Текст книги "1938: Москва (СИ)"

Автор книги: Сергей Богданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

На этот раз судьба была благосклонна к бревет-капитану, а навыки не подвели. Серебров медленно провел машину к стыковочному узлу, выдерживая правильное направление по прицелу и полосатому кресту на «вилке», а затем аккуратно, по сантиметру, положил самолет крыльями на пневматические подушки. Есть касание. Тут же опустился сверху и надулся гибкий рукав-фиксатор, будто черная ладонь гигантской гориллы захватила самолет, всю «вилку» вместе с истребителем воющая гидравлика подтянула вперед-вверх, ближе к крылу, потом сверху опустились узенькие решетчатые мостки, внутри зажглись зеленые огни. Стыковка завершена, двигатель выключить. В этот самый момент над его головой одни насосы перегоняли по трубам воду – балласт, который позволял выравнивать авианосец по крену, а другие – накачивали несгораемое масло в четвертую причальную станцию, куда должен был пристыковаться Бойингтон, со своей американской системой «крюк-трапеция». Для аэродинамики самолета-дирижабля К-7 истребитель был примерно что кленовый лист, прилипший к крылу истребителя, а вот вес надо было компенсировать.

Пристегнутый страховкой, к нему по невесомой ажурной лесенке спустился техник, одетый в утепленный комбинезон, пучеглазые очки и вязаную маску, показал большой палец, засунул самолету в короб радиатора спустившийся сверху толстый ребристый рукав с горячим воздухом, чтобы не допустить переохлаждения, и рукав потоньше – в заборник двигателя.

Серебров отсоединился от самолета – радио, обогрев, привязные ремни, все, за исключением кислорода, и двумя руками откатил назад фонарь. В щели между рукавом и телом «супермарина» свистел холодный ветер, и виднелась медленно плывущая пятнистая земля.

Техник опустил сверху трапецию с ременными петлями и кислородным шлангом, к которому летчик переподключил свою маску, а с ней и переговорное устройство. Лепестки индикатора ритмично качнулись, «погасли» и затем снова закрылись – воздух есть, хоть и пованивающий резиной. Серебров, зацепившись руками за петли, вытянул себя из кабины, встав обеими ногами на решетчатую подножку. Пожали друг другу руки

– С прибытием, товарищ

– Благодарю. Как со временем?

– Идем в графике, сейчас закончим стыковку и уйдем на крейсерскую высоту

Они, придерживая шланги, забрались в тесную шлюзовую камеру, размерами с платяной шкаф и техник повернул вверх рычаг. Камера плавно поехала вверх, затем зашипели прокладки, противно надавило на уши, и поползла по кругу стрелка вделанного в стену манометра: насосы выравнивали давление между внутренним объемом авианосца и стыковочной шлюз-камерой. Наконец стрелка замерла, загорелись зеленые огни. Техник открыл вторую дверь, отсоединил и снял свою маску.

– Готово

Они выбрались из «шкафа», стоя один за другим в узком почти вертикальном проходе с крутой лесенкой. Слева было кресло оператора стыковки, справа, в переплетении кабелей и силового набора – позиция нижнего воздушного стрелка с небольшим забранным плексигласом куполом, прицелом и рукоятками управления крупнокалиберным пулеметом, прикрывающим внутреннюю пару двигателей. Вверх, в расположенный на верхней поверхности крыла блистер, вел узенький скоб-трап.

– Нормально? – крикнул, свесившись в трубу, верхний стрелок

– Как по нотам. Проходите, товарищ, располагайтесь…

Оператор вернулся на свое место и махнул рукой в направлении лесенки. Опираясь на поручни, Серебров вскарабкался наверх, в расположенный в носке исполинского крыла коридор с узкими полосками забранных плексигласом окон. В полутораметровой высоты нишах по бокам стояли бок о бок четыре лежака, два из которых занимали сменщики оператора и стрелка. Вправо, по направлению от корня крыла уходил овальный в сечении коридор, двоим еле разминуться, ведущий к четвертому стыковочному узлу и двигателям номер 7 и 8. Влево – коридор чуть пошире, ведущий к центроплану, с лесенками, ведущими в двигательные отсеки 6 и 5, к баллонетам и топливным бакам.

