Текст книги "Да обойдут тебя лавины"
Автор книги: Сергей Бершов
Соавторы: Александра Парахоня
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)
Стал спускаться опять. И вдруг начались галлюцинации: показалось, слышу разговор. Вроде ребята догоняют. Прислушался. Да нет же, голоса незнакомые. Будто отец с сыном разговаривают. Отец к сыну обращается: "Ты посмотри, как это "кошечник" здорово спускается на передних зубьях. Давай поможем ему?" А сын отвечает: "Зачем ему помогать? Он сам сюда залез". Я не выдержал и ответил: "Да, парень, я сам сюда залез..." Пожевал сосульку, отрезвел немного.
Начался более пологий участок. Ледник уже близко. Заметил снежный конус. Пошел к нему – здесь спуститься легче, чем по крутым скалам. Спешка – плохой советчик. Но тогда об этом не думалось. Мысль только одна – как быстро спущусь по снежной "горке" на нижней части спины. Посмотрел, вроде нигде камни из снега не торчат. Сел и поехал. Но проехал всего метра 3-4, когда сорвалась верхняя часть конуса. Набирая скорость, стала уходить вниз, затягивая меня внутрь снежного потока. Пытался задержаться – не тут-то было. Не помогали и плавательные движения (их советуют делать попавшим в лавину альпинистские учебники). Так скрутило... Сгруппировался, прижал голову к коленям, чтобы не оторвало и... покатился вниз.
Пролетел метров 100-150. Всего несколько секунд. Лавина, чувствую, остановилась. Открыл глаза. Вроде слева – свет (я лежал на правом боку). Головой покрутил, "нашел себя". Не решаюсь пошевелить ни рукой, ни ногой – если что-то сломано, может быть шок. Тогда точно навсегда здесь останусь. Сколько так просидел, не знаю. И вдруг мысль – может ведь новая лавина сойти, накрыть эту. Сразу забыл про шок, про все на свете. Выскочил. Скорее отсюда! Но как? Нет правой кошки. Жалко. Кошки у меня дорогие были. Но искать не стал. Пошел вниз.
Снова захотелось пить. Сосулек здесь уже не было, а фляга под пуховкой так и не оттаяла. Наберешь полный рот снега, а влаги из него – всего несколько капель. Тут снова каримат пригодился. Он ведь у меня черный. Солнце уже вовсю светило. Положил снег на лоскуты каримата – получились лужицы воды. Напился. Стало легче. Через каждые 10-15 минут проделывал эту операцию. Потом большой кусок достал, наполнил водой флягу.
Так в одной кошке и шел. Снимать ее не стал, все-таки ледник, все может случиться. И случилось. Провалился в трещину. Кошкой в одну стену уперся, рюкзаком – в другую. Расклинился. Глянул вверх – приблизительно метр надо подниматься. Вниз посмотрел – страшно, черно. С помощью ледоруба и кошки выбрался. И тут увидел тропу. Вернее, даже не саму тропу, ее снегом засыпало, а след тропы. Солнце так ее осветило, что заметить было можно. Тогда понял – выйду...
Через час встретил двоих ребят – шли на связь. Мы со вчерашнего дня с базовым лагерем на связь не выходили.
Там подумали, что мы могли зайти за гребень и потому не слышна рация. Вот двое и поднимались выше, надеялись наладить связь. С ребятами я спустился в лагерь. Тот момент запечатлелся в памяти до мельчайших подробностей. Лица. У всех в глазах вопрос – почему один?
А. П.– Не представляю, как Саша после всего этого вернулся в горы. Я бы, мне кажется, не смогла. Впрочем, мою реакцию на подобные обстоятельства лучше не представлять.
С. Б.– Да, «гвозди бы делать из этих людей», -это про Коваля. Очень устойчивая психика у парня. Шурa ведь в альпинизм пришел из-под земли, был шахтером.
А. П.– А еще работал фрезеровщиком, электриком на Днепрогэсе. Закалку получил надежную. Но насчет сашиной толстокожести – ошибаешься. Он все это по сей день переживает... Словом, давай дочитаем его рассказ до конца.
