Текст книги "1938: Москва (СИ)"

Автор книги: Сергей Богданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

Зрение прояснилось. Оба самолета еще доли секунды тянули вертикально вверх. Курода, услышав отсчет, что-то прошипел сквозь зубы и начал заваливать самолет «на спину». Запас энергии и двигатель позволяли Сереброву двигаться вверх еще несколько долей секунды.

Проскочив зависшего японца, он исполнил почти классический «молоток», осматриваясь по сторонам. По гамбургскому счету бой был выигран – даже если бы поручика не нашпиговало свинцом еще на подъеме, Серебров оказался выше, и единственным маневром для обоих было пикирование, чтобы набрать скорость. Он пикирует быстрее японца, а пули пикируют быстрее любого самолета, особенно если их направляют с помощью гироскопического прицела, предсказывающего траекторию. Но это тренировка.

– А-18-4, «Союз-3», подтверждаем вам еще три секунды…

Пора бы и меру знать. Схватка выиграна по всем статьям, после того как противник попался на такой трюк. А значит, надо вцепиться японцу в хвост и гонять его так, чтобы только искры летели.

К чести Куроды, он сражался отчаянно, не давая наемнику расслабится до последнего мгновения. И попытки загнать его в вертикаль, навязав свой рисунок боя, более-менее удачно срывал. Петли, виражи, бочки, ножницы, развороты «райдэн» чертил на пределе возможного, почти не предоставляя Сереброву возможности чистого выстрела с «шести часов», оговоренного условиями дуэли. Только неудобные углы, огонь с большим упреждением и тяжелые маневры с большими перегрузками. На седьмой минуте Серебров в очередных «ножницах» грамотно подставил хвост и задыхающийся поручик, плохо скрывая радость, насчитал секунду, контроль сказал, что две. Ухмыльнулся – все приличия соблюдены.

Пора дорабатывать: дал полный газ, размашисто работая ручкой, послал самолет круто влево и вверх, перевернулся, выправился точно в хвост пропущенному вперед «райдэну» и досчитал еще секунду. Оставшееся время он, имитируя выход на открытие огня, гонял японца перед собой, парируя отчаянные (и чрезвычайно умелые) попытки соскочить и оторваться для выхода на позицию атаки – дожидался окончания тренировки.

– Я «Союз-3» – время. Брейк, тренировка окончена. Расходитесь и следуйте на Ходынский аэродром. Пускаю зеленый дым.

– Я А-18-4, понял вас…

– Я А-18-3, понял вас… – в голосе Куроды слышалось уныние

Два самолета выровнялись и, в знак признательности, покачав друг другу и автожиру крыльями, пошли на восток.

На посадке Куроду постигла неприятность – из-под капота выплюнуло длинную струю белого дыма.

«Ну-ну…Маслице потекло… Перегрел – прокладки выбило… Дофорсировались, самураи… Двигатель дохлый – считай весь самолет дерьмо».

Курода ледяным тоном ответил земле, что у него все в порядке, и он сядет без проблем.

Когда самолеты закатились в ангар, Курода, еще не остановился винт, выскочил на крыло и грозно заругался на своем хриплом клекочущем наречии на подчиненных. Те только кланялись, как болванчики.

Серебров сдвинул назад фонарь, расстегнул ремни, стащил с головы шлем и насквозь мокрый подшлемник. Хорошо встряхнулись, японец-то уж точно долго не забудет. Да и конструкторам, если догадка о цели сегодняшней «тренировки» верна, влетит по первое число.

Вылез на крыло, подписал ведомость, и отдал машину в руки техников. Пленку с ФКП утащили в проявку. Над остывающими патрубками и капотами в воздухе жидко дрожали струи раскаленного воздуха.

Да, дипломатия…

Он пошел к своим вещам и, порывшись в мешке, вытащил английский офицерский кортик. Обтер об штаны, сдул пыль, встряхнул пышную кисть на темляке. Выменял во время Гавайской войны у одного механика из «Fortune Tellers» на нержавеющую фляжку со старым шотландским виски – и то и то было снято со сбитых и захваченных в плен британцев.