Рев двигателей, встроенных в крыло, здесь воспринимался как монотонное гудение на довольно высокой ноте.

Теснота как на подводной лодке: на летучем авианосце все было подчинено только одной цели – больше горючего, больше газа и больше патронов.

Сравнение с подводной лодкой было не случайным: размеры диктовали свои условия, и чем больше был самолет, тем больше он походил на военный корабль. У летающего мастодонта даже оборонительное вооружение было сгруппировано по плутонгам. Верх и низ каждой плоскости, передние крыльевые турели, носовая 85-миллиметровка, носовая спарка и скуловые пулеметы, по две спарки на каждой хвостовой балке, на той же балке – верхняя и нижняя турели и пушечные турели на хвостовом оперении, «плечевые», «подбрюшные» и «наспинные» турели.

Все это могло в секунды заполнить воздух таким количеством свинца, стали и взрывчатки, что любая атака, даже силами целой эскадрильи, становилась оригинальным и очень дорогим способом массового самоубийства. Разумеется, авианосец можно было сбить, например, массированным обстрелом ракетами, для чего надо было еще войти в сферу уверенного пуска под огнем не менее чем 3 пулеметов с любой стороны. Можно было сбить его с помощью воздушных торпед, или, устроив артиллерийскую дуэль с боевым дирижаблем – если были какие-то шансы догнать. Но размен выходил настолько неадекватным, что «калинин» предпочитали просто не трогать. Особенно если учесть, что авианосец, помимо турелей, нес на борту шесть истребителей и часто вел за собой на сцепках-«бурлаках» пару штурмовиков.

В трубах, проложенных по потолку, заревела вода. Кто-то – Голуа или Алехин – цеплялся на крайнюю станцию левого крыла и операторы перегоняли балласт, чтобы уравновесить авианосец.

Из коридора справа вылез Бойингтон, уже успевший расстегнуть шлем.

– Нормально пристыковался, хотя, конечно не то, что на дирижабле. Ручка как вилка в плохом бифштексе. Эта советская штука с дефлекторами хороша, но меня она каждый раз заставляет понервничать, поток уж очень плотно держит машину. Пошли в салон?

Они, пригнувшись, углубились в коридор, ведущий в фюзеляж.

Там было просторнее, средняя палуба – около метра девяносто от пола до потолка. В центре – яма, в ней, друг за другом, два стыковочных узла и полулежачие кресла для летчиков «первого сброса», по бокам от них – проходы на нижнюю палубу, к цистернам с топливом и турелям «подбрюшного» плутонга. Над ними потолок вдавлен как ванна – верхняя палуба, место обитания второго штурмана и команды, обслуживающей радар.

Впереди по центру был расположен проход в кабину, похожую на небольшую оранжерею, со спуском к носовым турелям и кабине второго штурмана. По бокам прохода сидели радисты, первый штурман и два «канонира», операторы управления вооружением.

Из левого прохода показался Голуа.

– Алехин пошел на второй круг. Сейчас перестраивают дефлекторы, у него из-за центрального бака слишком сильная тряска при подходе к стыковочному узлу, – сказал он, расстегивая шлем.

Они подошли к иллюминаторам левого борта – И-165 скольжением подходил на второй заход, удерживаясь в аэродинамической «тени» крыла. На штангах стыковочного узла мигали красные огни, было видно, как стрелок в верхней турели делает руками крест, запрещая сближение.

Плоскости, окружающие стыковочную вилку, двигались как жабры, прилаживая воздушный поток так, чтобы он не мешал стыковке. Истребитель Алехина как приклеенный висел за крылом авианосца.

Но вот загорелись зеленые огни, вниз вывалилась черно-белая посадочная «мишень» и лобастая машина медленно пошла вперед, прицеливаясь так, чтобы лечь крыльями на широко расставленные лапы.