– Самое страшное ждало впереди. Год примерно мне каждую ночь снилось одно и то же. Опять иду на гору. Опять с харьковчанами. И этот кошмар – я один прихожу в лагерь. Может, не стоит писать? Спасала только водка. Наверное, мог спиться. Но – не спился, хочу ходить в горы. Самый драматический момент был на следующее утро в базовом лагере. Пришел автор нашего маршрута – Юра Попенко. С фотографиями стены, с описанием. Я все рассказал и показал, что где случилось. И тут приходят инструкторы из Международного альпинистского лагеря, находившегося на этой же поляне Москвина. И рассказывают, что вечером зафиксировали по радио слова "Украина, Украина" ("Украина"– позывной базового лагеря), я "Харьков" ("Харьков" – наш позывной), прием".
По логике вещей, такого быть не могло. Но они ведь слышали! У нашей группы рация японская, у других – нет, проверили, на каких частотах слышали,– совпадают. Все на меня смотрят. Кто-то наверху там, значит, был?
Сразу ощутил вокруг себя поле отчуждения. Не знаю, как пережил это. Но через несколько минут на связь вышла поисковая группа: нашли тела троих – Бондаренко, Поляковского, Халика (тело Леши Москальцова так и не удалось найти).
А еще минут через 10-15 выяснилось, что группа инструкторов МАЛа, по стечению обстоятельств именно харьковчан, была на пике Корженевской, выходила на связь с теми же позывными и на тех же частотах.
Но поле отчуждения рассеялось не сразу. В Харькове после похорон и поминок, мы – Миша Туркевич, Сережа Бершов и я – поехали к семьям погибших. Родным ребят надо было рассказать, какими они были в свои последние часы, о чем говорили, что вспоминали. А потом поехали к Сереже Бершову. Помянули погибших. И тогда Миша Туркевич включил диктофон: "А теперь, Шура, расскажи, как оно было на самом деле".
Не помню, что я рассказывал – тактически себя не контролировал. Помню только, как Миша переворачивал кассету. Если бы в этом полуторачасовом рассказе было хоть какое-то расхождение в подробностях с тем, что говорил раньше, хоть какая-то неискренность – это бы заметили ребята...
С. Б.– И самое нелепое, что, специально отметив мужество и самообладание Коваля, ему на два года запретили восхождения сложнее «четверок». А потом пытались не допустить к участию в гималайских сборах, мол, сложных восхождений не хватает. Как будто он по своей воле на «шестерки» не ходил. Но это уже в прошлом. Ни при каких обстоятельствах не говорить себе: «Все, конец», даже когда шансов, кажется, не осталось,– этому правилу, мне кажется, стоит следовать не только в горах.
А. П.– Ты столько раз сам рисковал, ходил по грани между жизнью и смертью. Не могу не задать вопрос: где берешь силы, мужество смотреть в глаза матери, потерявшей сына, вдове, которая вчера была женой, детям, оставшимся без отца? Даже если они не считают тебя виновником трагедии (знаю, бывает и по-другому), от этого ведь не легче. Ты – живой, невредимый, есть, а их родного, любимого, такого молодого и сильного – нет...
С. Б.– Это так трудно и так больно, что никакими словами не передать. Я же на себе все это испытал, когда на восхождении погибла Тома. Тогда вернули к жизни друзья, сын. Свой долг перед погибшими товарищами понимаю так: не только словами выражать сочувствие, соболезнование, хотя и это необходимо в горе, но прежде всего заботой, помощью. Материальной в том числе. И разве только я? Альпинистское братство – это не громкие слова, за ними стоит многое. Не буду говорить о других городах, скажу о нашем Харькове. По предложению директора городского альпклуба Виктора Назаренко (единогласно поддержанному) альпклуб до 18 лет выплачивает дотацию к государственной пенсии детям погибших. Таких ребятишек у нас сейчас десять. Большую помощь семьям погибших оказывает «снежный барс» Виктор Померанцев: случалось, и до суда доходил, чтобы пробить бумажные, но для многих непроходимые стены чиновничьего равнодушия. Харьковские альпклубы взяли на себя сооружение памятника погибшим на пике Клары Цеткин, он недавно установлен на могиле ребят. Проект, авторский надзор и все необходимое (разумеется, бесплатно) осуществил Кирилл Александрович Баров.
