Текст книги "Последний свидетель"

Автор книги: Сергей Гайдуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

7

Алик вернулся в начале шестого. Наташин отец только что пришел с работы и направлялся в ванную, будучи налегке – в бордовых семейных трусах и тапочках. Столкнувшись в коридоре с незнакомым парнем, он встал как вкопанный. Потом увидел, что вслед за парнем идет любимая дочь, и насупился. Селиванов хотел что-то сказать, но Наташа так быстро потянула Алика в свою комнату, что отец успел лишь произнести «кхм-кхм» и обнаружил, что остался в коридоре один. Он махнул рукой и прошлепал в ванную, посчитав, что еще успеет поговорить с дочерью по душам.

Наташа забралась с ногами на свою кровать и кивнула Алику на невысокий деревянный табурет.

– Ну, рассказывай.

– Чего рассказывать, – невесело буркнул Алик. То, что дела его обстоят неважно, Наташа поняла, еще когда открывала ему дверь. Все было написано на веснушчатом широком лице Алика. – Даже неохота рассказывать... С отцом, что ли, побазарить? Может, он найдет управу на этого гада...

– Наверное, когда ты у него машину брал, ты его не так называл.

– Тогда он вел себя по-человечески... А сегодня – как гад. Прихожу, а там еще два лба сидят. Лет по двадцать пять. С золотыми цепочками на шеях. И смотрят так исподлобья. Мол, сейчас тебя урыть, парень, или потом? А Женя – его Женя зовут – со мной говорит да все на своих друзей поглядывает. Намекает – если не сделаешь, как я говорю, будешь с ними иметь дело.

– А что он тебе сказал?

– Он сказал, что за разбитую машину я ему должен две штуки баксов. Позавчера он говорил про пятьсот. Я говорю, что можно дешевле отремонтировать: у меня отец может договориться – за триста баксов все сделают. А он мне: «Откуда я знаю, что твой отец сделает как надо? Что за ремонт на триста баксов? Нет, давай две штуки. Покатался, теперь плати. А если денег нет, то поработай на меня».

– И что за работа?

– Что-то куда-то отвезти, в другой город. Что я не буду знать ничего о грузе, просто отвезу и отдам, а взамен мне дадут другой груз... Гнилое дело, я сразу понял. А он твердит – шесть таких ходок, и твой долг списан. А откажешься – кости переломают. И на тех двоих смотрит. А те кивают. Мол, всегда к вашим услугам.

– И что ты ответил?

– Сказал, что подумаю. Он мне дал три дня. Вот я и думаю, может, отец на работе соберет пяток здоровых мужиков, да наваляют они хорошенько этому Жене?

– Короче, залетел ты по-крупному, – подытожила Наташа.

– А ты-то чего радуешься? – не выдержал Алик. – Какого черта звала к себе, если сидишь и подсмеиваешься?

– А ты хочешь, чтобы я помогла?

– Хотя бы идею какую-нибудь подбрось! А то у меня уже шарики за ролики закатились, ничего не соображаю. Хочется Жене морду набить, вот и все. Больше ни одной мысли.

– Когда ты брал у него машину, ты его долго уговаривал? – спросила Наташа.

– Нет, недолго.

– Он сразу согласился, да?

– Да это он фактически и предложил мне взять машину. Я еще подумал: «Вот клевый мужик!» Да и с чего ему быть жадным – сам-то на новой тачке разъезжает, а «шестерка» просто в гараже стояла...

– Это он тебя купил на эту «шестерку», – сообщила Наташа. – Если бы ты ее не разбил, он бы по-другому придрался. И деньги он такие огромные заломил, чтобы ты не мог откупиться.

– Ты к чему клонишь?

– К тому, что ему понадобился дурачок, который мог бы возить разные опасные грузы. И чтоб денег за это не брал. Вот он куда тебя потянул, врубился?

– Я – дурачок? – возмущенно проговорил Алик.