Алехин положил свой самолет на пневматические подушки с математической точностью. Авианосец слегка качнуло, пристыкованный истребитель выключил двигатель. Тут же сверху спустилась черная «штора» и стыковочный узел подтянулся к крылу.

– Все, он с нами. Можно и передохнуть.

Племянник великого шахматиста появился из левого коридора со шлемом в одной руке, а другой вытягивая шарф из-под воротника комбинезона.

– Не самая удобная стыковка. Что-то я взмок…

Из кабины, придерживаясь рукой за расположенный на потолке поручень, вышел летчик с нашивками первого помощника на груди и кубиками майора советских ВВС. Он говорил с сильным немецким акцентом.

– С прибытием на борт, товарищи, я командир корабля Бауэр. Сейчас мы забираемся наверх и идем через «литовский коридор». Ветер не мешает, так что рассчитываем выйти в район расстыковки в положенное время. Завтрак экипажу подадут в 8.30, можете присоединиться. Санузел – прямо назад. В советском, германском и литовском пространстве можете находиться здесь, в центральном отсеке, при выходе в нейтральное – прошу занять места в отсеке готовности по крыльям. В зоне расстыковки вас проинструктируют дополнительно. У меня все. Вопросы?

– Вопросов не имеем.

– Отдыхайте, товарищи, – майор развернулся и пошел снова в кабину.

Бойингтон откинул узкую полку, забрался на нее и уже воткнул штекер в разъем обогрева:

– Он говорит дельные вещи, ребята. Вот лично я так и сделаю, часик-другой поспать еще никому не мешало.

Авианосец плавно выровнялся, выходя из многокилометрового стыковочного круга, и развернулся на запад, в сторону Смоленска, на Литву и Пруссию.

Серебров не стал пренебрегать предложением и устроился на своей полке, подложив под голову сложенный шлем. Комфорт не ахти какой, но вытянуться, расслабиться и сэкономить силы до начала боевого задания помогает.

В этом полусонном режиме они провели время, которое потребовалось авианосцу, чтобы забраться на 4500 метров и пересечь границу воздушного пространства Литвы – единственного условного союзника Советской России в Прибалтике, в отличие от проанглийской (и, соответственно, пропольской) Латвии и финского федерата Эстонии.

Раздался пронзительный дробный звонок – тревога. Грохнули крышки люков, стрелки прильнули к прицелам, застонали приводы турелей, прокручивая пробные круги, летчики дежурной пары сели ногами в люки, сосредоточенно смотря на «светофоры» запуска.

– Товарищи летчики, просьба занять позиции готовности… У нас контакт с севера, по радиокодам – литовские истребители, подлетное время три минуты.

Бойингтон и Серебров пошли по коридору в крыле, чтобы в случае нападения быстро отстыковаться и принять бой.

Пара литовских И-156-Б появилась с «двух часов». Две выкрашенные в бледный оттенок серо-зеленого машины, украшенные двойными белыми «крестами Миндаугаса», подошли к авианосцу под бдительным присмотром почти всех стрелковых башен. Покачав в знак приветствия крыльями – Серебров смотрел через двойной плексиглас узкого окошка в крыле – летчики помахали руками.

Еще одна пронзительная дробь, все турели вернулись в исходное положение, а «пассажиры» перебрались обратно в центроплан и вернулись на свои полки.

Дружеская демонстрация флага и литовской гордости: пусть все литовские ВВС это 3 полных эскадрильи, натренированные немецкими и советскими инструкторами, с крайне разномастной «конюшней» не самых новых советских, германских и французских самолетов, но каждая эскадрилья – настоящие воздушные волки, стажировавшиеся в небе Германии против поляков.