Приходится, конечно, очень тяжелые минуты переживать. И незаслуженные обвинения молча выслушивать. И искать слова утешения, отчетливо понимая, что и самые прекрасные слова не поднимут твоего друга...
А. П.– У меня есть приятельница, жена летчика-перехватчика. Когда у мужа день полетов, Светлана – комок нервов. До хрипоты спорим с ней по поводу альпинизма. Она уверена – восхождения необходимо запретить. И чем скорее, тем лучше. Полеты, говорит Светлана, будь ее воля, тоже бы запретила, но нельзя: летчики рискуют ради других. А вы – ради собственной прихоти, хотя у большинства семьи, дети. Как ты относишься к такому рецепту борьбы за безаварийность: не будет восхождений – не будет и трагедий?
С. Б.– Железная логика. Что только у нас ни запрещали, руководствуясь самыми святыми побуждениями! Кибернетику и генетику, рок-н-ролл и каратэ. А что в результате? Так и с альпинизмом. Человек не может обходиться только работой и «кормушкой». Очень многим необходимо в жизни еще что-то. И даже если это «что-то» – вызов судьбе, все равно запретов быть не должно.
Восходитель идет навстречу опасности. Но разве он похож на маньяка, хладнокровно спланировавшего собственное самоубийство? Рискованный маршрут для него – своеобразное пари.
А. П.– Пари с кем? Кому вы бросаете вызов – себе, горе, судьбе?
С. Б.– Наверное, все-таки себе: «Я это смогу. Я пройду там, где никто еще не ходил». Только не надо нас представлять какими-то камикадзе. Никто, понимаешь, ни один из нас не думает о смерти, уходя наверх. Если трезво оценивать свои возможности, предусмотреть все, что может тебя ожидать, риск сводится к минимуму. Но горы – это горы. В них никогда нельзя быть уверенным до конца. И в жизни тоже ведь бывает – нелепое стечение обстоятельств, внезапное, как удар в спину, вдруг крошит и ломает все, что еще вчера казалось вечным. А ты не мог этого предусмотреть, бессилен вмешаться. Так и в горах: молния, камнепад, обвал, летящая сверху лавина...
"Да обойдут тебя лавины в непредугаданный тот час",– поется в альпинистской песне. Да обойдут – ив горах, и внизу. Все остальное зависит от тебя самого.
Гора с горой
А. П.– Это было как обвал, как страшный сон. Лето. Пик сезона. Поезда увозили к морю караваны груженных чемоданами курортников. А в это время на Памире, под пиком Ленина... Газетные строчки прыгали перед глазами:
"7 июля в 18.30 по московскому времени в результате схода снежной лавины, был снесен лагерь на высоте 5.300 м. Ориентировочно 43 человека были сброшены на ледопад и погибли..."
Погибла ленинградская гималайская команда Леши Трощиненко, восходители из Клайпеды и Чимкента, иностранцы из международного альплагеря – чехи, швейцарцы, поляки, израильтяне, болгары. Сколько точно – неизвестно: не все группы зарегистрировались на контрольно-спасательном пункте. 300 метров падения на ледопад... Под снежно-ледовыми глыбами спасатели нашли лишь несколько тел.
Леша, "пролетевший" в первом эверестовском отборе и поехавший в Гималаи "завхозом", чтобы только быть там. Без раздумий сменивший профессию, чтобы участвовать в экспедиции на Канчу и взошедший на Главную вершину! Казалось, ничто не сможет помешать ему взойти на 8-тысячник еще не один раз. Пик Ленина – завершающий этап перед штурмом Чо-Ойю командой ЛЭТИ, где он был руководителем. А ты говоришь, "судьба", "рок" – слова, не больше.