Штука красивая, но глупая: стилизованный под шотландский дирк острый как бритва клинок в бытовом отношении был совершенно бесполезен, так как великоват. А в боевом отношении – ну зачем офицеру-летчику кинжал? Разве что в кабаке от апашей отмахаться, и то, если ни у кого нет браунинга.

Но японцу должно понравиться, да и подарочек с намеком. Даже с двумя, если внимательно посмотреть.

Серебров, нарочито вяло шагая, будто смертельно устал после боя (что было не так уж далеко от истины), подошел к черте, разделяющей его и японскую части ангара. Его заметил японец, тут же убежавший за своим командиром.

Курода пришел, бледный, с губами, сжатыми в нитку, и темным огнем в глазах. Волосы его были мокры от пота, лоб блестел.

– Курода-сан, примите мою благодарность за сегодняшний учебный бой. Когда я впервые столкнулся с пилотами доблестного Императорского Воздушного Флота в бою, я погнул свой самолет. Сегодня мне показалось, что гнусь я сам, потому что самолет не помогал мне против вашего искусства. Мне никогда прежде не доводилось сражаться с таким сложным и сильным противником, как вы, Курода-сан и, тем более, дать ему засчитать время. Это был огромный труд и огромное удовольствие

– Благодарю вас, Гиниро-сан, – голос поручика звучал несколько безжизненно, но пламя в глазах вроде бы поутихло. Кажется, потрошение не состоится, – сегодня, с вашей помощью я понял, к чему следует стремиться, овладевая искусством воздушного боя.

– Позвольте в знак признательности преподнести вам на память о сегодняшнем дне скромный подарок, вот этот клинок. Он принадлежал английскому асу, искуснейшему летчику и я хранил его как память. Этот был достойный человек и я получил от него в свое время суровый урок.

Курода принял кортик с поклоном.

– Это очень благородная и красивая история, Гиниро-сан. Но вы застали меня врасплох, мне нечем отблагодарить вас за подарок.

– Напротив. Вы сегодня преподали мне еще один весьма важный урок, Курода-сан и я рад, что могу рассказать вам об этом, не будучи обязан выбрать путь чести. Вы завершили историю моей молодости. Сегодня я увидел, что молодой тигр – это тигр, у которого впереди зрелость, а у зрелого впереди только старость.

Серебров поклонился зарозовевшему поручику. «Ну все, ожил, брюхо себе резать не будет…». Приглашение принять участие в небольшой дружеской попойке Курода принял почти радостно.

1938 М-5

Условились пропустить по три рюмки водки, чтобы не влиять на завтрашнее самочувствие и явиться в повседневных мундирах, поскольку мероприятие было более чем неофициальное. Заказали по телефону обеденный стол в аэроресторане восточноазиатской кухни «Японский летчик», который был расположен в волькенкратцере (по-русски называли его довольно неловким переводом «небоскреб») «Измайлово».

Так что прием спиртного и пищи будет происходить в небе, но, не отрываясь от земли, с русской водкой, но под японскую закуску – волькенкратцер подходит для этого как нельзя лучше.

У японцев усилилась беготня – младший сержант морской пехоты (прислан из посольства, назначен денщиком к Куроде) начал вычищать и выглаживать голубой служебный мундир поручика. Часть, раздев двигатель, как муравьи сахар облепили его и сосредоточенно позвякивали инструментами. Смена прокладок, как и предполагалось.

Первые высотные здания в Советской России начали строить еще в 1932 году, по американскому образцу, правда, с другой целью. «Карандаши» Нью-Йорка или Чикаго росли ввысь ради того, чтобы вместить на небольшом участке земли как можно больше самой постройки. В Советской Москве все было немного наоборот – небоскребы строили, чтобы как можно больше места освободить.