Они пристроились сзади и немного выше, сопровождая авианосец, пока он пролетал сквозь пространство Литвы. Затем к двум истребителям советской сборки присоединились еще два сделанных во Франции серебристых, похожих на легкомоторные спортивные самолеты, Д-500. Несмотря на типично французское мощное вооружение, мотор-пушка и два пулемета, это были машины предыдущего поколения – подкосы, неубирающиеся шасси в каплевидных обтекателях, полуоткрытая кабина. Серебров поежился, представив себе на секунду, каково летчику на четырех с половиной тысячах, когда из модернизированной девятисотсильной «испано-сюизы» выжимается последняя лошадь. Но чего не сделаешь, чтобы не ударить в грязь лицом перед соседями.

1938 М-16

На подходе к стыку границ Литвы, Пруссии и Польши, с советского воздушного корабля дали залп тремя дымовыми ракетами, по цветам литовского флага. Литовцы ответили красными дымами и отвернули назад.

Снова раздалась дробь, судя по всему – сработали устройства, предупреждающие об облучении. В условиях войны на «калинине» заработали бы станции помех на сверхмощных резонансных элементах Дворковича-Гегечкори, превращающие сигнал в маловразумительную «кашу», но в текущей обстановке внимание польского радара (английской, разумеется, сборки) следовало воспринимать как что-то вроде соседского «Как поживаете?».

Англичане считались асами радиоэлектронной борьбы и производителями лучших на мировом рынке радаров и пеленгаторов. Именно на рынке. Самые последние и мощные разработки, созданные «Бритиш радио корпорейшн» и советским заводом № 17 держались в строгом секрете и применялись только военными.

Серебров знал, что всевидящее око воздушной войны можно не только подавить, но и обмануть. Кое-кто из гавайской вольницы, разбиравшийся в физике, придумал специальные контейнеры, набитые резаными полосками из фольги, выбросив которую можно было на время ослепить оператора радара и запустить из-под крыла разряженную ради дополнительного запаса топлива аэроторпеду, снабженную радиозеркалом. Пока операторы крутили ручки и щелкали тумблерами, вычищая сигнал, настоящий самолет нырял к самой поверхности океана и шел, скрываясь за ее кривизной, а аэроторпеда продолжала, как ни в чем ни бывало, следовать ложным курсом, сбивая с толку службы наведения и отвлекая перехватчики. Потом, когда из-за горизонта стремительной тенью вылетал нагруженный фугасными ракетами штурмовик, уже уточнивший направление на радарную станцию, делать что-то было уже поздно. Судя по простоте и изяществу трюка – корни его шли куда-то в район Сиэтла и «Боинг филд».

Авианосец вошел в зону, которая на авиационном жаргоне называлась «котлом». Происхождение названия было простым – в котлах часто заваривалась каша. Иной раз такая горячая, что без слез не расхлебаешь.

Здесь, на стыке Восточной Пруссии и Литвы находился «Кенигсбергский котел», арена, на которой периодически вспыхивали короткие и свирепые воздушные схватки между Лотництвом Войска Польскего и германскими Люфтваффе.

«Прусский вал», возведенный против агрессивного соседа еще в последнем благополучном 1926 году, оказался для сухопутных сил Польши непреодолимым препятствием. Потыкавшись пару раз в сплошные линии бетонных дотов, ощетинившиеся импортными чехословацкими стволами и германскими ракетометами, доблестные жолнежи предпочли войну в Силезии и Померании, где строительство оборонительных линий было запланировано на 1930й и, по понятным причинам, никогда не было осуществлено. Зато поляки периодически делали здесь небезуспешные попытки отыграться в воздухе за нешибкую войну на земле.

Конечно же, по меркам Великой Войны все это напоминало схватку двух гальванизированных трупов. Ни наступлений силами восьми десятков дивизий, ни мясорубок, вроде Верденской, ни столкновений двух-трех воздушных флотов как в Маньчжурии, когда в небе стреляло больше пулеметов, чем было у обеих сторон на земле. В европейской прессе это называли «Странной войной» – пусть жестокий, но весьма «медленный» и ограниченный по масштабам и объему задействованных сил конфликт.

Тем не менее, даже на борту советского авианосца, это была фронтовая зона и Сереброву, как и всем наемникам здесь автоматически закапали боевые коэффициенты и боевой налет.