С. Б.– И, представь, даже после этой страшной трагедии продолжаю оставаться при своем мнении. Те альпинистские ночевки называются Сковорода. С 30-х годов, с первых высотных восхождений там устанавливают бивуаки – и ни разу не сходили лавины. Трудно вспомнить, сколько раз сам там бывал, ночевал перед восхождениями. Трагедия произошла после восьми вечера по местному времени. На восхождение обычно выходят до рассвета, пока «живые» камни на горе скованы морозом. Естественно, спать перед выходом вкладываются пораньше. Когда сошла лавина, все были уже в палатках, в спальных мешках – выбраться из них не сумел никто. Правда, чудом спаслись двое – их лавина выбросила на поверхность босыми, раздетыми. Жуткая «утка» из книги рекордов Гиннеса через 40 лет трансформировалась в трагическую реальность. Возможно, поэтому никто и не стал требовать опровержения. Мне вообще кажется, что тот 90-й год был таким несчастливым для альпинистов, знаешь, почему? За все в этой жизни приходится платить. Гималаи будто захотели вернуть долг – за фейерверк достижений на Эвересте, Канче, собрали свою жестокую дань. Гибель Леши Трощиненко. Потом катастрофа на Манаслу, гибель твоих друзей-алмаатинцев: Гриши Лунякова, Зинура Халитова, Марата Галиева. В самом начале восхождения. Веревка советского производства не выдержала рывка при срыве Марата Галиева.
А. П.– Господи, как нелепо!
И еще одна смерть в Гималаях. Дайнюс Макаускас – на спуске с Дхаулагири.
С. Б.– Он поднимался на гору с американцем и шерпом. У Дайнюса перед восхождением была травма ноги, но он знал: другого раза может не быть. Макаускасу исполнилось уже 50. Он выбрал гору и риск.
А. П.– Но в том же году проходила экспедиция на Лхоцзе, которая могла стать для тебя последней. А туда случайных людей не брали. Что в этой, третьей твоей экспедиции на 8-тысячники было такого, чего еще не встречал в Гималаях?
С. Б.– Ну, если не считать, что это была первая задуманная нами с Мишей Туркевичем и Александром Шевченко гималайская экспедиция (Шевченко стал ее руководителем, Миша – его замом, я – старшим тренером), то уникальна она была, прежде всего, набором трудностей. Нельзя сказать, что неожиданных. Какая нам предстоит стена, представляли. Это на ней погиб знаменитый поляк Ежи Кукучка, сказавший в последнем интервью, что если не пройдет стену в 89-м, то в 90-м ее пройдут русские. Тогда для всего мира мы еще оставались русскими, в каких бы краях ни родились и ни жили. Дважды эта стена заставляла отступать великого итальянца Рейхольда Месснера. «Стена Лхоцзе – не просто восхождение на 8-тысячник, а кульминация альпинизма. Конечно, есть и еще останутся другие непройденные стены в Гималаях и Каракоруме, но равных южной стене Лхоцзе в мире нет»,– его слова. Не исключено, что прошел по стене югослав Томо Чессен – в одиночку, в альпийском стиле, без кислорода, один из участков – ночью.
До нас на стену замахивались 8 экспедиций. Итог: ни одного прохождения, 3 смерти... Вот такая стена, где трудности с высотой не уменьшаются, а возрастают.
А. П.– А если сравнивать с Эверестом?
С. Б.– Там с 6500 до 7200 подъем относительно простой. Выше сложность возрастала, но лишь на отдельных участках. А на Лхоцзе, начиная с 6000 и до вершины, не было участков «проще» 5-й категории трудности. К техническим проблемам добавила свое погода. Муссон, запоздавший в том году дней на 20, – это дожди в базовом лагере, а наверху – снег, почти беспрерывные лавины. Был случай: Володя Каратаев с Лешей Макаровым спускались в базовый лагерь после обработки маршрута, а на них сверху обрушился снежный поток. Каратаев успел прыгнуть в подгорную трещину, лавина промчалась над ним, а до Макарова не докатилась.
