в Печатниках не имели бы смысла, если бы телевидение не донесло их в каждый дом. Ведь цель – запугать и подавить волю.

Уже газеты в прошлом веке были абсолютно необходимы для терроризма, но крови тогда приходилось лить много – газеты не передают вида крови. По данным историков, до 1917 г. террористы в России убили около 17 тыс. человек. Эффект был, но намного меньше, чем сегодня от сотен жертв. Читать и слышать – это не то что видеть.

Мы не можем жить без телевидения, но оно может быть «антитеррористическим», а может быть пособником террористов в запугивании людей. Сегодня телевидение России – соучастник террористов, оно вдумчиво и творчески делает именно то, что им требуется. В 1996 г. НТВ поэтизировало Басаева, непрерывно показывало его мужественную бороду, пускало лживую слезу («ах, у него при бомбежке погибла вся семья») и умилялось («ах, он подарил русским детям-сиротам в Грозном телевизор»). Но главное, ему предоставлялся эфир – что абсолютно неприемлемо, если с терроризмом хотят бороться, а не помогать ему. Кстати, борода Басаева мелькает на экране и эфир ему предоставляется и сегодня, хотя и менее нагло. В СССР терроризма не было – во многом потому, что цели его были недостижимы. Советские СМИ не брали интервью у убийц и не транслировали ужас.

Сегодня почти все уже поняли, что о процветающей рыночной экономике в России нет и речи. Год за годом положение хуже, и перспектив никаких. Теперь добавилась еще одна причина: благополучной рыночной экономики в России не может теперь быть уже и потому, что есть неподконтрольный терроризм. Значит, идет сдвиг к полицейскому государству, которое накладывает все новые ограничения на свободу предпринимательства. Какой там рынок, если за каждым мешком сахара бежит ОМОН с собакой! Если на любом складе участковый может сорвать замок и разворошить «неприкосновенную» частную собственность.

С другой стороны, подскочили издержки предприятий. Даже небольшой терроризм обходится немыслимо дорого для хозяйства. Появление в Перу радикального движения «Сендеро Люминосо» («Светлая тропа»), которое насчитывало всего 2 тысячи членов, привело к увеличению производственных издержек вдвое – во столько обходилась защита и охрана промышленной инфраструктуры. Что же говорить о России с нашей протяженностью трубопроводов, линий электропередач, связи и т.д.

Трагическим следствием взрывов жилых домов стал тот факт, что и массовое сознание, и чуть ли не все политики соблазнились идеей «учиться у Запада и Израиля», а то и «сотрудничать» с ними в борьбе с терроризмом в России. Только на первый взгляд кажется, что речь идет о том, чтобы всего лишь «перенять технологию». За этой технологией стоит неотделимое от нее представление о Добре и зле. Перенять его у Запада и Израиля в их умении создать, а потом «приручить» терроризм – это значит отказаться быть русскими. Встать в вопросах войны, особенно войны с национальным и религиозным оттенком, в один ряд с Западом и Израилем – это конец России как культуры и как многонациональной страны. Впрочем, это и есть цель реформ – но как же этого не видят простые люди!

Почему изживать терроризм мы должны учиться у Запада, где он процветает, а не у Советского Союза, где его и в помине не было? Разве Запад искоренил терроризм теми средствами, которые у него хочет перенять российское правительство? Нет. Повсюду на Западе взрывы, а Израиль живет как в осажденной крепости. Мы же еще недавно в России, их средств не применяя, о терроризме только понаслышке знали. Где же логика у наших политиков?

Давайте хотя бы ясно определим, почему в СССР не было терроризма. Какие условия автоматически гасили само желание кинуться в этот омут? Почему те же чеченцы, перешедшие на сторону Гитлера и высланные в Казахстан, не прибегли к терроризму – ни в конце 40-х, ни в 50-е, ни в 60-е годы? Советский строй не толкнул чеченцев к терроризму, но терроризм неотвратимо пришел к нам при режиме Ельцина. Должны же мы понять, в чем тут дело. Ведь это – наглядный, пробравший всех до костей урок, который нельзя замалчивать.

