Текст книги "Ядерный будильник"

Автор книги: Сергей Гайдуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 33 страниц)

3

Его не было, но остальной мир продолжал существовать. Его не было, но остальные люди продолжали жить. Пить, есть, говорить, любить, ненавидеть, играть и работать. И эти люди поступали так, как считали нужным.

Оглушённый водитель пришёл в себя, огляделся и не увидел рядом своей дубинки. Держась за разбитую голову, он проковылял обратно на стоянку. По дороге он попытался нашарить в карманах ключи от машины, но их найти ему тоже не удалось. Водитель заволновался. А когда добрался до машины и увидел оставленную незахлопнутой дверцу, то понял, что для волнений имелось более чем достаточно оснований.

В игровом зале казино Карина наблюдала, как её босс быстро и неотвратимо теряет облик респектабельного столичного бизнесмена, который безуспешно заливает раздражение алкоголем и в свою очередь превращается в угрюмо-агрессивного пожилого мужчину. Ему хотелось громко разговаривать, размахивать руками, вызывающе смотреть на других посетителей и посылать на три буквы персонал казино. И ему было уже наплевать на присутствие рядом делового партнёра из Азербайджана и тем более – на эффектную девушку Алису… Карина видела такое не впервые, поэтому зрелище интереса для неё не представляло. Она лишь задавалась вопросом, какое отношение к случившемуся скандалу имеет этот странный Мишин знакомый. Кажется, Лёша. Его появление в казино изумило Карину, потому что с момента знакомства с ним у Карины возникло чёткое убеждение – этот Лёша из какого-то другого мира. Карина не знала, плохо это или хорошо, но она знала о существующей между ними границе. И когда Лёша так внезапно эту границу пересёк и оказался в её, Карины, мире, то она удивилась и испугалась. Потому что когда два мира сталкиваются, то это грозит катастрофой. Он сказал ей: «Тебя не должно здесь быть». Непонятно, что Лёша имел в виду, только тогда она едва не ответила: «Это тебя не должно здесь быть! Исчезай немедленно, иначе что-то случится…» Карина не сказала этого, но. «что-то» действительно случилось. Теперь босс накачивался коньяком, постепенно темнея лицом. Карина попыталась свести концы с концами и понять – как могут быть связаны Лёша, казино, её Директор, Алиса… Возможно, она бы до чего-то и додумалась, но только не сейчас – только не в конце очень длинного дня, когда над всем доминировала мысль – скорее бы домой и спать. Босс расходился все больше и больше, а Карина улыбалась: скоро их отсюда погонят в шею. И тогда – домой.

В это же время художник Миша, влетев в свою мастерскую, тщательно запер за собой дверь. Свет он включать не стал, нащупал пустую коньячную бутылку с воткнутым в горлышко огарком свечи и чиркнул спичкой. Потом отыскал на столе нож и стал работать им – поначалу осторожно и медленно, а потом, потеряв терпение, суетливо и размашисто. Замки небольшого чемоданчика всё же не выдержали. Миша отбросил нож в сторону, сглотнул слюну и приподнял крышку. Даже при тусклом свете свечи увидел он достаточно, чтобы прошептать севшим от огромного счастья голосом: «Вот… Вот оно…» Потом он резко закрыл чемодан и некоторое время сидел молча, держа руки на истерзанных замках. Миша думал.