– А кто же еще? Ты же купился. И что бы ты без меня делал...

– В каком смысле? – Алик вообще ничего не понимал.

– У меня с собой нет двух тысяч, – сказала она и выложила на кроватное покрывало несколько смятых купюр зеленого цвета. – Но если ты со мной прогуляешься кое-куда, то все будет в порядке. Идешь?

Алик безотрывно смотрел на купюры: это была не какая-то там мелочь, а пятидесятидолларовые купюры. Она запросто кинула перед ним четыреста баксов.

– Это ты в Степном их заработала? По сто баксов за ночь? – произнес он деревянным голосом. Он чувствовал себя в этот момент несчастным и униженным. Сосед Женя, казавшийся другом, использовал его в своих целях. А подруга, которую он воспринимал как смазливую девчонку, не способную на что-то серьезное, вдруг легко швыряется «зеленью» и предлагает отмазать его от всех проблем. Это был сокрушительный удар по самолюбию Алика. И именно это обиженное самолюбие заставило его выдать оскорбительный вопрос, на который Наташа отреагировала вполне естественно.

Она покраснела и отчетливо произнесла:

– Ты дурак и кретин. Лечиться тебе надо. Я к тебе... А ты...

Тем не менее через пять минут они вышли из дома и направились к гаражу. Когда Наташа откинула покрышку, расстегнула замок в сумке, достала пачку долларов и спросила: «Этого тебе хватит?», Алик потерял дар речи.

А потом он был готов согласиться с Наташей, признать себя дураком, кретином и немедленно отправиться на лечение.

Потому что он увидел то, чего не видел еще никогда в жизни.

8

– Это что, твое? – потрясенно произнес Алик. Он смотрел не на пачку денег в руке Наташи, а ниже, и видел, что синяя спортивная сумка с надписью «Мальборо» доверху набита такими пачками.

– Мое, – подтвердила Наташа. Она уже твердо верила в то, что имеет бесспорное право на эти деньги, право, заработанное несколькими минутами ужаса, что были пережиты ею в вагоне.

– И откуда? – глупо спросил Алик. Его не столько интересовало происхождение денег, просто надо было что-то сказать. – Откуда это?

– От верблюда! – ответила Наташа. – Какая разница? Главное, что эти деньги здесь, у меня. А я готова дать тебе столько, сколько тебе нужно, чтобы рассчитаться за машину.

– Чтобы по-настоящему рассчитаться с этим гадом, нужны не деньги, а крупнокалиберный пулемет. Кстати... – Алик всмотрелся в содержимое сумки. – А это что за штуковина?

Он вытащил промасленный сверток, который Наташа по наивности приняла за какую-то деталь к автомобилю.

– Это тоже твое? – тихо спросил Алик. Как любой нормальный мужчина, он относился к оружию с уважением. – Вот это вещь! – оценил Алик пистолет-пулемет, не дожидаясь, пока Наташа ответит на его вопросы. – Классная штука... И магазин!

Наташа нахмурилась – ей здесь отводилось явно второе место после оружия. Знала бы заранее – выбросила бы эту чертову штуку. Во всяком случае, благодарности от Алика она пока не услышала.

– Положи эту штуку на место, – сурово сказала она.

– А? – Алик встрепенулся. – Да, конечно...

Он осторожно завернул оружие в бумагу и вернул в сумку.

– Так, значит, все это твое?

– Мое.

– А почему оно лежит в моем гараже? И как это отец еще не добрался до твоего сокровища? – удивился Алик.

– Потому что это лежит здесь только со вчерашнего вечера.

– А где это было раньше?

– Я уже сказала – не твое дело, – отрезала Наташа, подумав, что на самом деле гараж – плохое место для хранения. Стоило подыскать новое укрытие, только где?

– Так ты даешь мне деньги? – спохватился Алик и взял из Наташиных пальцев пачку долларов. – Сколько здесь? Пятьдесят долларов, сто штук... Пять тысяч! Ни хрена себе!