Кварталы двух-трехэтажных клоповников, доставшиеся городу еще с довоенных времен, сносились под ноль. На их месте вырастал величавым утесом, напоминающий по форме Спасскую башню Кремля, двухсот-трехсотметровый красавец-небоскреб, с двойным запасом вмещавший в себя все их население. Каждый такой «утес» окружал парк, прорезанный широкими дорожками, посыпанными дробленым белым и красным камнем, серые ленты четырехрядных прямых проспектов и обязательные короткие ВПП для частных самолетов и автожиров. Жилые блоки (от двухкомнатных до семикомнатных палат многодетных семей) располагались на западной, южной и восточной сторонах, а северная, бессолнечная, принадлежала конторам, производственным помещениям и хозяйству самого дома.

Вокруг центральной «башни» несколькими узкими уступами располагались висячие сады и зимние оранжереи, а внутри, в «ядре» – подстанция, гаражи, технические уровни, склады и несколько десятков лифтов и лестниц. Небоскреб венчал граненый шпиль, вмещавший в себя радиоантенны, теплообменники и причальную мачту для дирижабля.

За счет такого распределения по вертикали, четырехмиллионная Москва вскорости должа была стать на удивление просторным и зеленым городом.

Сплошное море крыш, как Париже или Берлине, в Москве можно было увидеть только в самом центре, который (основательно, впрочем, проредив от однотипных убогих особнячков), сохранили как исторический памятник. С птичьего полета город смотрелся большим французским парком, в котором то там, то сям высились горы небоскребов и отдельно стоящие здания (чаще всего институты или заводы), а над кронами деревьев скользили яркими птицами легкие гражданские самолеты и автожиры.

Среди всего этого выделялись некоторые экстравагантные даже по меркам современной Москвы здания. Например, двойная «игла» Народного Комитета по Тяжелой Промышленности, Дом-Улей инженера Мельникова на Красной Пресне (в шестиугольную ананасовую сетку), огромный зеркальный плоский косо воткнутый в землю параллелепипед киностудии «Мосфильм», который в народе ехидно называли «Неудачный кадр» и заповедник чудных конструкций в творческом поселке на Соколе.

Немцы из Московской Колонии только покачивали головами, глядя на эти каменные выбросы кипучей энергии молодого государства. Советские тевтоны по вековой привычке облюбовали берега Яузы в Лефортово, где в парках были разбросаны аккуратные белые фахверковые домики или небольшие трехэтажные дома на два подъезда – самый раз на шесть семей. А ближе к югу, под Ростовом и Волгоградом немцы жили хуторами или неким подобием Kosakensiedlung. Американские колонисты жили как все, в городских небоскребах, а за городом строили громадные совхозные фермы – red ranches, где разводили скот и растили пшеницу.

Серебров отдал все необходимые распоряжения относительно самолета и оставил свои координаты на вечер, на случай если он понадобится кому-нибудь из Профсоюза или старых знакомых по небу.

Одним глазом глядя на японские церемонии, Серебров проверил время – нормально, все дома в Шанхае. Японцы завели в район хвостового оперения брезентовую петлю и начали поднимать лебедкой хвост, выравнивая истребитель. Скоро и вторая лебедка потребуется, насколько он помнил японские двигатели. И отдельные козлы. Приспособленность к ремонту у них очень высокая, но для этого нужно будет весь движок отстыковывать от моторамы. Мысленно пожелав японцам успешного ремонта, он пошел в кабинку защищенной связи и накрутил международный номер.

– Редакция «Шанхай Ивнинг Стэндард» слушает вас, – раздался в трубке мелодичный голосок, слегка глотающий, на китайский манер, европейские буквы.

– Добрый ммм…(глянул на часы еще раз) вечер, мадемуазель. Меня зовут Инь Чуаньчан. Мне нужно поговорить с господином Джонни Мо.

– Да, господин, минуту – пропела секретарь.

В трубке щелкнуло несколько раз, пропела какая-то электрическая птичка, затем послышался звук поднимаемой трубки.

– Алло? Братец Инь, где ты пропадаешь?

Не узнать голос Мо Хун Бо, более известного как Джонни Мо, всеазиатски знаменитого проныры-журналиста, всемирно известной газеты, выходящей в азиатском Вавилоне, было невозможно.