Если раздумья для Миши были довольно экзотическим времяпрепровождением, то для женщины средних лет по имени Морозова – той, что произвела столь сильное впечатление на Алексея Белова, – полуночные раздумья были делом вполне обычным. Она считала это неприятным симптомом старения, поскольку по молодости всегда предпочитала действовать, а не рефлексировать. Сегодня всё было ещё хуже, чем обычно, но Алексей Белов тут был ни при чём; брошенная им мимоходом «стерва» совершенно не расстроила Морозову, ещё чего не хватало – обижаться на слова каких-то сопляков. Просто по дороге с работы черт дёрнул Морозову заехать на почту, где когда-то давно завела она абонентский ящик для корреспонденции особого рода. Нужда в ящике давно отпала, но Морозова сохранила его – на всякий случай. И вот сегодня она ради интереса заехала на почту и обнаружила в ящике письмо, провалявшееся там, судя по штемпелю, пару недель. Письмо было от старого знакомого. Морозова прочитала его в машине, потом аккуратно порвала и развеяла по ветру. Однако порванный лист бумаги с немногочисленными словами подействовал как медленный яд – в половине третьего Морозова, в халате и тапочках, сидела на кухне и вспоминала то время, когда всё было совсем иначе. Письмо достало её именно из того времени. На экране маленького телевизора беззвучно дёргались какие-то фигурки, Морозова смотрела на них, но видела совершенно другое. И от того, что она видела, ей было и хорошо, и тоскливо одновременно. Порядком измучив себя этими картинками давно ушедших дней, она решительно выключила телевизор и взялась за успокоительное чтение – объёмную инструкцию к новой кофеварке.

Харкевич, который поспешно подарил ей кофеварку и просил считать это заботой о процветании бизнеса, зависящего в том числе и от утреннего настроения Морозовой, на самом деле имел в виду не только бизнес. Он ставил своего рода эксперимент – сможет ли он раскрутить эту женщину, используя такие традиционные методы, как знаки внимания, подарки и т. д. Прочие обычные подходы уже были использованы – с нулевой результативностью. К финансовому благополучию, личному обаянию или служебному статусу Харкевича Морозова оставалась абсолютно равнодушной. Алкоголь на неё не действовал, точнее, действовал, но очень медленно, и Харкевич отрубался гораздо раньше, чем тактика спаивания начинала приносить результаты. Эта осторожная осада длилась довольно давно, и неиспользованных способов в арсенале Харкевича оставалось все меньше и меньше. Форсировать события было абсолютно невозможно, потому что Харкевич дорожил целостностью своих костей и несотрясенностью мозгов. Поэтому он продолжал действовать в неспешном стиле и – как он прекрасно понимал – без особых шансов на успех. Почему же он это делал? Сам себе Харкевич объяснял это так: не могу видеть с собой рядом красивую бабу и не трахнуть её. Однако это была ложь, тем более опасная, что лгал он самому себе.

На самом деле Харкевич боялся Морозову. Он не мог видеть рядом с собой сильную, самостоятельную, умную женщину. Он знал, что не может её контролировать, и это его пугало до безумия. Объединявший их бизнес был штукой довольно опасной, хотя в той же степени и прибыльной. Харкевичу было бы куда спокойнее, понимай и контролируй он Морозову так же хорошо, как, скажем, Мамонта. Вот и вёл он эту изматывающую осаду, вот и расставлял ловушки, исходя из того основополагающего принципа, что когда женщина ложится с тобой в постель, то перестаёт быть загадкой и попадает под полный твой контроль.

Между тем Мамонт, в контроле над которым Харкевич ничуть не сомневался, вошёл в ночной бар и быстро прошагал к туалету. Здесь, встав под яркой люминесцентной лампой, он снял куртку и тщательно её осмотрел. Одно пятнышко на рукаве показалось ему подозрительным, и Мамонт тщательно протёр его намоченным в горячей воде платком. Только после этого Мамонт с чувством исполненного долга пошёл пить пиво. Никакие комплексы, воспоминания и опасения не отягощали его мозг. У Мамонта всё было просто и ясно. Велели – сделал. Сделал – отчитался. Отчитался – получил бабло. Получил бабло – дрожите, бабы и бутылки.

Это была ночь, и, как водится ночью, всё было слегка неясно, недоговорено и неопределённо.

Глава 22
Бондарев: тотальный отход

1

Бондарев хорошо запомнил этот день – яркие средиземноморские краски, колоритная местная музыка, отходящий паром, на нём – растрёпанный и все ещё не верящий до конца своему везению Селим. Рядом с ним – совершенно случайный турист в смешной панамке вертит видеокамерой направо и налево, снимая все подряд и время от времени помахивая в сторону берега незагорелой рукой. Бондарев не знал, то ли ему смеяться над нелепым облачением Директора, то ли злиться, что Директор спланировал и расписал по пунктам всю операцию, его, Бондарева, не спросив.