– Отдай этому Жене две тысячи, – велела Наташа. – Только отдай их не один на один, а при людях, чтобы он потом не смог снова на тебя наезжать. Пусть будут свидетели. А после этого на километр не подходи к своему соседу!

– Это я и сам понял, – пробормотал Алик. Он снял с пачки резинку и теперь пересчитывал деньги, чтобы поделить их на две части – себе и Жене. – Блин, я столько бабок за один раз никогда не видел! Ты, блин, миллионерша!

– Спасибо, что заметил.

– А что ты теперь будешь покупать? Можно машину купить. Или квартиру, чтобы отдельно от предков жить...

– Я сейчас не буду ничего покупать, – отчеканила Наташа. – Это мое будущее.

– Не понял... – растерялся Алик. – Зачем тогда деньги, если их не тратить? Какое будущее?

– Через год я закончу школу и уеду из Новоудельска.

– Куда?

– В Москву. Или в Питер.

– А, у тебя же сестра...

– Дело не в сестре. Я не к ней поеду. Я просто хочу уехать отсюда. Я хочу найти место, где у меня будет интересная жизнь.

– Ух ты, раскатала губенки, – рассмеялся Алик. Потом он посмотрел на сумку и задумался. – Хотя... С такими деньжищами ты уж повеселишься.

– Вот именно. Я сниму квартиру, найду работу или поступлю в институт. И я не буду ни от кого зависеть, потому что у меня есть вот это. – Она кивнула на спортивную сумку. – Я не хочу жить, как мои родители – всю жизнь в этой дыре за копеечную зарплату. Я пробьюсь. Понимаешь?

– Я-то понимаю. – Алик отошел в угол гаража, нашел там ветошь и вытер испачканные оружейной смазкой руки. – Я понимаю, что ты хочешь жить так, как по телевизору показывают. Только, скажи, пожалуйста, какого черта ты это мне рассказываешь? Потравить хочешь?

– Больно надо мне тебя травить, – снисходительно ответила Наташа. – Лучше скажи, куда ты собираешься через год?

– Понятия не имею, – буркнул Алик. – Тоже буду поступать куда-нибудь. Иначе в армию забреют. Но не в Москву. Мне там делать нечего.

– Неужели? – В голосе была ирония, но Алик ее не заметил.

– А что мне там делать? Я там никого не знаю. Там все дорого, и бандиты, говорят, на каждом шагу...

– А если бы я тебя попросила поехать вместе со мной?

– Вместе? – Сюрпризы для Алика продолжались, и он уже устал от обилия неожиданных предложений.

– Да. Все-таки девушке одной тяжело пробиваться в большом городе. Нужен кто-то сильный, чтобы был рядом и оберегал. Я подумала о тебе... Нравится идея?

– И на этот случай ты уже приготовила автомат в сумке? Чтобы я оберегал?

– Ты подумай, Алик, – значительно произнесла Наташа. – Я даю тебе шанс. Другого у тебя может и не быть...

– Я подумаю, – пообещал Алик. – Времени на раздумье – полно.

– Почему это?

– Ты же собираешься только в следующем году отсюда сваливать? Значит, я могу еще целый год думать.

– Ты что же, сомневаешься? – удивилась Наташа.

– Угу, – кивнул Алик. – Как-то это все мне не очень нравится. Ты при деньгах, а я вроде как у тебя такой мальчик – чемодан поднеси, в магазин сбегай, от хулиганов защити...

– Ты не просто мальчик, – сказала Наташа, подойдя к нему вплотную и положив руки на плечи. – Ты мой мальчик. Я прошу тебя, ни о ком другом я даже и не думала. Честное слово.

– Я подумаю, – повторил Алик, чувствуя, как Наташины пальцы обхватывают его шею. – Я подумаю, – торопливо произнес он, прежде чем надолго замолчать и погрузиться в торопливый ритм взаимных влажных прикосновений.