– Добрый вечер братец Мо. Я сейчас сижу в Москве, в ожидании работы. Но у меня есть кое-какая задачка для тебя.

– О, я люблю задачки. Сильно яркая? – Мо тут же перешел на журналистский сленг

– Очень. Такая яркая, что может в ближайшее время жахнуть на всю Азию

– Хм… – Джонни Мо относился тому сорту китайцев, что уже сильно устали от всевозможных «ярких» событий на территории бывшей Поднебесной – если что, нас не слушают, это защищенная линия. А какие шансы?

– Не знаю, потому что это зависит от того, какой будет твоя разгадка. Ты не мог бы срочно разузнать кое-что про одному человека?

– «Мы служим нашим читателям» – Мо процитировал, хохотнув, девиз газеты, – мой блокнот и я слушаем тебя.

– Братец Мо, мне нужны сведения об одном довольно известном человеке из Японии. Курода Ясухико. Пишется, скорее всего, как обычно – «черный», «поле». Поручик ВВС. Он должен был воевать во время конфликта в Маньчжурии, а сейчас возвращается из Рима обратно в Токио, своим ходом, на самолетах.

– Нет проблем, братец Инь. Такая пташка от Джонни Мо не улетит. Перезвони мне через час.

В том, что Джонни не расскажет японцам – можно не сомневаться. А вот то, что он может сложить два и два и пустить информацию дальше, запустив аналитическую работу у генералиссимуса Цзян Цзеши в Нанкине или у фэнтянского наследника «молодого маршала» Чжан Сюэляна, кочующего со своей воздушной столицей на севере – не исключено.

Серебров склонялся к тому, что скорее это будет север: наследник Чжан Цзолиня, «старого маршала» был, в отличие от папаши, чрезвычайно активным и современным человеком, с прекрасно поставленной разведкой и не самой большой, зато отлично обученной и экипированной армией и авиацией.

Мо ненавидит японских оккупантов, наверное, сильнее, чем Цзян Цзеши и Чжан Сюэлян вместе взятые и, скорее всего, работает в вольном городе Шанхае только потому, что толстые очки и круглое пузо делали его неподходящим кандидатом в диверсанты. Так вот, Мо скорее будет работать с молодым технократом и летчиком Чжаном, чем с высокомерным и суровым нанкинским владыкой. Ну, это не мешает…

Серебров немного подумал над тем, будет ли корректно явиться в ресторан при оружии. Будь он один, никаких сомнений и быть не могло бы: кольт с двумя запасными магазинами стал для него частью тела со времен начала летной карьеры. А вот дружеская трапеза с японцем – другое дело, черт их азиатов поймет, уж больно много тонкостей. В конце концов, решил, что раз он офицер-летчик с бреветом (в том числе) Советской России, то пистолет и кортик (которому Серебров предпочитал более утилитарный американский «ка-бар»), ему положены к форме. Да и снять кобуру с ножнами всегда можно, на то и отсек хранения при ресторане.

Наплевав на фольклорное правило «летчик ходит по земле только в сортир, столовую и по бабам», Серебров вызвал по телефону такси. Три рюмки водки, разумеется, не сделают никакой погоды, но гонять боевой самолет ради поездки в ресторан глупо, тем более что небольшая полоса близ «Измайлово» к вечеру будет довольно плотно занята, а седлать мотоцикл – небезопасно. Пресловутая «бесшабашность» для боевого летчика качество скорее вредное и вызывающее неприятности.

Теперь можно и собой заняться.

Сходил в расположенный в углу ангара душ, уделил несколько минут дамасковому «золингену», причесался, выбрал из вещевого ящика рубашку посвежее. Вспоминая сосредоточенное лицо японца, надраивающего пуговицы мундира, усмехнулся – хорошо быть наемником. Никаких мундиров и знаков различия (если, конечно, обратное не предусмотрено контрактом или уставом команды), никакой неудобной формы. Все можно пошить или купить на себя, по мерке и по вкусу. Да и формальностей никаких – в чем летаешь, в чем ходишь, в чем водку пьешь. Максимум – для парада нацепляли награды и всякие нашивки-щитки-ленты.