А может быть, это был и не Директор. Может быть, всё было спланировано и расписано на самом верху, на Чердаке. А обижаться на Чердак было глупо и бессмысленно. Чердак играл по правилам, которые Бондареву были неизвестны, а стало быть, оценивать действия Чердака он не мог по определению. Бондарев никогда напрямую не общался с Чердаком и не знал, кровожадные монстры там заправляют или высоколобые интеллектуалы, ветераны Лубянки или свежие выпускники Гарварда. Одно мог сказать Бондарев по этому поводу – на его памяти Чердак ещё ни разу не сглупил, ни разу не бросил своих людей в угрожающей ситуации, ни разу не вытер об него, Бондарева, ноги. Этого было достаточно. Для чего достаточно? Чёрт его знает. Бондареву было слишком много лет для пафосных клятв насчёт «отдать жизнь ради дела», пожертвовать здоровьем и чем там ещё можно пожертвовать. Он не собирался погибать или становиться калекой, но… Но если бы что-то такое случилось, то Бондарев не стал бы об этом сожалеть. Он знал, что делает правильное дело, и он знал, что за ним стоят правильные люди. Этим его жизненная философия начиналась и заканчивалась. Нельзя сказать, что данная философия отличалась глубиной, но Бондареву приходилось встречать сотни людей, у которых под ногами не было даже и такой основы.

Он в последний раз посмотрел на паром и медленно пошёл к центру города, пренебрегая такси, – Бондарев знал, что все лучшие мысли приходят к нему во время пеших прогулок. Директор не спешил раскрывать Бондареву все карты, а может, и не мог их раскрыть, потому что сам был не до конца посвящён – значит, придётся самому напрячь мозги и что-нибудь придумать. Какого-то точного направления мыслей у Бондарева не было, и он поначалу просто перечислил в уме все узлы, из которых состояла нынешняя ситуация. Чёрный Малик, турецкий разведчик Акмаль, олигарх Крестинский. Теперь понятно, что все они взаимосвязаны и что босс в этой компании – Крестинский, который кормит эту свору, подготавливая непонятно для какой цели. Ещё у нас есть легендарный Химик, который, с одной стороны, связан с Маликом (встреча в девяносто втором году), а с другой стороны – с Крестинским (неудачные поиски). Ещё у нас есть Селим, который не играет никакой существенной роли… Не играет? Нет, теперь у него есть довольно важная роль. Сначала он должен был своим исчезновением встревожить Акмаля и заставить того действовать, а значит, раскрываться, ошибаться и так далее. Но потом на Чердаке решили, что этого мало, и Селиму мгновенно придумали иную судьбу – он был как шарик на бильярдном столе, катившийся после удара кия, а затем против всяких правил остановленный рукой и запущенный в другую сторону. Шарик, то бишь Селим, вряд ли вообще понял, что с ним случилось.

Продолжив бильярдные ассоциации, Бондарев представил, как шарик-Селим, изменив направление, теперь катится в сторону шарика-Акмаля. Селим стукнет его, чуть-чуть, сильно не получится, но этого чуть-чуть должно хватить, чтобы шарик-Акмаль свалился в лузу. В лузу? Нет, это слишком простая комбинация. Акмаль – часть сложной системы, поэтому удар по нему внесёт колебания в работу всей системы. Селим заставит сместиться Акмаля, Акмаль в свою очередь заставит сместиться соседние с ним элементы системы – например Чёрного Малика.