Уж теперь-то, казалось бы, видно, что отказ от советского строя был исторической ошибкой. Ведь это был строй, при котором мы не знали терроризма, для него не было никакой почвы – ни социальной, ни культурной, ни организационной. Разве эта ценность не перевешивает все иллюзорные прелести рынка (даже если бы они были)? Если мы хотим жить без терроризма, мы должны восстановить жизнеустройство по типу советского. Не такое же, как было, а именно по типу советского, старые дефекты возрождать необязательно.

Что же мы имеем сегодня? Утверждают, хотя и без четкого обоснования, что взрывы в Москве и Волгодонске устроили террористы из Чечни. Вероятно, это так, хотя в любой акции такого рода важны не столько исполнители, сколько «заказчики» – те, кто обсуждал и планировал акции где-нибудь в Ницце или Малаховке. Если есть деньги, нанять можно хоть чеченцев, хоть литовцев, хоть самого Евно Фишелевича Азефа.

Чеченцев нанять дешевле, потому что именно Чечню превратили в главную базу терроризма. Как? Давайте отбросим расистские сказки о «генетической» тяге горцев к разбою. Не будем потакать своим темным предрассудкам. Еще 15 лет назад никому бы и в голову такое не пришло. Для терроризма необходимы предпосылки. Массовая преступность и насилие в Чечне – прежде всего следствие тяжелейшего обеднения, вызванного реформой Горбачева-Ельцина, а не Хаттабом. В 1980 г. доходы жителя Чечни в среднем были в 2,6 раза меньше, чем у москвича, а в 1992 г. стали в 9,1 раза меньше. Средний москвич купил в 1992 г. товаров и продуктов на 52,3 тыс. руб., а житель Чечни – на 3,3 тыс. В 17 раз меньше! Опустись жизненный уровень москвичей до уровня Чечни, взрыв преступности в нашей цивилизованной столице затмил бы все, что мы видели. В результате войны Чечня обеднела еще сильнее (данные уже не публикуются). Этот фактор – не причина терроризма, а лишь благоприятная среда для него. Как голова – не причина появления вшей, но если нет мыла и голову не мыть, то заползшая вошь размножается.

Второе условие – сдвиг в культуре. Терроризм обязательно требует оправдания. Наемные убийцы – совсем другой тип. Чтобы молодой человек стал террористом, надо исковеркать его систему ценностей. Его надо убедить, что в отношении его группы (социальной, религиозной, этнической и т.д.) совершена нестерпимая несправедливость, которая может быть смыта только кровью. Первую работу, чтобы направить мысли и чувства чеченцев к мести, произвели демократы из Москвы – старовойтовы и бурбулисы, нуйкины и приставкины. Вместо «народа, отбывшего наказание» чеченцы вдруг были превращены в «репрессированный народ». Кто же их «репрессировал»? Россия!

Речь не идет о том, чтобы оправдать тех, кто пошел в боевики и террористы – их ответ преступный и неадекватный, и активных террористов приходится уничтожать. Но если не понять их мотивы и видеть только патологическую кровожадность или корысть, то нет никаких шансов на то, чтобы лишить терроризм оправдания в среде чеченского народа. А без этого, только силовыми средствами, искоренить терроризм невозможно. Артиллерией и авиацией уничтожаются открытые боевики, а терроризм создается и укрепляется. Тут уж приходится выбирать меньшее зло. А «герой Афганской войны» Громов предлагает даже применить против террористов стратегическую авиацию.

Что изменилось? Разгуливает на свободе Грачев, передавший оружие террористам (а может, и взрывчатку?). Вещает гордый собой Черномырдин, спасший террористов Басаева. Все разом аплодируют Степашину, который специально съездил в район боевиков Хаттаба, все осмотрел и потом доложил, что там все в порядке, живут хорошие люди, ничего не замышляют против конституционного строя. Разве это – не должностное преступление? И разве не те же люди составляют сегодня политическую верхушку?

Все эти люди разваливали Россию и сознательно вели к отделению Чечни – зачем-то им было необходимо иметь внутри России криминальный анклав. В руках этих людей, пока они у власти, в инструмент разрушения России превращается любое действие – даже война за сохранение России. В этом трагедия наша, надо о ней и говорить. В этих людях и установленном ими порядке – корень терроризма. Это они запалили фитиль.