Вообще, неизвестных до того трудностей там хватало. Скажем, скалы покрыты льдом, толщина этого панциря сантиметров 10-15, но теплые ветры с Индийского океана сделали его очень ненадежным. Крюк в такой лед не забьешь, страховку организовать – проблема. И постоянно – то лед обрывается, то камни летят, то лавины. Вставали пораньше, когда стена скована ночным морозом. Особенно сложным оказался участок выше 7100 м. Там работали все группы, но особенно плодотворно – Миша Туркевич с группой Александра Погорелова: навесили больше всех веревок, установили на высоте 6900 6-й лагерь. Альтиметра у ребят не было, они решили, что находятся на уровне вершины Лхоцзе-Шар (8400 м), которая была, казалось, рядом. Посчитали, что до Лхоцзе (8516 м) – Главной – каких-то 100-200 метров. И предприняли попытку штурма. Прошли 10 веревок по предвершинному гребню. А он все круче, с гигантскими снежными "грибами", которые очень трудно преодолеть. Начало темнеть, а у них ни палатки, ни примуса – речь ведь шла о нескольких веревках. Вырыли ледорубами пещеру, пересидели в ней ночь. А утром поняли, что до вершины еще... И повернули вниз. На смену Мише с ребятами пошла группа Рината Хайбулина. Но выше 8200 м и на этот раз подняться не удалось. Выше 8000 м перил уже не было, вся работа в альпийском стиле.
А. П.– А как в таких случаях оценивается восхождение – как пройденное в альпийском или гималайском стиле?
С. Б.– Некоторые зарубежные альпинисты оценивают как альпийские. До высоты 7500 м у них перила висят, оборудованы промежуточные лагеря, заброшены продукты, снаряжение. А выше поднимаются без перил. Мне все же кажется, альпийский стиль – это нечто другое: взяли все необходимое и – вперед.
А. П.– На такой стене, как ваша?
С. Б.– Предусмотренная вначале тактика: одна команда поднимается в альпийском стиле, другая, страхующая, – в гималайском, – оказалась неприемлемой. Это стало понятно сразу, когда попали на эти скалы, в эти лавины. Когда в нижней части маршрута группа (у нас было 4 группы по 5 человек) обрабатывала за выход всего 200-400 м.
А. П.– Так ведь без кислорода!
С. Б.– Если высотная акклиматизация проведена, как надо, в Гималаях до высоты 8000 можно обходиться без него. А выше – будто порог, которого ты не чувствуешь. Кажется, все нормально, ты можешь и готов идти. Но темп резко снижается, плывет сознание. Все, особенно молодежь, до последнего старались не подключаться к кислородным баллонам. Во-первых, потому что такие восхождения выше ценятся, а во-вторых (или это как раз – во-первых?), коль цена выше, то и шансов получить награды, звания и т.д.– больше.
Как тренер советовал ребятам пользоваться кислородом по самочувствию. Тем более, что многие шли на 8-тысячник впервые. Интересно, что в трудной работе на высоте молодые альпинисты – сильные, техничные, прошедшие строжайший отбор, "взбегавшие" за 7-14 часов на памирские 7-тысячники,– в Гималаях "выпадали" быстрее "стариков". Запас прочности, что ли, меньше?
А. П.– Можно подумать, что длительное пребывание на больших высотах сделало одного моего знакомого изрядным ворчуном. Если, конечно, не знать, что, именно не выдержав трудностей работы на высоте, у вас сошли с дистанции, по сути, две группы. Что, замышляя пройти стену Лхоцзе, вы с Туркевичем решили сделать ставку на молодежь.
С. Б.– На Эвересте, как помнишь, самым «юным» был 29-летний тогда Туркевич. На Канченджанге средний возраст участников составлял 28 лет. На Лхоцзе принципы отбора в команду искали уже новые. При опыте восхождений, достаточном для уникального по сложности маршрута, возраст участников – 24-27 лет. Наша с Мишей идея: «обкатать» молодых на высоте. Как раз на таких восхождениях, какие сейчас в цене, – в альпийском стиле, по возможности, без применения кислорода. Чтобы они успели, если повезет, подняться на все 14 высочайших гор планеты. А набрав гималайский опыт, смогли сказать и свое слово на одном из проблемных маршрутов на 8-тысячники – может быть, зимой, или совершить какое-то фантастическое восхождение.
Раньше только отбор в экспедицию занимал два года, у нас же восхождение было задумано летом, в январе – закончен отбор, а через полгода маршрут был пройден.
А. П.– Эта головокружительная стена – несбыточная мечта лидеров мирового альпинизма – достижение всей команды. Но на вершине побывали только вы с Володей Каратаевым...