Бондарев довольно кивнул – что ж, это похоже на истину. Но что же важного несёт в себе Селим, чтобы вызвать такую реакцию в системе? Бондарев перебрал несколько вариантов, но ничего подходящего в голову не пришло. Тогда он заново выстроил в голове узлы текущей ситуации. Потом ещё раз. Когда ничего путного в голове так и не родилось, он подумал – может быть, о каких-то узлах он подзабыл? Или, может быть, какие-то события, о которых Бондарев думает как об абсолютно посторонних, являются узлами именно этой системы?

Бондарев стал вспоминать посторонние вещи, в числе которых были убитый в Милане казначей Чёрного Малика, убитый и заброшенный в лесу полковник Фоменко, несколько убитых возле миланского аэропорта боевиков Акмаля… Бондарев нахмурился – что-то уж слишком много убитых. Потом он вспомнил мальчика Лёшу, которого сердобольный Дюк прочил в Контору – это было уж совсем далеко от дел Крестинского и компании… Стоп. Перемотайте назад.

Дюк прочил его в Контору. Потом было принято решение забросить мальчика в Москву для проникновения в хорошо организованную группу торговцев оружием. Кто принял решение? Дюк? Нет – решение принял Директор, который хотел сначала внедрить своего человека внутрь системы, а потом уже раздолбать её снаружи. В той же самой хорошо организованной группе торговцев оружием с нетерпением ожидают возвращения ценного клиента, то есть Бондарева. Таким образом, мы получаем узел Бондарев – торговцы оружием – мальчик Лёша. Через Бондарева – он подумал о себе в третьем лице и не заметил этого – данный узел связан с Маликом, Акмалем и всей прочей братией. Очень интересно. То есть Селим-шарик сейчас катится от Бондарева (который связан с торговцами оружием в Москве) к Акмалю (который связан с Черным Маликом и Крестинским).

В течение пары секунд Бондареву казалось, что сейчас он вот-вот нащупает смысл этой заботливо выстроенной цепочки, поймёт собственное место в этом ряду и поймёт содержание искусственно запущенного импульса, который в данный момент несёт в себе обрадованный нежданной свободой Селим.

Но это длилось именно пару секунд. Потом Бондарев понял, что на самом деле голова его все так же пуста, как и раньше, и решил – на ближайшие пару часов, – что быть умнее начальника нехорошо.

Пора было заняться более простыми и насущными делами – брать Лапшина и линять с острова, предварительно уничтожив все следы своего пребывания здесь.

Бондарев думал, что это будет просто. Он ошибался.

2

Лапшин вытащил из кармана рекордер, открыл его и не увидел там диска. Рекордер был пуст.

Несколько невыносимо долгих секунд Лапшин смотрел на пустой прибор. Со стороны могло показаться, что он впал в ступор, но на самом деле он со всей возможной скоростью подсчитывал свои шансы. Результат оказался не в его пользу, и рациональная составляющая Лапшина велела ему немедленно убираться отсюда.

Однако другой, нерациональный Лапшин, которого в процентном соотношении было гораздо больше, послал рационального Лапшина к чёртовой матери. И метнулся назад, к номеру, откуда только что выскочил. Когда он тронул ручку двери, то услышал, как в шахте тронулся лифт. «А я предупреждал!» – позлорадствовал рациональный Лапшин и был немедленно послан ещё дальше.

Лапшин отдёрнул руку от двери. И резко пнул её ногой.

Стоявший у порога турок вскрикнул, схватился за разбитый лоб и поспешно отшатнулся в глубь комнаты.

Лапшин вошёл и тщательно закрыл за собой дверь. Возвращение в номер за диском означало три веши.

Во-первых, у него остаётся очень мало времени.

Во-вторых, у него не было времени на разговоры с турками. Вы случайно не видели здесь мою вещь? Я забыл её в номере. Она дорога мне как сувенир. Точно не видели? И здесь её нет? А тут? А у вас в кармане? А вы уверены? А если пулю в колено? А в другое? Нет, на всю эту лирику абсолютно не было времени. Это во-вторых.

И в-третьих, у него настолько не было времени на разговоры с турками, что Лапшин просто поднял пистолет и трижды нажал на курок. Он не старался обязательно убить турок, он просто не хотел, чтобы они ему мешали.