Ожила громкая связь.

– Внимание, нас облучает польский радар. Передаем опознавательные коды. Стрелкам подготовиться к отражению атаки, летчикам занять позиции готовности к сбросу.

Центроплан мгновенно опустел.

Никто, разумеется, не предполагал, что поляки будут атаковать авианосец с красными звездами, слишком дорого это могло обойтись. Но летуны из патрульного звена, которое, по всей видимости, крутится где-то рядом, разумеется, не откажут себе в удовольствии устроить опасный пилотаж в непосредственной близости от советского самолета и будут всячески провоцировать стрелков.

Следующая дробь и сообщение о том, что теперь авианосцем заинтересовалась и германская сторона.

Серебров, скрючившись в нише рядом со стыковочным узлом, готовый по первому же сигналу ссыпаться в свой самолет, слушал, как по внутренней связи передавались векторы и высоты польских и германских машин относительно авианосца. Прикинул, кто подойдет первым – выходило что немцы, поскольку «калинин», пройдя стык границ, углубился в пространство Пруссии. Так и вышло – поляки, получив опознавательные коды, сняли сопровождение, а вот немцы наоборот, обозначили присутствие. Далеко на четыре часа появилась постепенно растущая точка, какой-то германский патрульный.

Минуты через полторы точка подошла ближе и превратилась в «Юнкерс Штертебеккер» – немецкий сверхлегкий авианосец, несущий под крыльями два легких морских истребителя BMW Mowe. Больше всего «чайки» напоминали байдарку, на которую кто-то приделал на пилоне крыло с отогнутыми книзу законцовками, а в месте соединения пилона и крыла поставил один двигатель с толкающим винтом в кольцевом обтекателе. Типичные «нитяные» самолеты, вооруженные двумя 13-мм «рейнметаллами». На носу у их тощего словно летающая буква Т носителя как вибриссы у кота торчал целый частокол антенн и излучателей: маломощный радар и радиостанция помогали обнаруживать противника и наводить на него более значительные силы.

«Штертебеккер» дал зеленую дымовую ракету в знак приветствия и пристроился на почтительном расстоянии к К-7. Серебров был готов биться об заклад на что угодно, что сейчас на соседе вовсю работает цейссовская оптика и щелкают затворы разнокалиберных фотокамер.

Немцы прославились в послевоенной Европе как мастера промышленного шпионажа и производители дешевых (и сравнительно качественных) товаров, от швейных иголок до паровозов. Шутили, что они могут построить автомобиль по газетному снимку и по цене самой газеты.

Еще один десяток фото советского самолета-сверхгиганта, который был не только больше «Геркулеса», но и высотнее любой модификации сверхтяжелого «Юнкерса», не был для них лишним.

Инстербург миновали под присмотром «Штертебеккера», затем он отвалил, его сменила пара FW-170. Очевидно, легкий авианосец курсировал вдоль границ Пруссии, а истребители были отряжены специально для сопровождения важного гостя. Пруссия сверху напоминала желто-зеленое лоскутное одеяло, то там то сям украшенное темно-зеленым каракулем лесов и расшитое серебряными блестками сотен мелких лесных озер. По пути, километра на полтора ниже, попался идущий на северо-восток шведский дирижабль и идущие с ним бок о бок номерной «Восток» и два советских серебристых Д-12. «Восток» приветственно отсигналил что-то на военном коде ратьером.

На горизонте неприветливой серо-зеленой дымкой замаячила Балтика, показалась большая серая клякса, расчерченная блестящими нитками речек – Кенигсберг, в который треугольником вторгалось устье реки Прегель и пока туманный узкий клинок вытянувшейся поперек залива косы. Самолеты с черными крестами сопровождали «Калинина» примерно на десять минут лета в море от границ Пруссии и потом отвернули к дому.