В ВВС Дикси три комплекта формы – летный комбинезон, повседневная и парадная, пошитая по лекалам времен Гражданской Войны, с непременным «косым» кепи, серая с желтыми шнурами.

У «Бродвейских бомбардировщиков» – эскадрильи на службе Имперского Штата Нью-Йорк – четыре, с роскошной парадной, напоминающей офицерскую морскую, для всех, включая механика и последнего уборщика ангаров.

У французов – пять комплектов, включая фрак.

Офицеры Его величества короля Великобритании, Императора Индии и Главы Содружества обходятся дюжиной, плюс четыре разных головных убора.

Но Япония держит мировой рекорд – восемнадцать типов мундира, из которых треть – разного рода церемониальные кимоно, надеваемые по строго определенным поводам и в четко оговоренных обстоятельствах, плюс двенадцать вариантов ношения каждого из них, в соответствии с должностью и ситуацией.

Для похода в ресторан Серебров оделся в полуофициальную «форму» наемников, которую можно было встретить от Шанхая до Сан-Франциско – серые мешковатые брюки, заправленные в высокие ботинки, белая рубашка, серый галстук и бежевый китель. Раньше в такой ходили авиаторы САСШ, а потом этот фасон, вместе с распродажей складов бывшей единой федеральной армии, переняли по всему миру наемники.

Над левую сторону повесил «цацки»: индустриальные, чешские, советские, германские и японскую бело-золотистую «кикка». Пропустил под хлястиком и завязал гавайские наградные шнуры – красно-бело-голубой и лазурно-золотой с серебряными наконечниками и звездочками.

Подождал еще, посидел, почитал недочитанные с утра «Вести Красных Инженеров».

Время звонить в Шанхай.

Мо не подвел:

– Братец Инь, ты подсунул мне интересную задачку. Слушай. Курода Ясухико родился в 1914 году в поместье близ Киото. В чине поручика Императорских ВВС, племянник третьего сына маркиза Кога, министра двора, внук графа Курода Киётака, премьера при Мэйдзи, потом гэнро. Получил домашнее обучение в их поместье в Сацуме, а затем был направлен в кадетский корпус в Кобе, авиация. Вышел оттуда вторым на курсе, а первым, замечу, у них был нынешний герой Маньчжурии Сакадзава. Не успел на Гавайи, участвовал во второстепенных боях в Полинезии, но отличился во время Маньчжурской кампании, где стал асом, прославился как мастер пилотажа и воздушный снайпер. Имеет японские титулы по пилотажу и воздушным гонкам. Полтора года назад и по настоящее время, направлен Императорскими ВВС шеф-пилотом на фирму сводного брата маркиза Кога – барона Суги – ну ты знаешь, что это за контора – «Накадзима хикоки кабусики гайся». Между прочим, помощник небезызвестного Итокава Хидэо, генерального конструктора «Накадзимы».

Из чего я делаю вывод, что в Рим он летал посмотреть что?

– Что? – подыграл Серебров

– То, чем славятся итальянцы – скоростные гидроистребители. Для такого человека посидеть полчаса задницей в самолете то же самое, что получить в руки полный комплект его чертежей. Да, предлог отличный – японцы же закупили в тридцать шестом лицензию на их бомбардировщики «Капрони-300». Но тут обычная глупая японская хитрость – всем известно, что «Накадзима» не занимается бомбардировщикам, так что слать туда Куроду, это как махать флагом «Мы будем обновлять парк гидроистребителей».

– Интересно. Значит, он всеми силами должен был стараться попасть в «Макки»?

– Именно. Он туда и попал – был вторым номером в команде, как приглашенный летчик-испытатель, на гонках на Адриатике в марте 1937. Я бы посоветовал тебе быть очень осторожным, братец Инь. В небе это опасный сукин сын, а на земле – он японец как японец: садист и двуличная мразь.

– Учту, братец Мо. Спасибо за информацию, если я буду в Шанхае, то с меня обед в «Азалии».