«Господи, да она делает со мной, что захочет!» – подумал Алик. Но это была радостная мысль.

9

И конечно же, он помог ей найти новое место, куда можно было бы спрятать сумку. Они отошли метров на триста от гаражей в маленькую рощицу, и там Алик выкопал небольшую яму, куда и была укрыта сумка. Поверх грунта Алик набросал веток, разного мусора, чтобы это место не отличалось от других.

– А ты уверен, что мы найдем это место? – спросила Наташа.

– Найдем, – заверил Алик. – А ты не думаешь, что, когда придешь в следующий раз на это место, там будет пустая яма?

– А куда же денется сумка? Ты, что ли, стащишь?

– Хотя бы.

– Ты этого не сделаешь, – уверенно сказала Наташа.

– Почему? Я на полном серьезе, – ухмыльнулся Алик. – Ты такая смешная, Натаха. Собираешься ехать в Москву и там пробиваться куда-то, а сама так подставляешься. Заберу сумку, и как будто ничего там не было.

– Вот так? – Она остановилась.

– Это не значит, что я ночью побегу выкапывать сумку. Я просто предупредил, чтобы ты не доверяла всем.

– И тебе?

– Мне можешь. Немного. Но если хочешь быть уверенной, перепрячь сумку сама.

– Хорошо. Завтра. Найду какое-нибудь место в доме, куда отец с матерью не заглядывают. – Она подозрительно взглянула на Алика.

– Успокойся. Не собирался я ничего такого делать. Ты хотя и миллионерша, а все равно девчонка еще глупая.

– На себя посмотри, гений. Кто кого выручает? Это я тебе, наверное, две штуки подарила, а не ты мне.

– Молодец. Потому я и подсказал тебе, чтобы не доверяла никому. В том числе и мне. Ты же могла мне не рассказывать о своих деньжищах, сидела бы да помалкивала. А ты мне помогла. Вот и я тебе помог. Все честно.

– Ага, – согласилась Наташа и подумала, что, не случись с Аликом ничего такого, она бы все равно рассказала о сумке с деньгами. Что это за тайна, если о ней никому нельзя рассказать? Она также подумала, что, кроме кучи денег, человеку нужна еще и опора, друг, с которым можно обсуждать самые тайные и самые сложные дела. Ей повезло, что у нее есть Алик.

Она взяла его руку в свою. Их пальцы переплелись.

Так они прошли от гаражей до центра Новоудельска. Алик отыскал своего соседа Женю в баре «Старый фрегат». Название звучало странновато, учитывая окружающие город степи.

Алик спустился по лестнице в подвальное помещение, где в свете неярких огней играла музыка, смеялись девушки и под перезвон пивных бутылок и высоких стаканов для коктейлей решались кое-какие финансовые вопросы. Кто-то сказал Алику, что в «Старом фрегате» отдыхают бандиты. Но до полуночи было далеко, и Алик надеялся, что бандиты еще не успели подтянуться в бар.

Он быстро прошел вдоль стойки, заглядывая в лица посетителям, двинулся в дальний конец помещения, где столики тонули в темноте, и эта темнота использовалась по-разному. Алику послышались какие-то стоны – женский голос вибрировал, перемежаемый основательным мужским кряхтением.

– Алик? Иди сюда, братан, – ухватили его за рукав. Он повернулся и увидел Женю.

– Присаживайся, – с улыбкой пригласил сосед и потянул Алика за стол, где уже сидели двое парней и девушка. Это были не те парни, с которыми Алик познакомился в прошлый раз. И это его обрадовало. А девушка держала пухлые губы плотно сжатыми – значит, стонала не она.

– Держи. – Женя пододвинул Алику бутылку пива. – Угощайся.

– Я... Мне некогда, – сказал Алик и полез в карман. – Я это... Я деньги принес. Как ты и говорил, две штуки.