И теперь они ему не мешали. Он обшарил два тела и приступил к третьему, когда в дверь ударили. Ну ещё бы. Внизу номер Акмаля. Все эти выстрелы, падающие тела, разбивающиеся стеклянные столики… Можно даже сказать, что они слегка запоздали. Можно попенять им на неповоротливость. Можно написать жалобу их начальству. Какой-нибудь гребаный Джеймс – мать его – Бонд давно бы уже выпрыгнул в окно, зацепился за пролетающий вертолёт и слинял к себе в Лондон. Нет, ребята, несерьёзно вы относитесь к своей работе. Лапшин перевернул четвёртое тело – так-так, чисто. В смысле, пусто. Хреново. Съели вы мой диск, что ли?

Дверь издала пугающий звук – то ли она треснула, то ли косяк. А может, и оба сразу.

В этот момент Лапшин вытащил из-под тяжёлого кресла с резными подлокотниками маленький кейс из чёрной кожи. Но это ещё ни о чём не говорило.

Лапшин поднатужился и перетащил кресло к двери. Потом туда же пододвинул второе кресло. Потом усадил в кресло мёртвого и тяжёлого турка – как дополнительную массу.

Теперь у него были секунды на потрошение чемоданчика. Замки открылись – и одновременно открылась дверь. Но двери мешало кресло с мёртвым турком, а Лапшину никто не помешал проинспектировать содержимое чемоданчика.

– Слава богу, – сказал Лапшин и закрыл кейс. В этот миг в него выстрелили через приоткрытую дверь. Кресло медленно, но верно смещалось под давлением извне.

Лапшин оценил траекторию пролетевшей пули и отправил адекватный ответ в коридор. Там что-то упало. На мгновение наступила тишина, а потом бушевавший в коридоре зверь очнулся и ударился в дверь с новой силой – могучей, но расчётливой. Пистолет Лапшина в этих расчётах был учтён.

Лапшин тем временем посмотрел в окно и вздохнул – за ним вертолёта так никто и не прислал. Поэтому пришлось, согнувшись в три погибели, добираться до балконной двери, срывать штору – не забыв о паре отпугивающих выстрелов в дверь, – вязать их узлом, цеплять за балконную решётку… Цирк, да и только. Рациональный Лапшин ненавидел цирк. Остальная часть Лапшина в это время захлёбывалась от восторга и адреналина. Остальная часть Лапшина даже согласна была приземлиться аккурат на голову Акмаля, вышедшего покурить на балкон своего номера. Рациональный Лапшин брюзжал, что идея снять номер над Акмалем не нравилась ему с самого начала.

А потом Лапшин напоследок пальнул в коридор и скользнул по связке из штор вниз, зажав в зубах ручку кейса. Если бы не этот кейс, Лапшин мог бы даже издать нечто вроде торжествующего вопля в духе Тарзана – как бы несолидно для профессионала это ни было.

Лапшину нравилась его работа.

3

Горничной, которая убирала в номере этажом ниже, её работа не то чтобы нравилась, но вполне устраивала. Одно «но» – никто не предупредил её, что эта работа будет сопровождаться перестрелкой на верхних этажах. Она успокаивала себя мыслью о том, что это не её этаж, а значит, не придётся отмывать кровь – а кровь неминуемо там будет, нельзя же стрелять, и чтобы потом не было крови на полу, на мебели, на стенах. Если кто-то развлекается стрельбой, то кому-то неизбежно потом придётся ползать на коленях и оттирать кровь раствором крахмала. Горничная была немолода и повидала на своём веку разных подонков, которым ничего не стоит забрызгать весь номер кровью из-за своих дурацких капризов. Правда, обычно такие вещи случались поздно вечером или ночью, люди эти предварительно напивались или обкуривались травой, а ещё рядом обязательно находились женщины, бесстыдные молодые девки, из-за которых частенько и затевалась стрельба. Но сегодня всё было иначе – стреляли днём, а бегавшие по коридору люди с пистолетами были на удивление трезвы – насколько заметила горничная.