Бойингтон оторвался от соседнего окошка:

– Все, мы в нейтральной зоне. Можно ждать неприятностей… Я прямо задницей чую, что вылет будет горячий

Серебров поморщился – так-то оно, может, и так, но кто знает, как оно будет на самом деле.

Авианосец дал плавный крен и довернул, чтобы выйти на Кристиансё и Рюген. По внутренней связи прошел звонок и объявление – летчиков ждут в центроплане на короткий брифинг перед расстыковкой.

Совещание вел Бауэр, помечая на большом стеклянном планшете, разбитом на 360 секторов, ярко-желтым восковым карандашом.

– В настоящий момент мы идем на Кристиансё по приводному маяку Рённе. Погода в точках сброса и встречи отличная, видимость почти без ограничений. Здесь, на нашем векторе 3 часа дистанция примерно девяносто, находятся шведская рыббаза и транспортный конвой из Ирландии на Петроград. На семь часов – шведский почтовик, идет на Данциг, на девять – польский авианосец «Жолкевский», бреет побережье, на десять и одиннадцать две датских рыббазы и танкер. Мы будем держать вас в курсе воздушной обстановки, отсчитывая векторы по самолету «Браво-4». Помните, что с момента расстыковки и до обратной стыковки для нас вы являетесь «группой 4», буквенный код с первой по четвертую и используете кодирование в прежнем канале. Для нанимателей вы являетесь позывными с ключом 4, с «Альфы» по «Дог», кодирование по каналу 2. Через полчаса мы входим в зону сброса и готовимся вас отстыковать. После чего поворачиваем на северо-северо-восток и идем в район Моонзунда параллельным курсом на удалении, в готовности вас подобрать. У нас есть достоверная и постоянно уточняемая информация о том, что нас очень внимательно пасут с «Жолкевского», но наши радары пока не фиксируют потенциальных противников и мы не можем запеленговать никакого подозрительного радиообмена, ни сигналов радара, которые могут принадлежать кому-то из пиратской команды…

Оставшееся до входа в зону сброса время тянулось откровенно скучно. Все еще раз проверили костюмы и оборудование, нанесли на карты сегодняшнюю картину ветров над Балтикой, лишний раз по очереди сходили на оправку в сортир (занавеска и чашка на шланге).

Серебров чувствовал всеми жилами тот самый «нарзан», бодрый покалывающий холодок в каждой клеточке, что может превратиться в расчетливое и веселое боевое настроение, которое дополнительно подогревалось ощущением скорого и желанного «отпуска». «Не зарываться» – строго приказал он себе – «Не то работа станет последней».

Точно так же, как и попал на борт, через «шкаф», он спустился к своей машине, залез в выстуженную кабину и не торопясь проверил приборы. Двигатель не переохлажден, температура и давление охлаждающей жидкости в норме, электричество в норме, кислород в норме, с топливом полный порядок, высота 4500 метров.

Монотонный голос по внутренней связи отсчитывал пятиминутные интервалы.

Серебров подключился к самолету и начал подготовку двигателя к запуску.

Объявили, что оборудование «калинина» засекло несколько отраженных от моря всплесков на частотах, характерных для британских радаров на предельной дистанции обнаружения. Это значит, что их источник находится вдвое дальше предельной дистанции. Кто-то крался параллельно шведскому берегу, соблюдая радиомолчание и включая радар в активном режиме на короткие промежутки времени. Что ж, если это не швед на учениях, работа будет «горячей», как и обещали.

Судя по манере, это был тот самый пиратский «Трайдент». Интересно, каких усилий стоит агентуре и службам радиоперехвата Профсоюза добывать ту информацию, которую летчикам преподносят на блюдечке с голубой каемочкой? И какого искусства стоит оставаться при этом совершенно нейтральной стороной, работающей при выполнении всего трех условий – кодекс чести, относительная лояльность сторон и относительная легальность операции. Серебров размял пальцы, лишний раз проверил, как сидит шлем и как пристегнута кислородная маска.