С. Б.-...и кое-кого этот факт разочаровал. Привыкли: на Эверест навалились – 11 человек взошло, на Канче вообще астрономические цифры поднявшихся на вершины, траверсировавших их. Но сравнивать Лхоцзе с Канченджангой – все равно, что проводить параллель между барьерным бегом и марафоном. То, что поднялись двое, говорит лишь об одном – об уникальной сложности маршрута.
А. П.– Слышала, вы там под стеной здорово веселились, когда получили с почтой один из моих репортажей об экспедиции, в котором было написано, что для альпинистов Украины Лхоцзе – хорошая тренировка перед восхождением на другой 8-тысячник, Манаслу, запланированный через полгода.
С. Б.– Тогда мы действительно посмеялись. Зато позже, когда «попробовали на зуб» маршрут по восточной стене Манаслу, поняли, какой это крепкий орешек. Так что если ты и ошиблась, то ненамного.
А. П.– К Манаслу мы еще вернемся. А как тебе вспоминается вершина Лхоцзе, те восемь дней в «зоне смерти», каждый из которых мог стать для экспедиции, для вас с Володей роковым?
С. Б.– Что вспоминается? Высота 8400 м. Кислород закончился в самом сложном месте – я как раз чуть не сорвался. Застрял на стене. Хоть убей, не могу двинуться дальше. Сверху – поток снежной крупы, нечем дышать. Чувствую, кто-то смотрит на меня, мужик какой-то незнакомый: прямо, говорит, иди. Пытаюсь спорить, но чувствую,– сейчас будет срыв. А закладка далеко, 6-7 метрами ниже. Если оборвусь, подумал, надо от стены отталкиваться, чтобы колени и локти не отбить, еще пригодятся, если закладка выдержит. А тип над ухом зудит: «Туда иди, туда...» Глянул на манометр – стрелка на нуле. Сорвал кислородную маску. Галлюцинации исчезли, стало легче дышать. Удалось забить крюк. В общем, прошел эту стеночку, сколько еще таких оставалось до вершины! Но вот – гребень. С севера в лицо ударил порыв ветра. Передо мной – громада Эвереста. Сел на гребень верхом и стал ждать Володю.
Мы с Витей Пастухом и Каратаевым вышли на восхождение замыкающей, как потом оказалось, группой 8 октября. Когда в первом промежуточном лагере услышали по связи, что у Миши с группой Поторелова холодная ночевка, стало ясно – горы у них не будет. Как в воду смотрела знаток Гималаев мисс Элизабет Холли, предупреждавшая нас в Катманду: с 15 октября задуют сильные ветры. "Отпали" и 2 другие группы.
У Жени Клинецкого очень сильные ребята подобрались, но и они вынуждены отступить. Как оказалось, в 150 метрах от вершины. Мы с ними встретились наверху, в лагере-7, ночевали вместе в снежной пещере, а потом заболевший пневмонией и обморозившийся Витя Пастух ушел с группой Клинецкого вниз. У нас с Володей оставался последний шанс. Но как идти? Видимость метров 50, не больше. И сумасшедший ветер. День провели в пещере, у "самовара". Примерно до высоту 8300 м мы поднимались, пользуясь кислородом. Теперь его надо было экономить. День и две ночи провели, не подключаясь к баллонам. Конечно, это потом аукнулось. Ведь на такой высоте, даже если ты неподвижен, организм не восстанавливается. Утром 15 октября траверсом от пещеры вышли в сторону кулуара. Затем 45 метров спуска в него и оттуда, наконец, увидели: вот он, путь к вершине. Но засветло до нее не успеть. Обработали путь и вернулись, а в 8 часов утра 16 октября вышли на восхождение.
И вот я сижу на гребне и пытаюсь связаться с базовым лагерем. Но аккумулятор на морозе "сел" и в лагере слышать только щелчок. (Это было около 16 часов. Значит, 8 веревок мы проходили 8 часов!). Пока возился с рацией, потерял рукавицу. Натянул запасные шерстяные перчатки, достал фотоаппарат, снял 8 кадров вершины Эвереста. Внизу – Южное седло, палатки, откуда уходят на маршруты экспедиции. Но там уже никого – сезон закончен.