Парни прекратили разговор и посмотрели на пачку долларов, которую Алик извлек из кармана. В глазах девицы появился голодный блеск. Она придвинулась к столу, и Алику стала видна в вырезе платья ее большая грудь.

– Хорошо, – произнес Женя, стараясь выглядеть равнодушным, но пальцы его в ускоренном ритме барабанили по поверхности стола.

– Вот, – сказал Алик и протянул Жене сорок пятидесятидолларовых банкнот. – Пересчитай.

– Обязательно. – Женя сдвинул бутылки и стаканы на край стола и стал аккуратно, словно карточный пасьянс, раскладывать банкноты двумя длинными рядами. Минуты через три он поднял глаза на Алика и сказал с некоторым разочарованием. – Все правильно...

– Я тебе ничего не должен. Мы в расчете, – четко выговорил Алик, глядя на соседа.

– Само собой, – согласился Женя, убирая деньги. – Наверное, напрягся, чтобы собрать бабки? Кто тебе помог?

– Это уже не твое дело. – Алик отступил назад. Если бы было возможно, он припустил бы из бара бегом. Но он держал марку и уходил медленно. – Все, я пошел.

– Не посидишь с нами? Выпьем, поболтаем, – предложил Женя, но Алик не остался бы здесь даже в том случае, если бы ему пообещали вернуть две тысячи. Ему здесь не нравилось. Что-то здесь было в самом воздухе – гнетущее и опасное.

Алик стремительно выбежал из бара на улицу и схватил Наташу за руку.

– Ну? – взволнованно спросила она. – Все в порядке?

– Вроде бы да. – Алик настороженно огляделся – ему мерещилось, что кто-то незнакомый и зловещий поднялся вслед за ним из «Старого фрегата» и теперь наблюдает из-за угла. – Но все равно – давай побыстрее слиняем.

Наташа не стала возражать.

– Пойдем ко мне домой. Я познакомлю тебя с родителями. И поедим заодно.

– Вот это кстати, – обрадовался Алик. – А что сначала – родители или ужин?

На самом деле сначала их ждало ни первое, ни второе. Пройдя мимо выглядевшего напряженным отца и озабоченной матери, Наташа увидела сидящего на кухне человека в милицейской форме.

– Здравствуйте, – удивленно и настороженно сказала Наташа. И не без труда улыбнулась.

– Добрый вечер, Наталья Ивановна, – ответил майор. Улыбки на его лице не было.

10

Хаотичные и расчетливые, случайные и преднамеренные, разрозненные и направленные единой волей – все события, протекавшие в Новоудельске вслед за вынужденной остановкой пассажирского поезда на окраине города, странным образом миновали человека, который, собственно, и нарушил покой захолустного степного городка своим появлением.

Михаил выпрыгнул из почтового вагона, когда поезд начинал тормозить. Потом он двинулся в противоположную от вокзала сторону. Используя ночную тьму, он остался незамеченным. Довольно быстро прошел город насквозь и на противоположной окраине обнаружил маленький деревянный домишко, показавшийся Михаилу необитаемым. Внутрь дома он проникать не стал, а снял с близстоящего сарая засов, нашел там относительно чистое место и улегся спать, скрутив проволокой дверные ручки изнутри.

И после этого он провел около двенадцати часов в странном состоянии – где-то между сном и бредом. Только сейчас Шустров понял, как он устал – не в последнюю очередь от непривычного климата. Крем кое-как спасал от ожогов, но жара и пыль, в которых он пребывал уже неделю, измотали его.