– Не за что, братец Инь. Береги себя.

Так-так… значит то, что Курода обратился к нему с просьбой о тренировке – это второй заяц, а первый был им подстрелен еще в Италии. Ну что же, Серебров всегда ценил профессионализм. Второй, правда, заяц оказался с тухлинкой, но отрицательный результат это тоже результат.

Недолго длилась британско-японская дружба против России… После Маньчжурского Инцидента Япония решила, что с Советской Россией и Белороссией лучше дружить, контролируя на четверых вместе с Гавайями весь северный Тихий океан.

И вот теперь дряхлеющего британского льва все-таки пощупают за вымя. Ну, как «теперь», ситуация начала взводиться как курок револьвера, пока все части не встанут на место, ничего еще не произойдет. Возможно даже ничего еще не было решено окончательно, но направление интереса уже обозначилось и это так же безусловно, как бутылка, которую ищет пьяница.

Нефть. Черное золото, бензин, солярка, мазут, бесценное пойло для миллионов жадных двигателей, вращающих этот грешный мир.

Голландцы за пару спорных кусочков бывших британских протекторатов сделают вид, что их не касается драка двух империй и пошло-поехало…Но, если дряхлый лев найдет достаточно силы в лапах, отхватить может и другая империя. И тогда, может быть, ради изгнания японцев с китайской земли все семь (или девять, зависит от того, считать ли маршалами двух отрицающих друг друга генералиссимусов) маршалов даже объединятся. В общем, будет раздолье для наемников.

Застегнув пояс с кобурой и ножом, он вышел из ангара. Надо б поскорее, в брюхе бурчит. После обеда с японцем стоит съездить на Никольскую, в «Славянский базар» и там нормально поесть – с японской кухней Серебров был знаком не понаслышке, приходилось питаться во время совместных действий, когда спроваживали англичан с Гавайев: бои за атолл Джонстон и остров Мидуэй. Одна икебана с рисом, никакой питательности.

Вытряхнул из пачки папиросу (святое, в ангаре нельзя курить ни под каким предлогом еще со времен самолетов из полотна и реек), затянулся, посмотрел на часы – до такси еще почти полчаса, можно и пешочком пройтись, благо всего километра два. Попутно отметил для себя, что от привычки курить на пустой желудок надо наконец-то отвыкать.

Прошелся.

На КПП его уже ждало такси – желтый с шашечками восьмицилиндровый «АМЗ», за рулем курносый парень в форменной кепке, из-под которой торчат соломенного цвета вихры.

– Не возражаете? – парень ткнул пальцем в приемник

Серебров кивнул, мол, валяй.

Таксист щелкнул выключателем и поймал «Вышеград», одну из трех коротковолновых радиостанций Праги, давали джаз. Судя по тому, как он отбивал пальцами на руле синкопированный ритм мелодии, таксист был давним поклонником Франтишека Водички.

По случаю воскресенья город был практически пуст, поэтому решили ехать через центр и по набережной Яузы. Серебров посмотрел на часы – почти полчетвертого. Выехали через Славянскую площадь к Москве-реке, сияющей блестками мелкой волны. Вдоль реки с натужным гудением прошла «каталина», приноравливаясь проскочить под Устьинским мостом и сесть на Павелецком гидропорте.

К шпилю трехбашенного небоскреба на Котлах, величаво покачиваясь, приваливал круглым серебристым носом дирижабль. Серебров прищурился, прикрылся от солнца ладонью: «Д-6» с бортовым 84, смирная рабочая лошадь советского транспортного флота. Ни единого оборонительного ствола, небронированный, типичный труженик неба, не знающего войны. Работай он на международных линиях или в бывших САСШ – четверть его подъемного веса составляли бы турели и бронирование. Не иначе привез продукты в магазины, расположенные в цоколе гигантского здания.