Тем не менее выстрелы и шум действовали на нервы. Но худшее, как оказалось, было впереди.

Худшее имело вид большого незнакомого мужчины с черным чемоданом в одной руке и с пистолетом в другой. Он ввалился в номер с балкона, причём до этой секунды горничная была абсолютно уверена, что там никого нет.

Горничная на всякий случай попятилась, растерянно наблюдая, как босые ступни мужчины шагают по ковру. Лапшин быстро огляделся, заглянул в соседнюю комнату, потом в ванную, никого не нашёл и остался этим доволен.

У входной двери Лапшин остановился, вопросительно посмотрел на горничную и ткнул стволом перед собой.

– Там кто-то меня ждёт? – тихо спросил он по-английски.

Горничная разобрала знакомое «кто-то» и на всякий случай отрицательно замотала головой.

– Неправда, – весело сказал Лапшин. – Меня там ждут. Мне обещали. Тот толстый турок сказал, что меня будут ждать внизу.

И он вышел в коридор. Горничная прислушалась – сначала было тихо. Потом раздался громкий звук, но на выстрел это было не похоже. Горничная решила, что это хлопнула дверь на лестницу. Это порадовало горничную – босоногий источник неприятностей вышел за пределы её компетенции. Она перекрестилась и снова принялась за работу.

4

Лапшин спускался по лестнице, и рациональная его часть без умолку трещала о том, что вся гостиница теперь превратилась в ловушку – администратор работает на Акмаля, все выходы перекрыты, а теперь ещё и полицию наверняка вызвали. «Может быть, может быть», – Лапшин не спорил, он просто хотел лично во всём убедиться. Каким бы грозным и безвыходным все ни казалось, у Лапшина имелся один контраргумент – против него действовали всего лишь люди. А люди имеют свойство ошибаться, как ошибся сегодня сам Лапшин. Даже Джеймс – мать его – Бонд иногда ошибается. А уж акмалевским ребятам сам Аллах сегодня велел не надрываться на работе. Во всяком случае Лапшин надеялся на такую директиву от Аллаха. Она бы ему не помешала.

С кейсом под мышкой и пистолетом в правой руке Лапшин прыгал по ступеням лестницы вниз. На верхних этажах пока было тихо, и это наделило Лапшина дурацкой радостью и дурацким оптимизмом в стиле а-ля колобок – я от этих ушёл и от тех ушёл, короче, тотально слинял. В этом порыве Лапшин пролетел последнюю пару пролётов и оказался перед закрытой дверью. Тут его рациональная часть проснулась и ухватила Лапшина за шиворот, удержав от беззаботного прорыва в неизвестно куда ведущую дверь.

– Ладно, – сказал Лапшин сам себе, положил кейс на пол и очень медленно потянул дверь на себя, пока в образовавшуюся щель не стали видны: противоположная стена, пол бледно-мраморного цвета и нечто похожее на тень, отбрасываемую человеком, находящимся чуть правее, вне поля зрения Лапшина. Исходивший с той же стороны смешанный запах табака и пота заставил Лапшина с максимальной осторожностью раскрыть дверь чуть пошире, чтобы пролезла рука и плечо… Удар, сдавленный хрип и втащенное в дверь головой вперёд тело. Ещё один контрольный удар, и беглый осмотр тела. Оружия не было, был мобильный телефон, пачка сигарет и – какая радость – белые спортивные туфли, подходящая замена где-то потерянным шлёпанцам Лапшина.