К тому же отдых в сарае явился первым полноценным отдыхом за все это время. Однако его напряженный рассудок с трудом переходил из режима стресса в режим расслабленности. И первые несколько часов Шустрову снились сны – короткие фрагменты, прерывавшиеся его пробуждениями. Он смыкал веки, и поток знакомых и незнакомых образов обрушивался на него. Он дергался, переворачивался, хватал себя за левую сторону груди, где когда-то была наплечная кобура, а сейчас пустое место. И хотя ночь была довольно прохладной, Шустров быстро вспотел во сне. Сначала ему приснилось, что он все еще едет в поезде. Вагон трясет, стучат колеса на стыках рельсов. Он смотрит на девушку, что сидит на боковой полке, а девушка смотрит на него. Шустров чувствует себя вполне беззаботно, он не думает ни о деньгах, ни о погоне. Он не прочь поболтать с девушкой, а там – возможны разные варианты. Они все смотрят друг на друга, и Шустров начинает жалеть, что они едут в плацкартном вагоне, а не в СВ. Они продолжают молча пожирать друг друга глазами, и Шустрову кажется, что во взгляде его попутчицы написано: «Я готова. Ты мне нравишься. Я хочу тебя». Михаил улыбается – ему приятны такие признания. Он тоже хочет сделать девушке что-нибудь приятное. Он снимает с безымянного пальца правой руки обручальное кольцо и протягивает ей. Не разжимая губ, он произносит: «Возьми, это подарок». Девушка мило улыбается, берет кольцо. Встает, подходит к Михаилу и целует его в лоб. «В губы, – говорит он, – надо в губы». Он закрывает глаза, предвкушая прикосновение нежных губ, но ничего не происходит. Он не выдерживает и открывает глаза. Девушки нет. Она исчезла. «Она забрала с собой мою вещь!» – кричит Михаил, вскакивает с полки и... просыпается.

Вытерев со лба пот, он поворачивается на левый бок и засыпает. Сразу же темнота. Настолько темно, что режет глаза. Михаил вдруг понимает, что это не темнота – это свет, белизна, настолько яркая, что больно глазам. Он закрывает их ладонью.

Чья-то рука заставляет его отнять ладонь от лица. Рука маленькая, тонкая, но сильная. Такие руки есть только у одного человека – у его матери.

И Михаил понимает, что белизна – это снег. Вокруг только снег. И высокие сильные кедры, уходящие прямо в небо. Он дома. Нет этой идиотской жары, нет безумных казахов с пистолетами. Он дома.

Шустров облегченно вздыхает и садится в снег. Он одет легко – та же синяя майка, джинсы. Но ему не холодно. Он берет снег и трет им лицо. «Класс!» – кричит он. «Простудишься!» – отвечает мать. Она стоит в своем старом черном пальто и сером пуховом платке.

«Не простужусь, – весело отвечает Шустров. – Я здоровый».

«Здоровый, только толку от твоего здоровья немного, – ворчит мать. – У других дети как дети, помогают родителям... А ты?»

«А что я? – обижается Шустров. – Я разве не помогаю? И на огороде летом, и вот сейчас...»

«Без этой помощи я обойтись могу, – строго говорит мать. – Я пока еще сама не больная. А случись что – как с отцом случилось, – где твоя помощь?»

Шустров хмурится: ему неохота в сотый раз доказывать матери, что все случилось так, как должно было случиться. Он был в командировке на Северном Кавказе, когда у отца случился сердечный приступ. Он был на этом чертовом Кавказе, когда в областной больнице матери сказали, что единственный способ спасти отца – срочно делать операцию. Что-то там с сосудами. Такие операции делали в Питере. Примерно за десять тысяч долларов. У матери не было денег даже на то, чтобы отправить отца туда на самолете. Она звонила сыну в Москву, но жена бессчетное количество раз отвечала, что Миша в командировке, а местонахождение в таких случаях никто не сообщит. Михаил приехал через семь дней после похорон отца.

Мать ничего не выговаривала ему. Она все понимала. Шустров обустроил могилу, побыл еще несколько дней с матерью, помогая ей сжиться с потерей. Но сжиться с этим было невозможно, потому что сама жизнь оказалась разорванной смертью отца на две части: до и после. Соединить эти части было невозможно. Что-то изменилось навсегда.