Больше часа подпрыгиваю на ветру и морозе, пока приходит Володя. До вершины – 50 метров. Тут уже не требуются навыки скалолаза – можно идти пешком. В сумерках мы, наконец, там. Об эмоциях говорить не стоит – их почти не было, все забрала трудная работа. А сколько ее еще оставалось впереди, на спуске. Хорошо, хоть ветер утих, иначе обморозились бы еще сильнее. Володя потерял на спуске кошку, шел в одной и все время жаловался, что трудно дышать. Когда вышли к веревкам, ведущим из кулуара к нашему "дому", я заспешил готовить чай. Самыми трудными оказались 45 метров подъема к нашей пещере – прошел их, собрав все силы после двух неудачных попыток. В пещеру не ухожу, пока не убеждаюсь, что эту стеночку преодолел и Каратаев. Дальше – горизонтальный участок, можно нырять под крышу с уверенностью, что моя помощь Володе не потребуется. На часах – около 3 ночи. После всех мучений этого дня дом– родной не показался бы теплее. Вскипятил чай, отогрел в спальнике окоченевшие пальцы. Где же Вовка? Кричать бесполезно – он за перегибом, не услышит. И все же пытаюсь звать его. Ответа, конечно, нет. Около 5 часов приходит измученный Каратаев. Закрываем вход в пещеру кариматом. Сквозь снег в наше жилище пробивается свет. "Луна взошла?" – спрашивает Володя.– "Какая Луна? Утро уже!".
Оказалось, Вовка тоже потерял рукавицу, тоже спасал пальцы запасными перчатками. Снимаем их. Елки-палки... Я вспомнил руки Эдика Мысловского после Эвереста. Стали стягивать обувь – внутренний ботинок вывернулся наизнанку, намертво примерз к носку – такое видеть еще не приходилось. Сняли носки – пальцы восковые. Да, дела... Стали отогревать. На примусе "привел в чувство" аккумулятор, связался с базовым лагерем. Сообщил, что на вершине были вчера, что у Каратаева сильные обморожения рук и ног. Возможно, потребуется помощь. И мы провалились в долгожданный сон.
А. П.– Вот фрагмент интервью Каратаева, которое он дал в институте Склифосовского после ампутации пальцев на руках.
"У меня сейчас достаточно времени, чтобы десятки раз прокрутить в памяти все до мельчайших подробностей. Так вот, ни единой ошибки не нахожу. Мы принимали верные решения. А я ни в чем не сомневался до того самого момента, когда увидел свои неправдоподобно белые пальцы..."
С. Б.– Мы были наверху, а в базовом лагере Миша Туркевич собирал для еще одного штурма вершины группу из тех, кто мог и был готов идти. Таких оказалось, кроме Миши, двое: Гена Копейка (хоть и с подмороженными пальцами ног) и Петр Козачек. Ринат Хайбулин сказал, что сможет выйти через 2 дня, но столько ждать Туркевич не мог. Миша с Геннадием (Козачек оказался к восхождению не готов и ушел ниже) поднялись в шестой промежуточный лагерь, когда мы отдыхали после ночного спуска.
Утром 18 октября мы начинали спуск, а двойка Туркевич – Копейка – подъем. Пятью веревками ниже 7-го лагеря мы встретились. Ребята принесли аптечку, начали колоть Володе необходимые лекарства.
Я спросил Мишу: "На гору собираетесь?" Туркевич ответил: "Какая гора? Все ясно..." Уверен: на вершину они взошли бы обязательно. Если бы не мы, не состояние Володи.
А. П.– Вот как рассказывает об этом в своем интервью Каратаев: «Трудно представить, что бы с нами было, если бы не Миша Туркевич и Гена Копейка. Они ведь шли вверх, но из-за нас отказались от восхождения, хотя вполне могли взойти на вершину. Теперь я верю, что есть на земле ангелы-спасители. Сколько жить буду, столько и молиться буду за ребят, принесших наверх аптечку, делавших мне уколы, помогавших спускаться. Сережа Бершов шел самостоятельно, хотя тоже был подморожен, а меня приходилось перещелкивать с веревки на веревку – случалось, даже на весу. Где-то я, конечно, и сам пытался, но боль все усиливалась, и я порой не мог сдержать стон. Но ребята каждый раз приходили на помощь...»