Яуза, которую в нескольких местах перепрыгивали автомобильные и железнодорожные виадуки, лениво вилась в своих набережных. Водичка, как водится, попахивала: шлюзы, обеспечивающие на ней мелкое судоходство, открывались и закрывались дважды в сутки, ил поднимался со дна и дарил непередаваемый аромат органики. Набережная сверху была перекрыта как тоннелем могучими деревьями, роняющими сетчатую тень. Такси приближалось к полуобнявшей территорию Главного Военного Госпиталя немецкой колонии, Лефортову, смотревшемуся как один огромный парк.

Проехали Лефортовский мост, затем выбрались наверх и повернули к Северо-Восточному радиусу. «Измайлово» уже был виден спереди-слева – на месте бывшей Семеновской слободы. Покрутились на кольцевых перекрестках (точнее – звездах, строители новой Москвы пользовались опытом барона Османа и Бертильона) и въехали в Измайловский Парк.

Советский небоскреб не производил вблизи такого давящего впечатления, как гиганты Чикаго или Эмпайр-Стейта. Размер, конечно, чувствовался, но создатели удачно воспользовались формой: дом смотрелся не устрашающим зеркальным столбом, а вполне природного вида горой.

Сделав полукруг вокруг «Измайлово» – все «технические» подъезды располагались с севера – таксист припарковался у подъезда. Серебров отсчитал червонец, пять десятых и семь копеек по счетчику, положил на торпеду две десятых на чай.

Курода был уже здесь – видимо не стал экономить, нанял автожир прямо с гражданского поля Ходынки, решив не нарушать пилотскую традицию. Они встретились под аркой входа, и после обязательных поклонов направились к вращающимся дверям.

В лифте (дуб, бронза и зеркала) Курода обратился к Сереброву:

– Гиниро-сан, я еще раз хочу выразить вам огромную благодарность за сегодняшнюю тренировку. Для меня это был огромный опыт…

– Не стоит благодарности, Курода-сан – «тем более, что вы, наверняка уж составили в уме начало отчета в Императорский Военно-воздушный институт и в «Накадзиму» об итогах учебного боя с моим самолетом», добавил он про себя.

– Я хотел бы как можно больше узнать о вас, Гиниро-сан. Я слышал о вас от ветеранов Гавайской кампании, которые видели, как вы сражались, и я слышал о вас в Маньчжурии – каждый раз о вас говорили с огромным уважением. Надеюсь, вы не сочтете мою почтительную просьбу нескромной – расскажите мне свой путь в небо.

1938 М-6

О том, что Серебров не так давно летал против крылатых самураев Его Императорского Величества, поручик дипломатично промолчал. Японский этикет и умение делать врагов и друзей вызывали со стороны Сереброва своего рода уважение. Он был награжден «цветком апельсина» за Гавайскую кампанию и тогда же стал зваться в газетах Гиниро Дзинан (для японского языка и уха, особенно армейских, фамилия «Сэробурофу» была совсем неудобоварима, а вот «Серебро, второй сын» вполне звучит).

Год спустя, в Маньчжурии, он летал за Советскую Россию и сбивал японцев. Для японцев это было вполне нормально: честно отслужил и исполнил долг у одного князя, поступил на службу к другому и служит ему так же верно и доблестно, как и прежнему. Ну а если между его бывшим и нынешним господином вспыхнула ссора, то не служивого это дело. Он должен исполнять приказы и служить, на все остальное воля Будды.

В бывших САСШ эти обстоятельства его биографии породили бы длинную и кровавую вендетту, причем с нескольких сторон разом.

– Вы слишком высокого мнения обо мне, Курода-сан. Но, если рассказ о столь малозначительных событиях вас развлечет, то я с удовольствием.

Лифт мягко затормозил на отметке «180». Аэроресторан по форме напоминал двухэтажное кольцо, надетое на шпиль небоскреба, со столиками по окружности.

Подбежал «человек» (наметанный глаз Сереброва определил – текинец), поздоровался по-японски и по-французски безо всякого акцента и почтительно осведомился о наличии оружия.

Оба кивнули. «Правильно сделал», подумал Серебров, кладя руку на пряжку боевого пояса.