Он вышел наружу и огляделся – длинный коридор направо вёл в вестибюль гостиницы, слева, судя по звукам и запахам, находились служебные помещения. Лапшин повернул налево, прижав кейс к груди, а пистолет спрятав под кейсом. Какие-то люди громко разговаривали впереди и гремели посудой, Лапшин остановился, свернул в сторону – там стояло несколько тележек с отглаженным бельём, а в самом конце коридора опять-таки переговаривались люди. Оставалось надеяться, что это просто гостиничный персонал, а не люди Акмаля. Лапшин выдернул из стопки белья свежевыстиранный белый халат с логотипом гостиницы, набросил на плечи, чтобы кейс был более-менее прикрыт, и решительно зашагал на звуки кухни. Здесь нужно было не останавливаться и ни на что не обращать внимания – ни на что, кроме двери во внутренний двор гостиницы. Лапшин нашёл её и толкнул плечом, выпрыгивая наружу. Сзади что-то говорили, возможно, даже обращаясь к нему, но Лапшину это было по барабану. Он видел ворота, выводящие на улицу, и до этих ворот было метров сто-двести от силы. Это равнялось двадцати пяти секундам бега, но Лапшин не бежал, потому что во дворе возились какие-то люди – что-то неторопливо разгружали, что-то перекладывали с места на место… Ближе к воротам сидел толстый усатый мужик с кобурой, лениво листавший журнал с картинками. Все в этом дворике происходило медленно и спокойно, как и положено в летний, жаркий день, когда работа кажется совершенно нелогичным и неизбежным злом, которое в любом случае не заслуживает спешки и особых усилий. Лапшин не стал нарушать эту полусонную атмосферу, он шёл к воротам в том же ритме, в каком грузчики перемещали коробки, а охранник листал страницы журнала. И никто не обращал на Лапшина внимания, потому что обращать на что-то внимание было так же нелогично и не нужно в жаркий, летний полдень, когда единственным врагом во всём мире является стрелка часов, издевательски медленно отсчитывающая время до окончания рабочего дня.

И всё было так замечательно, все становилось ещё лучше с каждым шагом. А потом вдруг стало гораздо хуже. Потому что хлопнула дверь, а затем сзади кто-то закричал. И грузчики остановились. И уставились на Лапшина – он почувствовал это и положил палец на спусковой крючок. И грузный охранник перестал листать журнал. И поднял глаза на приближающегося Лапшина. И стал сердито сдвигать брови на переносице – медленно и неохотно. Лапшин понял, что свой пистолет из кобуры этот человек вытащит только к завтрашнему утру, так что, пожалуй, и не стоит стрелять ему в грудь. Лапшин ускорил шаг.

Сзади кричали, и, насколько Лапшин разобрал слова, кричал ему вслед какой-то гостиничный менеджер – что-то типа «Куда, скотина, пошёл?!» и «Немедленно вернись, скотина!». Лапшин был готов понять заботу менеджера о трудовой дисциплине, но возвращаться и объяснять, что менеджер его с кем-то перепутал, он не собирался.

Охранник собрался с силами и приподнялся на табурете, что-то грозно бормоча и угрожающе помахивая сложенным журналом. Лапшин нехотя посмотрел ему в глаза, и охранник неожиданно быстро понял сразу несколько вещей. Он не знает этого человека, он не хочет его знать, он не хочет вставать у него на пути, он хочет просто спокойно дожить до пенсии. И вот именно в тот миг, когда отношения Лапшина с охранником приняли столь гармоничный и взаимовыгодный характер, какой-то идиот сзади начал стрелять. Это было так не вовремя.

Расстроенный Лапшин отпрыгнул в сторону, вытащил пистолет из-под кейса и повёл стволом, нащупывая цель – то есть того идиота, который испортил мирную и в целом беззаботную средиземноморскую атмосферу гостиничного дворика. Грузчики стояли справа отдельной группой, к стене прижался слегка испуганный мужчина в гостиничной униформе, вероятно, тот самый громкоголосый менеджер, накликавший на голову Лапшина…

Накликавший вот этих энергичных молодых людей, которые выпрыгивали из двери, как чёртики из коробки. Эти ребята уже повытаскивали свои стволы, чем намекали на серьёзные намерения.

У Лапшина тоже были серьёзные намерения, и он продемонстрировал их, засадив пулю в бедро самого шустрого из турок. А потом пистолет клацнул впустую. Сюрприз.