С. Б.– Миша очень хотел на гору. И был готов к ней, как может быть, никогда до этого. На втором выходе, до встречи с нами, до высоты 8200 м он кислородом вообще не пользовался. С его нацеленностью на вершину, техникой, великолепной акклиматизацией – ничто не могло ему помешать выиграть этот поединок с. Лхоцзе. Но, видно, не судьба. Хотя если бы в нашем положении оказались Миша с Геной, мы с Каратаевым так же – не колеблясь ни минуты – повернули бы вниз. Правда, от этого Туркевичу и Копейке ничуть не легче.
...Спуск начали в таком порядке: Гена, я, Володя, Миша. Конечно, Каратаеву помогали. Но если бы он сам не мог идти – никто бы не спас, там даже втроем это невозможно. Путь вниз давался нелегко не только Каратаеву. Когда шли по снежному ножу, налетел ветер ураганной силы. Болтались на перилах, как белье на веревках. У меня, вплотную приблизившегося к атлетам веса пера (похудел на 15 кг), было такое ощущение, что сейчас меня ветром снова забросит наверх...
21 октября в 9 вечера ребята встречали меня с Петром Козачеком на леднике. А назавтра спустились Миша и Гена с Володей. Каратаев уже не мог идти, в базовый лагерь его принесли. Витя Пастух тут же уложил моего партнера под капельницу. А потом вертолет, самолет, Москва, институт Склифосовского. Но даже наш добрый гений профессор Лиминев не смог спасти Володе пальцы. Помогать в протезировании ему взялись наши итальянские спонсоры. О Володе мы еще обязательно услышим, вот увидишь! Пусть не в связи со сложнейшими восхождениями (хотя ходить в горы" конечно, будет). Он увлекался и, думаю, будет продолжать занятия горными лыжами, подводным плаванием, спелеологией – чувствуешь диапазон? Мечтает о полетах на параплане...
А. П.– Но тебя ведь и самого впервые прихватило. Пусть не в такой степени.
С. Б.– По сравнению с тем, чем заплатил за вершину Володя, – пустяк. Кончик большого пальца слегка залатали: спасибо прекрасному харьковскому врачу Галине Васильевне Ивлевой. Тоже «сувенир» с Лхоцзе, память о потрясающей стене, которую покорила наша команда,– все, кто был там, выкладывался на маршруте, рисковал, проклинал этот ад и молился всем богам, чтобы послали погоду и удачу. Если бы не ребята, не было бы и нашей с Володей вершины.
Интересный факт: одним из самых последних указов, подписанных Президентом бывшего СССР М. Горбачевым, был Указ о награждении участников экспедиции на Лхоцзе. Володя Каратаев удостоен ордена Ленина (не исключено – самого последнего в истории), еще 17 человек награждены. Кроме... вас с Туркевичем.
Наверное, надо обратить внимание на дату Указа. 21 декабря 1991 года – последний день существования СССР. Украина, как ни хотелось удержать ее в "Союзе нерушимом",– независимая держава. Вот и решили, видимо, "чужаков" обойти: "большая политика" на финише империи.
С. Б.– Знаешь, я так рад за Володю Каратаева – дело не столько в самом ордене, сколько в том, что достижение не осталось незамеченным. А версия о «большой политике» в данном случае ни при чем. Ведь не только нас с Туркевичем обошли наградами, а и Витю Пастуха, Женю Клинецкого – москвича. Оказывается, совершать подвиги (вернее, получать за них награды) в бывшем Союзе можно было не чаще, чем раз в пять лет. Вот если бы мы погибли или стали инвалидами – другое дело.
А. П.– Не дай Бог! А ордена... Наверное, и для Миши, и для тебя не в них счастье. Знаешь, мне кажется, участвуй Туркевич в экспедиции на Манаслу, другими могли бы быть результаты – и экспедиции, и ваши личные.
С. Б.– Миша отказался от Манаслу решительно и бесповоротно. Сказал – такой альпинизм его уже не интересует. И в общем, в чем-то, пусть не в отношении Манаслу, Туркевич прав. Тот альпинизм, в который мы «играли»,– эти многочисленные команды, громоздкие экспедиции, гигантские расходы – уже отжил свое.