Изменилась в первую очередь мать: она осунулась, помрачнела и истончилась, словно отец, уходя в иной мир, забрал с собой и часть ее. Изменились ее разговоры – ни о чем она не беседовала так охотно и долго, как о своей будущей смерти. Михаила это насторожило, тайком от матери он переговорил с врачом из районной поликлиники. Тот сказал, что имеет место общее нервное истощение и что было бы удивительно его отсутствие.

Мать Михаила выискивала и выспрашивала все последние известия о смертях своих знакомых и родных: кто от чего умер, какие были похороны, какую могилу устроили.

Когда Шустров приехал на годовщину смерти отца, то вся накопленная информация обрушилась на него, приведя его в состояние оторопи.

– У Никифоровой Прасковьи на похоронах сто пятьдесят человек было, – сообщала мать. – А уж какой памятник ей сыновья сделали! Любо-дорого поглядеть! Мраморный, два метра высотой!

– Откуда у них такие деньги? – мрачно поинтересовался Шустров.

– Достали для родительницы, – с укоризной в голосе сказала мать. – А вот я про себя думаю: хоть оградку бы мне сынок сделал... Может, и того не дождусь.

– Ты еще сто лет проживешь, – произнес Шустров, глядя в стол, разделявший их.

– Не загибай, не надо, – вздыхала мать и начинала сетовать на сына, который живет себе в Москве в свое удовольствие, кинув мать на произвол судьбы. А пенсия маленькая, едва на жизнь хватает, куда уж там на похороны скопить. А похороны-то нужно по-людски устроить: чтобы весь поселок был, чтобы помнили люди...

– А если сто пятьдесят человек не упьются на поминках, так и помнить не будут? – с сомнением спросил Михаил. – Ну и к черту таких соседей, которые только дармовую водку помнят.

– Тебе-то что, – продолжала сетовать мать. – Живешь сам по себе, про отца забыл, когда тот концы отдавал, и про меня забудешь...

– Ну так я же здесь. Я же не забыл. Просто работа у меня такая, что часто приезжать не могу. И денег на двухметровый памятник у меня нет.

– А зачем тогда такая работа? – язвительно проговорила мать, и Михаил замолчал, не желая продолжать этот бессмысленный спор.

Но и он не мог простить себе того, что случилось с отцом. Если бы он вовремя узнал, он бы приехал. Он бы постарался собрать деньги.

Однако все возможности остались в прошлом. В той половине жизни, которая называлась «до».

Он собирался уезжать в Москву, когда у матери случился приступ. В больнице молоденький врач долго и путано объяснял Михаилу сущность заболевания. Шустров запомнил лишь «поражена вся система» и «организм слишком изношен». Хуже всего было то, что болезнь усугубила у матери желание пенять Михаилу на отсутствие заботы. Через пару недель мать выписали из больницы домой – терапия оказала кое-какое действие. «Ждите следующего приступа», – сказал врач. Заплатив сиделке за первые три месяца, Шустров уехал в Москву.

Сидя в купе, он попытался подсчитать примерную стоимость похорон и поминок, в случае если это произойдет – не дай бог – в ближайшее время. Сумма получилась внушительная. Почти столько же стоили «Жигули», купленные в позапрошлом году. Да еще и сиделка... Михаил регулярно отправлял деньги переводом. И регулярно получал ответы, что ухудшения состояния не наступает. Улучшения тоже.

Следующий его приезд к матери начался со слов «Заявился наконец!», когда он переступил порог дома. Она много чего наговорила столь же обидного и несправедливого. Упоминала каких-то Козловых, у которых сын взял больную мать к себе в Астрахань и прописал в своей квартире. Какого-то Васюка, отправившего больного отца лечиться в Германию.

Михаил молча слушал, потом отдал сиделке деньги за полгода вперед и спросил, кто такой Васюк.

– Это директор лесокомбината, – пояснила женщина. – Хорошо живет, очень даже. Дача, что твой дворец. Дочка в Америке учится...