Еще через два пятиминутных интервала объявили готовность к сбросу. Ну, вот тут точно зевать не придется. Спустился техник, вытащил оба шланга подачи теплого воздуха, постучал по фонарю, полил лобовое стекло специальной жидкостью от обледенения, показал большой палец и пополз по лесенке наверх в крыло.

На штангах замигали оранжевые огни, лестница втянулась.

Серебров почувствовал, как вся конструкция дернулась и плавно пошла вниз.

– Готовность три…

С громким шипением ушла вверх пневматическая штора, открыв вид на, кажется, что бесконечное крыло «калинина» и серое в редкой сетке золотистых блесток море под его брюхом. Справа на угловатой «лапе» трапеции висел, сияя полированным алюминием «А.37» Бойингтона, впереди туманными ореолами кружились винты авианосца. Ворвавшийся в кабину яркий свет заставил заморгать, ветер подхватил самолет и наполнил его дрожью.

– «Волга-Браво», доложите «Волге» о готовности два

– К запуску двигателя готов, состояние машины штатное, самочувствие нормальное, готов к расстыковке.

– Понял вас, «Волга-Браво». Готовность один, начинаю обратный отсчет…

Серебров сжал зубы и подобрался, готовясь к этому привычному и каждый раз новому моменту – сбросу истребителя с авианосца.

– Пять… Четыре… Три… Два… Один…

Грохнули пиропатроны, отбивающие посадочные лапы вниз-вперед, чтобы они никак не могли задеть истребитель. Внутри скакнуло вверх, наполнив все его существо веселым ужасом. Серебристый потолок – крыло авианосца – мягко ушел вверх, ремни надавили на плечи, ожила, дернулась и наполнилась упругой силой ручка.

Заверещали сигналы – потеря потока на неподвижных лопастях, угроза срыва, Серебров, дав ручку от себя, выровнял машину, дав ей минимальное снижение по прямой.

Двумя пальцами на кнопки, прогретый двигатель фыркнул и завелся с пол-оборота. Красная лампочка на индикаторе шага винта погасла, тахометр бодро нагонял обороты, а стрелка спидометра дрогнула вправо. «Калинин», выше без малого на полкилометра, только что уверенно шедший вперед и уменьшавшийся в размерах, вдруг встал на месте и начал понемногу расти. Он в воздухе.

– Я «Браво», расстыковался штатно, все системы работают нормально, готов приступить к выполнению задания.

Одновременно с ним справа и слева провалились вниз и выровнялись остальные самолеты четверки. Выстроившись в две пары этажеркой, наемники пошли на запад, в сторону Рюгена.

Включил шнюффель – прощупать все сверхкороткие частоты в «военном» диапазоне и коротковолновые станции, которые могли передавать в радиусе двухсот километров.

Вот к северу бубнит координаты косяков разведчик шведской рыббазы… Нет, не наш случай… треплются два ясновельможных пана на патрулировании… тоже не наш случай…

Внезапно загорелась лампа близкой передачи и в эфир ворвалось:

– Achtung! Amerikanische Bomber am zwei Uhr! Adler-3, ich greife an, pass Mustangs auf!

Серебров чуть было не отработал ручкой и педалями «отрыв» и начал озираться в поисках источника передачи. Сомнений быть не могло – это был голос, звучащий на фоне работающего мотора, уверенный, с командными интонациями. Ближняя дистанция, если верить шнюффелю, на которой нельзя не увидеть чужой самолет.

Но что перехватывать в пустом небе? И какие могут быть американские бомбардировщики, когда на левом траверзе Германия, а до Америки несколько тысяч километров? Да и какая, к чертовой матери, Америка?

Он подкрутил ручку прибора, заставив еще раз прогнать через контуры странную частоту. Шипение. Эфир, в котором только что звучали слова неизвестного летчика, был заполнен белым шумом.

– Что за дела, Браво-4? – зазвенел в наушниках голос Голуа, заметившего, как озирается Серебров.

– Не знаю. Шальная волна, шнюффель поймал радиоэхо на сверхкоротких. Какая-то радиопьеса из Германии наверное – про американские бомбардировщики…

– Чертовы эфирные хулиганы… – проворчал луизианец.