Японец вынул из кобуры тонкошеий в золоченой гравировке «Намбу», выкинул магазин, отработал затвором и отдал патроны подошедшему не по-японски дюжему товарищу в серой юкате, с совершенно рязанской белобрысой физиономией. Тот принял, молча оглядел японца и протянул ему из сумки красного цвета шнурок. Японец кивнул и, примотав свой короткий кинжал к ножнам специальным хитрым узлом, вложил в кобуру разряженный пистолет. Таким образом, он был и одет по форме и фактически безоружен.

Серебров не стал тратить время на церемонии, расстегнул хлястик на бедре и пряжку и просто отдал весь боевой пояс «самураю», получив взамен жетон.

– Прошу, товарищи

Сели за столик. Обслуга начала свою плавную и ненавязчивую суету. Серебров повел глазами направо – плотный господин в зеленом пехотном мундире, воротник-стойка обтягивает смугло-медную шею, сверху сизо обритая голова, а по бокам на плечах – узкие контрпогончики со звездочками подполковника Императорской армии. Меч с обвязанной рукоятью покоится на специальной стойке. Напротив – две очаровательных дамы – одна в персиковом кимоно с птицей Хо, а вторая, постарше – в темно-синем, с ростками бамбука. Курода покосился на подполковника и свои нашивки поручика Воздушного Флота.

Слева, за низкими ширмами столик занят одинаковыми, как болты, черноголовыми коммерсантами. Судя по сдержанному смеху и частым «кампай!» шестерка начала отмечать деловые успехи и к вечеру должна была надрызгаться до желанной нирваны, распущенных галстуков и расстегнутых рубашек.

Дальше сидели типичные немцы, с сосредоточенными лицами пробующие восточную экзотику.

Принесли первую перемену – удивительные съедобные цветы, узорами выложенные на деревянной дощечке. Серебров внутренне вздохнул «Опять икебана…».

Курода налил по плоским чашечкам не теплое нихонсю, а вязкую как глицерин «Московскую» из индевеющей бутылки.

– Вы – хозяин, Гиниро-сан, вам и говорить тост

– Тогда я поднимаю его за безбрежное небо и всех его воинов.

Водка покатилась вниз шариком ледяного огня. Хороша, чертовка! Так-с, что это у нас такое, похожее на германский триколор?

Японец совершенно не аристократически шмыгнул, прикрыл глаза, прислушиваясь к ощущениям. Оценил, потянулся палочками к закуске, разжевал кусочек черт-те знает чего, красно-оранжевого с белым.

– Великолепно! В части напитков русская культура бьет и нашу, и китайскую, и французскую. Но я почтительно напоминаю вам о вашей биографии, Гиниро-сан.

Серебров, кивнул, жуя и освежая в уме одну из давно заготовленных «официальных» версий.

– Что же, если пожелаете… Я родился где-то между Новониколаевском и Иркутском, в вагоне. Точно не известно, мать ехала вместе с отцом на место его службы. Так что с рождения на ходу… Крещен был во время остановки на каком-то полустанке, который никто не помнит.

Поручик кивнул: – Да, это очень символично

– Отец был тяжело ранен, когда вел свою роту в атаку под Мукденом. Немного оправившись, вернулся в Иркутск. У меня родились брат и сестра, но брат умер от скарлатины во младенчестве. Здоровье отца было подорвано ранением, и через полтора года он умер

Японец скорбно опустил глаза.

– Потом все как у всех – денег не хватало, мать давала частные уроки, я начал учился в реальном в Иркутске. Началась Великая война. Я, помнится, все горевал, что без меня немца побьют, хотел накинуть себе возраст и сбежать на фронт. Как же… После того, как наступил треклятый семнадцатый год реальное мое накрылось – заморозились и лопнули трубы, здание пришло в полную непригодность, да и учителя всё: кто сбежал, кто воевать, кого-то под горячую руку расхлопали. Взял меня к себе в депо учеником инженер Степанов. Паровозы я изучал в процессе ремонта, потом автомобили, но опять недолго музыка играла. Я такого бардака разве что в Америке видел… Утром власть одна, к вечеру уже другая, а ночью такая сволочь заправляет, что диву даешься.