Шустров понимающе кивнул. Он только не мог понять, почему он, всю жизнь старавшийся жить с законом и людьми в ладу, нажил только однокомнатную квартиру и не накопил достаточно денег на похороны матери. А какой-то вор, от которых Михаил в последние годы по долгу службы защищал честных граждан, имеет все.

В Москву он уезжал мрачный как никогда. Увидев его потемневшее лицо, проводница в вагоне испуганно спросила:

– Вам плохо? Сердце?

– Нет, – ответил Михаил. Хотя боль действительно находилась в сердце. И не собиралась оттуда уходить.

Немудрено, что мать стала являться ему в снах. И он начал копить деньги на будущие материнские похороны. Жена попробовала было заикнуться, но Михаил пресек такие разговоры. Ценой пары истерик.

И этот сон – о снеге, о матери и ее словах – он не был новым. Он приходил раз за разом. Менялись слова, произносимые матерью. Не менялось ее настроение. Специально тренированная память Михаила являлась гарантом того, что все слова – подлинные, что все они когда-то действительно произносились его матерью. От осознания этого было еще тяжелее.

Но самыми тяжелыми были воспоминания о синей сумке, когда Михаил думал о ней как о небесном даре, посланном, чтобы он мог изменить жизнь, умиротворить больную и бесконечно любимую мать. Тогда он понимал, что воспользоваться даром он может, лишь порвав с прошлой жизнью и бросившись в жизнь новую, где будут он, его мать, покой и материнская благодарность. Эти две жизни разделяла пропасть, которую надо было мысленно преодолеть. А в реальности – наставить пистолет в лоб маленькому снайперу Сашке и нажать курок, чтобы убрать последнее препятствие на своем пути.

Тогда в затылок било немыслимо жестокое солнце. В какой-то миг Михаил подумал, что слепнет – настолько яркие белые круги поплыли у него перед глазами, заслоняя все вокруг. Лицо Сашки – белый свет – песок – синяя сумка – белый свет – Сашка...

Он медлил, потому что, порывая с прежней жизнью, он убивал и часть себя. Он медлил, а солнце расплавляло ему голову, и в какой-то миг вместо лица Сашки он увидел перед собой лицо матери...

Почему-то именно в этот миг Шустров нажал на курок. И закрыл глаза.

Он стоял так несколько минут, боясь посмотреть на тело, что лежало на песке у его ног.

Но потом открыл и даже вздохнул с облегчением – лицом вниз на песке лежал Сашка.

Шустров вытер рукоятку и спусковой крючок, бросил оружие к мертвому бандиту в кожаном пиджаке.

И вскоре уже заводил двигатель в джипе. Разрыв состоялся. Шустров завис в прыжке от старого берега к новому.

Но когда из вагона исчезла синяя спортивная сумка, этот прыжок оказался бессмысленным. Исчезла причина. Исчез мотив всего страшного и невозможного, что совершил Михаил за последние двадцать часов.

Это было настолько тяжело сознавать, словно он получил заверенную подписью Господа Бога записку, где говорилось, что его рождение было ошибкой и жизнь его не имеет ни малейшего смысла.

Он лежал в заброшенном сарае на окраине Новоудельска, подтянув ноги к груди и вздрагивая от своих снов.

После того как исчезло лицо матери на фоне сибирских снегов, засияло безумное солнце степей. Оно было почему-то красным.

Михаил стоял один посреди степи, сжимая сумку в руке. Песок у его ног шевелился. Сначала он подумал, что это змея, и отступил назад. На нем были высокие сапоги, и змей он не боялся.

Однако в следующий миг обнаружилось, что это не змея. Гораздо хуже.

Черные обрубки пальцев высунулись из серо-желтого песка, а потом появилась и вся кисть, обожженная, изуродованная. Она стремительно продвигалась по поверхности земли и вдруг совершила прыжок. Пальцы сомкнулись на ноге Михаила.

И он закричал, разжав пальцы и уронив свое сокровище на землю.

Он закричал и во сне, и наяву.