В Германии, несмотря на войну, буйным цветом цвело почти никем не контролируемое радиовещание, а молодая и громкая электрическая музыка забивала мировой эфир. Весь этот хаос в основном производила богемная шайка ÄDJ (э-дэ-йот Äther-Disc-Jockey) – авангардистов от радио и музыки.

Во главе «идиотов» (если можно было вообще говорить о какой-либо структуре в этой своре "уникальных талантов" и "людей будущего"), находилась личность почти легендарная: бывший доктор философии Гейдельбергского университета Пауль Гёббельс. В прошлом – неплохой публицист, писатель и драматург, а ныне – радио-пророк, поэт и электромузыкант.

В Средневековье сказали бы, что ему было откровение, а в ХХ веке даже неспециалисту было ясно, что герр доктор на пятом десятке повредился умом. Он расплевался со всеми и всяческими властями и партиями, отрастил торчащий утиным хвостом напомаженный чуб, оделся подобно поэту д’Аннунцио в дикое подобие военной формы ничьей армии, увешанной знаками несуществующих орденов. Затем выдал заумный манифест, не поленившись опубликовать его в центральной прессе, и стал кумиром всех молодых бездельников Европы, большинству которых годился в отцы.

Радио «Короля идиотов» не затыкалось уже лет восемь или девять, изрыгая круглые сутки смесь антивоенных памфлетов, оглушительного звука независимых германских электро-оркестров, проповедей новой философии, модных стихов, свежайших сплетен и мировых шлягеров. Новости специально подбирались так, чтобы звучать откровенной дичью, а кое-что еще и присочиняли, отчего в немецком и родственных языках появилось устойчивое выражение "lügen wie Goebbels". Унять Его Полоумное Величество было никак невозможно, поскольку формально он не нарушал никаких законов ни на чьей территории: его мощная радиостанция находилась на борту крейсирующей в нейтральных водах яхты «Магда», где он жил вместе со скандальной шведской актрисой Царой Леандер и постоянно меняющейся сворой «идиотов» рангом пониже, везущих ему свежие пластинки или живых музыкантов.

Жирная метка, орущая на коротких волнах левее по курсу – это, скорее всего, и есть «Магда». Плавучий дурдом в радиоэфире перебивал Стокгольм и соперничал с Гамбургом.

Через несколько минут самолеты наемников вышли на дальнюю дистанцию обнаружения в мощные дальномеры, спаренные с пеленгаторами, которые были установлены на дирижаблях.

– Дог-4, пробуй вызвать «Винкельрид» или «Вагнер»

– Пробую, пока нет сигнала, Альфа-4

– Понял. Волга, я Браво-4, какова дистанция до конвоя?

– С текущей скоростью через тридцать секунд будете на границе уверенного обнаружения в оптику.

Обратно на частоту звена

– …снизиться и представиться нашим подопечным

– Думаю, не стоит, ничего кроме испуга мы не добьемся. Установим радиконтакт и будем плавно подходить.

– Дог-4, у тебя самое мощное радио, есть контакт с подопечными?

– Нет, пока молчок.

В наушниках ленивый металлический голос:

– Я «Волга», группа 4 внимание. На вашем векторе 20 на дальнем рубеже вижу две низкоскоростные крупные цели. Передаю координаты «Десне», подтверждаю активную операцию.

Вот оно. Затикали часики, закапали уже полные коэффициенты. Совсем скоро могут полететь пули и ракеты.

1938 М-17

Слева-спереди показался туманным краем материк – еще не видимый, по ощутимый по иному цвету неба. Где-то там идут, курсом в нейтральные воды, два дирижабля. Серый с республиканскими триколорами немецкий и серебристый, как бонбоньерка перепоясанный красными лентами с белыми крестами на боках, швейцарский.

Прошло еще несколько минут. Расстояние между дирижаблями и звеном истребителей сокращалось с суммарной скоростью летательных аппаратов.